Глава 2
Василию Васильевичу Грачеву в наступающем году должно было стукнуть сорок, а его до сих пор, как и двадцать лет назад, называли попросту: Васька Грач. То ли ввиду несерьезного – по мнению многих – отношения к жизни, то ли ввиду того, что он и летом, и зимой носил не снимая насквозь промасленную кожаную шоферскую кепку с длиннющим козырьком, и впрямь напоминавшим птичий клюв.
Всю жизнь Васька Грач шоферил, и всю жизнь – на чужих машинах; на свою как-то не удавалось скопить. Несмотря на то, что помимо основного занятия имел Васька и еще одно, приносящее неплохой, хотя и нестабильный доход: шоферюга Васька Грач был альфонсом.
Ну, впрочем, как альфонсом?.. Сам себя Васька с этим пошло-изысканным определением никогда не соотносил. Альфонс – это кто? Это, в понимании Грача, такой вертлявый смазливый мальчик, благоухающий одеколоном и кремами, ловитель богатеньких глупых дам, клюющих на чистое личико, подкачанную фигурку и модные шмотки. Васька разве такой? Васька – настоящий мужик. Моется раз в неделю, бреется и того реже, одежду меняет только тогда, когда она с него по кускам отваливаться начинает, спортивные снаряды видел последний раз в армии, а одеколон предпочитает употреблять исключительно внутрь. Смазливые мальчики бабам, конечно, нравятся, но используются ими, как был уверен Васька Грач, единственно ради развлечения. На денек-другой удовольствия. А Васька Грач не желал быть использованным. Он сам хотел использовать. Да и к шибко состоятельным бабам Васька, честно говоря, не лез, понимая свой шесток. Его целевой аудиторией являлись женщины среднего достатка, средней внешности и среднего возраста… ну, скажем, немного больше, чем среднего – где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Такие бабы, если, конечно, не совершенные дуры, стремятся не поразвлечься, а крепкое плечо найти – на всю оставшуюся жизнь. Ваську Грача как раз интересовали именно долговременные отношения, а не какие-нибудь жалкие часики и деньки. С них, с этих долговременных отношений, завсегда можно урвать гораздо больше (излишне говорить о том, что сам Грач до глубокой старости с очередной избранницей проживать не планировал).
Имелся у Васьки и собственный метод соблазнения потенциальных покровительниц, к которому он пришел долгим путем проб и ошибок. Главное – никогда не нужно рядом с женщинами молодиться, лезть из кожи, юным козликом прыгать. Напротив, необходимо вести себя так, будто ты много старше, чем на самом деле, демонстрировать суровую стариковскую степенность: подсчитывать копеечки, ворчать на правительство, в который раз за год взвинтившее цены на все, что можно и нельзя, порицать молодежь и каждую вторую фразу начинать с присказки: «Вот в наше время, помнится…» А потому что любая женщина желает смотреться на фоне своего спутника моложе и легкомысленней.
И метод этот никогда Ваську Грача не подводил. В его послужном списке насчитывалось уже одиннадцать женщин в возрастном диапазоне от сорока шести до шестидесяти восьми лет, каждой из которых Грач оставил добрую память о проведенных вместе счастливых днях (по крайней мере, он сам так предполагал) и долговые обязательства по кредитам, взятым на его, Васьки Грача, неотложные нужды. Правда вот, с последней нехорошо получилось. Чересчур впечатлительная мадам попалась, не перенесла расставания. Прыгнула с девятого этажа головою вниз, Грачу потом пришлось в другой город переезжать, спасаясь от мести ее взрослого сына, между прочим, старшего сержанта полиции. Ну да ладно, в любом деле встречаются накладки… Предупреждали, конечно, Ваську Грача друганы: смотри, мол, когда-нибудь достанется тебе за твои фокусы, отвернут тебе голову… Но Грач только посмеивался в ответ. В принцип бумеранга он не верил. Потому как нелогичный какой-то этот самый принцип. Если б за каждое дурное дело человека от высших сил ожидало наказание, тогда б и дурных дел никто творить бы не стал. Повывелось бы зло на земле. Кто ж будет другим гадить, если точно знает, что гадость к нему вернется?.. И потом – очень спорный вопрос это: худо делал Васька своим бабам или добро? Сам Грач искренне полагал, что – добро. Ну а за добро плату брать не возбраняется.
А сейчас Васька с довольным видом прохаживался по скрипучему снегу рядом с «газелькой», вверенной ему транспортной организацией, прохаживался и время от времени хозяйским взглядом посматривал в сторону небольшого грузовичка, стоящего поодаль. В кузове грузовичка громоздилась установка для запуска салюта, похожая на миниатюрный зенитный комплекс; у этой установки, слышно топоча по днищу кузова, копошились четверо.
Вот один из этих четверых спрыгнул вниз, дошел до кабины грузовика, уселся на водительское сиденье, сильно хлопнув дверцей. Грач удивился: чего это они? На другое место, что ли, передислоцироваться собрались? Он огляделся.
Обе машины, «газелька» и грузовик с пусковой установкой, стояли посреди школьного футбольного поля, располагавшегося аккурат за городской площадью (почему-то сюда грохот большого праздника доносился приглушенным, как, наверное, доносится шум театрального представления в закулисье). Четыре угловых фонаря освещали поле, словно сцену. Чуть поодаль темнело двухэтажное здание самой школы, по понятным причинам безлюдное и безмолвное, с другой стороны, сразу за полем, торчала трансформаторная будка, огороженная забором из сетки-рабицы… Куда ж переезжать-то? И без того удобно. Да и некогда уже место менять – вот-вот часы двенадцать бить станут. Впрочем, Васька мало что понимал в технологии запуска салюта, бригаду специалистов этого дела он возил впервые.
Но грузовик так и не тронулся с места. С его кузова спустился еще один человек. И Васька тут же, разлепив губы в широкую улыбку, двинулся этому человеку навстречу.
– Борисовна! – позвал он. – Наконец-то! У меня все готово, в машине-то! Шампусик, конфетки, колбасы порезал… Дала своим гаврикам последние указания? Вот и пошли теперь, хлопнем пробкой, опрокинем по стакашку.
Борисовна, коренастая и сухая, несколько мужеподобная (потому, вероятно, и злоупотреблявшая косметикой) бой-баба, сурово и твердо прошла мимо Грача, бросив ему:
– Садись за руль, поехали.
Васька, развернувшись вслед за ней, помедлил секунду, любуясь на ее раскачивавшийся крепкий зад, туго обтянутый длинным пальто. Эх, и нравилась же ему эта Борисовна. Огонь, а не баба! Не то что предыдущие клуши, которым только подморгни, а они уже таять начинают. Она не из таких. Императрица! Рядом с ней любой мужик робеет. Васька временами и сам не верил, что ему удалось такую охомутать… Хотя это как сказать еще: охомутать – кто кого охомутал. Как только Борисовна поняла, что Грач к ней клинья подбивает, сразу его в оборот взяла: подай-принеси, отвези-привези… До себя, правда, не допускала. Так ведь и женихаются они только вторую неделю. Успеется еще.
