Глава 20
С моря Триполи привлекал, как разинутая львиная пасть. Драгут поднял нас на палубу понаблюдать за заходом в порт, чтобы мы полностью осознали безнадежность любых мечтаний о побеге. С каждым километром, приближающим нас к берегу, мы все сильнее ощущали душащий жар Северной Африки, небо которой было ярко-желтым над пустыней и молочно-голубым над садами и финиковыми пальмами, окружающими городские стены. Форты и башни самого неприступного логова пиратов на Средиземном море колыхались в раскаленном воздухе, словно ночной кошмар. Челюстями льва были рифы, опоясывающие город с моря, зеленые и золотые на фоне темных вод Средиземного моря, а зубами – пушки, торчащие из амбразур защитных бастионов: сотни и сотни пушек. Под их защитой корсары, шебеки и фелуки берберских пиратов беззаботно сгрудились у берега, словно спящие львята.
Я искренне надеялся увидеть гордые черные фрегаты американского флота – ведь я пересек Атлантику на борту корабля мощной эскадры кораблей нашего флота, – но не увидел никаких признаков блокады, а насмешки Драгута насчет того, что флотилия Соединенных Штатов прячется на Мальте, представлялись мне вполне правдоподобными. Если Триполи действительно находился в состоянии войны с моей молодой страной, признаков этого заметно не было.
– Видите, – сказал Драгут, словно читая мои мысли, – осадка ваших кораблей не позволит им и близко подобраться к Триполи.
Полуденная жара и солнце начинали действовать мне на нервы, лишь усиливая галлюциногенный эффект, который ученые Наполеона назвали «миражем». Со стороны земли доносился запах песка и специй, экскрементов и апельсинов, шерсти от сложенных в горы ковров и вонь от сушеной рыбы. Триполи расположен на зеленой равнине, постепенно переходящей в пустыню, и в ослепительном свете солнца дома с плоскими крышами кажутся ледяными глыбами. Этот огромный ледник изрезан паутиной улиц, таких узких и переплетенных, что они скорее походят на природные ручьи и каналы, нежели на спланированные дороги. Рельеф по большей части плоского города тут и там выступает в небо мечетями и минаретами с конусообразными зелеными крышами, напоминавшими шляпы ведьм.
На юго-восточной оконечности города, у бухты, стоял коренастый, массивный дворец паши, Юсуфа Караманли, за которым виднелись каменистые утесы с фортом, из которого отлично просматривалось и простреливалось и море и суша: отличное место для зеркала.
Караманли, как с гордостью рассказал нам Драгут, был не менее безжалостным, чем Аттила Завоеватель.
– Он пришел к власти семь лет назад, когда прогнал пирата Али Бургала. До этого он убил своего брата Хасана в гареме дворца и отстрелил пальцы его матери, когда она подняла руку, пытаясь защитить старшего из своих сыновей. Юсуф за волосы оттащил беременную жену Хасана от его мертвого тела, а затем отрезал его половые органы и бросил на съедение собакам.
– Теперь понятно, почему вы вступили в их ряды.
– При всем этом он очень богобоязненный человек – его тюрбан расшит цитатами из Корана.
– Вот это вера.
– Когда Юсуф отвоевал город у пирата Бургала, его старший брат Хамет согласился на изгнание в Александрию. Однако жена и дети Хамета остаются здесь в качестве заложников. Юсуф не доверяет Хамету и контролирует его, терроризируя его семью. У самого Юсуфа две жены, светлокожая турчанка и чернокожая красавица.
Белая Мадонна и негритянка, подумал я, вспомнив свои приключения в подземельях Иерусалима с Мириам и наставления Астизы.
– И, конечно, целый гарем наложниц. Юсуф – настоящий жеребец. А еще у него есть леопард, итальянский ансамбль, ублажающий его музыкой и серенадами, и драгоценные камни размером с яйцо малиновки.
– Все равно сомневаюсь, чтобы он победил на выборах.
– Ему это не нужно. Его любят и боятся, потому что его правление – это воля Аллаха. Мы, мусульмане, довольствуемся своей судьбой, потому что, как говорил Пророк, «так предначертано». Христиане же разрываются на части, потому что не верят в судьбу и всегда пытаются что-то изменить. Мы же, благоверные, согласны и на угнетение, если есть на то воля Аллаха. Триполи живет в мире именно благодаря тирании.
