Книга: Урожденный дворянин. Рассвет
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3

Глава 2

Он словно оказался в древней гробнице. С низких потолков свешивались комья паутины, глухие стены давили сумрачную тишину комнат, на полках и этажерках которых зловеще темнели покрытые пылью манускрипты, идолы каких-то божеств, потемневшие от времени и пыли сосуды. Окна здесь, хоть и лишенные занавесей, были так мутны и грязны, что свет, проникая сквозь стекла, и сам делался мутным и грязным.
Здесь и мумия наличествовала.
Посреди комнаты под тусклой лампочкой, опутанной паутинным коконом, на единственном табурете, прямо, как вбитый гвоздь, сидел косматый бородатый мужик в обветшалой одежде. Рот его был страдальчески приоткрыт, а глаза – вытаращены и неподвижны. Растрепанную шевелюру неряшливой шляпой покрывал лоскут паутины.
Можно было подумать, что мужик сидит так вот уже много лет, но Волк, конечно, догадался: паутинный лоскут, должно быть, слетел на мужика с потолка совсем недавно – когда они, покидая эти комнаты, закрыли за собой дверь, колыхнув здешний спертый воздух.
Он осторожно наклонился над хозяином жилища, пощелкал пальцами перед его застывшим лицом, тихо позвал:
– Эй!..
Косматый бородач не шелохнулся. Тогда Волк, поколебавшись, достал зажигалку, поднес ее к вытаращенным остановившимся глазам, крутанул колесико. Вспыхнул синеватый огонек, освещая серое лицо; зрачки бородача сузились, но сам он не двинулся с места, не произнес ни звука – даже и тогда, когда загорелся клок паутины на его голове и затрещала прядь волос, на которые тут же перекинулся огонь.
Волк поспешно убрал зажигалку, ладонями сбил разгоравшееся пламя. И отошел в сторону, решив больше не экспериментировать.
Нет уж, на этот раз не должно быть никаких накладок. На этот раз он обязан сработать профессионально четко. Они сказали: еще одно дело, последнее дело – и он свободен. Нетрудное дело, Волк несомненно с ним справится.
Он еще раз прошелся по темным комнатам. Пыль и годами наслаивавшийся мусор скрипели у него под ногами. Остановившись перед одной из полок, Волк наугад вытащил манускрипт, рукавом протер обложку. «В. Каверин. Два капитана» – прочитал он. Идолы божков при ближайшем рассмотрении оказались бюстами Ленина и Гагарина, а загадочные сосуды – раритетными бутылками из-под напитков, популярных в предыдущую эпоху: «Солнцедар», «Портвейн 777» и «Агдам».
Волк вернул артефакты на места, вытер запачканные ладони о джинсы.
– Нетрудное дело, – шепотом повторил он, – обязательно справлюсь.
Он вдруг поймал себя на том, что нервничает. Давно за ним такого не наблюдалось, недостойно это профессионала… Так ведь и обстоятельства исключительные!
– Справлюсь, – вновь прошептал он. – Нетрудное же дело… И как только все закончится – прочь из этого города. В Ростов, в безопасную берлогу! Только бы добраться до Ростова-папы! А сюда больше ни ногой. И тогда все точно будет, как обычно, чики-чики…
В его кармане пиликнул телефон. Волк вздрогнул, порывисто вытащил аппарат, глянул на дисплей.
Ну все, пора!
Надев на ходу нитяные перчатки, стиснув в ладони – чтоб не лязгнуло – набор отмычек, он выскользнул из сумрачного жилища, оказался на лестничной площадке, где, кроме двери, из которой он только что вышел, располагалась всего только еще одна дверь.
Нехитрый замок этой двери он вскрыл идеально – бесшумно и быстро.
И с самим делом никаких сложностей не возникло.
Все пошло не так, лишь только настал момент отхода.
Он уже положил на тумбочку в прихожей окровавленный столовый нож, уже приоткрыл дверь, готовясь шагнуть обратно на лестничную площадку, уже заранее стянул с рук перчатки – как вдруг во дворе близко зарычал автомобильный двигатель. Волк отступил внутрь квартиры, скакнул к окну – во двор въехала машина, резко затормозила, из нее споро выскочили двое парней в форменных куртках с нашивками «Витязь» на спинах. Парни, оживленно переговариваясь, направились к подъезду, нырнули в него.
Волк закусил губу. Наиболее разумным решением было бы – переждать, пока эти двое не освободят ему проход, но Волк звериным своим чутьем тотчас ухватил: эти двое наверняка к нему.
Не медля больше ни секунды, он рванулся в соседнюю комнату, окна которой выходили на противоположную сторону дома. Распахнул окно – приметив, как скрипнула от сквозняка входная дверь, – скривился. Надо было запереть дверь! Почему он не запер дверь?! Теперь парни с нашивками «Витязь» на форменных куртках, если они действительно поднимаются именно сюда, проникнут в квартиру беспрепятственно.
Ах, нехорошо… Слишком запсиховал, когда обнаружил появление незваных гостей, оттого и допустил ошибку. Чересчур часто он последнее время нервничает, это опасно. Такого раньше никогда не было. Да ведь и заказчиков таких жутких ему раньше не попадалось… И таких странных дел – тоже…
Исправлять ошибку времени уже не было.
Волк вспрыгнул на подоконник. Прямо под ним мокро лоснились после недавнего дождя металлические крыши гаражей, напоминавшие китовьи спины. А за гаражами лежала тихая окраинная проезжая улочка, по которой – всего-то два квартала пройти – и вот она: неприметная старенькая «Нексия», которую Волк угнал специально для этого дела еще утром.
Он отпустил руки и ухнул вниз.
Гулко и громко – слишком громко! – громыхнула под ним стальная крыша гаража. Волк перекатился к краю, не вставая, нырнул вниз на поблескивающий асфальт тротуара. Приземлился удачно, на ноги, тут же выпрямился и порывисто оглянулся. Впереди маячила спина какого-то прохожего, позади и вовсе никого не было. Вывернула из-за угла и прошуршала мимо начищенная чопорная «Волга».
