Часть четвертая
Глава 1
Многие из проезжающих мимо Чудесного холма привыкли к виду изогнутой башни палестры на его вершине, привыкли к диковинным фигурам, окружавшим башню, но в последнее время, поравнявшись с холмом, снова стали сбавлять скорость – в стороне от палестры, в конце дороги, ведущей на холм, появилась человеческая фигура; неподвижно и одиноко стояла она на фоне открытого неба, приветственно вскинув вверх правую руку. Вряд ли кто-нибудь снизу – с трассы – мог рассмотреть лицо человека на холме, но отчего-то все, кто бы ни посмотрел на него, были уверены в том, что он – улыбается, доброжелательно, безмятежно и как-то… навсегда спокойно. И поэтому часто проезжающие, увидев человека, чувствовали в себе потребность ответить его дружескому жесту и почти невольно салютовали ему в ответ из окон своих автомобилей.
Этим декабрьским вечером над Чудесным холмом стих свистевший весь день ветер, обнажилось синее-синее, как глубокое море, небо; и морозный чистый воздух наполнился бесшумным снегом – и стало вокруг сказочно и легко, как и всегда бывает в канун Нового года. Этим вечером рядом с фигурой появились еще несколько человек, подвижных. Живых. Старшие витязи и ближайшие сподвижники их собрались здесь. Все те, кто уцелел в жестокой войне, оставшейся незримой взгляду нормальных людей. Войне, которая, кажется, уже закончилась.
* * *
– Нет, как это все-таки у тебя получилось, а? – допытывался Нуржан. – Глядишь снизу – он лицом к тебе стоит. Поднимаешься сюда, наверх, к палестре, а он опять на тебя смотрит, встречает… Хотя, по логике, должен ведь спиной быть к тебе, если лицом-то к трассе повернут, а дорога на холм подтянута к палестре со стороны, противоположной трассе… Механизм, что ли, какой-то скрытый, постамент поворачивающий? Да нет, мы проверяли: один с трассы наблюдал, другой наверху находился – и все равно, он как бы на две стороны смотрит… Да и какой тут механизм? Обычный постамент, на нем памятник. А вот поди ж ты… Как ни взглянешь, а он тебя глаза в глаза приветствует. Не Двуха, а двуликий Янус прямо какой-то…
Нуржан, хрустя снегом, еще раз обошел вокруг памятника, ища подвоха. Но ничего подозрительного, конечно, не обнаружил.
Бронзовый Двуха все так же неподвижно улыбался своей такой знакомой, но теперь уже вечной улыбкой. Голова его была припорошена снегом, редко летящие невесомые хлопья разбивались о ладонь вскинутой руки, снежинки оседали на вылитом из металла теле, не спеша таять, но лицо почему-то оставалось чистым.
Нуржан отступил на несколько шагов, не сводя глаз с памятника. Потом, снова обогнув памятник, переместился на пологий край холма, откуда можно было видеть чернеющую внизу полоску федеральной автомобильной трассы, по которой нечасто проплывали огоньки автомобильных фар.
– Сейчас он ко мне спиной, все правильно! – возвестил Нуржан со своей позиции. – А стоит только сойти с холма и голову вверх задрать – опять к нему лицом к лицу окажешься. Ну как так-то, а?
– Не пробовал задом-наперед с холма спускаться? – осведомился Сомик. – Чтобы не отрывать взгляда от памятника и поймать тот момент, когда он начнет поворачиваться?
– Пробовал, – признался Нуржан, возвращаясь обратно к своим. – Споткнулся и кубарем летел до самого низа. Задом-наперед-то со склона несподручно вообще-то… Открой секрет, Семеныч, как у тебя так получилось?
– Нет никакого секрета, – буркнул усатый Семеныч. Присев на корточки у низкого – в ладонь всего – постамента, он разливал водку по пластиковым стаканчикам. – И не поворачивается он вовсе. Не в памятнике дело. Это… уж место такое. Одно слово – Чудесный холм.
– Должен быть секрет, – настаивал Нуржан. – Ты сам у нас парень секретный… скрытный то есть. Думали, ты простой строитель, а ты вон – оказался еще и скульптором. Двуха – как живой стоит.
– Я на скульптора и учился, – несколько смущенно признался Семеныч. – Художественное училище заканчивал. Только, как известно, «художник должен быть голодным», а мне семью кормить надо. Вот и пришлось в строителя переквалифицироваться.
– Я слышал, он еще кое-что умеет, – проговорил Артур Казачок, принимая от Семеныча стаканчик. – Двуха то есть… А не Семеныч. Говорят, он чужих к палестре не подпускает.
– Чужих? – переспросил Антон.
