Охотника накрыло шипящей волной победной радости. Радость переполняла его аж до того, что стало трудно дышать.

Вот сейчас все решится! Наконец-то решится! Пусть не так, как должно было быть, не так, как планировалось, пусть небывало грубо, недопустимо грязно… так, что подчищать потом придется основательно, но все равно – решится! И это ничего, что не по правилам… Его простят, Охотника. За такого сложного клиента все что угодно простят.

Охотник сжал фонарь в кулаке, раскрошив пальцами пластик, тонкий металл и стекло, превратив фигуру Трегрея из ясно видимой в темный расплывчатый силуэт. Перехватил трубу обеими руками.

Главное, что скоро все закончится. И он вернется домой.

Вокруг него оживала темнота. Тут и там заплескали огоньки зажигалок, свечей, мобильников; родились и воткнулись в черноту лучи карманный фонариков. Зазвучали голоса, испуганные, недоумевающие:

– Эй, соседи, живые там?..

– Кто знает, что бабахнуло?

– Говорят, газовый баллон рванул…

– Какой баллон! Тут не меньше чем терактом пахнет! Наверняка исламисты постарались!..

– Да на хрена ты тем террористам? Ты что – оперный театр? Или АЭС?..

Надо было спешить.

Охотник скользнул вперед, занес трубу для сильнейшего удара. Решающего удара. Окончательного. Исторического – как он тут же определил для себя – удара.

И внезапно понял, что ударить не сможет. Более того – не сможет даже ворохнуться. Что-то стиснуло его тело, залило непреодолимой вязкостью мышцы. Звуки погасли для него, зрение стало меркнуть, сливаясь с окружающей темнотой.

«Это он, – догадался Охотник. – Трегрей…»

Он рванулся изо всех сил и добился лишь того, что чуть-чуть только изменил положение тела. Витязь держал его. Непонятно, откуда он взял для этого жизненной энергии, каким образом в его израненном теле еще нашлось достаточно духа, чтобы сопротивляться, но витязь крепко держал Охотника, не давая тому приблизиться к себе.

Охотник снова рванулся. Но не вперед, а назад. На этот раз ему показалось, что дело пошло живее. Он рванулся еще раз – и вдруг выдрался из тягучего плена, словно оживший мамонт из льдины. Не совладав с инерцией, он сильно шатнулся, запрокинулся на спину. И тут же вскочил.

Ноги его дрожали, тело покрывала липкая пленка пота, в голове кружились жужжащие красные пятна. Перед глазами заворочалась темнота, и мир звуков вернулся.

– Кто там прыгает? – услышал он совсем рядом. – Мужик, ты кто будешь? Эй, люди, сюда! Я, кажись, террориста поймал!

– Вяжи его!

– Пацаны! – вдруг взвыл кто-то невидимый. – Мне щас кум звонил, в центре магазины потрошат. Кум себе новый холодильник домой упер! Шестикамерный! Вот такенный!.. – В голосе невидимого зазывалы прорезались рыбацкие нотки. – И вот такенную плазму!.. Почти все магазины в городе вскрыли! Только торговый центр еще нетронутым остался!

– «Прометей» – то который? Недавно отстроенный? Эх, и добра там… Айда, братва, а то не успеем, и его раздербанят! У кого машина на ходу?..

– Ау, люди! Террориста-то вязать или как?..

Охотник отбежал на несколько метров. Не угроза быть принятым за террориста заставила его сделать это, конечно.

А то, что Трегрей тронулся с места – шагнул к нему раз… как-то комкано, ломко. И еще раз – уже тверже, увереннее.

Труба в потной ладони Охотника скользила. И он решился отшвырнуть ее.

Не бессмертный же все-таки этот Трегрей. От таких повреждений не оправляются, и долго на одной силе духа продержаться не получится. Еще не рассветет, как он сдохнет сам, без чьей-либо помощи. А своя жизнь, безусловно, дороже. Ничто на свете не стоит того, чтобы ею рисковать, – в этом Охотник был уверен абсолютно.

И он повернулся и побежал прочь.

Через несколько шагов он, впрочем, не оглядываясь посмотрел назад. Психоэмоциональная аура Трегрея теперь светилась неярко, но ровно. Трегрей шел за ним следом.

Пересолина Женя Сомик разыскал без труда. На главной площади города Кривочек уже воцарился порядок. Несколько автомобилей, подогнанных к эстраде, светом фар рассеивали губительную тьму. На площади было тихо, спокойно и почти безлюдно – лишь несколько десятков человек, в основном женщины и дети, жались поближе к свету, опасаясь углубляться в темноту. Тут и там сновали вооруженные мощными фонарями сотрудники ЧОПа «Витязь» в форменных куртках: отыскивали раненых в первоначальной панической толкотне. Коих, к счастью, оказалось немного – настоящей давки на площади удалось все-таки избежать. Тревожно завывая сиреной, подкатили к эстраде две машины скорой медицинской помощи.

С Евгением Петровичем Сомик столкнулся на ступеньках эстрады. Пересолин взбегал по ним, на ходу отдавая приказания командирам подразделений «Витязя», среди которых Женя заметил и Антона. Увидев Сомика, Пересолин остановился.

– Взяли гада? – бешено вращая глазами, выкрикнул он.

– Ушел, – поморщился Женя. – Пока… Ну, ничего, за ним Олег рванул. А за Олегом – Нуржан с Боряном и Артур. Никуда он от них не денется!

– Мне бы лично с этим паскудным Охотником пообщаться! – топнул ногой в дощатую ступеньку Евгений Петрович. – Вот же, сволочь, что натворил! Уничтожил же город! Начисто с лица земли стер!

– Да разве это он? – вполголоса ответил Сомик.

– Да кто?

– Люди. Кривочцы… Сами Кривочки себя и рвут, как змея, хвост закусившая…

Пересолин рубанул рукой темный морозный воздух:

– Чего теперь виноватых искать!.. Спасать надо, что еще можно спасти… Господи, как же долго до рассвета осталось!..

– Евгений Петрович! – нетерпеливо схватил Пересолина за рукав Антон. – «Прометей» – то еще держится. А вокруг него, считай, все население Кривочек сгрудилось. И еще с окраин подтягиваются.