«Все нормально, все чисто… – сказал себе Волк, припустив ускоренным шагом по тротуару, – улочка тихая, шум поднимать некому. Да и – если б кто увидел – что здесь такого? Ну, сверзился мужик с гаража, мало ли…»
Он прошагал уже порядочно, успел немного угомонить прыгающий стук сердца, даже замедлил шаг, придав себе вид беспечно прогуливающегося человека, как вдруг почувствовал – что-то неладно у него за спиной.
И обернулся.
И обомлел. За ним, настороженно оглядываясь по сторонам, трусил один из тех парней в форменной куртке «Витязь». Они встретились глазами, и парень, будто почувствовав хлестнувший Волка испуг, немедленно ускорился.
Волк тут же отвернулся, но успел еще заметить, как на безлюдной улочке появился второй парень – этот витязь спрыгнул с того самого гаража, с которого минуту назад спрыгнул сам Волк.
Нет, не спрыгнул… Парень в форменной куртке «Витязь» – запоздало понял Волк – перепрыгнул через гараж. Как перепрыгивают незначительное препятствие, вроде невысокого ограждения.
Волк рванулся, побежал изо всех сил, это вышло не осознанно, а вполне себе инстинктивно, он и сообразил-то, что бежит, когда уже несся громадными скачками, не оглядываясь, к подворотне, где припарковал, прижав к стене, свою «Нексию».
Он влетел в автомобиль, сорвал его с места, страшась, что старенький двигатель заглохнет, проскочил сквозной двор, выехал на соседнюю улицу, такую же тихую, узкую и немноголюдную, как и та, по которой он только что бежал. «Нексия» натужно, по-самолетному, ревела, трудно разгоняясь. В зеркале заднего вида что-то мелькнуло. Что-то неправильное, чего никак не могло быть…
Впрочем, почему это не могло быть? Мало ли он за последние дни видел такого, чего не может быть?
Парни догоняли его. Это с какой же скоростью они должны бежать?
Тот, кто был ближе, внезапно взметнулся в воздух – будто его вздернул к небу кто-то невидимый.
И через пару секунд Волк почувствовал, как автомобиль вдруг сильно вздрогнул, едва ли не подпрыгнув от страшного удара. Машину мотнуло вправо-влево, но Волку удалось удержать ее на дороге. Он посмотрел в зеркало заднего вида и вскрикнул он неожиданности и испуга.
Парень в форменной куртке помещался на багажнике, удерживаясь – как с ужасом углядел Волк – одной рукой, которую он, пробив металл, вогнал в багажник, в самое нутро. Второй рукой парень, не торопясь, а действуя раздумчиво и обстоятельно, размахнулся и разбил заднее стекло. Волка поразило лицо парня: холодное и безжалостно-сосредоточенное. Парень знал, что сделал Волк, и взгляд парня был – взгляд убийцы, настигающего жертву. В животе Волка, напряженно поджавшемся, тонко задрожало-запело что-то, будто натянулись конвульсивно кишки. Никогда раньше Волку не выпадала роль жертвы.
В голове Волка пронеслись кадры американского блокбастера, бешено популярного в пору его молодости. Да, да, такое же лицо, такой же взгляд помнил он у одного из героев того фильма, неуязвимого робота, способного принимать любые формы. Парень снова размахнулся, и Волк опять вскрикнул – ему показалось, что вот сейчас рука парня вытянется смертоносным стальным клинком, прошьет насквозь тесное пространство салона, спинку сиденья и его, Волка, тело, с одинаковой легкостью.
Но парень лишь уцепился свободной рукой за край окна, вытащил из дыры в багажнике вторую руку, подтянул тело, чтобы перебросить его в салон.
Волк выхватил из-за пояса пистолет. Не целясь и даже не глядя, он выстрелил несколько раз себе за спину. Пистолет, содрогаясь, плясал в его руке, пули летели наугад. Но одна из них все-таки достигла цели – снесла парня, уже вползавшего в салон, прочь.
Волк облегченно выдохнул, вдруг ощутив слезы у себя на глазах. Повезло! Наконец-то ему повезло! Ему вдруг подумалось, что, если бы он целился, он бы точно не попал. Этот гад сумел бы увернуться, мгновенно совместив направление его взгляда и возможную траекторию движения пули. А при хаотичном разбросе выстрелов случайного попадания он избежать не смог…
Волк снова взглянул в зеркало заднего вида. Раненого парня он не приметил, а вот тот, второй, так же неотрывно бежал вслед за все набирающей скорость «Нексией».
Стрелка спидометра, дрожа, достигла отметки «100». Волк лавировал между автомобилями, которых – по мере приближения к городскому центру – становилось все больше на дороге, не слыша ни гудков вслед, ни возмущенных выкриков, ничего, кроме рева двигателя и боя крови в ушах.
Не сбавляя скорости, он свернул на первом попавшемся повороте, чуть не вылетев на тротуар, потом свернул еще раз, потом еще… И снова поднял взгляд к зеркалу.
Парень в форменной куртке все еще мелькал на дороге позади него, то появляясь, то пропадая, все еще догонял, но уже – безнадежно. Волк уверенно отрывался от погони.
Еще несколько минут, еще несколько поворотов, и силуэт парня пропал окончательно.
Оторвался! Удалось!
Волк заставил себя снизить скорость. Чудо, что он до сих пор ни в кого не врезался, не слетел с проезжей части, не попался под бдительный радар патрульных.
Он свернул с центральной улицы, какое-то время еще петлял по дворам и остановился только тогда, когда почувствовал: все, прямой опасности больше нет. Он оставил «Нексию», под нагревшимся капотом которой что-то продолжало жалобно позвякивать и покряхтывать, вышел на оживленный тротуар, смешался с толпой прохожих. Притормозила неподалеку какая-то маршрутка, он подбежал к ней, вскочил в салон, протолкнулся на заднее сиденье, затаился. Маршрутка долго возила его по городу – салон ее то забивался битком, то освобождался, то снова забивался – и выпустила наконец под покосившийся ржавый навес безлюдной остановки, и уехала, фырча.
Волк, разминая затекшие ноги, огляделся. По одну сторону от дороги расстилалось грязно-бурое поле, окантованное сизой лентой далекого леса, по другую горбились стариковской магазинной очередью ветхие пятиэтажки. Не желая оставаться на открытом пространстве, Волк повернул к пятиэтажкам и углубился во дворы. Странными показались ему эти места. Пустынно было в тесных дворах; хоть и доносилось из-за мутных стекол бормотанье человеческих голосов, хоть и колыхались за стеклами силуэты, ощущение сосущего одиночества не отпускало Волка. Тяжелая усталость внезапно придавила Волка, и он присел на первую встретившуюся на пути подъездную лавочку, сколоченную как попало из обрезков фанеры и железных кривулин.