– Не наших, – точнее сформулировал Казачок. – Недавно приехали двое: папанька сына своего привез устраивать в новое перспективное учебное заведение – это так они палестру определили. Покрутились вокруг, ребят поспрашивали, что да как, а дальше памятника не прошли почему-то. Уехали. Из «Возрождения» делегация за день до того наведывалась. Опять спонсорскую помощь навязывать, видимо. Доковыляли до памятника, остановились, поглядели… И пошли восвояси. Словно забыли, зачем приезжали.
– У всех есть? – поинтересовался Семеныч, потряхивая пустой бутылкой.
Негромкие разговоры стихли. Собравшиеся – Олег, Ирка, Антон с Артуром, Нуржан, Сомик, Фима Сатаров, Борян Усачев, все со стаканами в руках, – не сговариваясь, обернулись к памятнику. Двуха улыбался, глядя мимо них, куда-то вдаль, рассекая навсегда поднятой рукой снова крепчавший снежный ветер. Семеныч поднял с постамента еще один стаканчик, кашлянул в усы и, помолчав немного, плеснул водку на пологое возвышение могилы под памятником.
Семиэтажная изогнутая башня палестры сияла множеством окон – будто гигантская новогодняя елка, склонившая под тяжестью праздничного убранства свою верхушку. Музыка и застольный смех едва слышно доносились из тех окон, а уж свет и вовсе не добивал до того места, где сгрудились вокруг своего замершего в бронзе соратника витязи…
Выпили молча, не чокаясь.
Первым заговорил Женя Сомик.
– Я бы тоже так уйти хотел, – сказал он, вытирая лицо – то ли от снега, то ли еще от чего-то. – Как и подобает витязю – в бою. Самим собой точку поставить. Охотника, который столько нам крови попортил, братьев наших губил, угомонить – ради этого и жизни нисколько не жалко.
– Не факт, что именно Охотника он угомонил, – неохотно возразил Антон, явно не желая поднимать тему давнего спора, но все-таки не удержавшись, чтобы не высказаться. – Не доказано это. Мало ли чей труп обгоревший на пепелище нашли. Идентифицировать тело не удалось все-таки, по каким только базам ни пробивали.
– А ты думал, Охотник специально для тебя паспорт в несгораемом сейфе рядышком приготовит? – цыкнул на него Сомик.
– Тайник с оружием опять же нашли… – проговорил Артур, как-то неуверенно глянув на своего коллегу по ведомству.
– Два месяца уже от Охотника ни слуху ни духу, – поднял голову Борян. – Ни покушений новых, ни убийств, ни прочих гадостей. Если б это не он обнаружился там… с Двухой вместе, не Охотник, разве ж он за два месяца-то не дал бы о себе знать? Какой смысл ему на дно ложиться? Ждать, пока мы палестру достроим? Он именно этого и стремился не допустить…
– Палестра построена, – выдохнул вдруг Олег, до сих пор не вступавший в общий разговор. И посмотрел в темное лицо Двухи, словно ожидая от него какого-то одобряющего знака. Вроде дружеского подмигивания…
Ирка, поджав губы, взяла его под руку, словно опасаясь, что он прямо сейчас покинет их, побежит опять к этой чертовой кривой башне, будь она проклята… Но Трегрей никуда бежать не собирался. Он только кинул взгляд на светящиеся окна палестры. И снова обернулся к бронзовому Двухе.
– Вы лучше скажите, граждане чекисты, – обратился к сотрудникам Управления Сомик. – Чего это вы так у нас загостились?
– Прогоняете? – тут же откликнулся Антон.
– Да упаси Бог. Интересуюсь. Надо ж кому-то и родину защищать, а вы тут прохлаждаетесь…
– Имеем право, – коротко ответил Артур Казачок. – Отпуск потому что. Еще вопросы есть?
– Длинный у вас отпуск получается, – добродушно усмехнулся Семеныч. – Мне бы такой…
– Олег! – окликнул Трегрея Антон. Поднятая им тема все-таки не давала ему покоя. – Ну скажи им! Ты ведь снимал психоэмоциональные отпечатки с останков! Это же Охотник? Да?
– Пожалуй, – ответил Трегрей. – Но наверное сказать нельзя. Одно бессомненно: на останках был его отчетливый отпечаток. Как и повсюду.
– Еще бы! Ведь он там логово себе устроил!.. Оттуда и совершал свои вылазки… Как там его отпечаткам не быть? И если он действительно какого-нибудь бедолагу приволок, которого вместо себя положил, куда ж с останков отпечатки денутся?
– Это все равно… – мотнул головой Женя. – Давайте отталкиваться от фактов. Кто мог с Двухой справиться? Уж никак не обычный человек, пусть даже прошедший какую-нибудь суперподготовку. Факт? Факт. После гибели Двухи и… Охотника – покушения на нас прекратились? Факт! Какой из этого следует логический вывод?
– Что людям свойственно выдавать желаемое за действительное, – сказал Антон.
– Да ну тебя!.. Разве нельзя по психоотпечатку сказать, – обратился Сомик к Олегу, – жив его обладатель или мертв? Между прочим, экстрасенсы из «Битвы…» это прямо с налету определяют.