– Ребят мало! – отрапортовал один из командиров. – Какие есть, улицы патрулируют. С палестры всех сюда стягиваем, да все равно… На весь город не хватит. Перебазировать их к «Прометею», и на улицах хаос наступит. Сколько мы уже особо предприимчивых горожан утихомирили – которые квартиры да дома взламывают… Как бы до смертоубийств дело не дошло…

Где-то вдалеке что-то тяжко грохнуло.

– Из города подкрепление когда будет? – наседал на Пересолина Антон. – Менты, ОМОН… Когда?

– Тут уж войска подтягивать впору… – мучительно сморщился Евгений Петрович. – Обещали подкрепление. Да ведь Новый год! Пока соберут по тревоге, пока подвезут…

Визгливо запела сирена – мимо площади промчался, чиркая красно-синими отсветами по глухому пологу тьмы, пожарный расчет.

– С «Прометеем» что решили, Евгений Петрович? – дернули Пересолина в другую сторону.

– Семеныч «Прометей» держит! – гаркнул тот. – С ним около тридцати соратников… парней с «so-ratnic.ru» то бишь. Да еще полсотни кривочцев – не этих… балбесов, которых темнота с ума свела, а надежных людей – тех, что вместе с ними, с соратниками да волонтерами, город благоустраивали на добровольных началах. Кандидаты в соратники, в общем. Видать, хорошая команда кандидатов подобралась – вмиг откликнулись, когда беда пришла…

– Восемьдесят человек, получается… – присвистнул Антон. – Почти сотня. Немало. Сдюжат, а? Не зря все же мы столько времени Кривочкам вдалбливали: что значит – быть достойным. Полсотни достойных – большая сила.

В той стороне, откуда донесся до площади давешний грохот, неестественно посветлело. И спустя секунду уже стали отчетливо видны в небе, словно в черном зеркале, багровые всполохи пожарища.

– Общественные бани горят… – со стоном проговорил Пересолин, определив местоположение пожара. – Значит, так! – подобравшись, распорядился он. – Всех витязей – на улицы! Не хватало еще, опти-лапти, чтобы весь город сгорел к чертовой бабушке!

Вмиг на площади стало совсем тихо. Рядом с мэром Кривочек остались только Антон и Сомик.

– Ирку с Фимой куда спрятали, Евгений Петрович? – спросил Женя.

– В моем кабинете остались… – невнимательно откликнулся тот, терзая крючкообразно согнутым пальцем сенсорную панель мобильного телефона.

Наискосок через площадь, обогнув невозмутимую глыбу чугунного вождя пролетариата, подлетела, отчаянно сигналя, к эстраде и с воем затормозила рядом с ней «копейка» с побитыми стеклами. Из нее вывалился Семеныч.

Куртка его на груди была длинно разрезана. Усы из бурых превратились в красные, губа была рассечена, на лысине распухала, подтекая кровью, свежая ссадина.

– Где витязи? – устремился он к Пересолину. – Куда они все подевались?!

– Улицы патрулируют… – проговорил Евгений Петрович, медленно опуская мобильник, и по тому, как влажной тоской подернулись его глаза, стало понятно – он приготовился к еще одной неприятной новости.

– Улицы патрулируют?! – взревел Семеныч, взмахнув окровавленными кулаками со сбитыми костяшками. – Улицы, говоришь, патрулируют?!! А нам откуда подмоги ждать?

– «Прометей» же держится… – проскрипел зубами Пересолин. – Мне недавно докладывали…

– Хрена с два он держится! – рявкнул Семеныч. – Погромщики уже внутри! Первый этаж разнесли! Наши на втором забаррикадировались, да сколько их там, наших-то…

– Евгений Петрович! – подал голос Антон. – А может, черт с ним, с «Прометеем» этим? Какой-то паршивый торговый центр… Ну и пусть его грабят, зато люди целы останутся. А как утро наступит, разберемся…

– Разберемся?! – Семеныч, страшно оскалившись, толкнул его в плечо. – Так, да? А девки как же?

– Какие еще девки?

– В «Прометее» корпоратив гуляют сотрудники… По большей части девчонки – кассирши, менеджеры да поварихи. С близлежащих деревень набрали их, вот они, по ящику про столичные обычаи насмотревшись, и уговорили начальство на радостях корпоратив им устроить… Еще и детей с собой приволокли – показать им, в каком светлом и просторном месте они работать будут. Они же, дети-то деревенские, кроме засранного сельского клуба ничего не видели в своей жизни… Вроде как на новогоднюю елку их привели… А вы не знали, что ли?.. – Семеныч яростно сверкнул глазами. – Про корпоратив? А что будет, когда погромщики до них доберутся, а? Я со второго этажа сиганул, едва до машины добежал… Думал, подмогу приведу…

У Антона и Сомика вытянулись лица. Евгений Петрович с размаху шлепнул себя ладонью по лицу.

– Погоди! – вдруг сообразил Сомик. – Ты что сейчас сказал: «сколько там наших»? Да сколько – вас ведь восемьдесят человек должно быть! Тридцать соратников и пятьдесят… которые кандидаты! Почти сотня! Не так разве?

– Хрена с два! – снова выхрипнул Семеныч. – Хрена с два – пятьдесят! Не сдали наши кандидаты свой кандидатский минимум… Шестеро только с нами остались. А остальные – как только на место прибыли да осмотрелись… тележки похватали и вперед, нога в ногу со своими земляками на распродажу со стопроцентными скидками. Видать, лопатами да метлами в охотку помахивать, когда тебе каждый второй прохожий большой палец показывает – молодец, мол, ради нас стараешься, – гораздо легче и безопаснее, чем реально здоровьем рисковать ради того же прохожего… Шестеро, говорю, из полусотни не обкакались и перед соблазном устояли! Из тех шестерых только четверо на ногах были, когда я за подмогой метнулся. Да из наших парней половина покалеченных. Вот тебе и сотня!..