Все так же никого не было вокруг. Лишь текло из полуслепых окон невнятное бормотание, да вплетался в это бормотанье какой-то еще тягуче заунывный звук. Покрутив головой, Волк определил источник этого звука – подъезд, неплотно прикрытый помятой металлической дверью, из которой с мясом была выдрана панель кодового замка. Оттуда, из темноты подъезда, доносилось монотонное мушиное жужжание.
«Мухи, – качнулась, стронувшись с места, мысль в голове Волка. – Здесь живут мухи. Везде, куда ни глянь, живут мухи… почему-то считающие себя людьми…»
Он поежился. Раньше подобные мысли приносили ему надменное удовлетворение – мол, он-то не такой! Он-то сильный и решительный, не чета прочим. Он – волк, хищник! Но теперь – только что удравший от жуткой погони Волк ужаснулся внезапному осознанию. Почему это он решил, что чем-то принципиально отличается от большинства? Те, которые гнались за ним, – вот они истинно сильные, вот они – настоящие хищники. А он…
Такой же, как и все. Такое же беззащитное, никому не нужное создание… разве что немного крупнее и наглее остальных собратьев. Обыкновенная муха.
* * *
За дверью, на лестничной площадке, по-казенному отрывисто и деловито забухали голоса. Косматый бородач, сидящий на табурете посреди темной и захламленной комнаты, не шелохнулся и даже не моргнул. Он, кажется, вообще не моргал – сидел прямо и недвижимо, словно неживой.
Затем в дверь его квартиры постучали.
Бородач и на стук никак не отреагировал.
Лишь когда снаружи в безмолвное его жилище проник требовательный голос:
– Откройте, полиция! – он вздрогнул и ожил, точно эта фраза сняла его с паузы.
Он поднялся, изумленно пуча глаза в окружающую его пыльную полутьму, зачем-то ощупал себя, пошарил пятерней в бороде. Шагнул к стене, вхолостую пощелкал выключателем, глянул на голую лампочку под потолком. И пробормотал:
– Перегорела…
Потом снова ощупал себя, извлек из бороды ссохшийся окурок, растерянно оглядел его, невнимательно бросил на пол, потоптался на месте, озираясь – будто никак не мог соотнести себя с реальностью:
– Бухал я, что ли?.. Ни черта не помню…
В дверь снова постучали. И она, незапертая, открылась на последнем, особенно сильном ударе.
– Эй, есть кто дома? – услышал испуганно поджавшийся бородач. – Полиция! Хозяева?!
– Ага, дома я, дома!.. – угодливо заторопился он. – Это я хозяин…
– Чего у тебя темно так? Выдь-ка сюда, на свет.
Бородач, неловко приглаживая растрепанные космы, стряхивая с них ошметки паутины, выполз из квартиры, прищурился на ярко светивший плафон. На лестничной площадке было тесно. Впритык друг к другу стояли два полицейских сержанта, в открытом дверном проеме соседней квартиры хмуро темнел еще один парень – в черной униформе охранника.
С нижнего лестничного пролета высверкнуло, промелькнуло что-то белое… Бородач, остановившись на пороге своей квартиры, вытянул шею, раскрыв рот – и разглядел-таки сносимые вниз носилки, укрытые простыней, под которой явственно читались очертания человеческого тела. На простыне жутким иероглифом расплылось кровавое пятно – это тоже успел ухватить взглядом бородач.
– Соседку, что ли, а? – прохрипел он, обращаясь к полицейским. – Ирку, ага? Насмерть или живая еще?
– Вы здесь проживаете? – игнорировав вопрос, сам спросил бородача один из сержантов.
– Здесь, ага…
– Имя, фамилия, отчество?
Охранник, передернув плечами, развернулся (сзади на куртке у него обнаружилась вышитая надпись: «Витязь») и скрылся в соседской квартире. Один из сержантов с восклицанием:
– Куда на место преступления?! – устремился за ним.
Второй сержант неприязненно поморщился, раскрыл пластиковую папку, разгладил на ней измятый листок бумаги и, вооружившись шариковой ручкой с обгрызенным концом, обратился к бородачу:
– Оглох? С тобой разговаривают!
– Имя, фамили… Мои, что ли? – Человек принялся было скрести макушку под своими космами, как вдруг рука его застыла. Со страхом он понял, что совершенно не помнит собственного имени.
Впрочем, почти сразу же требуемые воспоминания стремительно всплыли в его сознании – как воздушный шарик, удерживаемый под водой и наконец отпущенный.
– Тоша Краснов! – выпалил он. – Э-э… Краснов Антон Владимирович. «Буденный и Трансцендентальность» читали? А, да как вы могли прочитать, рукопись украдена… А вы насчет соседей, ага? Так и знал, что ничем хорошим у них не кончится!..
– В смысле? – тут же насторожился полицейский.
– Укокошил все-таки Трегрей благоверную? Вот дела-то!
– А вы что об этом знаете?
– Я знаю? Знаю… – с некоторым удивлением подтвердил бородач, прислушавшись к себе. – Ну да, знаю!
Когда первый сержант, подталкивая перед собой несопротивляющегося охранника, снова появился на лестничной площадке, Краснов Антон Владимирович уже вовсю давал показания:
– Так-то семья у них тихая… была. Трегрей целыми днями пропадал где-то, а Ирка его вечерами дома сидела. Но в последнее время что-то… не того, неладно, нехорошо пошло у них, ага! Накануне такой скандалище у них прогремел! Мне-то все слышно, тут стены тонкие. Орали оба, посуду колотили. Ну, думаю, без смертоубийства не обойдется… И как в воду глядел!
– Чего ты врешь-то! – взметнулся внезапно охранник. – А вы?! – повернулся он к полицейским. – Нашли кого слушать!
– Тихо! – цыкнул на него сержант. – С тобой тоже разобраться надлежит как следует! Продолжайте, Антон Владимирович.
Тоша Краснов, которого, видимо, уже давненько никто не называл по имени-отчеству, от такого уважительного обращения даже покраснел.