– Ты бы еще на Хрюшу и Степашку сослался из «Спокойной ночи…», – фыркнул Антон.
– Да шучу ж я, понятно… Ну а все-таки, Олег… Олег?
Ирка торопливо передала стоявшему рядом Нуржану свой недопитый стакан, покрепче прижала к себе Олега – ей показалось, что он вздрогнул. Ирка с вопросительной тревогой заглянула ему в лицо, прошептала, стараясь, чтобы ее не услышали:
– Ты чего?
– Погоди сюминут… – сквозь зубы пробормотал Трегрей.
– Ох… Опять?
Он крепко зажмурился, потом снова открыл глаза. Мир вокруг снова был зыбким, ненастоящим, потерял свою цельность, став словно состоящим из великого множества мельтешащих точек. И снова что-то – подобно сильному порыву ветра в узкой трубе – подтолкнуло его в спину, повлекло куда-то, неясно куда, потому что никакого направления в сплошном мельтешении угадать было нельзя. И снова где-то недалеко будто открылось окно и почудился оттуда щемящий сердце зов…
Олег очнулся за десяток метров от памятника – у самого склона холма. Первым делом он оглянулся – кажется, никто не обратил особого внимания на его уход. Это потому что Ирка все еще была рядом с ним, все еще держала его за руку. Ну, отошли люди; может, посекретничать им о чем-нибудь понадобилось, супружеская все-таки пара… Только Амфибрахий Сатаров смотрел на Трегрея с напряженным вниманием. Впрочем, встретившись с Олегом взглядом, Фима тут же понимающе отвел глаза.
– Все, – сказал Олег Ирке, – уже все. Не в этот раз…
А она до боли сжимала его руку. Будто надеялась удержать.
– Не в этот раз… А в какой? Значит, уже скоро? – проговорила она.
Отрицать очевидное, успокаивая ее, не имело смысла.
Первый такой приступ случился с ним прошлой зимой. Олег находился тогда в кривочском офисе «Витязя». Ввиду позднего времени никого уже не было в офисе, и сам Олег уже собирался уезжать. Он поднялся из-за стола, сгреб ворох чертежей в папку…
И вдруг – удивительное чувство охватило его. Чувство, будто кто-то зовет его издалека. Словно открылось где-то окно, и повеяло оттуда… но не зимним холодом, как можно было ожидать, а чем-то нездешним, но в то же время полузабыто родным. Как летний детский смех, как звонкий запах растертой в ладонях травы, как голос мамы… словом, как то, чего очень хочется, но чего никак не может быть. И окружающая реальность стала распадаться на мелкие-мелкие неистово кружащиеся частицы, и сквозь эту круговерть проступала иная реальность… Дом, знакомый с самого раннего детства, очертания улиц, впитавшиеся в память давно-давно и навсегда…
Олег испугался тогда – как-то инстинктивно, неразумно. Рванулся назад – но не телом рванулся, а сознанием. И наваждение отступило. Он снова ощутил себя в настоящей действительности. Ощутил себя сидящим на полу посреди кривочского офиса компании «Витязь». Лицо его было мокрым от невольных слез.
Ему незачем было задаваться вопросом – что это такое произошло. Тут уж ошибиться было нельзя: неведомая сила, перенесшая его когда-то из мира, где он родился, в этот мир, – снова нащупала его.
Чтобы вернуть обратно.
Он вскочил.
Какое-то время он метался по офису, натыкаясь на мебель, сбивая на пол вещи. Он чувствовал себя ребенком, опоздавшим на поезд, который увезет его домой, домой… он безумно досадовал на свой первоначальный порыв, вероятно, помешавший этому.
А потом пришло отрезвление.
– Но я еще не закончил! – взмолился он, сам не понимая кому. – Палестра еще не достроена! Никто ведь, кроме меня!.. Если я уйду сейчас, что станется со всем тем, что я уже сделал?.. – Он замолчал, внезапно осознав, что никто его не слышит и никто ему ничего не ответит.
Несколько минут он собирался с мыслями. Потом вернулся за стол и раскрыл только что закрытую папку с чертежами. Надо было спешить. Надо было довершить начатое. И, чтобы притупить острое чувство стыда перед соратниками, которых чуть было подло не оставил, поддавшись чувствам, он с головой погрузился в работу.
Такие приступы повторялись еще трижды. Два раза – когда вокруг никого не оказывалось. И один раз – предпоследний, – когда рядом с ним была Ирка. Олегу пришлось все ей объяснить.
Она выслушала все молча, даже не заплакала, пока он говорил. И, когда он замолчал, медленно и тихо проговорила:
– А я ведь ждала чего-то подобного… Уж очень ты… нездешний. Как яркая заплата на сером одеяле.