– Куда поехали-то, ты чего? – засеменив за Борисовной, залопотал Васька. – До Нового года всего-ничего осталось! У меня все готово! А салют смотреть – дело рук наших – не будем, что ли? А гаврики как твои без тебя останутся? Напортачат еще, чего доброго…
Он оглянулся мельком на грузовик. И мельком удивился. «Гаврики» больше не копошились, они были неподвижны, словно манекены: двое рядом с установкой, один в кабине.
– Поехали, говорят тебе! – повторила Борисовна, мотнув своими завитыми на концах локонами. И добавила так же строго: – Маленький, что ли? Не понимаешь? Отъедем, где потише…
Васька моргнул несколько раз. И снова расплылся в улыбке, явившей пару темных щербин на месте отсутствующих коренных зубов. «Ага! – догадался он. – Вот чего!.. Это она события форсировать хочет! Ну правильно: как раз время подходящее. Новый год – новая жизнь, символично ведь!»
– И то верно! – заторопился он, пристроившись вприпрыжку к мерно и быстро шагавшей Борисовне сбоку. – Тут лесок неподалеку, туда можно податься… если дорога позволит. А у меня в «газельке» тепло, хорошо, просторно… Шампусика бахнем, музыку поставим… сиденья, между прочим, раскладываются. А салютом можно и оттуда полюбоваться. А гаврики, они что? Разве сплохуют? Сколько они уж под твоим началом ходят, а? Небось, поднатаскались в своем деле…
Борисовна молча уселась на пассажирское сиденье. Васька тоже влез в «газельку», завел двигатель:
– Ща, прогреется немного… – сказал он, а сам пока вроде как случайно положил ладонь на сухопарое бедро возлюбленной.
Та ничего, протестовать не стала. Даже напротив – усмехнулась одобрительно, снова качнув своими локонами. Васька внутренне взвизгнул от восторга. Ага, есть дело-то! Сегодня ее и оформим, Борисовну! Прямо здесь, в «газельке», как и планировалось. А уж потом… через недельку-другую и к ней можно будет переехать. По слухам, квартирка у нее отменная, в центре. Денежки, значит, водятся: а как же? Свой бизнес, прибыльный. Фейерверки и салюты всегда в цене, люди яркое и красивое любят… А самое главное – нет, как специально узнавал Васька Грач, у Борисовны ни детей, ни внуков, ни даже племянников. Значит, в случае чего, если повезет, на ее жилплощади прописаться можно будет… Почему-то мелькнуло в голове давнее предупреждение о том, что, мол, голову ему отвернут когда-нибудь за его фокусы, но он, как всегда, от этой мысли невнимательно и небрежно отмахнулся.
Музыкальный грохот прервался внезапно, будто источник его накрыли звуконепроницаемой крышкой. Отвыкший уже от тишины Васька машинально снял руку с бедра Борисовны, включил приемник. И тронул «газельку» с места.
– Дорогие кривочцы!.. – вдруг загремел будто бы с неба усиленный колонками мужской голос. – В эту праздничную ночь, за минуту до наступления Нового года…
– Стой! – приказала Борисовна.
Грач затормозил:
– Что такое?
– Выключи приемник.
– Ага, щас… А что такое-то?
– Это не его голос, – проговорила, глядя прямо перед собой, Борисовна.
– А?
– Это не он…
Васька опять ничего не понял. Он посмотрел по сторонам, потом глянул в зеркало заднего вида. «Гаврики» в грузовике так и не двигались.
«Замерзли они там, что ли? – мельком подумал Грач. – Странно вообще-то…»
И только он осознал эту мысль, как вдруг грузовик дрогнул. Водитель его ожил, зашевелился в кабине, задвигал рычагами. А кузов, где находились еще двое рядом с пусковой установкой, стал медленно подниматься.
Васька обмер.
Что происходит-то? Ведь сейчас салют надо будет давать!
Он вдруг представил, что будет, если пусковая установка сработает из кузова, восставшего из горизонтальной в диагональную плоскость. Первым же залпом салют разнесет в ошметья все, что имеется на эстраде, только сверху прикрытой брезентовым пологом, – расшвыряет изорванные тела тех, кто там, на этой эстраде, сейчас находится. Второй залп придется как раз по толпе. Начнется паника, давка – и число погибших от залпов возрастет на порядок…
Да нет, не может быть… Залпы ударят выше, пройдут над толпой. Неужели так и задумано?
– Борисовна?.. – прохрипел Васька. – Что такое?..
Ему не ответили. Борисовна напряженно прислушивалась ко все еще громыхающему небесному голосу.
И «гаврики» в кузове – как с изумлением понял Грач – и не думали предпринимать какие-либо действия. Кузов поднимался все выше, и тяжеленная установка, подчиняясь силе гравитации, поползла к заднему борту кузова, и двое странно заторможенных подчиненных Борисовны заскользили вслед за ней – неловко цепляясь друг за друга, за установку, за борта… Почему они не выпрыгнут из кузова? Почему не бросятся к этому придурку в водительской кабине, не вытащат его, не швырнут в сугроб, чтобы, гад такой, протрезвился и понял, что творит… И когда они успели так накидаться? Вроде не пили по ходу работы…
А Борисовна-то чего ждет? Теперь-то уж никаких сомнений у Васьки не осталось, что салют, благодаря конечному положению установки, долбанет точно по эстраде – а она все сидит в кабине и, хмурясь, покусывает тонкие губы, решает что-то про себя…
Грач уже открыл рот, чтобы вслух удивиться такому ее странному поведению, как она сама встрепенулась:
– Жми!
Васька немедленно подчинился. Но от испуга он так неловко дрыгнул ногами по педалям, что «газелька», рванув вперед, тут же и заглохла.
И тогда увидел Грач, как прямо по курсу его движения на поле из темноты ступила человеческая фигура. И зловеще-медленно направилась прямо к ним. Он поднял голову к зеркалу заднего вида. И позади тоже кто-то появился. Двое? И слева еще один… И справа… Сколько их всего? Кольцо вокруг «газельки» стало неумолимо стягиваться, а Васька, онемевший от странности происходящего, все никак не мог сосчитать вынырнувших из ночной тьмы незнакомцев.
– Жми!