– То есть вас устраивает сумасшедший, убивший собственного брата, покалечивший мать и таскающий беременную жену своего брата за волосы?
– Весь мир платит дань Юсуфу Караманли.
– Англия и Франция не платят, слава богу, – вмешался Смит.
– Так оно и должно быть. Англичане и французы не дают флотам других стран накопить силы. Разве Нельсон не уничтожил только что датский флот под Копенгагеном? Мы не можем драться против их линкоров, а они не могут подобраться к нам из-за мелководья. Поэтому мы не трогаем корабли под их флагом, а они, в свою очередь, не трогают нас, позволяя нам охотиться за торговыми судами своих конкурентов. Торговцы понимают, что им проще заплатить за то, чтобы плыть под английским или французским флагом. И в этом тоже мы видим мудрость Аллаха – каждая нация занимает свое законное, принадлежащее только ей место. Единственные, кто не проявляет благоразумия, это американцы, но посмотрите вокруг – вы видите здесь их фрегаты? Они хвастают и угрожают, но предпочитают прятаться.
– Но Юсуф сам объявил нам войну.
– Он сделал это потому, что ваша инфантильная нация не понимает миропорядка и не согласна платить праведную дань! Соединенным Штатам лучше дать нам то, что мы требуем. Это обошлось бы вам гораздо дешевле, чем бездумное отрицание существующего положения вещей в мире. Вот увидите.
– Драгут, боюсь, мы более не верим вашим советам с учетом того, что вы лгали нам, предали нас и продали в рабство.
– Ага! Вам еще повезло, что вас захватил именно Хамиду Драгут, а не по-настоящему жестокий человек, как Мурат-реис!
– Шотландец-предатель?
– Он надел тюрбан, но остался столь же мрачным и угрюмым, как его родина. Я замолвлю за вас словечко, но поверьте, он вовсе не такой милостивый, как я, Хамиду. Мурат выбрал доблесть под полумесяцем вместо рабства под крестом. Теперь он капитан всех наших корсаров и известен своей храбростью, умом и беспощадностью. У каждого раба есть эта возможность! В ваших отсталых странах рабство – это мука длиною в жизнь, это труд негров, которых вы презираете. В нашей просвещенной нации это всего лишь ступенька к богатству и даже свободе для тех, кто примет ислам! Наши христианские рабы живут жизнью проклятых, но рабы-мусульмане могут подняться до уровня своих хозяев. Такова мудрость Аллаха.
– Никто из нас никогда не обратится в мусульманство, – поклялся Кювье, – даже мы, ученые, сомневающиеся в Святых Писаниях.
– Тогда либо ваши обанкротившиеся семьи заплатят за вас выкуп, либо вы проведете остаток своих дней на каменоломнях, либо вас отдадут Омару Властелину Темниц. Неужели вы, ученые, не имеете здравого смысла? Послушайте меня: сейчас вас может спасти только здравый смысл.
Мы приближались к городу, откуда донесся приветственный залп пушек; флотилия Авроры дала ответный залп. Каждому новому дымку со стороны бойниц форта спустя секунду или две вторил дым одного из наших орудий, и грохот залпов гулял эхом над прекрасными бирюзовыми водами бухты. Мы скользнули меж рифов, приближаясь к причалу, на котором уже сгрудились толпы грузчиков, работорговцев, солдат и жен с закрытыми чадрами лицами. С городских стен донесся звук горна и барабанная дробь. Наш корабль встал у пристани, и изможденные голодом рабы вытащили на берег длинные гремящие цепи, к которым нас приковали кандалами на запястьях и лодыжках. Вес цепей не позволял поднять руки, и нам приходилось держать их опущенными так, словно мы пытались прикрыть свои промежности, что было недалеко от истины – так сильно были изодраны наши одежды после путешествия по подземельям Тиры. Грязные, небритые и тощие, мы выглядели как жалкие рабы, кем мы, собственно, только что стали. Мои ученые спутники мрачно рассматривали галдящую толпу, ожидая, когда нас поведут на рынок рабов. Здравый смысл? У нас осталась лишь одна карта, но мы не осмеливались разыграть ее. Мы думали, что знаем место, изображенное на палимпсесте.
Именно Смит, со своей любовью к географии, первым все понял. Он сказал мне об этом, когда меня вернули в трюм корабля Драгута после моего короткого рандеву с Авророй.