Сказала и ушла в ванную. И включила там воду. Но даже и сквозь водопадный шум было слышно, как она всхлипывает…
Верные соратники негромко переговаривались, сгрудившись у постамента, на котором безмолвно улыбался бронзовый Двуха. А Ирка, все сжимая руку Олега, снова спросила его:
– Значит, уже скоро?
– Вестимо, – произнес Олег. – Уже скоро…
– Ну, конечно… Палестра ведь построена. И тебя больше ничего здесь не держит.
Олег ничего не ответил.
– А ты ведь знал об этом, – произнесла еще Ирка. – Еще раньше того, как стал чувствовать, – знал. Догадывался. Потому и не решался сказать мне… то самое слово. Это чтобы… лишние обязательства на себя не брать, да? Или чтобы мне легче было тебя отпустить? Глупо…
Олег молчал.
– А ты скажи, – вдруг вспыхнув, вдохновенно попросила она. – Скажи, а? Что, если это помешает?.. Что, если это… ну, как закрывающий код? Что, если это услышит тебя и поймет, что тебе лучше остаться?..
– Это?.. – переспросил Трегрей.
– Это… – повторила Ирка, угасая. – Как это назвать? Сила… которая тебя тащит отсюда? Магнит иного мира?..
– Магнит иного мира, – эхом отозвался Олег. – Не иного… Моего.
– Мне казалось, наш мир стал для тебя родным…
– Близким, – поправил Трегрей. – Почти своим. Настолько, что чувствуешь за него ответственность. Но…
Он не договорил. Их окликнул Семеныч:
– Эй, молодые, ну вы что там?.. Новый год все-таки! До курантов всего-ничего осталось! – Он призывно помахал еще одной бутылкой, извлеченной из-за пазухи куртки.
– А не много будет? – нахмурился – но не серьезно, впрочем, – Олег, возвращаясь к своим. – Мне еще перед кривочцами выступать с поздравительной речью.
– О, высокая честь! – хмыкнул Сомик. – Торжественное слово держать перед всем городом… Напомнить, каким трудным был минувший год и как нам всем нелегко будет дальше… Ничего-о! На всю нашу компанию всего по паре стаканчиков получится – чисто символически. А тебе лично я бы как раз советовал для вдохновения утроить дозу. Нахряпаешься – расположишь к себе аудиторию. За своего станут считать. Кривочцы – они такие…
– Это получается, ты вместо президента будешь? – осведомился у Олега Артур. – Напутствовать несознательных обывателей в светлое будущее?
Трегрей серьезно кивнул:
– Буду. Прямо перед традиционным салютом.
– А я считаю, очень верно сделал Пересолин, что именно Трегрею речь доверил, – вставил слово Семеныч. – Кому, как не ему-то? Благодаря ему же город изменился. Посмотрите, какой был еще два-три года назад и какой теперь – прямо районный центр! Если так дальше пойдет, в областные центры выбьется… В Кривочках, кстати говоря, несознательных-то осталось – хрен да маленько, извините, Ирочка… Исправился постепенно народец. По большей части ведь своими руками из города игрушечку смастерил. И фонарей больше никто не бьет. Сами готовы «фонарей» наставить хулиганам, которые покусятся… Они тебя теперь уважают, Олег, кривочцы. Большинство, по крайней мере. И было бы неправильно не поощрить их – хотя бы словом… Важное дело мы сделали, – заключил он, наклоняя бутылку над очередным стаканом. – Хоть и в рамках одного маленького отдельно взятого городка. Важное… Можно сказать – великое. Ну? Будем достойны?
– Дай-ка мне… – Сомик взял у Семеныча стакан, приготовленный для Двухи, шагнул ближе к памятнику, замер на несколько секунд, опустил голову, пошевелил беззвучно губами… Плеснул водку на могилу.
Потом одним духом выпил сам, опять мазнул ладонью по глазам и хлопнул друга по бронзовому плечу. И вдруг влажно рассмеялся:
– Нет, все-таки здорово у тебя получилось! Самородок ты, Семеныч! Так и кажется, что Двуха сейчас пошевелится, потянется, стряхнет снег… Возмутится: «Бухаешь, Сомидзе? А мне?..» Это я не потому говорю, что расчувствовался… – стесненно покашляв, пояснил Женя. – На самом деле – чуть отвернешься, а краем глаза замечаешь, что он словно двигается. А может, и действительно двигается. Безо всякого механизма, сам по себе… Хорошо, что мы его здесь похоронили, – помолчав, добавил Женя. – Может, поэтому он… не до конца умер. Может, в этом месте он всегда будет… немножко живой?
Несколько секунд после этих слов было тихо. Только шуршал снежный ветер, одинаково обтекая и живых, и неживых.
– Просто фотография удачная попалась, – разбил неловкое молчание Семеныч, – с которой я скульптуру делал. Во, она со мной, кстати…
– Дай глянуть! – встрепенулся Женя Сомик.
Извлеченная Семенычем из кармана изрядно измятая и потертая фотография пошла по рукам.