А «гаврики» в кузове грузовика вдруг зашевелились. Но как-то необычно снуло, ломано – будто заржавленные роботы. «Конечно… – ненужно подумал Грач. – Им же пора запускать установку…»
Железная рука схватила Ваську за плечо, развернула к пассажирскому сиденью. Он хотел было вскрикнуть и вскочить, но не смог. Взгляд Борисовны, вдруг отвердевший и заострившийся, как гвоздь, приколол его к креслу, словно бабочку. А тело Васьки само собой – не подчиняясь ошалевшей голове – внезапно заработало четко и ладно.
«Газелька», набирая скорость, покатила вперед – не к воротам, ведущим с футбольного школьного поля, а напрямую к хлипкой реечной изгороди, за которой черной лентой стлалась по земле очищенная от снега дорога.
Под колеса «газельки» метнулся один из темных силуэтов. Васька Грач попытался было вывернуть, и он успел бы это сделать, но руки отчего-то не послушались его, а нога еще сильнее надавила на педаль газа.
Удар получился сильнее, чем можно было ожидать. Много сильнее – будто автомобиль врезался не в живое податливое тело, а в бетонный столб. Васька пискнул и хотел было зажмуриться, но глаза его не закрылись. И ему пришлось увидеть, как, высверкнув в свете фар, дрогнуло в лобовом стекле искаженное мгновенной гримасой боли лицо; Васька приготовился уже к тому, что человек, на которого налетел он на немалой скорости, кувыркнется сейчас неуклюже вниз, как «газелька» подпрыгнет на его исковерканном теле, поедет дальше…
Однако этого не произошло.
Глухой треск удара – и человека просто отбросило на пару шагов назад, он даже устоял на ногах. А машину швырнуло вкось, она закрутилась по снегу, не слушаясь руля. Грач вытаращенными глазами смотрел прямо перед собой – через лобовое стекло, на которое легла паутинная сетка трещин, через вздыбленный горб покореженного капота – на карусельное мельтешенье света и тьмы за пределами салона.
Вот краем глаза Васька зацепил еще кого-то из жутких незнакомцев. Взбесившаяся «газель» налетела на него, но он не прянул в сторону, а наоборот – изготовился, словно боксер для атаки.
Мощный толчок… И машина, крупно содрогнувшись, изменила направление. На пути ее как из-под земли вырос еще один силуэт. Тут уж Грач разглядел, что он, встречая «газель», чуть присел, выбросил вперед правую руку.
Этот удар был таков, что Ваську приложило носом о руль. А его автомобиль, визжа шинами, дребезжа ушибленными внутренностями, заскользил к следующему незнакомцу.
«Да они будто играют нами! – с ужасом догадался Грач. – Как мячиком каким-нибудь…»
– Кто это? – задыхаясь, закричал он на свою возлюбленную. – Чего им надо от нас?
Тело уже слушалось его. Он подергал ручку дверцы: безрезультатно, механизм открывания заклинило.
– Кто они? Ты их знаешь?.. Это они на тебя охотятся! – осенило Ваську. – Ну точно! Не на меня же…
– Жми! – незнакомо низким голосом хрипнула в ответ Борисовна, озираясь вокруг по-волчьи затравленно.
На этот раз Васька Грач повиновался сознательно, крутанул ключ в замке зажигания. Правда, толку из этого все равно не вышло – двигатель под размозженным капотом был мертв.
Очередной удар оказался таким сильным, что «газель» едва не перевернулась.
– Да что им от нас надо?! – заорал Васька, рывком поворачиваясь к пассажирскому сиденью.
Борисовны не было. Сиденье оказалось пустым, только подпрыгивали на нем осколки разбитого лобового стекла. Через которое – как тут же сообразил Васька – чертова баба и умудрилась выпрыгнуть наружу.
Страшные незнакомцы оставили «газель» в покое. И сразу стало очень тихо, и вновь стал слышен доносящийся с недалекой площади многоголосый праздничный бубнеж. Васька Грач, размазывая одной рукой по лицу красные сопли, тоже полез было через руль к дышащему морозом проему лобовухи, но вовремя остановился.
Там, снаружи, творилось нечто совершенно невообразимое. Там метались с небывалой скоростью бесшумные размытые серые тени, в которых только с большим трудом можно было разгадать человеческие силуэты; тени сшибались, разметывая кусками утоптанный снег и ошметьями – мерзлую землю. Сшибались и разлетались в разные стороны снова. И опять сшибались. Свет фонарей трескуче подрагивал, футбольное поле, совсем недавно белое-белое, теперь было сплошь исчерчено черными рытвинами, и рытвины эти становились все гуще и гуще. Оказаться там, снаружи, в хаосе фантастической схватки… этих человекоподобных существ, одним из которых являлась, как теперь выяснилось, и его Борисовна, было бы смерти подобно – это Васька понимал отчетливо. Сомнут, растопчут, растерзают и, скорее всего, даже не заметят этого…
Звонко и дробно – словно быстро-быстро стучали молотком по мокрому бревну – протарахтело несколько пистолетных выстрелов.
Васька Грач свалился обратно на свое сиденье. Несколько секунд он соображал, что же ему теперь предпринять. И не придумал ничего лучше того, чтобы трясущимися руками пристегнуть ремень безопасности и накрепко зажмуриться.
И он не видел, как тот, кого он называл «Борисовной», влетел в один из фонарных столбов в углу поля, согнув его пополам. Впрочем, если бы и мог видеть, то совершенно точно свою последнюю пассию не узнал.
* * *
Парик с Охотника был содран, на обритой голове лоснился широкий кровавый подтек, пальто отсутствовало, в многочисленных прорехах изорванной рубахи виднелось смуглое упруго-мускулистое тело, в котором не осталось ни следа женского.
Охотник вскочил с земли, коротко рыпнулся в одну сторону, в другую… Пути к бегству были перекрыты: четверо витязей – Олег Гай Трегрей, Женя Сомик, Борян Усачев, Нуржан Алимханов – тоже в разной степени помятые и изодранные, медленно наступали на него широким полукругом. С ними был и Артур Казачок. Чертыхнувшись, он сплюнул кровью и выбил на снег пустую обойму пистолета.
– Я ведь не позволял стрелять! – грозно окрикнул его Олег.
– Не попал же… – проворчал Казачок, впрочем, ловко вправляя в рукоять вторую обойму. – Больно шустрый, скотина…
Позади Охотника громоздилось гигантской буквой «П» здание школы, этакая распахнувшая свою полость западня. Отступать Охотнику было некуда.
– Руки за голову и на колени! – задыхаясь, приказал Нуржан, и в его руках металлически тускло отсвечивал пистолет.
Охотник не повиновался.
– На колени! – повысил голос Нуржан, вскидывая оружие.
Казачок тоже держал Охотника на прицеле. Он облизывал разбитые губы и то и дело искоса взглядывал на Олега. Видно было, что Артуру очень хочется пустить свой пистолет в ход…
Охотник подался назад. Он приподнял полусогнутые руки (он точно держал в них что-то невидимое) и развел их шире. Обритая голова его чуть запрокинулась, а глаза стали мутными.