– Сегодня вот снова… – затараторил он. – Явился Трегрей в неурочное для него время и – давай опять отношения выяснять. Крики, визги!..
– То есть вы, Антон Владимирович, подозреваете, что именно Олег Гай Трегрей мог совершить преступление? – мягко прервав Краснова, осведомился сержант и быстро-быстро зачиркал ручкой по бумаге.
– А кто ж еще?! – вздернув брови, развел руками Тоша. – Он, он, к гадалке не ходи!
– Да брешет бородатый, паскуда! – взорвался опять охранник. Стряхнув с себя руки полицейского, он шагнул к попятившемуся Краснову. – Я ж вам говорил: мы убийцу гнали! Он стрелял в нас! Он соратнику моему плечо прострелил!
Тоша от греха подальше юркнул в темную пещеру своей квартиры, захлопнул дверь, с лязгом заперся. И около минуты с замиранием прислушивался к возне и крикам на лестничной площадке.
– Успокойся, кому сказано! – рычал один из сержантов – видимо, на парня в форме охранника. – А то сейчас в камеру поедешь прямо отсюда! Стреляли, видите ли, в них… Черт вас поймет: кто в кого стрелял! Разберемся и с вами… Эй, парни, кто там есть, выведите его отсюда!
– Не дури, слышь, только хуже сделаешь! – сурово покрикивал второй сержант. – И себе, и своему Трегрею хуже сделаешь. Парни, сюда!
Прогрохотали по деревянным ступеням – снизу-вверх – тяжелые торопливые шаги. Завихрилась на площадке короткая толкотня, кто-то болезненно простонал, кто-то тяжко ударился всем телом в Тошину дверь. А потом вдруг стало тихо.
– А ну отвалите, – как-то очень увесисто прозвучал в этой тишине голос охранника. – И не дотрагивайтесь до меня больше. А то ноги выдерну и другими концами вставлю. И скажу, что так и было. Грабли, сказал, уберите! Сам пойду.
Снова послышалось тяжелое многоногое топанье по ступенькам – но уже сверху вниз – удаляющееся. Тоша Краснов осторожно приоткрыл дверь и выглянул на лестничную площадку. Там давешний сержант, красный и помятый, зло одергивал на себе китель. Его папка валялась в одном углу, наполовину исписанный листок, истоптанный и надорванный – в другом.
– Стреляли в них… – глянув на Краснова исподлобья, буркнул сержант. – Дураков нашел, тоже мне… За каким хреном убийце жертву ножом резать, если у него пистолет, оказывается, был? Догоняли они… бегом за тачкой бежали через полгорода. Сказочник, е-мое… Давай, Антон Владимирович, валяй дальше.
– Ножом! – закивал Тоша. – Точно, так оно и было – ножом. Вошел он, Трегрей-то, дверь своими ключами открыл. И – юрк на кухню. Оттуда вышел уже с ножом в руках. А Ирка ему навстречу, они в прихожей встретились. И тут он ей – вместо «здрасте» – нож в сердце и засадил. Р-раз! Короткий удар такой. Снизу… Она сразу и запрокинулась. Шутка ли – прямо в сердце! Зарезал он ее, жизни лишил. Как меня – Виктор Олегович Пелевин.
Сержант даже рот раскрыл.
– Вы… видели это все, что ли? – не поверил он. – Этот Трегрей, он дверь за собой не закрыл?
– Закрыл… – Тоша Краснов вдруг смешался, и шальной взгляд его остекленел и как бы обратился внутрь. – Или нет, не закрыл? Но я видел! – убежденно проговорил он. – Точно видел! Картинка прямо перед глазами стоит. Как он ее, Трегрей-то! Р-раз!.. И в сердце ножом!
По лестнице на площадку взбежал второй сержант.
– Леха, завязывай пока! – возбужденно пропыхтел он. – Там такое творится! Начальство пожаловало! Не высокое, а все ж таки… Опера и следаки, и из нашего, и из других отделов, черт их принес. И этих… которые витязи… тоже видимо-невидимо понаехало! Тот Трегрей-то, оказывается, не простой крестьянин, а шишка какая-то! Кто бы мог подумать – в такой халупе проживает!..
* * *
Митингующие действительно взяли в заложники рабочих, присланных для осушения Тимохина пруда. Правда, не всех – половина бригады во главе с бригадиром успела отбежать на безопасное расстояние и оттуда растерянно грозила смутьянам правоохранительными карами.
Захваченные же со своим положением смирились довольно быстро. Сразу после того, как им по доброте душевной отделили из революционного фонда пару бутылок.
– Свои права надо отстаивать, это верно, – охотно приняв дар, разговорился оператор помпы, – нас, рабочий люд, все кому не лень грабят. Так раньше было, сейчас есть и дальше будет. Свои права надо отстаивать! А с другой стороны: плетью обуха не перешибешь, это необходимо понимать. А с третьей стороны: покуролесить иногда очень хочется. Вот побуяним немного, дурь выплеснем и по домам разойдемся – до следующего раза. Не, стаканы не надо, у нас свои имеются…
Толпа вокруг пруда все росла, и шум становился все громче. Многие приходили с детьми, почти все – с женами. Кое-кто не по одному разу сбегал домой пополнить запасы выпивки и провизии. Принесли два баяна и гитару. И вскоре непросто уже стало разобрать: что же на самом деле происходит – то ли на самом деле закипает бессмысленный и беспощадный русский бунт, то ли разворачиваются не менее бессмысленные и беспощадные народные гуляния.
Половина присланной для осушения Тимохина пруда бригады, избежавшая участи заложников, помялась немного в сторонке, посовещалась, завистливо поглядывая на стремительно веселевших в неволе коллег и, заглянув для начала в магазин, решительно отправилась сдаваться в плен. Их милостиво согласились принять – как раз закончилась выпивка, и некоторые из бунтарей уже по старой привычке принялись раздеваться, чтобы нырять за тем самым легендарным ящиком…
Когда к пруду подъехал Пересолин с группой витязей, стихийный митинг насчитывал уже никак не пятьдесят человек, а – по меньшей мере – все полтораста. Мэра встретили воплями и улюлюканьем. Дед Лучок, который, само собой, являлся одним из самых деятельных зачинщиков беспорядков, завидев Евгения Петровича, неимоверно оживился.