– О! – воскликнул Сомик, у которого фотография оказалась в первую очередь. – Помню эту фотку! На Дне города, ага! Двуха с упырем этим обнимается, с Гуревичем. А вот и я на заднем плане… частично. Были же времена… – вздохнул он, передавая фотографию дальше. – А чего ты, Семеныч, Гуревича-то не отрезал паскудного? Нужен он больно…
– Жаль снимок портить. Говорю ж – удачный вышел.
Амфибрахий Сатаров задержал фото у себя дольше других.
– Чего ты там рассматриваешь-то, Фимка? – тут же взревновал Женя. – Ты Игоря меньше других знал. Отправляй дальше снимок, люди же ждут…
– Олег… – не отрываясь от фото, проговорил Фима странным каким-то голосом. – Взгляни.
Трегрей взял снимок. Внимательно посмотрел на него, затем – словно что-то заметив – нахмурился. И держа фотографию на одной ладони, другую наложил на нее сверху. И закрыл глаза. Голубая жилка на его виске забилась сильнее.
– Чувствуешь? – осведомился Фима.
– Да, – открыл глаза Олег. – Он здесь.
– Кто? – не понял Артур.
– Ты о чем? – поинтересовался и Нуржан.
– Охотник, – коротко проговорил Трегрей.
Это слово неприятно взволновало всех. Антон даже притопнул ногой и цокнул языком, будто хотел сказать: «А я же говорил!..» И Артур как-то особо напрягся.
– На снимке его психоотпечаток, – продолжил Олег. – Очень ясный, отчетливый…
– Он жив, да? – жадно спросил Антон. – Охотник?
– Не могу сказать, – качнул головой Олег.
– Он держал фото в руках?
– Он на фото? – предположил Сомик, и витязи тут же стянулись вокруг Олега, сошлись лбами над истертым кусочком фотобумаги.
– Н-не могу сказать, – повторил Олег и сразу поправился: – Пожалуй, да… На фото.
– Да где?! – изумился Нуржан. – Тут только Двуха, Гуревич, половина Сомика… и шкаф. Не мог же Охотник под шкаф замаскироваться? Или мог?..
– Охотник – Гуревич! – уверенно определил Женя Сомик. – Чего тупишь, товарищ лейтенант? Гуревич – Охотник! Вот сука, а?.. Даже не верится…
– Гуревич здесь ни при чем, – опроверг версию Жени Трегрей.
– А кто тогда? Ну не я же! И не Двуха, конечно!
– Вот это-то самое странное. Я чувствую, что он здесь. Но… его нет.
– Как это может быть?
– Этого никак не может быть, – логически заключил Антон.
– Дурак! – вдруг воскликнул Фима и ударил себя кулаком по лбу так, что с него слетели очки – он едва успел подхватить их.
– Кто дурак? – заморгал Антон. – Я?
– Я, – сказал Фима. – Да и ты тоже. Все мы дураки. Это же очевидно: Охотник – фотограф!
Все подняли глаза на Олега.
– Верно… – чуть помедлив, чтобы, видно, соотнести это утверждение со своими ощущениями, удивленно подтвердил Трегрей. – Фотограф…
– Попался, гадина! – с чувством проговорил Антон. – А вы твердили: «мертв, мертв!..»
– Попался… – очень серьезно проговорил Артур.
В следующий момент поднялся возбужденный галдеж. Поднялся… и очень скоро смолк.
– Совсем не помнишь его лица? – удивленно вопрошал Нуржан Сомика. – Ты же был в офисе, когда туда вся эта шайка ввалилась.
– Не помню, – сокрушенно пролепетал Сомик. – Да он свой фотоаппарат от лица не отрывал, все время щелкал…
– Хоть на секунду да и отрывал! – усомнился Антон. – Олег, ты ведь тоже там был. Неужели и ты не помнишь?
– Не помню, – несколько растерянно подтвердил Трегрей.
– Силен, сволочь! – охнул Антон. – Как же так, он вам в мозги залез, а мы ничего не почувствовали?
– Я бы почувствовал, – нахмурился Олег.
– Следовательно, не залезал в мозги? – снова включил логику Антон.
– Я вот слышал, во время холодной войны штатовских агентов обучали особой методе поведения, при которой – если все правильно делать – в какой бы компании ты ни находился, никто на тебя не обратит специального внимания, если ты того не захочешь, – сообщил Артур. – Ну, то есть окружающие понимают, что ты есть, видят тебя, разговаривают с тобой, но внешности запомнить никак не могут. Твое присутствие они воспринимают всегда краешком сознания, не акцентируясь на тебе. Сейчас вроде бы агентов этой методе уже и не учат, – добавил он. – Необходимость отпала…
– Так он, Охотник, получается, действительно оттуда? Из-за океана?
– Откуда же еще? Не из Рязанской же области… И не из Монголии.