– Да… – сказал Женя Сомик. – Трудно Кривочки перевоспитываются…

Каждый шаг давался тяжело. Ходьба не сливалась в непрерывный процесс, каждый отдельный рывок вперед стоил усилий воли, на каждый рывок надо было собираться с силами. Но двигаться было необходимо. Двигаться – это единственное, что теперь было важно. Достать врага. Не умирать, пока не достанешь. Эх, как же обидно упустили Охотника там, на школьном футбольном поле. Может быть, действительно стоило пристрелить его, когда была возможность?..

Перед глазами Олега раскачивалась темная лента трассы, превращаясь то в стремящийся кверху конус, то в сужающуюся книзу яму. Охотника он уже не видел. Только чувствовал направление, в котором тот бежал.

Где-то впереди и сбоку блеснула огнями палестра.

Странное чувство понимания происходящего исподволь и незаметно втекло в Олега. Он теперь с удивительной ясностью осознавал, что время его пребывания в этом мире подходит к концу. И осознание это не нуждалось в объяснении – просто так оно есть, он это понимает, и нечего тут объяснять. Так вот они к чему были, эти приступы, мучившие его последнее время, это щемящее ощущение зова из приоткрытого окна!.. Вовсе не родной мир звал его пульсацией сигналов. А небытие.

А впрочем, все правильно. Неведомая звездная механика забросила его сюда, потому что здесь был необходим именно он. Этот мир нуждался в том, кто мог бы изменить существующий порядок, этот мир нуждался в нем, Олеге Гай Трегрее. И маховик изменений запущен. Этот мир, обретший витязей, никогда не станет прежним. И витязи никуда не исчезнут, не растворятся среди прочих нормальных людей. Воинство витязей будет расти и расти год от года. Потому что достроена палестра. Потому что будут строиться другие палестры, еще и еще, по всей стране. Ведь принцип их создания открыт одному из аборигенов, удивительно удачно и вовремя встретившемуся Олегу. Да, Амфибрахий Сатаров, неловкий мальчик в смешных очках, перетянутых синей изолентой, стал первым из местных обитателей, которому по силам оказалось понять и почувствовать премудрости энергетики пространства. Первым и, конечно, не единственным.

А он, Олег Гай Трегрей, свою миссию выполнил. Потому и пришло ему время уходить. Механика мироздания естественно мудра. Она ни в одном своем компоненте не терпит лишнего. И глупо грустить, и постыдно умолять ее о возможности еще немножечко пожить.

Зачем? Для чего? Если все, чего он желал, исполнилось… Если все сошлось – правильно.

Ведь что такое жизнь? Это путь из одного пункта в другой. Только кто-то, выйдя из начального пункта, ищет направление к конечному, ищет истинную цель своего существования. Ищет настоящее, к чему стоило бы идти. И, отыскав, прокладывает свою дорогу. А кто-то, не имея воли к созиданию своего, нового, бессмысленно и безвольно катится по уже протоптанной. И бесследно исчезает на каком-нибудь случайном повороте, не оставив после себя ничего стоящего, хотя бы благодарной памяти. Люди разные. Но за всю историю всех миров не появлялся еще такой человек, кто не ощущал хотя бы раз между рождением и смертью тоски по настоящему, не предпринимал бы попытки прикоснуться к нему.

Тело Олега продолжало двигаться уже, кажется, без волевых усилий, само по себе, а мысли размеренно сменяли одна другую, подобно столбам в окне набирающего скорость поезда. Только вот, словно зазубренная трещина в том оконном стекле, что-то раздражало Олега, мешало погружению в полное умиротворенное спокойствие исполненности.

Охотник!

Он не должен ускользнуть. Вот это будет неправильно, если он ускользнет. Те, кто послал его, – реальная угроза всему тому, что удалось выстроить Олегу здесь.

А значит, миссия еще не завершена. Значит, осталось еще кое-что, что нужно закончить.

И только Олег подумал об этом, как окружающий мир снова жестко заявил о себе. Холод и боль вновь охватили Олега, и он внезапно ощутил себя лежащим на стылом асфальте. Он попытался подняться.

И не смог.

И тогда, впервые в своей жизни испугавшись, что он не справится, не вынесет взваленный на себя Долг, Олег Гай Трегрей призывно закричал в темноту.

Кабинет мэра города Кривочек Евгения Петровича Пересолина освещался лишь несколькими разнокалиберными свечками, расставленными в пластиковых тарелочках по столу. Свечки давали свет зыбкий, ненадежный; полутьма скрадывала предметы, топила в себе углы, отчего кабинет казался гораздо меньше, чем был на самом деле.

Ирка не находила себе места. Она то присаживалась к столу, то отходила к окну, за которым желтели полосы автомобильных огней на плошади, то принималась прохаживаться вдоль темных стен. И куда бы она ни приткнулась, что бы ни делала, за ней неотрывно, пристально и молча следил Фима Сатаров, просто не сводил с нее глаз. И от этого ей было еще неуютнее и тревожнее.

Никогда он ей не нравился, этот Фима-Амфибрахий. Главным образом потому, что прекрасно Ирка понимала: Олег видит в Сатарове своего преемника в области всякого-разного паранормального; и каждый раз, как только Фима попадался ей в поле зрения или она вспоминала о нем, в сердце ее стукала безнадежно горькая мысль: «Олега скоро не станет».

Ирка в сотый, наверное, раз прошлась по кабинету, присела на подоконник и стала смотреть в затянутую мраком стену, чтобы не видеть, как в темном стекле отражаются следящие за ней линзы фиминых очков, в которых приплясывали свечные огоньки. И внезапно в ушах у нее тонко зазвенело, сердце замерло, а очередная мысль об Олеге: «Где он? Что с ним?» – вдруг прозвучала много отчетливей, словно подпрыгнула. Она охнула, взявшись руками за грудь.

Фима тут же встрепенулся.

– Почувствовала, да? – жадно спросил он. – Будто позвал, да?

– Чего тебе от меня надо? – не выдержав, сорвалась Ирка.

Но Фима больше не обращал на нее никакого внимания. Он вскочил и засуетился. Дернувшись туда-сюда по кабинету, он выбежал в коридор, даже не захватив с собой свечку. Ирке страшно было оставаться одной, и, взяв теплую колбочку свечи, она последовала за ним.