– Не стоит… – негромко проговорил Олег, который, кажется, первым прочитал в этих движениях какой-то особый смысл.
– На колени! – снова крикнул Нуржан.
– Да чашечки ему прострели, и все дела, – придушенно посоветовал Сомик. – А лучше – прямо в башку шмаляй. Покончим раз и навсегда, нечего тут разговаривать.
– Это мысль! – живо поддержал Артур.
– Не сметь! – коротко и очень веско произнес Трегрей. – Убивать не позволяю.
– А по чашечкам-то можно? – жадно спросил Нуржан. – Слышь ты, нелюдь, не шевелись, а то…
Эта угроза не возымела на Охотника никакого действия. Он продолжал странные свои манипуляции.
А Олег, впившийся взглядом в бело посверкивающие полузакатившиеся глаза Охотника, качнул головой и повторил свое непонятное:
– Не стоит…
* * *
И тут шум, доносящийся с площади, стал тише. А с неба мерно закапали громово-медные слова отсчета:
– Девять… Восемь…
Васька Грач тихонько ойкнул, когда ощутил, что погибшая «газелька», в которой он находился, вдруг пришла в движение. Но не покатилась по земле, а оторвалась от нее, медленно и плавно поднялась в воздух на несколько метров. Осколки стекол осыпались с нее, из распоротого брюха падали какие-то детали…
Борян Усачев обернулся на тихий этот перестук.
– Олег!.. – предостерегающе проговорил он.
«Газель» поплыла по воздуху по направлению к витязям.
По очереди и мельком оглянулись на подплывающую «газель» и Нуржан, и Сомик, и Артур.
Пульсирующе ударила голубая жилка на виске Олега, когда он вытянул руку к надвигающейся опасности. И «газель» остановилась. И задрожала, все сильнее и сильнее; а потом и задергалась, будто ее тянули в две стороны сразу с одинаковой примерно силой. И эта сила запульсировала и начала растекаться вокруг, будто дошедшая до земли солнечная вспышка. Затем подключился и Сомик – и машина стала медленно, с натугой опускаться к изрытой следами недавней схватки земле. У Сомика от великого напряжения подкосились ноги, хлынула носом кровь – но он держался.
– Да чего ты, сукин сын, упираешься? – удивился Нуржан безнадежному упрямству Охотника, по окаменевшему лицу которого побежали крупные капли пота. – Все равно с нами не справиться тебе… Брось!
– Нечего вертухаться, если попался, – поддержал его и Борян. – Как нас почуял, так и бежать… А хрена с два – убежал!
– Вообще-то, он деру дал еще до того, как мы тут объявились… – вдруг припомнил Нуржан. – Странно, я об этом только сейчас…
Он прервался и заозирался по сторонам, словно ища поблизости какого-то оставленного Охотником подвоха. Ничего, кроме грузовика с поднятым кузовом, в котором марионеточно-скованно двигались «гаврики», Нуржан, конечно, не увидел.
Евгений Петрович Пересолин на эстраде перед замершей в предвкушении салюта толпой продолжал отсчитывать в микрофон последние секунды года:
– Пять… Четыре…
– Он их запрограммировал! – осенило наконец Нуржана. – Чтоб они сами салют запустили! И в отрыв ушел от греха подальше… Сейчас ведь рванет!.. А там люди!
На лице Охотника сквозь маску мокрого напряжения прорезался довольный оскал. Как будто он был рад тому, что его замысел раскрыли…
Кажется, Олег среагировал на открытие Алимханова немного скорее, чем тот успел это открытие озвучить.
– Три… Два…
Трегрей только крикнул:
– Держи! – и переметнул взгляд, свистнувший по воздуху, словно плеть, с зависшей над землей «газельки» к грузовику.
«Газелька» тотчас, будто лопнула удерживающая ее нить, полетела, кувыркаясь, на витязей…
– Один!..
Невидимая петля захлестнула грузовик, рванула его в сторону. Тяжелая машина дернулась и завалилась набок. «Гаврики» посыпались с нее горохом. Пусковая установка изрыгнула сноп разноцветных огненных змей, которые шуршащими извивами ринулись наискось через футбольное поле. Сшибли реечный заборчик…
И врезались в огражденную металлической сеткой трансформаторную будку за пределами поля.
С душераздирающим треском взметнулся над покосившейся будкой ярчайший цветок из всполохов и искр.
И погас, погрузив Кривочки в непроглядную морозную мглу.
В то же мгновение Нуржан и Усачев безопасно приняли в руки рухнувшую на них с неба «газель».
А Сомик, в изнеможении опустившийся на снег, снова вскинулся:
– А где этот гад?.. Лови его, лови!..
Но Охотника нигде видно не было. Как не было нигде и Трегрея. Момент, когда пропали и тот и другой, никто из витязей засечь не сумел.
Тишина на площади сменилась криками, быстро оформившимися в слитный недоуменный рев. Усачев подбежал к школе. На снегу под одним из окон поблескивали синевато в лунном свете осколки выбитого стекла.
Артур со злостью швырнул под ноги пистолет.
– Мочить его надо было сразу!.. – крикнул он. – Мало ли что Олег приказал! Упустили же!
– А потом спать вполглаза, ожидая, пока к нам еще одного направят? Очередного? – сказал ему Нуржан. – Не он нам нужен, а те, кто его послал… Хранители.
– Да нет никаких очередных… – бросил Артур.
– А ты почем знаешь?
Казачок промолчал.
– В окно сиганул, сволочь… – растерянно пробормотал Борян. – И Олег, видимо, за ним… Ну и дошлый же тип этот Охотник! Из безвыходной, казалось бы, ситуации нашел лазейку…
– От Трегрея не уйдет, – с уверенностью заключил Нуржан. – Да и мы поможем… Не может ведь такого быть, чтобы он и на этот раз умудрился нас обставить! Женя!
– Да… – охнул Сомик, с трудом поднимаясь на ноги.
– Приходи в себя. И этим… которые запрограммированные… окажи помощь, если потребуется. А мы – за Олегом!
Оставшись один, Сомик огляделся. На другой стороне поля ворочались на земле «гаврики», приходя в себя. Звучно хлопнула дверца кабины грузовика – оттуда, охая, выполз водитель.
– В порядке ребята… – определил Женя. И вдруг, подумав о чем-то, повернулся к лежащей на боку «газельке».
Заглянул туда через выбитое оконце, прянул назад; поморщившись, с трудом отодрал заклинившую дверь и вытащил на снег неподвижное, кукольно податливое тело. Голова которого тут же легко запрокинулась назад, словно капюшон. Безо всякого детального осмотра было ясно, что шея бедолаги сломана.