– Итан, мы все перепутали, – объяснил он мне шепотом, когда наш корабль снова взял курс на берега Африки. – Изгиб здесь – это вовсе не залив, а наоборот, полуостров, словно карту рисовали с ее изображения в зеркале. Как только я это понял, все сразу же встало на свои места. Я знаю лишь одну бухту в этой части мира с выступом точно такой же формы, и это Сиракузы на Сицилии, где Архимед делал расчеты и занимался зеркалом. А эта кривая здесь прочерчена вовсе не по суше, а по морю. У Фултона есть идея в отношении того, что же это, черт его побери, может означать.
– Я думаю, что это предел эффективности зеркала, – пояснил изобретатель. – До этой черты лучи зеркала обладали достаточной силой, чтобы воспламенять римские галеры.
– А символы могут относиться к местам на суше, которые хотели отметить авторы данной карты, – продолжал Смит. – Например, место, где спрятано зеркало Архимеда. Пещеры, форты, церковь.
Я посмотрел на пергамент. Крест располагался на полуострове, а символ, напоминающий замок, – на значительном расстоянии от города. Крест и замок соединялись подковообразной линией, а в месте сгиба кривой были нанесены волнистые отметины, словно обозначение реки. Рядом располагался овал, небольшие горбики, которые могли олицетворять хижины или пещеры, и стрелки со странными символами и бессмысленными цифрами.
– Я думаю, что тамплиеры начертили эту карту после того, как обнаружили зеркало, – прошептал Смит, – а спрятали ее на Тире в месте, известном только им: в подземных катакомбах.
– Значит, нам есть чем поторговаться! – воскликнул я.
– Однозначно нет, – воспротивился Кювье. – Неужели вы собираетесь передать ужасное оружие в руки пиратов-фанатиков?
– Не передать. Лишь использовать то, чем мы владеем, чтобы выбраться из этой затруднительной ситуации.
– Я лучше останусь рабом, чем дам варварам подсказку, которая может привести к уничтожению французского флота! – поклялся мой друг.
– Так точно, и британского флота тоже! – воскликнул Смит. – Право же, Итан, ведь и ваша страна тоже находится в состоянии войны с этими дьяволами. Мы не можем рассказать им, где находится смертельный луч.
– А где он? – спросил я, всматриваясь в карту.
– Мы не знаем точно, но рано или поздно они до этого додумаются. Даже если они узнают город, это значительно облегчит их поиски. Ваши фрегаты превратятся в плавающие костры, а ваши соотечественники сгорят заживо. Мы не можем купить свою свободу такой ценой. Смерть или бесчестие, помните?
– Конечно, – сглотнул я. – Тем не менее от одного намека ничего не будет.
Фултон покачал головой.
– Любой современный изобретатель наверняка сможет улучшить греческий дизайн. Мы не имеем права даже намекать на это!
Клянусь усами Зевса, меня угораздило попасть в рабство с достойными людьми, а это всегда рискованно, не говоря уже о том, что со мной это впервые.
– Но они все равно заберут у нас палимпсест и могут прийти к такому же заключению, – попытался я переубедить их; при этом вовсе не малодушничал, а лишь пытался размышлять практично.
– Единственное, что мы можем сделать, так это запомнить этот рисунок в мельчайших деталях и уничтожить пергамент. Тогда ключ будет в наших головах, а не в подземном тоннеле или на куске кожи животного.
– Как уничтожить? Мы не докинем его отсюда до моря.
– Верно, и молитвы мы на него снова нанести тоже не сможем. Единственное, что приходит мне на ум, так это съесть его.
– После того, как мы вымочили его в моче, чтобы прочесть надпись?
– Итан, немного мочи никому не повредит, – заверил меня ученый. – Это даже менее токсично, чем вода из грязного колодца. Раньше девушки мыли мочой волосы. К тому же палимпсест уже давно просох. Можно сказать, мы его замариновали.
– Съесть маринованный палимпсест? – Я пребывал в смятении. – Но как?
– Понемногу. Соли с перцем, боюсь, у нас нет.
Так мы и поступили. К концу процесса у меня заболела челюсть и свело живот от переизбытка пергамента и недостатка овощей. Ну почему я не могу найти нормальное сокровище, что-нибудь вроде золотых слитков или королевской диадемы?
Угрюмое жевание этой жвачки навеяло на нас философские мысли, а когда мужчины размышляют о тайнах вселенной, первыми им на ум приходят женщины.