Амфибрахий ориентировался в темноте свободно, попросту не замечая ее, будто видел не реальный мир, а нечто иное, изнаночное… Некоторое время он метался по коридору, словно что-то ища, а потом вдруг замер, прислушался… или пригляделся к чему, удовлетворенно проговорил:

– Ага! – и рванул в соседний кабинет.

– Что происходит? – крикнула Ирка, но Фима не ответил ей.

Не зная, что ей еще делать, не желая быть в одиночестве и пытаясь хоть как-то объяснить себе странное поведение Сатарова, чтобы было не так страшно, Ирка поспевала за Фимой, изо всех сил стараясь не отставать.

А он, Амфибрахий, развил бурную и непонятную деятельность. Он открывал двери кабинетов, фиксируя их в определенном положении при помощи стульев, открывал окна, напуская в помещение горьковатый от дыма холодный воздух, раскладывал на полу попадавшиеся под руку предметы – очень похоже было, что он конструирует схематическое подобие какого-то туннеля… или канала.

Этот туннель или канал получился довольно длинным. В завершение своей работы Фима влетел в туалет, широко распахнув в него дверь и подперев ее скамейкой, отодвинутой от стены; затем, запрыгнув на батарею, попытался открыть окно. Окно оказалось запертым. Тогда Фима спрыгнул обратно, потряс головой и заозирался. В движениях его появилась растерянность. Верно, не изнаночное, неведомое никому, кроме него самого, потребовалось ему теперь, а – вполне материальный предмет, из этого мира, окутанного темнотой… Только сейчас заметив Ирку, он попросил:

– Посвети-ка! – и когда она осторожно втиснулась в тесное, остро пахнущее хлоркой пространство туалета, снова крякнул свое:

– Ага! – и ринулся в угол, где стояла прислоненная к стене швабра.

Этой шваброй он, торопясь, некоторое время неловко тыкал в окно, но, вскоре примерившись, ударил сильнее.

Стекло треснуло, осколки посыпались наружу. И в помещение хлынул холод.

Каким-то необычно сильным оказался этот порыв воздуха. Из разбитого окна нескончаемо потекли тугие морозные струи, мгновенно оледенив Ирке ноги, и пустое правительственное здание словно ожило: в темных коридорах и кабинетах застучали окна и двери, что-то забрякало, задвигалось, зашевелилось…

Оправившись от приступа испуга, Ирка поспешила себя успокоить: ничего удивительного, обыкновенный сквозняк. Однако где-то на задворках сознания родилась и окрепла мысль: вовсе это не обыкновенный сквозняк. Это заработал сконструированный Фимой канал.

– Это… поможет ему? – робко спросила она.

– Определенно, – уверенно кивнул Амфибрахий Сатаров.

Олега точно что-то толкнуло. Он поднял голову и вдруг почувствовал в себе силы встать полностью.

И встал.

А затем и пошел.

И очень скоро сменил ломкий шаг на ровный и скорый бег.

– Теперь… все будет хорошо? – спросила еще Ирка.

– Еще… нет, – ответил Фима. – Еще… нужно самое главное…

И Фима снова, кажется, перестал воспринимать ее. Будто опять переключился на иной режим, и темнота расступилась перед ним. Он побежал по коридору, заглядывая в каждый кабинет. Ирка отправилась за Фимой. Опасаясь повредить открывшемуся каналу, она внимательно смотрела себе под ноги. Сквозняк слышно гудел, змеясь по полу, странным образом взбирался на стены, вился по ним.

Она нашла Фиму в одном из кабинетов. Он возился с офисным стулом на трех снабженных колесиками ножках. В тот момент, когда в кабинет вошла Ирка, он оттолкнул от себя стул со словами:

– Необходимо четыре колеса…

Искомое количество колес обнаружилось у журнального столика, стоявшего здесь же. Фима взялся обеими руками за столик и пару минут очень сосредоточенно катал его по какой-то особой, ему одному известной траектории. Затем выпрямился и толкнул его в открытую дверь. Столик, постукивая своими колесиками, скрылся в коридорном мраке.

И тотчас сама по себе со страшным грохотом захлопнулась дверь. И разом обрушились со стены застекленные рамки: то ли чьи-то портреты, то ли какие-то благодарственные письма – разобрать конкретнее, что именно, оказалось невозможным, потому что поток воздуха от захлопнувшейся двери потушил огонек свечки.

– Это… значит что-то плохое? – раздался в кромешной темноте дрожащий голос Ирки.

Амфибрахий Сатаров ответил не сразу:

– К-кажется, да… – пробормотал он.

Наконец-то впереди показалась машина. Первый автомобиль за добрых пятнадцать минут, пока Охотник бежал по трассе прочь от города Кривочки – бежал тяжело, несколько раз замедляясь до неровного раскачивающегося шага. Он был крайне измотан, Охотник. И увидев приближающийся автомобиль, не смог сдержать ликующего возгласа.

Он остановился на середине дороге, размахивая руками.

Автомобиль оказался громадным джипом, из тех, что обладающие машинками помельче пренебрежительно кличут «сараями на колесах». И водитель был своему автомобилю под стать. Неправдоподобно здоровенный кавказец с шикарнейшей кучерявой иссиня-черной бородой, делавшей его похожим на какого-нибудь древнего ассирийского царя. Охотник, истрепанный и измотанный, смотрелся в этом джипе, будто кот в великанском замке.

– Куда собрался-то? – осведомился водитель, разглядывая Охотника с веселым удивлением. – Праздник, а ты бегаешь…

Тот неопределенно махнул рукой.

– Я ж в обратную сторону еду, э? – не отставал кавказец. – Ты ведь в Саратов бежал, а я оттуда.

– А мне как раз в обратную и надо, – ответил Охотник. – Ты не думай, – добавил он, – у меня деньги есть, отблагодарю. Много денег.

– Да не в этом дело. А чего такой?.. Побили, что ли?

– Подрался, – не стал спорить Охотник. – Еле ноги унес.

Водитель джипа оказался человеком участливым.

– Если помощь нужна, – сказал он, – только намекни. Я этих шакалов, которые побили… немножко резать буду. Э?