– А тебе не повезло, брат, отвернули тебе голову… – мысленно констатировал Сомик. – Случайность… Впрочем, случайностей не бывает, – вслух закончил он и заковылял к площади, над которой все рос и густел многоголосый рев.
* * *
Дед Лучок был первым, кто нарушил недолгую тишину после того, как нежданная мгла упала на Кривочки.
– Вот те на! – выкрикнул он. – Здравствуй, жопа, Новый год!
Окружавшие его сограждане – невидимая, но отлично ощущаемая могучая масса, – еще секунду тому назад испуганно притихшая, – теперь с готовностью загоготали и задвигались. Тем более, что сила, выброшенная в пространство во время противостояния витязей и Охотника, никуда не делась. Она висела вокруг, накрывая людей темным, душным, хотя и невидимым маревом.
– Всем сохранять спокойствие! – надсадно увещевал кривочцев откуда-то из тьмы мэр Пересолин. – Просто авария на подстанции! Сейчас все исправим!..
Но мэра Пересолина никто не слушал. Погруженная в морозную черноту толпа уже приняла новые правила действительности. Площадь заколыхалась сильнее прежнего.
Пока притиснутые друг к другу дед Лучок с Гаврилой Носовым самозабвенно перекидывались перлами остроумия вроде «Дышать темно и воздуха не видно» или «Кина не будет, электричество кончилось», рядом с ними стремительным буруном взметнулся конфликт.
– Маня! – возмущенно возопил кто-то. – Тебя ж щупают! А ты молчишь!
– А я думала, это ты!
– Да я ж вот он! А который щупает – тама!
– Да где?
– Эй, вот я тебе сейчас в глаз, сволочь! Руки от моей жены убрал! Убрал?.. Или нет? Что-то не разберу…
– Убрал, Саня, убрал! – успокоила мужа неведомая Маня. – Больше не щупают.
– Теперь меня щупают! – в ужасе взвизгнул тот.
– Это, интересно, какая Маня? – живо заинтересовался происходящим дед Лучок. – Слышь, Гаврил? Продавщица из «Товаров для дома» или бухгалтерша с кроличьей фермы?
– А какая разница? – откликнулся на этот вопрос голос, принадлежащий явно не Гавриле.
– Принципиальная, – ответил, тем не менее, Лучок случайному этому голосу. – За Маню из «Товаров…» не грех и в глаз получить. А бухгалтершу я и даром щупать не стану. Я до суповых наборов не охочий…
– Может, и не из «Товаров…» – прорезался подозрительно масляный голос Гаврилы Носова, – но явно не бухгалтерша.
– Это ты, что ли, друг, там орудуешь? – возликовал дед Лучок.
– Я, – охотно признался Гаврила. – Чего момент-то упускать?
– Убью, гад! – взревел, услышав его, давешний муж так и не идентифицированной Мани. – Где ты, паскуда! Получай!
В следующее мгновение в голове деда Лучка вспыхнул яркий свет, ничего не осветивший, лишь сменивший на короткое время непроглядную тьму.
– Ай! – завопил Лучок, схватившись за ушибленный глаз.
Наугад он лягнул кого-то, куснул вставной мощной (еще советского производства) челюстью чей-то оказавшийся в пределах осязаемости полушубок, тяжело пахнущий смесью бараньей шерсти и одеколона. Толпа вокруг деда Лучка взбурлила, оторвала его от земли, стиснула со всех сторон и понесла в неизвестном направлении.
Говорят, что все войны, революции и бунты непременно происходят в год активного солнца. Когда полыхающая корона светила обрушивает на планету водопады заряженных частиц и потоки лучей. Правда это или нет, никто так до конца не разобрался. Но… нечто подобное сейчас захлестнуло и Кривочки.
– Гаврила! – испуганно закричал Лучок. – Спасай!
– Бу-бу-бу… – невнятно ответил ему Гаврила, которого тоже, кажется, били или тащили куда-то.
Через несколько минут ноги деда Лучка вновь коснулись земли – толпа сильно поредела, теперь вполне можно было двигаться самостоятельно и туда, куда хочешь. Боевая злость еще жила в Лучке, поэтому он подскочил к первому попавшемуся прохожему и влепил тому могучий пинок, вдохновенно рассудив, что этот прохожий ничем не лучше и не хуже недавнего его, деда Лучка, обидчика.
Побитый прохожий – бесформенный лоскут общей тьмы – охнул и закрутился на месте в поисках источника агрессии.
«Ищи-свищи!» – мстительно подумал Лучок, отбежал в сторону, толкнул еще кого-то и еще кого-то… И, все-таки опасаясь вероятного возмездия, поспешил дальше.
Насчет того, на какой улице он сейчас находится, дед Лучок имел только самое приблизительное понятие. Вокруг него шевелилась и гомонила тьма, часто вспыхивали огоньки зажигалок и фонарики мобильных телефонов. Отовсюду слышался громкий смех, крики; то тут, то там затевалась возня – где-то шуточная, а где-то вполне даже серьезная, с мордобоем. Дед Лучок, хоть никого из прохожих почти не видел и не узнавал, странным образом чувствовал себя частью этой большой шумной толпы. Общее настроение какого-то детского маскарадного веселья охватило его.
Уже через пару минут быстрой спотыкливой ходьбы Лучок углядел впереди желто-красное мигание и почти мгновенно понял, что это такое. Автомобиль с включенными аварийными огнями. Благодаря миганью Лучок тут же определил марку автомобиля: новенький внедорожник «Лексус», а следом – и свое местоположение. «Лексус» был припаркован рядом с магазинчиком «У Мамеда» и принадлежал, естественно, вышеозначенному Мамеду. Сам Мамед сидел за рулем внедорожника и грустно наблюдал за происходящим. Печаль хозяина магазина была проста и понятна: мэр Пересолин в новогоднюю ночь с особой строгостью следил за исполнением закона, запрещающего продажу алкоголя после десяти вечера; на местах ситуацию контролировали мобильные патрули витязей из палестры. Потому-то местные предприниматели-торговцы предпочитали и вовсе свои лавки по ночам не открывать – в такое время, как правило, кривочцам ничего, кроме горячительного, и не требовалось.
Как и всякий русский человек, не имеющий своего дорогого автомобиля, дед Лучок всегда недолюбливал чужие дорогие автомобили. В обычное время он бы, конечно, прошел мимо мамедова «Лексуса», ну, может быть, недовольно цыкнул бы: «Понаехали тут! Да понаставили тут!..» Но сейчас-то все было совсем по-другому! Ликующее чувство абсолютной свободы и безнаказанности пузырилось в нем. Дед Лучок лихорадочно заозирался, пал на четвереньки и, не обращая внимания на то, что на него постоянно натыкаются, принялся исследовать истоптанный снег вокруг себя. И скоро обнаружил пустую пивную бутылку, оказавшуюся довольно тяжелой, потому что в ней куском льда замерзла изрядная порция недопитого пива.