Он вскарабкался на коляску собственного мотоцикла (видимо, за неимением броневика), стащил с головы неизменную бейсболку «I love NY» и принялся ожесточенно тыкать ею в Пересолина и витязей, выбирающихся из автомобиля:
– Вот они! Вот они, ворюги! Где наши деньги? Отдайте нам наши деньги!..
– Наши, опти-лапти, деньги! – мучительно скривившись, проскрипел Евгений Петрович. И закричал, надсаживаясь: – Послушайте меня, народ!..
Но народ слушать не пожелал. Под общий свист и крик на импровизированную трибуну, потеснив деда Лучка, влез Гаврила Носов. Тельняшка Гаврилы была порвана на плече, широкую грудь пересекали связки сосисок (он только что бегал за закуской), намотанные на манер пулеметных лент.
– Ага, власть пожаловала!.. – заголосил Носов, опасно покачиваясь на коляске. – А вот мы сейчас у власти спросим: это кто такой умный из вас слух пустил, что «Витязь» разорился, а? Думаете, мы дураки, а? Вон на холме стройка идет полным ходом – экскаваторы землю роют, людишки суетятся!.. Значит, есть деньги у «Витязя» – то!
– А тот слух пустил, кто нам нашу законную компенсацию платить не хочет, вот так! – петухом подпрыгнул дед Лучок. – А мы уши развесили: «Витязь» – банкрот, «Витязь» – банкрот… С какой стати он банкрот? У них деньжищ столько, что это постараться надо, чтоб разориться! Пусть платят компенсацию, и нечего вилять!
Пересолин беспомощно оглянулся. Где-то за спинами возбужденных кривочцев мелькнула, блеснув очками, крысиная мордочка бывшего жэкэхашного начальника.
– И откуда они все так быстро разузнали? – обернулся он к Усачеву.
– Да мы из произошедшего никакого секрета не делали, – пожал тот плечами. – Ну, случилось и случилось. Поправим – и будет снова все хорошо.
– Отдайте нам наши деньги! – полетели крики из толпы.
– Эх, что сейчас будет! – громогласно бухнул кто-то. – Сейчас такое начнется!
– Компенсацию!..
– Поучить надо эту власть! А то больно расслабилась!
– Бей его, ребята!
– Компенсацию!
– Не дадим Тимохин пруд осушать!.. Деды наши трудились!..
– Не дадим осушать!..
– Ко-ко-ком-пен-са-ци-ю!..
– Бей мэра, братцы!
Но переходить от слов к делу собравшиеся не спешили. Очевидно, ввиду наличия рядом с мэром Пересолиным команды витязей.
Борян Усачев запустил руку в салон машины, нажал на клаксон и не отпускал его до тех пор, пока крики не утихли до приемлемого предела.
– Давайте, Евгений Петрович, – кивнул Борян, выпрямляясь.
– Послушайте меня, народ! – завел снова Пересолин. – Решение принято! Пруд будет осушен! На его месте разобъем парк! Ваши требования по поводу какой-то там компенсации совершенно незаконны и… смехотворны!
– Смехотворны! – взвизгнул дед Лучок.
– Смехотворны! – трагически пробасил Гаврила Носов.
– Значит, он смеется над нами, так получается? – предположил кто-то. – Мужики, бабы, власть нас на смех подымает!
– А мы ее – на вилы! – взмахнул рукой Гаврила и все-таки упал с мотоциклетной коляски, растеряв сосисочные ленты.
Кривочская молодежь, радуясь случаю побезобразничать, завопила и засвистела громче прежнего. Многие, снимая происходящее на телефоны, пробивались поближе к эпицентру. Их не очень-то и пропускали – и толпу заколыхали сразу несколько потасовок, оказавшихся, впрочем, скоротечными, так как витязи поспешили растащить дерущихся.
– Что деется, что деется! – горько завздыхала, крестясь, какая-то старушка, затесавшаяся в самую гущу, нещадно толкаемая, но удобного зрительского места покидать не собирающаяся. – При Налимове-батюшке такого бардака не было!..
– Да поймите вы наконец! – надрывался Пересолин. – Пруд будет осушен, кричите вы или не кричите! Хоть закричитесь совсем! А парк устроим для всех! Общественный! Место культурного отдыха! Слышите – культурного! Неужели для вас какие-то жалкие тысячи дороже общественного городского парка?
– Понятно, что дороже! – ответили ему из толпы. – Будь он хоть из хрусталя и золота, этот парк, так все равно он – общий. А тыщи, пусть и небольшие, но свои собственные, кровные, личные!
– Грабят! – пронзительно заверещал дед Лучок, кажется, сейчас окончательно осознав, что выгода-таки уплывает из рук. – Грабят нас, мужики и бабы!
– Пусть Трегрея сюда позовут! – поддержали его. – Он за нас, за народ, он грабить не позволит! А то эти холуи его все за него решают!
– Трегрея!
– Трегрея хотим!..
– И компенсацию!
– Кто бы сомневался, – проговорил Борян Усачев. – «Вот приедет барин, вот он нас рассудит»… Да, Евгений Петрович? Евгений Петрович?..
Но мэр Пересолин его уже не слышал. Мэр Пересолин вдруг страшно побагровел, вытаращил глаза и закричал так, что в радиусе нескольких метров от него митингующие притихли и попятились, сминая задние ряды.
– Да будьте вы прокляты! – проорал мэр Пересолин. – Ваша взяла, понятно? Убираю технику! Демонтирую трубопровод! Не будет никакого парка. Не хотите – не будет! И компенсаций тоже не будет! Ничего не будет! Оставайтесь, как и прежде, со своим засранным заиленным прудом, стаями комаров и вонью! Все! Баста! До свидания!
И он повернулся, полез, отдуваясь и чертыхаясь, в автомобиль. Усачев, тоже несколько обескураженный криком Евгения Петровича, придержал его за руку.
Несколько минут было относительно тихо – только побулькивали в толпе удивленные голоса, обсуждая услышанное. Потом кто-то неуверенно возгласил:
– Чего это? А как же эти самые… предвыборные обещания?
– Предвыборные обещание как же? – затарахтела, опять разгоняясь, машина народного волнения. – Сулили, сулили, обещали, обещали… и опять при своих остаемся?
– На что наши налоги идут?!