– Погодите-погодите! – вдруг встряхнулся Сомик. – Ну и что? Засветился Охотник в прошлом году рядом с нами… мониторя обстановку, видимо, – ну и что? Это не опровергает же того факта, что сейчас его нет в живых!
– Не опровергает, – сказал ему Антон. – С одной стороны. А с другой стороны – у нас появилась возможность проверить этот факт. Точнее – предположение. Насчет того, что этой возможностью следует обязательно и как можно скорее воспользоваться, я надеюсь, возражений нет?
– Фигню сморозил, – мрачновато ответил Антон. – Естественно, нет…
Витязи подавленно переглядывались. Одна только Ирка испытывала по поводу тревожной новости… почти радость. Ведь если на пути витязей, который вроде уже повернул на победный поворот, неожиданно возникло грозное препятствие, не значит ли это, что дело Трегрея здесь не закончено? И действие непостижимой силы, влекущей его прочь отсюда, таинственного магнита иного мира – отсрочится еще на сколько-то?.. Вон он как воспрял! Взгляд его, последнее время – после окончания постройки палестры – отстраненный и уставший, снова заблестел охотничьим азартом.
– День города ведь на видео же снимали? – предположила Ирка. – Местное телевидение или еще кто-то… Пресс-служба тогдашнего мэра, например? Тут как ни старайся, а не попасть в объектив камеры не удастся.
– Точно! – вскинулся Антон. – Айда в Кривочки, к Пересолину! Олег?
– Мне, вообще-то, и так надобно в Кривочки, – озабоченно кивнул Трегрей, отвернув рукав куртки, чтобы посмотреть на часы. – Четверть двенадцатого. Я уже должен быть на площади.
* * *
Площадь перед правительственным зданием клокотала орущей, гогочущей, свистящей толпой. Горожане праздновали с каким-то прямо-таки яростным исступлением, будто копили заряд веселья весь год и намеревались выплеснуть его в одну ночь. На недавно возведенной временной эстраде под ритмичный грохот скоморошьи извивались несколько парней и девчонок: это был бывший детско-юношеский коллектив «Веснушки», в прошлом месяце ввиду повзросления участников сменивший не только репертуар, но и название – на «Респект-шоу-бэнд». Гранитный Ленин, возвышавшийся над сонмом колышущихся шапок, взирал на происходящее с укоризненной печалью, вращающиеся прожектора осыпали его монументальную фигуру множеством разноцветных световых пятен, словно небывало крупными конфетти.
На ступенях правительственного здания Фима Сатаров вдруг вздрогнул и обернулся.
– Там… – тихо проговорил он, ухватив Олега за рукав. – Жар идет… – Фима указывал на эстраду, – оттуда…
Трегрей посмотрел на него потемневшими глазами:
– Ты уверен?
– Я никогда не ошибался.
Пересолина витязи застали на его рабочем месте. Евгений Петрович, вооруженный калькулятором, бегал по кабинету и, щелкая кнопками, мучительно хмурился. Время от времени он останавливался, обхватывал калькулятор обеими руками, тряс им в воздухе, точно хотел его задушить, а не добившись по понятной причине желаемого, топал ногами и возносил к потолку болезненные стоны.
Настроение мэра Кривочек настолько дисгармонировало с настроением вверенных под его опеку горожан, что ввалившиеся в кабинет витязи не сразу даже и заговорили о том, что их сюда привело.
– Расслабился бы, Евгений Петрович, – пожалел Пересолина Борян Усачев. – Праздник все-таки.
– Кому праздник, – посетовал мэр, – а кому сплошные убытки. Вот что за народ, а? Городской бюджет трещит по швам, то одно, то другое требуется, а им – отдай веселиться. Сколько денег на этот Новый год угрохано, подумать страшно.
– Неужто «Респект-шоу-бэнд» такой гигантский гонорар за выступление запросил?
– Да при чем тут этот… бэнд? – поморщился Пересолин. – С ними-то как раз все ровно. В прошлом году за шоколадки работали, в этом – за шампанское. Главная статья расходов – салют. Делов всего на пять минут, а стоит это все столько, что ахнешь и прослезишься. В прямом смысле слова: деньги на ветер. Налимов, прежний мэр, кривочцам эту привычку дурацкую привил: чуть что – будь добр салют устроить. Город запустил, развалил все, что можно было развалить, а про гулянья не забывал. К устроению праздников со всей ответственностью подходил… За что ему разруху и прощали. Удивительно устроен русский человек: любое отношение к себе стерпит, но уж если ему погулять от души не дадут – ни за что не простит… Как я не хотел салют устраивать, как ни уговаривал горожан отказаться на этот раз от него, а пришлось все-таки уступить. Кривочцы слушать даже не хотели: без салюта, говорят, и Новый год – не Новый год. Вынь да положь им салют. За казенный счет, естественно… Едва опять до митингов дело не дошло… Вроде и одумались люди, за ум взялись, все вместе город поднимать стали, а вот это идиотское пристрастие к сияющим бабахам так и не изжили… Почему салют для кривочцев так важен?