Он поднимался с земли с видом и ощущением защитника родной земли, встающего с гранатой в руках на пути у вражеского танка.
Проорав:
– Получи, фашист, гранату! – он издали запустил бутылку прямо в лобовое стекло «Лексуса».
Бросок вышел славный. Бутылка разбилась вдребезги, а лобовое стекло помутнело от россыпи трещин и вогнулось внутрь салона. Приглушенный вопль Мамеда разлился по сердцу Лучка сладким медом победы. Пользуясь тем, что никто его разглядеть не сможет, Лучок запрыгал на месте и счастливо заголосил, размахивая руками.
И тут случилось то, чего не мог ожидать ни дед Лучок, ни Мамед. Из городской тьмы в мигающую «аварийкой» машину полетела еще одна бутылка. Затем еще одна и еще… Спустя несколько секунд обстрел стал интенсивным и плотным, словно горожане специально к нему готовились и только ждали разрешающего сигнала.
Дед Лучок прямо-таки зашелся от восторга. И рядом с ним тоже радостно заухало, заорало и затопало. Редкое чувство эйфории вцепилось в Лучка. Сейчас он чувствовал себя многоруким, многоногим и многоголовым чудовищем-исполином, весело-злым и всемогущим. Он был заодно со всеми, кто оказался в тот момент вокруг него… Нет, не так – они все были одним целым. Кажется, даже и мысли Лучка, лишь рождаясь в его голове, немедленно распространялись во все остальные головы. Только он успел подумать, что неплохо было бы расширить площадь обстрела, чтобы она захватила и маняще поблескивающую под светом фар витрину магазина, как очередной кусок льда хватил в самую середину той витрины, и она с жалобным звоном распалась на большие угловатые куски стекла, осыпалась на землю, открыв черный и широкий проход в магазин.
И чудовище-исполин рвануло в этот проход.
С гоготом и азартными криками невидимые друг другу и самим себе кривочцы ввалились в помещение, не боясь и не стесняясь никого. А кого им было стесняться? Кого бояться? Темнота слепила их в грозное чудовище, которое рассыпется множеством безобидных фигурок, как только вспыхнет свет. И поди разберись, какая именно из этих фигурок была составляющей всемогущего исполина… Творилось безобразие, но винить в нем можно было лишь этого исполина, а каждый человек по отдельности был, конечно, невиновен. И, следовательно, ненаказуем.
Упиваясь этим пьянящим чувством безнаказанности, дед Лучок вместе со всеми ворвался в магазин, хватая все, что под руку попадется, круша и ломая все, что под руку подвернется – не по необходимости, а так, попутно… просто чтобы звенело, гремело и рушилось.
Мамед попытался было сопротивляться чудовищу из тьмы, но оно схватило его, разорвало на нем одежду, пошвыряло из стороны в сторону, разбив в кровь лицо, и затолкало под автомобиль, в котором уже не осталось ни одного целого стекла…
* * *
Он пронесся сквозь здание школы, как пущенное сильной рукой копье сквозь тело жертвы; он мелькнул поперек черной кишки коридора, не останавливаясь и даже не замедляя движения, вынес запертую дверь классного помещения и, вышибив телом окно вместе с рамой, мягко приземлился по ту сторону здания, перекатился по снегу, вскочил, одним движением стряхнул с себя стекла – как собака, выскочившая из реки, воду.
Страшная тьма накрыла его, и он не раздумывая вонзился и в нее, помчался дальше.
Тьма не мешала ему разбирать дорогу. Переключив сознание на внутреннее зрение, он свободно ориентировался в пространстве, наполненном копошением сгустков живой энергии среди статичных объектов неживой материи – именно так воспринимался его внутренним зрением город Кривочки.
Горожане, в первые минуты сошествия Великой Тьмы слепо тыкающиеся друг в друга на новогодних почерневших улицах, не замечали его, бесшумной молнией проносящегося мимо. Только тревожно лаяли ему вслед, прижимаясь к стенам домов, случайные бродячие собаки.
На окраинных же улочках, узких и запутанных, словно лесные тропинки, на улочках, стиснутых похожими на большие грибы частными домишками, людей и вовсе не было. Зато собак здесь обнаружилось куда как больше, чем в пятиэтажном центре – почти в каждом дворе, почти за каждым забором вспыхнул визгливый лай.
Собаки чуяли Охотника. Это несколько нервировало его, хотя он твердо был убежден в том, что потенциальным преследователям уже его не достать – уж очень удачно он выбрал момент для бегства, слишком большим должен быть разрыв между ним и возможной погоней.
И вдруг он, добравшийся уже до самой границы города, до последней улочки, за которой было рукой подать до федеральной трассы, резко затормозил, глубоко, до самой земли взрыв снег остановившимися ногами. Собаки за ближайшими заборами сорвались с лая на вой.
Охотник поморщился – но не из-за этого раздражающего звериного шума. Он ясно почувствовал преследование. Его преследовали, идя точно по его следам.
Но как это может быть? Как это у них получилось?!
Впрочем, уже через секунду впившаяся в него ледяная игла страха растаяла. Охотник увидел, что погоня состояла всего только из одного человека. Одного! И двигался он со скоростью, значительно уступавшей той скорости, с которой двигался сам Охотник.
Он без труда узнал преследователя.
Сквозь тьму, мимо вялых и тусклых энергетических сгустков сбитых с толку внезапной темнотой горожан, упрямо и ровно летела к нему ярко пульсирующая точка, с каждым мгновением увеличиваясь, с каждым мгновением приобретая все более отчетливые человеческие очертания.
Олег Гай Трегрей нагонял его.
Этот чертов урод, дегенерат Олег Гай Трегрей увязался за ним. Подобно инородному вирусу, явившийся дьявол его знает откуда, проникший в исправно функционирующий, нормальный организм его, Охотника, мира, год за годом отравляющий этот организм, плодящий вредоносные клетки, которые в свою очередь заражают другие, здоровые… – как же он, Олег Гай Трегрей, неуловимо неистребим!
Охотника охватила злость. Нет, это была даже не злость. Это было, кажется, чувство настолько сильное, что названия для него не нашлось бы ни в одном из тех языков, которыми владел Охотник.
Все долгие полтора года искусной охоты, не принесшей заданных результатов, вся кропотливая работа последних месяцев, так глупо и неожиданно провалившаяся в один момент, все отвращение к местному варварскому быту, к здешним звероподобным существам, только по чьей-то досадной ошибке именуемым людьми, вся тоска по родному комфортному и беспечальному дому, возвращение в который отдалялось и отдалялось, – все это сплелось в раскаленный клубок ненависти, почти физически ощущаемый где-то в районе затылка.