Я рассказал о своей неудачной аудиенции с Авророй Сомерсет и вкратце посвятил моих спутников в историю наших непростых с ней взаимоотношений, которая, казалось, никого не удивила. Мы единогласно пришли к выводу о том, что женщины таинственны, как карта сокровищ, и взрывоопасны, как бочка с порохом.
– Просто необъяснимо, насколько они опасны с учетом того, что мужчины явно превосходят их, – сказал Смит с выражением искреннего непонимания на лице. – Свидетельства того, что наш пол превосходит их по силе, храбрости и уму, неоспоримы.
– Не совсем, – охладил его пыл Фултон. – Я знаю многих мужчин, которых перспектива родов приводит в ужас.
– У женщин однозначно есть свои сильные стороны, – нехотя согласился англичанин. – Красота – это лишь наиболее очевидная из них. Я пытаюсь сказать, что, несмотря на все способности мужского пола, курицы, похоже, слишком часто берут верх над павлинами. Весьма и весьма занятно…
– Все это – продукт естественной истории, – молвил Кювье. – Самцы, к примеру, и это истинная правда, обладают инстинктом к неверности. В то время как моногамия имеет свои преимущества в плане выживания потомства, с точки зрения воспроизводства и продолжения рода в интересах любого самца – оприходовать как можно больше самок.
– Да ладно вам, – вставил я.
– И именно это должно закрепить за мужчинами их превосходство, – сказал Смит. – Если сердце мужчины разбито одной партнершей, он просто переносит всю свою энергию на другую. Взгляните на Гейджа – прекрасный пример безрассудной серийной похоти, неверности и неспособности мыслить разумно.
Я открыл рот, чтобы возразить, но Фултон оборвал меня.
– Олени-драчуны рискуют погибнуть в драке, но зато победителю достается весь гарем, – согласился изобретатель. – Бык властвует на своих пастбищах, а баран заведует своими овцами. Мужское превосходство, господа, это закон скотного двора, но это же должно быть законом и модных салонов!
– Однако это не так, – предупредил его Кювье. – Итан, к примеру, представляет тот тип мужчин, которые сталкиваются с бесконечным числом проблем, связанных с женщинами, благодаря своей блошиной неутомимости, неспособности планировать будущее, авантюризму и бесталанной неверности. В его случае преимущество скорее на стороне прекрасного пола. Когда открывается сезон охоты на самцов оленей? Именно в сезон половой охоты, когда их мозг затуманен вожделением, и они не могут думать ни о чем ином.
– Вы опять точно описали Итана, – согласился Фултон.
– У женщин же, наоборот, гораздо более тяжелая задача, нежели простое совокупление, – продолжал Кювье. – В то время как праздный бык вроде Гейджа мечется по пастбищу, гоняясь сначала за одной юбкой, потом за другой, потом за третьей, у самки есть лишь один шанс принять верное решение. Оплодотворить ее может лишь один мужчина, а потому выбор самца имеет критическое значение для благополучия самки и благополучия ребенка. Именно поэтому к выбору партнера она относится с мудростью Александра и стратегией Фридриха Великого. Навыки этого танца прививаются ей с детства, и когда мы, мужчины, сталкиваемся с ее безжалостной стратегией и жесткими критериями отбора, нам остается лишь играть свою роль беспомощных пешек. Именно она контролирует наш успех или неудачу, именно она маневрирует с тем, чтобы привести в свой будуар нужного ей самца, и именно она учитывает не только физическую привлекательность, но и деньги, интеллект и власть. Именно женщина затевает вводящий нас в замешательство хоровод фланговых маневров, засад и нападений, который превращает незадачливого мужчину в состояние опьяненной покорности. И при всем этом она должна убедить мужчину в том, что их отношения – это прежде всего его идея.
– Мы им в подметки не годимся, – согласился Смит со вздохом. – Мы – кролики, а они – лисы.
– Ну, или незадачливые романтики вроде Итана, – добавил Кювье.
– Они взвешивают и наше наследство, и нашу репутацию, и перспективы, и даже гигиену, – подтвердил Фултон. – Неудивительно, что у Гейджа такие трудности с его пресловутой Астизой и этой Сомерсет, и я уверен, что это лишь верхушка айсберга. Он и женщины – безнадежно плохое сочетание.
– Господа, я далеко не жертва. – Моя гордость начала колоть меня в бок.
– Может быть, – сказал Кювье, – но чем дальше вы будете держаться от женщин, Итан Гейдж, тем в большей безопасности будем все мы.