Мелочи

«Появился свидетель, который может обеспечить алиби человеку, подозреваемому в нашумевшем убийстве супругов из Мэриленда».

Заголовок в газете, аккуратно сложенной в мусорной корзине возле письменного стола Бошоффа, сразу бросался в глаза. Войдя в его кабинет утром после Хеллоуина, я посмотрела вниз и увидела эти слова и гладкое лицо Альберта Линча – лысую голову, длинный нос и редкие усики, – глядящего на меня.

Я избегала историй о гибели моих родителей с тех пор, как Кора дала мне свой единственный хороший совет: «Вещи, которые люди будут писать, помешают тебе жить. Пусть лучше детективы и адвокаты держат тебя в курсе дела». Поэтому я постаралась сосредоточиться на Бошоффе, который снял обертку с леденца от кашля и положил его на язык.

– Вчера вечером я прочитал стихотворение, напомнившее мне о тебе, Сильви.

– Стихотворение?

– Да. Я весь день хотел тебе о нем рассказать. – Когда я села, он сообщил мне, что читает стихи во время приступов бессонницы. Вообще он больше всего любит кулинарные книги, но успел изучить все, что стоят на его полке, а покупать новые не хотелось – они слишком дорого стоят. – Кое-кто утверждает, что поэзия не слишком отличается от кулинарии, ведь рецепты – это маленькие стихотворения. Ты согласна со мной?

Я кивнула, вспомнив рецепт, прочитанный моей сестрой перед тем, как я ушла в школу. Если учесть, что произошло прошлым вечером, не удивительно, что я так и не заснула. Вскоре после того, как взошло солнце, к нам на подъездную дорожку свернула машина. Выглянув в окно, я увидела Кору, сажающую Халк на заднее сиденье, в то время как Роуз выскочила из передней двери, и ее тут же вырвало.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Роуз, вытирая рот и выпрямляясь, когда я вошла вслед за ней на кухню. Она смыла зеленый макияж, хотя его частицы остались в волосах. – Ты думаешь: не нужно блевать в раковину. Но кто сказал, что унитаз единственное место, которое для этого предназначено? Если подумать, раковина подходит гораздо больше.

На самом деле я думала о мальчишках, которые вчера подходили к двери, и о свете в подвале. Я открыла рот, чтобы рассказать о них Роуз, но она успела заговорить раньше.

– Я собираюсь сделать пиццу. Хочешь пиццы?

– Ты будешь готовить?

Она протянула руку к лежавшей на столе пластиковой сумке из магазина «Севен-илевен».

– Вот мой рецепт: открыть коробку, вытащить то, что заморожено, и засунуть в микроволновку. Я тебе не Джулия Как-Ее-Там-Сиськи, но с этим справлюсь.

– Стихотворение не имеет отношения к твоей ситуации, – между тем продолжал Бошофф, возвращая меня обратно в свой кабинет. – Но в нем есть несколько строк, которые могут тебе помочь. Оно называется «Мелочи», и его сочинила Шерон Олдс. Мне бы следовало его записать, но я лежал в постели, и под рукой не оказалось ручки. К тому же я не хотел будить жену. В последнее время она особенно нуждается в отдыхе.

Плотно сидящее на пальце кольцо должно было навести на мысль о существовании миссис Бошофф, но мне она никогда в голову не приходила. А когда я попыталась ее себе представить, то получилась женщина с седыми волосами и розовыми щеками, нечто вроде миссис Санта-Клаус, рядом с ним под одеялом.

– А почему сейчас ей необходим отдых? – спро-сила я.

Бошофф даже перестал сосать леденец от кашля.

– Боюсь, моя жена нездорова.