Поначалу он даже испугался. Энергетического заряда такой силы он еще никогда не ощущал в себе. Энергетического заряда такой силы у него никогда еще не получалось аккумулировать. А тут на тебе – это вышло само собой.
И грех было таким случаем не воспользоваться.
– Не отстаешь?.. – по-русски прошипел Охотник. – Сам ползешь ко мне в руки?.. Ну, так тому и быть…
Он повернулся и пошел, медленно ускоряясь, пошел вдоль по улице, не навстречу, а прочь от настигающей его погони. Голова его стала тяжелой и вибрирующе горячей, будто он нес на плечах готовую взорваться бомбу.
Но рано… еще рано… Пусть подберется поближе.
Злая сила уже кусала болью его затылок, когда Охотник понял: вот он, тот самый, единственно верный момент.
За его спиной уже ясно слышался скрип снега под ногами Трегрея. И Охотник перешел на бег. И всего через несколько шагов высвободил трепещущую в затылке небывалую злость; развязав клубок, пустил обжигающие токи от головы к кончикам пальцев.
И когда все тело его горячо задрожало от переизбытка энергии, он на бегу раскинул руки, будто идущая на взлет птица.
И разрешил наконец своей силе плеснуть из пальцев упругими струями.
Вокруг него загремело, зазвенело, затрещало. Охотник несся вперед, рассекая пространство, будто воду. В фарватере его движения вспухали пузырями заборы и стены домишек, звонко тренькали лопающиеся окна, вытягивая за собою наружу из теплых утроб жилищ занавески, клочья обоев, ковров, мелкие предметы… Конвульсивно скрежетали, ломаясь и корежась, срывающиеся с петель калитки и двери. Тонко завизжав, промелькнула по воздуху вплетенная в одну из винтообразных струй случайная псина. И гибельный вихрь обломков, осколков и ошметьев, древесных, стеклянных, металлических, кирпичных – с натужным великанским ревом – непрерывным гудящим потоком принялся хлестать и хлестать назад…
В лицо тому, кто преследовал Охотника.
Ало пульсирующий силуэт, четко видимый внутренним зрением, почти мгновенно утонул в этом вихре, в этом секущем все живое смертоносном шквале.
И погас…
Нет, не погас! Вспыхнул сильнее!
На том месте, где застиг Трегрея первый удар гибельного шквала, мгновенно образовалось нечто вроде сияющего полукруга, от поверхности которого с хорошо слышным свистом полетели в разные стороны составляющие этот шквал разнородные заряды.
Охотник, остановившийся у последнего дома на улице, обернувшись назад, даже закричал, ужаленный отчаяньем разочарования. От внезапно нахлынувшей слабости он едва не упал, устоял только потому, что ухватился за торчащие косо остатки забора рядом с собой. Да что же это такое? Неужели этого врага вообще ничего не берет?
Рев шквала резко соскользнул до шороха.
Белый шар луны ненадолго выкатился на небо, и в лунном свете Охотник увидел, как созданный им шквал быстро редел и слабел, но слабело, истончаясь, и силовое поле, выставленное Трегреем. Последние осколки и обломки, потерявшие смертоносную силу, осыпались на Трегрея, который открылся Охотнику прочно и прямо стоящим посреди груды помертвевшего хлама.
Охотник напряженно ожидал, не двигаясь с места. Он всматривался в Трегрея. Что-то не то было с его психоэмоциональной аурой, что-то… неправильное.
– Чегой-то? – раздался рядом с ним жестяно дрожащий голос. – Чегой-то здесь такое происходит? Газовый баллон, что ли, рванул у кого-то?..
Вспыхнул и описал ищущую дугу луч карманного фонарика. Охотник не глядя протянул руку на голос, отобрал фонарик, выключил его. Затем проговорил, громко, по-деловому отчетливо:
– Всем вернуться в свои дома! На территории работает оперативная аварийная бригада!
Трегрей не шевелился. А к Охотнику понемногу возвращались силы. Еще всего несколько мгновений ему понадобилось, чтобы понять: что же все-таки не так с аурой Трегрея.
Она неустойчиво моргала, неуловимо и беспрестанно меняя оттенки цвета. «Как неисправная лампа», – пришло в голову Охотника вульгарное сравнение. И это открытие очень приободрило его.
Недолго поискав, он выдернул из земли металлическую трубу, использовавшуюся в качестве опорного столба того забора, на который он опирался. И медленно и осторожно двинулся к Трегрею.
Тот качнулся – словно попытался было тронуться с места, но почему-то остался там же, где и стоял.
Охотник включил фонарик, который все еще держал в руке. Луч света ударил в неподвижную фигуру Трегрея, и Охотник, замерев, внезапно рассмеялся от вспузырившегося в нем громадного облегчения.
Силовое поле, выставленное Трегреем, все-таки не смогло дать адекватную защиту смертоносному шквалу.
Трегрей был едва жив. Вообще непонятно было, как он умудряется удерживаться в вертикальном положении. Лицо его, сильно посеченное стеклом, лоснилось от темной крови. Кровь виднелась и в прорехах одежды. Из правого бока торчал обломок металлической трубы, подобной той, которой вооружился Охотник. Правая же рука была перебита в предплечье, остро белела проклюнувшаяся наружу кость. Но самое главное: над ключицей Трегрея, в основании шеи жутко поблескивал большой треугольный осколок стекла. Так глубоко вонзился этот осколок, что, скорее всего, серьезно повредил горло – с губ Трегрея тянулись к груди вязкие кровяные полосы.
Но глаза витязя, отуманенные болью, были открыты, и страха в них не ощущалось.
* * *
Нуржан отнял руки от висков и открыл глаза.
– Не вижу его, – хрипло пробормотал он. – Не вижу…
– В таком бардаке разве что разберешь? – покрутил головой Борян Усачев. – Да что они все, посбесились, что ли?
Обесточенный город Кривочки шабашно гомонил. Внезапная темнота и потоки невиданной энергии страшно преобразили его жителей. Вернее, нет, не так. Они не стали кем-то другим – просто все то темное, что таилось в их душах, лежало под спудом, чем-то заглушенное и задавленное – например, страхом, угрозой наказания или стыдом, – радостно и бурно поперло наружу… Толпа с недалекой площади, где теперь резали общий рыхлый шум командные выкрики витязей из ЧОПа, пытавшихся навести там порядок, растеклась по близлежащим дворам. А во дворах встретили их те, кто еще совсем недавно намеревался провести новогоднюю ночь под традиционное улюлюканье «Голубых огоньков», а с наступлением Великой Тьмы дружно повысыпали из квартир, треща фейерверками и петардами, заполошно крича, точно этими криками стремились заглушить в себе что-то… Кривочцы жгли костры, разламывая на топливо палисадники, обрубая ветви с деревьев, скакали вокруг костров какие-то первобытные танцы.