Охотник промолчал. У него мелькнула мысль выкинуть кавказца из машины и ехать дальше самостоятельно. Или, скажем, сделать так, чтобы он больше никаких вопросов не задавал, чтобы превратился в бездумный и послушный механизм, управляющий автомобилем. Но ни на то, ни на другое у него сейчас не было сил. Надо было хотя бы несколько минут передохнуть.

Но и этих нескольких минут у него, как тут же выяснилось, уже не было.

Впереди, в свете фар возник человеческий силуэт, бегущий им навстречу прямо посередине дороги. Охотник, узнав человека, охнул.

Не может быть! Этого просто не может быть! Откуда у этого проклятого Трегрея столько энергии? Он ведь уже должен если не сдохнуть, так находиться при смерти!..

– Дави! – выкрикнул он, схватившись за руль. – Ну?! Это он – обидчик! Ну?! У меня деньги есть! Я тебе столько денег дам, сколько ты за всю жизнь не видел! Я тебя самым богатым в этой стране сделаю!

– О-о!.. – с непонятной интонацией протянул кавказец.

И потянул на себя рычаг переключения скоростей. Джип рванулся было вперед, но тут же задергался, закашлял и стремительно стал терять скорость.

– Что ты делаешь?! – взвизгнул Охотник.

– Чтоб я еще раз сел за баранку этого пылесоса!.. – темпераментно рыкнул водитель, грохнув кулачищами по рулю.

– А? – не понял Охотник. – Причем здесь пылесос?..

И тут же в голове его будто лопнул шарик, наполненный чернилами. В непроглядной тьме захлебнулся мозг Охотника.

Бородатый кавказец вытащил из машины безвольно обмякшее тело, безо всяких церемоний швырнул его под ноги Трегрею.

– Будь достоин, Олег! – сказал он.

– Долг и Честь, Мансур, – выговорил Олег, щурясь от света фар, отступая от него во тьму.

– Хотел сюрприз сделать! – сообщил Мансур, поглаживая новооприобретенную бороду. – Да под Новый год на дорогах такое творится, э!.. Опоздал.

– Нет, – сказал Трегрей. – Ты как раз вовремя.

– Да я уж сообразил. Что тут у вас такое творится? Веселиться надо, а ты за всякими субчиками по трассам гоняешься… – Тут Мансур осекся, рука его, поглаживающая бороду, вдруг сжалась. – Это ведь он, да? Охотник да?

– Он, – подтвердил Олег. – Надобно сюминут привести его в чувство и допросить.

– Зачем сюминут? – удивился Мансур. – Зачем прямо здесь? Отвезем в Кривочки, там… с чувством, с толком, с расстановкой. При всех наших… Я его качественно вырубил, он еще с полчаса в отключке будет. И к чему спешить? Если это на самом деле Охотник, значит, времени у нас полно…

– У вас – да, – просто ответил Трегрей. – У меня – совсем немного…

Мансур непонимающе моргнул, а затем шагнул ближе к Олегу. Только сейчас он разглядел, в каком тот состоянии. А разглядев, закричал, замахал руками:

– «Скорую» надо! В больницу надо!.. Это ж… Как ты еще на ногах держишься?.. В палестру надо! Вон она – в двух шагах отсюда!..

– Ничего не надо, – проговорил Олег. – По крайней мере, не сюминут.

– Я ребятам звоню! – решительно заявил Мансур. – Они мигом сюда домчатся!

Охотник пошевелился и открыл глаза.

– Крепкий… – с ненавистью пробормотал, кинув на него взгляд, Мансур.

– Не убивай… – прохрипел Охотник.

– Не убью, – коротко пообещал Олег. – Если будешь говорить.

Охотник колебался совсем недолго.

– Буду!.. – приподнявшись, произнес он.

– Вы их называете Хранителями? Они и есть хранители. Всего нашего мира хранители. Мир – как и всякий чрезвычайно сложный организм – должен управляться единым разумом, неужели это непонятно? При таком управлении исключаются случайные войны, случайные конфликты: из-за ресурсов, из-за территорий, да и просто – из-за амбиций отдельных мелких властителей. Войны из разряда стихийных бедствий переходят в средство контроля над ресурсами и населением… с целью более выгодного на определенный момент их перераспределения…

– Выгодного для кого? – перебил Охотника Трегрей. – Для мировой элиты? То бишь для самих Хранителей?

– Стабильное существование этой элиты разве не гарантия стабильного существования всей планеты? Поймите вы: чтобы жить в мире, довольстве и спокойствии, необходимо сохранять существующий порядок вещей. При изменении хотя бы одного компонента этого порядка неминуемо возникает угроза хаоса. Для того, чтобы беречь незыблемость мирового порядка, Хранители создали нас…

– Охотников?

– Пусть будет так – Охотники. Изначальное название нашей организации… К чему оно теперь? Ведь все равно… – Охотник не договорил, сморщился, закашлялся, пустив кровь изо рта на грудь.

– И ваша задача – незаметно, исподволь устранять тех, кто создает или способен создать новые технологии и новые идеи? Маскируя убийства под несчастные случаи, чтобы не возникало ни малейшего резонанса? Это вашими силами не дается развить использование альтернативных источников питания? Вашими силами оказались свернуты… низвергнуты до уровня профанации космические программы? Вашими силами научно-исследовательские центры превращаются в кружки по интересам для умничающих невежд? Вашими силами любая здравая идея по изменению общества теряет истинных и деятельных последователей, опошляясь до очередной клоунады?..

– Миру не нужно ничего нового! Для мира опасно новое! Всякое «новое» должно быть согласовано с Хранителями, работать на цели Хранителей. Да, нашими силами свернуты космические программы. Но нашими силами и приостановлено на определенном – условно-безопасном – уровне развитие ядерных технологий. Комфортная и безопасная жизнь человечества – вот конечная цель Хранителей!

– Итак – кто они, Хранители?

– Несколько кланов… несколько семей, каждая из которых отвечает за одну из мировых держав. Они, эти семьи, действуют сообща. Лишь иногда между ними случаются… недопонимания.

– И какой же державе на данный момент принадлежит право решать за всю планету?