– Компенсацию даешь! – загорлопанил, карабкаясь обратно на коляску, Гаврила Носов.
– Даешь!.. – поддакнул ему дед Лучок, но его решительно отодвинули в сторону:
– Да пошли вы со своей компенсацией, баламуты! Компенсацию еще какую-то придумали… Даешь парк культурный общественный!
– Культуру хотим!
– Компенсацию!
– Да ты-то чего орешь? Тебе разве компенсация полагается? Ты в списках есть?
– В каких еще списках?
– Во дурень! Компенсацию требует, а про списки не знает!
– Ты того!.. Язык попридержи, а то я тебе на него наступлю!..
– А попробуй!
– А попробую! Серега, возьми баян, сейчас я кое-кому финтилей под глаз навешаю!..
– Трегрея сюда! Где Трегрей? Пусть рассудит, пусть заступится!..
Усачев наклонился к Пересолину, понуро сидящему в открытой машине:
– Ну как? По-моему, пора начинать отрезвляющие процедуры, а?..
Евгений Петрович поднялся, огляделся, морщась от воплей. Народу все прибывало, шум нарастал, и градус кипения, вроде снизившийся, опять неуклонно рос. Бывшего жэкэхашного начальника в очочках нигде не было видно.
– Погоди со своими процедурами, – сказал Пересолин. – Видишь, толпа какая? И все растет, растет… Контролируйте ситуацию, не допускайте крайностей – пока Олег не приедет.
– Да куда уж еще дольше ждать-то? Мы начнем, а потом уж Олег и подтянется. Он с минуты на минуту должен быть.
– А если в толпе задавит кого-нибудь, когда вы… процедуры начнете? А?
– Едет! – завопил кто-то издалека. – Сам Трегрей едет!
* * *
Гомон стал громче, теперь в нем засверкали оттенки злорадного торжества. Автомобиль, в котором подъехали Олег и Женя, вмиг оказался в бурно колеблющемся кольце революционеров – таком плотном, что ни Трегрей, ни Сомик поначалу не имели возможности открыть дверцу. Дед Лучок, волшебно преобразившийся из яростного бунтаря в смиренного старикашку, просунул увенчанную засаленной кепкой голову в автомобильное окошко и трагически закряхтел:
– Явился, наконец-то, отец родной! Услышал стон народный! А тута у нас ведь не все так гладко, как тебе, верно, докладывают… Тута у нас беспредел и унижение!
– В бригады сгоняют! – поспешил наябедничать подоспевший с другой стороны Гаврила и, тут же обернувшись, продемонстрировал ближайшим смутьянам сложенные колечком указательный и большой пальцы – мол, вот, пошло дело разоблачения. – Мэр нас заставляет бесплатно на себя пахать! – снова наклонился он к окошку. – А денежки за нас, конечно, в карман…
– А главное!.. – театрально возвысил голос дед Лучок. – Пруд отнимает! Который наши отцы и прадеды для обчества устроили! Наш кровный пруд осушить хочет, а на его месте какой-то парк разбить. Махинация чистой воды!
– Щас все будет! – с надеждой пробасил кто-то из толпы. – Щас, братцы, Трегрей рассудит честь по чести! Он за народ крепко стоит!
– За нас стоит!.. – зашумели революционеры. – Он этого Пересолина в порошок!..
– Дождались!..
– Приструнит холуев обнаглевших!
– Наш пруд! Наш!
Олег приоткрыл дверцу, выставил ногу наружу.
– Дорогу дайте! – засуетился дед Лучок. – Дорогу дайте Трегрею, он говорить желает! Ослобоните там сзади, эй!.. Пожалте! – с поклоном он подал руку Олегу. – Вот, на капотик вспрыгните, чтоб подручнее было, чтоб вас все видели!..
– Ну, черти… – изумленно помотал головой оставшийся за рулем Женя Сомик. Но никто его, кажется, не услышал.
– Наш пруд!!! – победоносно взревели кривочцы, когда Олег, почтительно поддерживаемый дедом Лучком, поднялся на капот машины.
– Отнюдь, – негромко проговорил Трегрей.
Те, кто был ближе к нему, растерянно переглянулись, явно не поняв непривычного словца. Шум стал умолкать.
– Наш пруд!.. – по инерции выкрикнул кто-то из задних рядов уже в относительной тишине.
На него цыкнули.
– Компенсация!.. – вякнул еще кто-то.
Цыкнули и на него.
– Отнюдь, – повторил Олег. – Никакой этот пруд не ваш. И решать его судьбу вы права не имеете. Вы вообще ничего ни за кого не имеете права решать.
– Почему это? – ахнул Гаврила.
– Те, кто мыслит в категориях не государственных, а исключительно бытовых, ничьей судьбой распоряжаться не могут, – продолжил Олег. – Как вам доверить решать за кого-то, если вам самим время от времени приходится разъяснять, что такое хорошо, и что такое плохо. И даже разъяснения этого вы не понимаете. Потому что способны осмыслить только: хорошо – это когда хорошо мне; а плохо – когда плохо мне.
– А не так, что ли?.. – прогудел себе под нос Гаврила.
– Не так! – взмахнул рукой Олег. – Не так!
– Ну это ты зря, начальник… – прозвучало с задних рядов. – У нас теперича демократия. Мы теперича все за всех сообща решаем…
– Разве допустимо предоставлять свободу распоряжаться чем-либо тем, кто движим принципом: «себе схватить, а на остальных плевать»? – повернулся на эту реплику Олег. – Бессомненно, недопустимо. И невозможно. Потому-то вы на самом деле – ничего ни за кого не решаете, как бы вас ни уверяли в обратном. Даже и за себя самих не решаете. Вашими жизнями и судьбами владеют имеющие на то – нет, не право – но возможность. Такие же, как вы, только ухватившие побольше и вырвавшиеся подальше.
– Понятней говори! – потребовали из толпы.
– Понятней? Извольте… Ваши отцы и деды, выкопавшие котлован под Тимохин пруд, совершили трудовой подвиг во имя высокой цели. Что есть высокая цель? Напросте – то, ради чего отдаешь другим больше, чем оставляешь себе. А единственное, к чему стремитесь вы, прикрываясь громкими словами, повыгоднее продать этот подвиг. Разве не так? И, конечно, не судьба пруда вас более всего интересует. А – компенсация за него. Не за этим ли вы сюда пришли?