Нуржан, Борян и Артур чувствовали себя мореплавателями, сошедшими на незнакомый берег и очутившимися вдруг посреди туземного празднества.
– Того и гляди, сейчас друг друга на кострах жарить начнут… – озвучил эту мысль-ощущение Борян.
Все чаще и чаще с дурманяще оглушительным музыкальным ревом, полосуя тьму светом фар, проносились мимо них автомобили, водители которых предпочитали передвигаться исключительно по тротуарам и детским площадкам – и в этом тоже почему-то ощущалось нечто первобытное.
– Я читал когда-то, – высказался, озираясь, Артур, – как в конце семидесятых в Нью-Йорке молния угодила в линию электропередач, вследствие чего этот самый Нью-Йорк на несколько суток остался без электричества… Ну, как сегодня Кривочки… Так в первую же ночь чернокожие погромщики с окраинных гетто хлынули в центр и разнесли в щепки половину города… Жертв было!.. До сих пор статистики не могут определиться с точным их количеством…
Витязи, торопясь, выбрались на улицу Ленина, вдоль которой темными виселицами смутно угадывались потухшие фонари. Как раз в этот момент Ленина споро пересекала длинная вереница очень жизнерадостных граждан, нагруженных самыми разнообразными предметами бытовой техники. Замыкала процессию представительная дама в двух норковых шубах, волокущая большой телевизор, провод от которого тащился за ней, как хвост. Дама громко пыхтела, изо всех сил стараясь не отстать от своих.
– А что же полиция? – проводив на ходу обалделым взглядом целеустремленную даму, осведомился Борян. – Нью-йоркская, я имею в виду?..
– А что полиция? Да ничего. Стрелять по толпе им официально запретили, а задерживать погромщиков с помощью всего только дубинок оказалось не так-то просто. Погромщикам ведь никто стрелять не запрещал, чем они весьма активно пользовались… Нет, задерживали, конечно, кое-кого, но тотчас же и отпускали – тюрьмы с таким наплывом контингента не справлялись…
Навстречу витязям выкатился «газик» местного полицейского отделения с большими синими буквами «ППС» на борту. «Газик», судя по просевшему до земли кузову, был забит чем-то тяжелым до отказа. Свет его фар упал на витязей – и автомобиль тут же затормозил, натужно фыркая, развернулся и скрылся в неизвестном направлении.
– Участковый местный, – определил Нуржан сидящего за рулем полицейского.
– Что-то мне подсказывает, вовсе не скрученными хулиганами забит его «газик», – прокомментировал Артур.
Позади них грохнул ружейный выстрел.
– А вот это уже серьезно, – напрягся Борян. – Ну-ка!..
Витязи брызнули в разные стороны и спустя секунду сошлись вновь – вокруг истерзанного чернявого мужичка с охотничьим карабином в руках.
– Превед, Мамед! – узнал Усачев мужичка. – Ты-то чего безобразничаешь?
– Ограбили! – задыхаясь, простонал Мамед. – Ограбили, понимаешь, начальник?! А? Магазин разбили, машину разбили, рожу разбили! Что делать, начальник? Что это такое происходит?!
– Света нет, – объяснил Усачев, ловко отбирая карабин. – Конец света… – тут же сформулировал он точнее.
– Что делать, начальник?!
Витязи переглянулись.
– Иди домой, Мамед, – помрачнев, посоветовал Нуржан. – Утром разбираться будем. Сейчас мы ничем тебе помочь не сможем.
– А кто сможет? – взвизгнул Мамед. – Если даже вы не можете?! Кто за все это отвечать будет?
Выдравшись из кольца витязей, которые его, впрочем, и не думали удерживать, он пробежал несколько петляющих шагов и вдруг снова остановился.
– Вам за все отвечать! – выкрикнул он, грозя парням окровавленным кулаком. – Вам! Вы на себя ответственность за Кривочки взяли, значит, вы и виноваты. Значит, вам и отвечать! Да!
– А ведь он прав… – проговорил Борян.
Нуржан вдруг навострился, будто легавый пес.
– Туда! – указал он наискосок по отношению к улице Ленина. – Вижу там Олега…
– Далеко? – встрепенулся и Артур.
– Далеко…
Они едва успели свернуть в ближайший переулок, как дорогу им преградил вынырнувший из тьмы Гаврила Носов. Гаврила был без шапки, под глазом его лиловел синяк, похожий на раздавленную сливу, а одно ухо было красно и больше другого по меньшей мере вдвое. В руке он сжимал самый настоящий факел, сконструированный из палки и намотанной на нее тряпицы, очевидно, пропитанной какой-то горючей жидкостью.
– Ага… – зловеще протянул Носов, пристроившись к быстро продвигавшейся вперед команде. – Вас-то мне и надо! Значит, докладываю! Кха… Не бегите так быстро, мне же трудно!.. Кха… Имелось два телевизора, новых, с повышенной четкостью разрешения, – поспевая за витязями, принялся перечислять он, будто диктуя условия задачи, – микроволновка, тостер, кухонный комбайн, шуруповерт с подсветкой…
– Два портсигара отечественных… – передразнил его Нуржан. – Зачем ты нам все это выкладываешь?
– Три ноутбука, – не сбившись, продолжил Гаврила, – пять автомагнитол и электрочайник, дорогой, красненький такой… И садовая тачка, куда это все уместилось. А меня ограбили! Кто – не видел, потому что темно. Вопрос: когда вы мне это вернете?
Витязи даже перешли с бега на шаг.
– А почему мы должны тебе это добро возвращать? – изумился Артур.
– А кто еще? – в свою очередь удивился Носов. – К ментам же не обратишься, они сами тащат в обе руки, им не до нас, потерпевших граждан…
– А где ты это все награбастал? – поинтересовался Борян Усачев.
– Там же, где и все, – пояснил Гаврила Носов. – В магазинах. Все брали, и я брал. А что, другие отоварятся, а мне в пролете оставаться? Я еще по-божески взял, кое-кто вон из особо умных машины подгоняли… И меня же и грабанули! Да еще в контрабас настучали! Кстати, за телесные повреждения мне тоже компенсация полагается…
Первым не сдержался Усачев. Схватив Гаврилу за шиворот, он повернул его к себе задом и могучим пинком отправил в придорожный сугроб.
Витязи продолжили стремительное движение. Нуржан на бегу со свистом выдохнул сквозь зубы и негромко выговорил:
– Что же это? Все, что мы делали для них, все насмарку? Стоило только наступить темноте… Вот уж истинно – Конец света…