Пока они плыли вниз по реке под мелким дождем, Гарри лежал, прикрытый штормовкой, на дне лодки, выложенном досками остро пахнущей хьюоновой сосны, и страдал от боли; боль становилась все сильнее и нестерпимее, так что в конце концов он потерял сознание. Это была всего лишь легкая кома – результат нарастающей боли. С каждым взмахом весел в том месте, где у него еще недавно был большой палец, все сильнее горело – поднимаясь выше и выше, огонь пожирал всю руку целиком. Время от времени Гарри открывал глаза и видел орлана – того самого, без пары хвостовых перьев, что кружил над Большим порогом. Когда у Гарри открывались глаза, птица смотрела в них с росшего на берегу дерева, а потом улетала прочь и возвращалась лишь тогда, когда Гарри снова открывал глаза. Гарри уже не знал, видит он это во сне или наяву. Он вспомнил, как тетушка Элли рассказывала ему историю, как однажды орлан выкрал младенца прямо из загона по дороге к Порт-Сореллу и унес в море – к себе в гнездо на далеком острове Три-Хаммок в проливе. Она верила в эту историю. А Гарри не то чтобы верил, хотя нельзя сказать, что и не верил, – он просто слушал. И запоминал.

На Двойном пороге и Большом им пришлось перетаскивать шлюпку волоком в обход – Гарри, которого бил озноб, хотя его закутали в серое одеяло, плелся рядом, шатаясь из стороны в сторону. Когда они добрались до реки Гордон, дождь полил как из ведра, над самой рекой расстелилась дымка – она то поднималась, то опускалась, клубясь волнами, словно ее вращала чья-то незримая рука. У Гарри начался сильный жар: от огня в руке согрелось и все его тело.

Гарри то засыпал, то просыпался. В какое-то мгновение он сбросил с себя одеяла и штормовку, покрывавшую ему голову, посмотрел на Старину Бо и Слизняка и увидел, что они вдвоем гребут каждый своим веслом: Слизняк – правым, а Старина Бо – левым. Он оглядел их ноги в отсыревших штанах, спадавших тяжелыми складками с колен на башмаки. Оглядел жиденькие волосы промокшего до нитки Слизняка, черного, лоснящегося, в кепчонке на голове. На Старине Бо была замызганная зеленая круглая шапчонка, покрытая отсыревшим белесым налетом, наподобие плесени на завалявшейся отбивной из ягненка. Он посмотрел на их заросшие щетиной лица, блестящие от дождя. Лица выглядели безжизненными – их оживляли лишь капли влаги, стекавшие неровными струйками по морщинистым щекам на серые фланелевые фуфайки. Их сверкающие глаза казались, однако, пустыми и неподвижными – словно сосредоточенными на какой-то далекой точке, служившей им ориентиром дальше по реке. Дождь пронизал речную гладь мириадами игл. Гарри опять забылся сном – ему снилось, будто он проплывает в лодке под пологом дождевого леса, а на веслах сидят два древних мирта, похожих на Старину Бо и Слизняка с застывшими лицами.

Поздно вечером они добрались до водопада Сэр Джон и дальше двинулись пешком к заброшенному туристическому приюту, где у них хранился постоянный запас сухих дров. Старина Бо разжег огонь и заварил в котелке чаю. Они сели и стали пить чай из потрескавшихся эмалированных кружек – сладкий черный чай, и, пока пили, обсуждали, не заночевать ли им здесь. Гарри не проронил ни слова. Во-первых, его всего трясло в лихорадке; во-вторых, в редкие минуты просветления он отчетливо понимал: несправедливо еще о чем-то просить этих парней, терявших целую рабочую неделю на дорогу до Страна и обратно до лагеря в дождевом лесу ради того, чтобы ему помочь. В конце концов он, как собака, свернулся калачиком у огня, закутавшись в одеяло. Гарри понимал, что дело плохо: его крепко знобило, он обливался потом, хотя разум был совершенно спокоен, точно глаз бури, терзавшей все его естество.

– Парень-то выжат как лимон, – заметил Старина Бо.

И это была правда.