– Как дети, – поддержал мэра Усачев.
– В последний раз поддался, – пообещал Пересолин, погрозив кулаком за окно. – На следующий год, хоть режьте меня – не будет салюта! У нас водопровод на ладан дышит, а они – салют…
– А может, не стоит у людей отнимать возможность иметь хоть какой-то повод на несколько минут поднять глаза к небу и восхищенно помолчать? – задумчиво предположил Семеныч. – По-моему, это все же очень важно…
Олег и Фима Сатаров о чем-то негромко и встревоженно беседовали, отойдя к окну, за которым гулко гремела огненная новогодняя городская ночь. Ирка нервно ежилась в сторонке, но подходить к ним не решалась, понимая, что сейчас им не до нее.
– Да! – вскинулся Нуржан. – Мы к вам, Евгений Петрович, по делу же! У вас где-то в архивах должны остаться видеозаписи с прошлого Дня города… Кто из пресс-службы сейчас на месте?
– Должны были остаться, – кивнул Пересолин. – Только вот не остались. Я это вам безо всякой пресс-службы могу сказать. Сразу после Дня города все системники в администрации погорели. Ничего не осталось, ни документации, ни видео… ничего. Может, Налимов следы подчищал? Того, как на Дне города-то наварился?
Витязи со значением переглянулись.
– Раненько ему было следы подчищать, – высказался за всех Женя Сомик. – Он после Дня города еще порядочно поцарствовал; времени, чтобы следы всех своих махинаций убрать, у него имелось достаточно. Не Налимов это постарался…
– Телевидение же здесь было, – высказалась Ирка. – Не могло не быть, Гуревича-то с «Войной Миров» снимали…
– Точно! – воскликнул Сомик.
– Что-то мне подсказывает, что и в архиве местного ГТРК ничего интересного мы не найдем, – сказал Олег.
Он снова присоединился к общей компании. Фима остался у окна. Он, будто дозорный, вглядывался в громкую, трепещущую светом темноту и время от времени болезненно морщился.
– Но проверить-то надо!
– Бессомненно. Правда, есть другой способ, более быстрый. Мозг человека бесстрастно и беспрерывно фиксирует все, что мы видим и слышим, – даже то, на что мы не обращаем… специального внимания. – Олег покосился на Артура Казачка. – Вопрос только в том, что далеко не все могут извлечь необходимую информацию на поверхность сознания.
Он сосредоточенно потер ладони одна о другую. Фима Сатаров повернулся к нему от окна, взгляд его потеплел.
– Ну, мы-то не все! – с энтузиазмом определил Сомик.
– А извлеченную информацию необходимо еще и верно интерпретировать. Одно дело выудить из глубин чьей-либо памяти, допустим, регистрационный автомобильный номер…
– Ага, – кивнул Нуржан. – Как со мной тогда… Когда меня едва по асфальту в блин грузовик не раскатал!
– Другое дело, – договорил Трегрей, – портрет человека. Для этого необходимо обладать способностями художника.
– Понял, – серьезно кивнул Семеныч, подходя к Олегу. – Я весь к вашим услугам.
– А я не понял, – высказался Евгений Петрович. – Что происходит-то?
Пока ему объясняли, Трегрей и Семеныч уселились рядышком за длинным кабинетным столом. Перед Семенычем положили чистый лист бумаги и остро отточенный карандаш.
– Приступим? – с готовностью спросил Семеныч.
– Погоди сюминут, – сказал Олег и позвал. – Фима?..
Амфибрахий Сатаров, наблюдавший теперь за приготовлениями с самым живейшим, каким-то ученическим интересом, вмиг понял, что от него требуется.
Оглядевшись по сторонам, он привычным толчком указательного пальца в переносье поправил очки и попросил:
– Пожалуйста, пока никто не двигайтесь…
Потом, осторожно ступая, прошелся по кабинету, приглядываясь к находящимся в нем вещам так, словно видел их впервые.
– «Рычаги» ищет… – понимающе пробормотал Нуржан.
– Какие еще рычаги? – шепотом спросил Сомик.
– Надо быть в курсе научных тенденций палестры, – важно ответил Нуржан.
– Тихо! – попросил Олег, и оба тут же замолчали.
Фима вдруг, будто углядев, что искал, метнулся к стеллажу у стены. Уперся в него плечом, отодвинул на несколько сантиметров. Отступил, присмотрелся, отодвинул еще. Приоткрыл одну из стеклянных створок. Подошел к окну, приспустил створку горизонтальных жалюзи ровно вполовину. И наконец, подставив стул, выкрутил из потолочной люстры две лампочки, одну ахнул о пол, другую, спрыгнув со стула, положил на подоконник.
– Готово! – развернувшись к Олегу, возвестил он. – Теперь точно получится.