– Лично я – нет, – ответил ему протолкнувшийся вперед мужичонка, держащий под мышкой гармонь. – Мне-то компенсация точно не светит. Я только в этом году в Кривочки переехал. Не, понятное дело, если б можно было, я б тоже не отказался… – с надеждой добавил он.
– Компенсация по спискам выдается, – важно обрезал его Гаврила. – Так что – накося выкуси. Если всем пришлякам отстегивать, себе не хватит.
– Да я ж и не требую… Понимаю…
– А чего приперся?
– Все приперлись, и я приперся. К тому ж – наливают, весело…
– Ваши отцы и деды совершили трудовой подвиг! – повысил голос Трегрей. – А вы? Что вы способны совершить? Ничего! Ни-че-го!.. Вы не способны ничего создать. Вы способны только продать и купить. Почему? – откликнулся он на взметнувшуюся вдруг короткую волну негодования. – Потому что утрата высоких идеалов неизбежно ведет к утрате способности созидать!..
Олег вдруг сбился. Оглянулся несколько раз по сторонам, точно явилось ему что-то в воздухе, недоступное другим. Мотнул головой, словно отгоняя это видение.
– Более того… – заговорил он снова. – Вы, уверенные, что вокруг все такие же, как и вы, не способны даже и поверить в искренность чьих-либо высоких намерений! И поэтому тоже: предоставить вам возможность решать что-либо за кого-нибудь и даже за самих себя – преступная ошибка. А долг власти… истинной власти, власти по праву – не дать этой ошибке случиться. Следовательно – пруд будет осушен, а на его месте разбит парк…
Он снова замолчал. Снова порывисто огляделся. И вдруг поднял руку – то ли для того, чтобы от чего-то защититься, то ли для того, чтобы что-то схватить…
– Олег! – позвал выбравшийся из машины Сомик. – Что с тобой?
– Да он того!.. – определил Гаврила. – Не в себе!
– Отравили! – осенило и деда Лучка. – Трегрея отравили! Отца родного! Вот и понес чушь…
– Кто отравил-то? – спросил Гаврила.
– Да холуи его! – уверенно ответил Лучок. – Они и отравили. Чтоб он, значит, не мешал им беспредельничать, народ грабить!..
Толпа опять зашумела. И в шум этот, ползучий и вязкий, вонзился мощный рокот нескольких автомобильных двигателей: к Тимохину пруду вывернули с кривой улочки одна за другой три машины – патрульная ППС, гражданская иномарка с ведерком синей сигнальной сирены на крыше и громоздкий, тускло отсвечивающий металлическими облупившимися бортами автозак.
– Атас, менты! – крикнул кто-то.
Несколько человек сгоряча припустили вдоль берега, но большинство расходиться не спешили, видимо, рассудив, что сил подъехавших правоохранителей на всех явно не хватит.
Из иномарки показались трое мужчин в штатском, почти одновременно с ними патрульную машину покинула четверка полицейских, вооруженных автоматами. Все семеро направились к Трегрею, возвышавшемуся над толпой. Люди расступились перед семеркой.
Олег стоял на капоте опустив руки, ждал, пока к нему приблизятся. Было заметно, что он побледнел. Ярко заголубела вспухшая жилка на его виске.
Витязи, расталкивая собравшихся, двинулись было наперерез полицейским, но Олег предупредительно мотнул им головой: не надо… Да они и сами остановились, разглядев среди троицы в штатском – Нуржана. Рядом с ним держался плотный темнолицый мужчина, похожий на упакованное в костюм дубовое бревно.
– Олег Гай Трегрей? – неожиданно высоким голосом проговорил этот мужчина.
Олег молча кивнул. Он не смотрел на задавшего вопрос, он смотрел на Нуржана.
– Вам придется проехать с нами, – заявил мужчина.
Трегрей провел ладонью по губам.
– Она жива? – спросил он у Нуржана.
Тот, потупившись, коротко мотнул головой.
– Не успела… – выговорил Трегрей. – Как это случилось?..
– Один удар, – отведя взгляд, сказал Нуржан. – В сердце. Профессионально, точно… Анонимный звонок в полицию – едва ли не в момент убийства. Впрочем, она еще была жива, когда подъехала «скорая»… к большому удивлению врачей. Ее увезли в больницу, но… – он развел руками, – надежды никакой…
– Олег Гай Трегрей!.. – начал было бревноподобный. Нуржан перебил его:
– Олег, удар был нанесен кухонным ножом. Вашим кухонным ножом. И сосед… его показания… Поэтому…
– Я понимаю, – сказал Олег.
– Вам придется проехать с нами, Олег Гай Трегрей! – еще громче и еще тоньше выкрикнул спутник Нуржана, недоверчиво и испуганно косясь на витязей.
Третий сотрудник в штатском вытащил удостоверение, задрал его над головой и, хотя никто из тех, кто был у пруда, не выражал намерения предпринимать какие-либо действия, отрывисто забрякал:
– Спокойно! Всем спокойно! Всем сохранять спокойствие!..
– Олег?.. – позвал Женя Сомик.
– Оставайтесь на месте, – откликнулся Трегрей.
Он снова глянул на Нуржана, тот едва заметно кивнул.
В руках одного из автоматчиков негромко, но почему-то очень отчетливо звякнули наручники.
– Отравили! – убежденно заявил дед Лучок. – И ментам еще сдали для верности! То есть, ой… – осекся он под неприязненным взглядом автоматчика. – Сотрудникам полиции, я хотел сказать, сдали…
– Руки! – приказали Трегрею.
Он покорно протянул сложенные лодочкой ладони вперед. На его запястьях сочно щелкнули, сомкнувшись, стальные челюсти наручников.
Автоматчики повели Олега к автозаку.
* * *
Кузя подремывал за рулем бензовоза, припаркованного на обочине трассы – на самом выезде из города, неподалеку от контрольно-пропускного пункта ГИБДД.
Подремывал, периодически в голос – с завываниями – зевая (в кабине, кроме него, никого не было) и поглядывал на дисплей мобильника. Мысли Кузи в прикрытой кожаной кепкой голове журчали лениво и сонно, как речная вода под мостом. Негромко побулькивала необязательная музыка из автомобильного радиоприемника – изредка сменяясь бодрым бормотанием зачитывающего новости диктора.