– Неужели не ясно? – через силу усмехнулся Охотник. – Конечно, США. Ставка на Штаты была сделана еще в позапрошлом веке, и с тех пор Хранители других стран работали на них, развивали их…

– В ущерб всему остальному миру…

– Это наиболее оптимальный, удобный и быстрый вариант развития. Но, безусловно, временный. Сегодняшние США – это только лишь модель. В конце концов вся Земля будет выстроена по их образу и подобию. Все ресурсы будут распределены равномерно, численность населения будет урегулирована, социальная роль для каждого члена общества – обоснованно определена и закреплена… Главное, чего мы уже добились: претворили в жизнь грандиозный план тотального контроля над сознанием населения. Человечество больше не терзается вопросами как жить и для чего жить! Человечество получило единый стиль функционирования общества. Теперь любой из жителей Земли: американец, индус, англичанин, швед… русский, все равно, – с абсолютной ясностью представляет каждый этап своего жизненного пути. Мне ли объяснять вам, как это происходит… С помощью масс-медиа формируется модель нормального человека, не соответствовать которой – значит быть не полноправным членом общества, а неудачником, аутсайдером, лузером… ненормальным, ущербным, тем, кто не пользуется никаким авторитетом, к чьему мнению не прислушиваются, чьи поступки и суждения приводятся в пример в качестве «как не надо делать». Модель нормального человека тщательно продумана, неизменна в целом и, вместе с тем, довольно гибка в мелочах. Ежедневно с экранов ТВ диктуется образ нормального человека, который одевается в определенную одежду определенного лейбла, пользуется определенными гаджетами определенных производителей, определенными моделями автомобилей определенной марки, имеет определенное жилье с определенным ремонтом и определенной мебелью в определенном районе, имеет определенный понятийный набор, оперирует речью в рамках определенного словарного запаса, с помощью определенных оборотов… И чтобы соответствовать этой модели, необходимо всего-навсего обладать определенным объемом денег. Наиболее простой путь получить эти деньги – исправно играть свою социальную роль, в которой нет места никаким девиациям. Все элементарно. Люди стремятся к одному и тому же идеалу, достижение которого возможно лишь при наличии некоторой денежной суммы. Управлять таким обществом не составляет труда. Достаточно дать нужному человеку денег, чтобы он еще на шаг приблизился к идеалу, – и он сделает все что угодно.

– То есть, установив беспрекословные и неоспоримые приоритеты для всех и каждого, Хранители сняли саму потребность людей развиваться в каком-либо ином направлении, кроме изначально заданного, – раздался голос Нуржана.

Олег не обернулся. А Охотник вздрогнул и прервался – увидев, как вышли из темноты трое: Нуржан, Усачев и Артур.

– Любое не согласованое с Хранителями развитие опасно для мировой стабильности, – договорил Охотник. – Неужели это непонятно?

– Это понятно, – проговорил Олег. – Это было нам понятно и раньше. Нас интересует другое: фактические сведения. Имена Хранителей. Ты не можешь не знать их.

– И вы их знаете, эти имена… – устало сказал Охотник. – Хранители – не какие-нибудь полубессмертные древние старцы в хламидах, колдующие где-нибудь в темных пещерах. Они – всем известны, они всегда на виду…

– Конкретнее, – потребовал Олег.

– Да зачем? – простонал Охотник. – Услышьте меня! Все давным-давно схвачено на самых-самых верхах. Вас все равно уничтожат, как бы вы ни старались выжить… Не получилось незаметно, точечно, будут действовать по-другому. В крайнем случае, бомбу сбросят на город. Такие, как вы, не имеют права существовать в современном обществе. Вы – отрава для мира!..

– Для целого мира! – пробормотал Борян Усачев. Еще тяжело дыша после долгого бега, он оперся руками о колени. – Надо же! Аж гордость берет за собственную значимость!

– Говори имена, – повторил Олег. – Начнем с нашей страны…

Два выстрела прозвучали почти слившись в один, спустя мгновение грянули еще два выстрела.

Охотник задергал ногами, скребя по асфальту простреленной головой.

Артур опустил пистолет, шагнул на шаг во тьму от своих.

Витязи ошеломленно молчали.

– Зачем? – тяжело проговорил Нуржан.

Артур стоял на границе света и тьмы, с ненужной сосредоточенностью убирая пистолет в нагрудную кобуру. Все смотрели на него. Кроме Олега, который отшагнул к капоту, оперся на него, навалился грудью, опустив голову. Ему трудно было стоять.

– Служу Отечеству, – ответил Артур.

– Вот, значит, почему у вас отпуск-то затянулся… – произнес Нуржан.

– Служебная командировка, какой еще отпуск… – сказал Борян Усачев. – Получается, у вас в Управлении все это с самого начала знали? Про Хранителей и… все остальное?..

– Управление поставили в известность совсем недавно. В связи с некоторыми последними изменениями в мировой обстановке.

Олег молчал.

– И что же это за изменения такие?.. – начал было Нуржан, но его перебил пришедший в себя Мансур.

– Ты что сделал, гад московский?! – заревел он. – Это ж только наемник! Заказчиков мы так и не знаем! Что теперь будет? Сколько еще таких Охотников по нашу душу пришлют?!

– Вы разве не слышали, что он сказал? – Артур кивнул на затихшее на асфальте тело. – План по контролю над сознанием успешно претворен в жизнь. Управлять людьми стало легче легкого – когда все решают деньги, любого возможно просто-напросто перекупить. Охотников больше нет. Вышли все. Специалистов такого уровня, как этот… – он снова кивнул на труп, – Хранители давно уже не готовят. Так как нужды в том не видят, а деньги считать приучены – подготовка-то дорогая. Этот был последним… А я приказ выполнял. У меня ведь свой Долг, – добавил Артур отвердевшим голосом. – Я присягу давал…

На это ему никто ничего не сказал. В повисшем ненадолго молчании читалось… почти понимание.

– Так о каких изменениях в мировой обстановке ты говорил? – поднял голову Олег.