Все задвигались, задышали громче, заговорили.
А Олег закрыл глаза, взял Семеныча за левую руку (в правой тот держал карандаш) и откинулся на спинку стула.
– Глаза закрой! – требовательно шагнул к Семенычу Фима.
– А?
– Зажмурься. Тебе нельзя отвлекаться на действительность.
– Н-ну ладно… – согласился Семеныч, пожав плечами.
Голубая жилка на виске Трегрея проснулась, толчкообразно забилась под кожей. Несколько минут не происходило ничего. Потом Семеныча вдруг что-то ударило изнутри – он вздрогнул и, расслабленный раньше, упруго распрямился. Карандаш в его руке быстро-быстро забегал по бумаге.
Это продолжалось недолго – всего-то секунд двадцать.
Наконец Олег открыл глаза. И Семеныч тоже очнулся. Отложил карандаш и с некоторым удивлением уставился на свой рисунок. Витязи сгрудились вокруг стола.
На бумаге довольно искусно был изображено лицо мужчины лет пятидесяти, лицо ничем не примечательное, кроме разве что аккуратных усиков и клинообразной бородки.
– Это и есть наш фотограф? – осведомился Сомик. – То есть наш Охотник?..
– Кто-нибудь видел этого человека раньше? – спросил Олег. – Кто-нибудь узнает его?
– Не-а… – покачал головой Нуржан. – И, судя по тому, что ты спрашиваешь, тебе этот тип тоже незнаком. А ведь так не должно быть. Из твоей же памяти этот образ вытащен. А ты его не помнишь…
– И я не помню, – признался Сомик. – Хотя – по идее – обязательно должен вспомнить. Я его видел… Серьезным методам Охотника обучали…
– Секундочку! – вдруг возгласил Пересолин, пробившись поближе к столу. – Я, кажется, где-то когда-то… Только не мог вспомнить, где и когда…
Вокруг Евгения Петровича засуетились. Все, кроме Олега и Амфибрахия. Первый стоял не шевелясь, о чем-то напряженно размышляя, а второго снова потащило к окну…
– Вспоминайте! – затормошил Пересолина Нуржан.
– Напрягитесь! – требовал Артур Казачок.
– Сконцентрируйтесь! – предлагал Антон.
– Я где-то слышал, что процессы вспоминания можно активизировать, – неуверенно высказался Борян Усачев. – Путем физического воздействия. Ну, легкий такой шок устроить…
– По голове чем-нибудь шарахнуть? – заинтересовался этим способом Женя Сомик.
– Отставить, – вздохнул Олег. – Продолжим сеанс…
К столу приставили еще один стул. На него усадили Пересолина, рядом поместились Олег и Семеныч, которому снова вручили тот же карандаш.
– Чистый лист, может? – спросил Семеныч, потрогав кончиком карандаша усы.
– Ни к чему, – ответил Трегрей. – Работаем над уже имеющимся портретом.
Они сцепились руками все трое: Евгений Петрович, Олег и Семеныч. Олег опять закрыл глаза, и карандаш Семеныча вновь забегал по бумаге.
Лицо Охотника обрамилось длинными локонами.
– Гоголь, – сообщил Сомик, вглядываясь в обновленный портрет. – Николай Васильевич.
– У Гоголя бородки, по-моему, не было, – с сомнением отозвался Борян. – Больше на кардинала Ришелье похож. Ну, того самого, из старого советского фильма.
– Евгений Петрович! – обратился к Пересолину Трегрей. – Ну?..
Мэр Кривочек склонился над портретом.
– Уже лучше, – проговорил он. – Уже как это?.. Знакомее. Но все равно – никак не могу понять, где я эту рожу видел… Впрочем…
Он схватил со стола ластик и несколькими движениями стер усы и бородку. И, выпрямившись, ахнул.
– Узнали? – прошептал Сомик, видимо, опасаясь чересчур громким восклицанием спугнуть проклюнувшееся в голове Пересолина воспоминание. – Где вы его видели?
– Ее, – зыбким голосом поправил Евгений Петрович. – Это ж… Ольга Борисовна. Сиротинина… Салютом у меня заведует. Я ж только сегодня с ней общался.
– Где она сюминут? – быстро спросил Олег.
– На площади, где ж ей еще быть… Скоро ведь салют начнется. Сразу после твоей, Олег, поздравительной речи…
– Которая, между прочим, начинается через четыре минуты, – взглянув на часы, добавила Ирка.
– Жарко… – вдруг раздался от окна стонущий голос Фимы Сатарова. Он был бледен, он показывал в сторону гремящей на площади эстрады. – Оттуда… жар идет. Все сильнее становится…
– Охотника не убивать! – приказным тоном проговорил Олег. – По крайней мере, сразу… Вперво его надобно допросить. Он – всего лишь орудие в руках тех, кому выгодно уничтожить нас, об этом нельзя забывать. Наша цель – добраться через него до Хранителей.