Они спустились к шлюпке, вычерпали дождевую воду и поудобнее устроили Гарри на корме. Дождь на время перестал, туман рассеялся. Пока они плыли вниз по реке Гордон, с неба на них светило солнце, и Гарри чувствовал, как его прощальные лучи чуть согревают ему глаза.

– Еще сорок пять миль, – заметил Слизняк.

– До чая управимся, – сказал Старина Бо.

И они рассмеялись, даже Гарри, а после, когда на них опустилась ночь, никто больше не сказал ни слова. Гарри разглядывал тонкую звездную ленту, отороченную по бокам пологом дождевого леса, сверкавшую над его головой. Потом уснул, и ему снова приснилось, как два мирта, сидящие на веслах, уносят его куда-то в лодке, только теперь они гребли сквозь звезды к луне, в полной тишине, – казалось, так будет вечно, и звезды были такими знакомыми и умиротворяющими, как реки, текущие сквозь дождевой лес.

Они миновали остров Батлерс, миновали Мраморные скалы, потом в долгой, многочасовой тишине шли длинными прямыми участками мимо Орлиного ручья, мимо Печного плеса – там, посреди дождевого леса, когда-то стояли лагерем босые, вконец изголодавшиеся каторжники, обжигавшие в печах известь, – дальше обогнули Подковную излучину и наконец спустились к устью реки, в речную долину, затопляемую водами неоглядного залива Маккуори. Взошла луна – луна в третьей своей четверти – и посеребрила небо и море – ровную, не тронутую зыбью морскую гладь. Они гребли к острову Сара, где сто лет назад размещалось печально известное поселение каторжников, которые если и бежали оттуда, то лишь затем, чтобы после короткой передышки перебить и пожрать друг дружку в буше, прежде чем тоже сгинуть, – их отбеленные, а потом затянувшиеся илом кости со временем оплели цепкие корни растущих ввысь миртов. На Саре они остановились перевести дух. Луна стояла в зените. Слизняк и Бо двинулись неуклюжей походкой прямиком к ежевичной полянке, облюбованной местными экскурсантами. Гарри остался спать в лодке. Старина Бо заварил чай, сладкий, как мед, и густой, как смола.

– Бог его знает, но мне нужно хлебнуть дряни вроде этой, чтоб хватило сил грести дальше, – сказал старик, бросая сахару в котелок.

– Еще миль двадцать, – заметил Слизняк, – ежели двинем напрямки.

Слизняк хотел держаться ближе к берегу, чтобы, если вдруг заштормит, их утлую шлюпчонку не унесло на середину залива, хотя такой путь был миль на семь длиннее. Старина Бо втянул в себя воздух и посмотрел на звезды.

– Двинем напрямки, – наконец сказал он. – До утра ветра не жди.

Они допили чай, заварили новый и выпили еще, пока, в конце концов, не утолили жажду. Слизняк растянулся прямо на земле и закрыл глаза.

– Я проспал бы миллион лет, – сказал он.

– На веслах покемаришь, – сказал Старина Бо, ткнув его в бок. – Ради бога, только здесь не засыпай!

Они поднялись и стали мочиться на костер, чтобы его потушить, и пока мочились, успели обмыть руки в собственной моче, лившейся на огонь двумя дугообразными дымящимися струйками, – так ладони становились мягче, и было удобнее грести. У Слизняка ладони сделались розовыми – стерлись о весла, пока он греб, и теперь их здорово щипало. Его передернуло. Они неохотно тронулись с места и, устало спотыкаясь, медленно направились к шлюпке.

Сев на весла, Слизняк сомкнул веки – и уже не знал, то ли он спит, то ли гребет: тупая боль при каждом движении напрочь сковала его тело. Зато Старина Бо ни на миг не закрывал глаза. Он держал лодку прямо по курсу, пролегавшему через внутреннее море до самого Страна. И вот где-то посреди этого моря Старина Бо вдруг принялся рассказывать истории, странные и чудесные; Слизняк открыл глаза и, прислушиваясь, почувствовал, что совсем проснулся, а проснувшись, понял, что руки его движутся чисто механически, как рычаги медленно пыхтящей паровой машины, уводя его в мир историй Старины Бо, где прошлое, настоящее и будущее как бы сливаются воедино и существуют вместе.