– Понимаете… – с некоторым сомнением в голосе начал Артур. – Все, что говорил этот человек, – правда… Но не вся. Даже, скорее, одна из… Этот, – он кивнул на валяющийся труп, – продукт определенной культуры. У него свои установки хорошего и плохого. Свои ценности. Свои представления о дозволенном и недозволенном. На прошедшем этапе они были господствующими. И он считал их единственно верными… Это действительно было необходимо. На прошедшем этапе. Сами подумайте, прошлый век принес Земле две мировые войны. ДВЕ! И от третьей удержались просто чудом. Вот Хранители и посчитали, что человечество нужно… ну-у-у, как бы это… опростить. Чтоб люди поменьше думали и… чтобы были лучше управляемыми. Это получилось. Но при этом развитие цивилизации резко замедлилось. Поэтому некоторые кланы Хранителей забили тревогу. – Он замолчал и наморщил лоб. Артуру явно не хватало словарного запаса, чтобы все объяснить. Так бывает. Часто. Вроде сам все понимаешь, а как потребуется объяснить… – Короче, это сложно. Главное – сейчас мировая обстановка изменилась.

– И как?

– Между правящими кланами мировой элиты в очередной раз вышло… небольшое недопонимание, – с готовностью доложил Артур. – В результате которого власть над ситуацией перешла в руки нашей… отечественной семьи. И еще: взамен штатовского проекта над контролем общественного сознания был предложен другой проект.

– Какой же, э?! – рявкнул Мансур.

– Проект под рабочим названием «Витязь», – ответил Казачок-младший. – Теперь ставка сделана на вас… На нас…

Олег сполз по капоту вниз, упал. Ощущение завершенности миссии отпустило до предела натянутые силы. Ему незачем уже было держаться.

И опустился на Кривочки рассвет, тусклый, тяжелый, похмельный. Торговый центр «Прометей» был словно разворошенный опустевший улей, куда злые дети накидали спичек. Высокие окна оказались выбиты, из нескольких тянулись к хмурому небу бледные струйки дыма, разбитые витрины опасно поблескивали кривыми стеклянными клыками. Так жалко выглядел «Прометей», что казался точно покосившимся на один бок. Да и весь город целиком очень походил на разгромленный торговый центр. Притихшие дома зияли выбитыми окнами – будто вылупились друг на друга ошалелыми глазищами. Кое-откуда поднимался кверху дым, словно город кровоточил дымом в низкое небо. Словом, не отпускало впечатление, что Кривочки, оправдывая свое название, подобно «Прометею», сильно накренились набок.

И толпились вокруг «Прометея» растерянные, измотанные, обалдевшие люди, многие молчали, озираясь и поеживаясь, некоторые шепотом переговаривались. И теперь уже совершенно невозможно было с точностью определить: кто из них погромщики, а кто защитники. Буйный хмель развеялся с первыми лучами желтого солнца, и люди стали сами собой. Витязи вытаскивали из здания стонущих раненых, выносили и выводили истомленных долгим страхом осады женщин и детей. Кое-кто из кривочцев сунулся помогать им. Таких не отгоняли.

Безобразия закончились сами собой, как-то сами по себе сошли на нет – как только на улицах стало светлее. Кто знает, может быть, до рассвета второй этаж «Прометея» и был бы захвачен обезумевшей толпой, но ход сражения переломила подоспевшая подмога в лице Нуржана, Усачева, Артура и Мансура. Маленький этот отряд, до того как ворваться в торговый центр, очищающим тайфуном прошелся по кривочским улицам, разметая вправо-влево взвинченных безнаказанностью мрака погромщиков.

И теперь, когда истаяла Великая Тьма, в Кривочки, оглашая стылый, пахнущий гарью воздух пронзительными, словно звон запоздавшего будильника, сиренами, ворвалась полиция и ОМОН. Только служебные автомобили подкатили к «Прометею», кривочцы зашевелились. Кое-кто кинулся наутек, но большинство испуганно замерли – верно, боясь привлекать к себе внимание резкими движениями.

Полицейский полковник, пузатый, злой, краснолицый, полупьяный, в расстегнутом кителе, буйно матерясь, закружился у распахнутых дверей главного входа в торговый центр.

– Которые тут погромщики?! – орал он, пряча вину за служебным рвением. – Кого хватать?!

Горожане предусмотрительно убирались с его пути, прячась за спинами друг друга.

– Кто вообще тут главный? – несколько растерялся полковник. – Где ваша администрация?.. Эй, парень! – схватил он за рукав первого попавшегося. – Кто тут главный у вас?

Первый попавшийся оказался Женей Сомиком.

– Кстати, да, – остановился Сомик. – А где Олег? – спросил он у Мансура, который выносил к машине «скорой помощи» двух обморочно побалтывающихся на его могучих плечах девушек в блестящих, как чешуя, праздничных платьях.

– Олег?.. – переспросил Мансур. – Да ты же не знаешь ничего…

Так и не добившись ответа, полковник переключился на Пересолина, который с изможденно-безучастным видом курил, сидя на перевернутой машине:

– Слышь, мужик, я не понял, кого тут хватать-то?

Евгений Петрович выглядел осунувшимся, точно за последнюю ночь похудел на десяток килограммов. Усы его поблекли и свисали над губами тряпочкой. Куртка понизу была сильно обожжена.

– А меня хватай, – равнодушно предложил он.

– В смысле?! – воззрился на него полковник. – А ты кто такой будешь?

– Мэр, – коротко ответил Пересолин.

– А?.. – совсем запутался полковник.

Пересолин выплюнул сигарету. И потянувшись за новой, посмотрел мимо полковника на своих подопечных кривочцев, которые, сгрудившись по кучкам, поглядывали, в свою очередь, на своего мэра со страхом и надеждой. Как набедокурившие дети.

– Меня, говорю, хватай, – повторил Евгений Петрович. – Я тут главный, значит, я и отвечать буду…

– А? – переспросил снова полковник.

– Иди похмелись! – вдруг разозлился на него Пересолин. – Стоишь, «акаешь» болванчиком, опти-лапти!.. Где раньше-то был?

Пузатый полковник впал в ступор. Красное лицо его распухло еще больше. Так и не определившись, как отреагировать на такой выпад, он отошел от мэра приставным шагом, пробурчав:

– Сами разбирайтесь…

– Сами разберемся… – пробормотал Пересолин.