«Второй час уже здесь маринуюсь, – думал Кузя. – А звонка от заказчиков все нет и нет. Пригнал сюда эту бандуру – и все. А куда ехать, когда ехать – непонятно. Бардак, мать его! Везде бардак!.. Эх, жись!..»
Кузе было скучно и маетно, как и всякому человеку, вынужденному чего-то от кого-то ждать неизвестно сколько времени. Грела его только мысль о том, что оплата-то почасовая. Он стоит, а денежки капают. Пока где-то там неведомые заказчики воздух пинают…
– Ладно… – в очередной раз шумно зевнув, вслух проговорил Кузя. – Чего беспокоиться? Наше дело служивое. Дадут отмашку – поедем. А не дадут: лапы на баранку, башку на лапы и кемарим…
Впрочем, когда время ожидания перевалило на третий час, Кузя все-таки забеспокоился и решил отзвониться на базу: не объявлялись ли заказчики? Может, номер его потеряли или с начальством какая несостыковка вышла?
Ответ диспетчера его сильно удивил:
– Какие еще заказчики? – прорычал тот в трубку. – Разыгрываешь меня, что ли? Клоуна во мне увидел?
– Как это – какие? – рассердился в свою очередь Кузя. – Те самые! Которым меня контора наша отрядила. Бензовоз чей – вот какие заказчики! Я на место назначенное приехал, стою, жду, и ни ответа, ни привета…
– Ты пьяный, да? – отлаял его диспетчер.
– Я? Я ж на работе!
– Какая работа, придурок, ты выходные отгуливаешь!
– Да ты, никак, сам там поддаешь! – возмутился Кузя. – Меня с выходных вызвали, сам же и звонил, вызывал! Не помнишь?
– Ляг и проспись! – безапелляционно потребовал диспетчер. – Сроду не стучал, а вот на тебя сейчас, сукой буду, пойду и заявлю. Достал со своими пьянками! Забыл, что у нас теперь медосмотр перед каждым рейсом? Надо ведь так нажраться… Перепутал аж: в кабаке он или на работе!
– Да не пил я! – заорал Кузя.
– Знаем мы твое «не пил»… Кто в прошлом году вместо сына из детского садика совершенно постороннего человека привел? Ладно бы другого ребенка, а то – нянечку тетю Машу на санках домой приволок!
– Да пошел ты!.. – вконец обиделся Кузя и бросил трубку.
И нервно закурил. И громко выругался по адресу сварливого диспетчера. Нашелся, видите ли, трезвенник, попрекает его тем давним случаем. Сам-то хорош! Сам чудила известный, диспетчер-то этот. Только пару месяцев назад чудом с работы не вылетел – когда по синему делу пытался связаться посредством служебной рации с мировым разумом, именуя этот разум почему-то Анатолием Вассерманом.
Тут открылась вдруг дверца со стороны пассажирского сиденья, пропуская в кабину кого-то. Кузя, конечно, немедленно развернулся к незваному гостю, но по какой-то непонятной причине увидеть его не смог.
Он успел лишь уловить темный человеческий силуэт – и тут же что-то впилось в его глаза, будто сильные руки погрузились ему в голову, в самую глубь черепной коробки, заерзали там жестокими пальцами, захватив в горсти отчаянно завопивший от боли мозг, сжав его и потянув наружу.
И последнее, что почувствовал Кузя, – как безвольно и мокро лопается, растягиваясь, податливая мозговая ткань, и все его, Кузино, естество словно выворачивается сокровенной изнанкой наружу. А в осиротевшую оболочку бесцеремонно вливается естество чужое, свинцово-холодное, безжалостное, властное…
Как снова хлопнула дверца за покинувшим кабину незнакомцем, Кузя уже не слышал.
Глядя прямо перед собой на дорогу сквозь лобовое стекло, он механически точными движениями повернул ключ зажигания, передвинул рычаг переключения скоростей, переступил ногами педали, вывел машину на асфальт. И бензовоз, взревев, покатился по трассе, равномерно, но быстро набирая скорость. Кузя сидел за рулем прямо, как гипсовый истукан. И лицо у него стало точно гипсовое: неподвижное, белое, неживое.
Инспектор ГИБДД, расслабленно помахивавший радаром на обочине, встрепенулся от вида внезапно рванувшей с места громадины, живо поднес рацию к губам, чтобы предупредить ближайший по пути следования бензовоза пост о торопыге-водителе.
– Взбесился, что ли, он? На пожар прямо торопится… – присовокупил инспектор к короткому своему сообщению.
И, сам не подозревая о том, оказался совершенно прав.
Несколько минут бензовоз, погромыхивая, мчался по трассе, истошными воплями клаксона шугая со своего пути легковушки.
А навстречу бензовозу летел патрульный автомобиль ППС, заунывными взвизгиваниями сирены расчищая путь едущему следом автозаку.
Бензовоз немного снизил скорость.
Но когда патрульный автомобиль поравнялся с ним, он вдруг резко свернул на встречную полосу – опасно накренившись на два колеса.
Машина ППС запоздало вильнула в сторону, пошла юзом, вылетела на обочину, подняв тучу пыли. А бензовоз ринулся прямо в лоб автозаку, водитель которого попытался было затормозить и свернуть с гибельной траектории взбесившейся громадины, но, конечно, не успел.
Бензовоз ударил в бок автозаку. И удар тот оказался чудовищен.
Водителя автозака вышвырнуло из кабины, как вышвыривает из рассечины щепку тяжелое лезвие топора, вонзившееся в дерево. А быть может, водитель каким-то чудом умудрился выпрыгнуть сам?..
В любом случае ему повезло гораздо больше, чем Кузе… и тому, кто мог находиться в железном брюхе автозака.
Бензовоз и автозак с грохотом слепились в единый громадный металлический ком. Ком, пару раз подпрыгнув, несколько метров проскрежетал по трассе, уродуя асфальтовое покрытие, высекая из него белые, удивительно яркие и крупные искры.
И вспыхнул, не успев остановиться, вспыхнул целиком, окутался слепящим пламенем, сразу и жутко загудевшим.
У человеческих существ, стиснутых в пылающей металлической ловушке, не было ни малейшего шанса спастись.
Назад: Глава 1
Дальше: Глава 3