Полковник отбежал к своим, где снова принялся орать, размахивать руками, распоряжаясь относительно оцепления.

– Всех задержать! – голосил он. – Переписать и допросить!

Полицейские разворачивали рулоны желтой ленты. ОМОН втянулся в машины, откуда тут же повалили клубы табачного дыма. Кривочцы, не успевшие вовремя ретироваться, сильно забеспокоились.

Небольшая группа витязей, среди которых были Сомик, Нуржан и Мансур, покинула торговый центр. Полицейские остановить их не посмели.

Пересолин проводил витязей тоскливым взглядом, пошарил в пустой сигаретной пачке, смял ее в кулаке, уронил…

Группки кривочцев, сжимаемые лентами оцепления, слились в одну толпу, подвинулись ближе к мэру. Толпа выдавила из себя деда Лучка и Гаврилу Носова.

Дед Лучок оказался бос, ступал зябко подпрыгивая и в руках мял вечную свою бейсболку. Гаврила, обутый в новенькие валенки, был почему-то без штанов и в куртке пожарного. Руки его беспокойно-ищуще суетились; и, подойдя ближе к Пересолину, он вдруг стащил с ноги валенок и принялся тискать его – очевидно, за неимением шапки.

– Мы тут это… подумали, посовещались… – несмело начал дед Лучок. – Евгений Петрович!

Мэр Кривочек поднял на парламентеров воспаленные глаза, в которых прорезался искренний интерес: «Теперь-то вы что скажете?»

– Да? – проговорил он.

– Мы тут подумали… – завел сызнова Лучок. – Раз уж такое дело… Мы, значит, сами, своими силами, все восстановим, что того… разрушили. Все починим, все вернем, все оплатим… Всем миром!

– Сидеть уж больно неохота, – искренне признался Гаврила Носов.

– И это… – вдруг вспомнил Лучок. – Парк, который на месте Тимохина пруда строится, – тоже закончим. Общими усилиями! Всем миром! Вот клянемся! Честное благородное слово!

– Век воли не видать, – добавил Носов, видимо, уже начавший себя ощущать осужденным за прегрешения минувшей ночи.

Откуда-то выпрыгнул неожиданно чистенький бывший мелкий начальник ЖКХ, тот самый, идейный вдохновитель народных требований «компенсаций за пруд».

– А я смету могу составить! – поблескивая очочками, услужливо предложил он.

Но Лучок с Носовым глянули на «идейного вдохновителя» так сурово, что он испарился с прямо-таки неестественной скоростью.

На Чудесном холме было тихо.

Неподалеку от траурно склоненной палестры молча стояла небольшая группка. Женя Сомик втиснулся между кем-то, на него оглянулись, расступились. Он прошел дальше, увидев Ирку, остановился.

Ирка не плакала. Ирка куталась в темный платок, пряча от всех лицо. Ноги ее заметно дрожали. Фима Сатаров поддерживал ее, обняв за плечи.

Прямо перед Иркой на пустом примятом снегу алели обильные пятна крови.

Женя Сомик замер. Внутри него, в самой середине его тела, что-то тоненько заскулило.

– Сам потребовал, чтобы его сюда принесли… – сказал кто-то позади Сомика – то ли Сомику сказал, то ли кому-то еще.

– «Скорую» надо было вызывать, – прозвучал еще чей-то голос.

– Да Новый год же! Какая тут «скорая»… Да и не помогла бы она уже…

От кровавых пятен к склону холма голубела виляющая цепочка шатких следов. Метров через пять цепочка обрывалась. И в том месте, где она оборвалась, лежал чуть присыпанный снегом ворох окровавленной и изорванной одежды, похожий на гигантского сбитого ворона.

Дальше следов не было.

– Ушел, – Фима все-таки выпустил из себя тоскливым пульсом бившееся в голове слово. – Все-таки ушел… А я знал. И ты знала, – уверенно, но негромко сказал он Ирке.

Ирка не ответила. Как только Фима заговорил после долгого молчания, что-то горячо трепыхнулось в низу ее живота – будто отозвалось. Ирка замерла, даже задержала дыхание, боясь, что ей показалось.

Нет, не показалось. Ласковое, пробуждающееся движение снова коснулось ее тела изнутри. И женским чутьем Ирка поняла – что это значит.

– Я вот как думаю, – неожиданно быстро зашептал Фима, наклонившись близко к Ирке. – Это хорошо, что он… ушел. Наша медицина его спасти не смогла бы, так? А вот у них… там… Хорошо, что он ушел!

– Нет, – проговорила Ирка и положила руку на живот. – Не ушел.

– А? – не понял Фима.

– Он до сих пор со мной, – сказала Ирка. – И навсегда останется со мной… Со всеми нами… – чуть помедлив, добавила она.

Женя Сомик выбрался из плотной группки. Нуржан и Мансур ждали его у бронзового Двухи, все так же спокойно и уверенно приветствующего кого-то где-то высоко и далеко. Может быть, такой долгожданный этой безумной ночью солнечный свет, уже надежно охвативший небо, приветствуя.

– Рассвет, – со странным каким-то удивлением в голосе вдруг произнес, проследив глазами за неподвижным взглядом Двухи, Нуржан.

– Только заметил? – покосился на него Мансур.

Нуржан не повернулся к нему. Задрав голову, он смотрел куда-то, неведомо куда, сквозь морозный воздух, сквозь небо, сквозь действительность.

– Рассвет, – утверждающе повторил Нуржан. И по интонации, с которой было произнесено это слово, Мансур вдруг понял, что его соратник имеет в виду вовсе НЕ банальную смену времени суток. И ничего больше спрашивать не стал.

Сомик встал рядом с соратниками.

Под Чудесным холмом ворочался в мучительном похмелье город Кривочки. «И сколько еще таких Кривочек по всей России!..» – подумал невольно Женя. Но вслух сказал совсем другое:

– Большая работа предстоит.

– И долгая, – проговорил Мансур.

– Главное, что война уже закончилась, – сказал на это Нуржан, отрывая взгляд от неба. – А с работой мы справимся.

– Мир меняется, – припомнил слова Трегрея Женя Сомик. – Мир становится – наш.