Я знала, как неприятно, когда люди вторгаются в личную жизнь, поэтому сказала, что сочувствую, но больше вопросов не задавала. Он благодарно кивнул, и мы сменили тему. Он снял очки и оперся о письменный стол, стараясь вспомнить стихотворение. Пока его карандаш шуршал по бумаге, я почувствовала, что Альберт Линч на меня смотрит. В церкви был только один свидетель – я, – и мне стало интересно: кто мог обелить его имя?

– Ну вот, Сильви. Я не могу вспомнить все стихо-творение. Только ту часть, которая заставила меня вспомнить о тебе. – Бошофф развернул кресло в мою сторону и стал читать по памяти. Закончив, он спросил, навел ли меня отрывок на какие-то мысли. У меня не возникло идей, и я покачала головой. Тогда он опять надел очки и повторно прочитал отрывок. На этот раз я слушала его более внимательно.

«Я научилась любить его мелочи, потому что большое любить не могу, никто не может – это ошибка».

– Как я говорил тебе, Сильви, само стихотворение не имеет к тебе отношения. Однако эти строки показывают способ иначе думать о сестре.

Я никогда не говорила, что виню Роуз за то, что она позвонила родителям и заманила их в церковь, и о том, что я не рассказала об этом полицейским. Возможно, Бошофф уловил что-то в моем молчании, как однажды научила меня делать мама.

– Ты сможешь попробовать, Сильви? Ведь тебе еще жить с сестрой по меньшей мере несколько лет, и это поможет тебе сосредоточиться на хорошем.

– Я постараюсь, – ответила я, но мне не удалось вложить в свой голос хотя бы капельку энтузиазма.

– Ладно, тогда почему бы нам не составить список мелочей, которые тебе в ней нравятся? Мы можем начать вместе. У тебя с собой дневник, который я тебе дал?

Маленькая фиолетовая книжечка теперь постоянно была со мной в папиной сумке, ведь если бы я оставила ее дома, Роуз могла бы обнаружить, что я пишу там о вещах из нашего прошлого, которые я хотела запомнить, вроде той ночи с Дот или о путешествии в Окалу и событиях, случившихся потом. Но если учесть, что я там написала, то и вытаскивать его не входило в мои планы, поэтому я сказала Бошоффу, что у меня его нет. Порывшись в письменном столе, он отыскал блокнот и своим небрежным почерком сверху написал: «Мелочи», а потом ниже поставил цифры от одного до трех и протянул блокнот мне.

– Однажды ты сказала, что у Роуз приятный голос, когда она поет вместе с радио. Можно ли полюбить такую мелочь?

Я неохотно написала: «У моей сестры приятный голос, когда она поет».

Закончив, я уставилась на пустое пространство после оставшихся двух цифр.

– Сожалею, – сказала я, снова переводя взгляд на фотографию Альберта Линча. – Но я неважно себя чувствую. Вы не против, если мы сегодня на этом за-кончим?

Бошофф проследил за моим взглядом, направленным в сторону мусорной корзины, его губы раздвинулись, и он поднес палец ко рту, словно нажимал на кнопку и что-то останавливал.

– Сильви, тебе известно, что я работаю в этом кабинете еще с несколькими людьми. Я прихожу сюда незадолго до твоего появления. Если бы я заметил газету, то убрал бы ее…

– Думаю, мне нужно зайти к медсестре. Можно мне взять газету?

– Конечно, если у тебя есть такое желание. Быть может, ты хочешь об этом поговорить?

После нескольких недель, в течение которых он осторожно обходил эту тему, мне стало не по себе из-за того, что она снова возникла. Тем не менее я покачала головой, забыв наставления Луизы Хок, которая говорила, что мне необходимо тренироваться произносить ответы вслух. Я засунула руку в корзину, чувствуя себя так, словно опускаю ее все глубже и глубже в колодец, чтобы вытащить одну из тряпичных кукол за ее лишенную пальцев руку. Я схватила край газеты, и часть с купонами и спортивными новостями упала обратно, а у меня в руке остались интересовавшие меня страницы. Я унесла их с собой, оставив бедного Бошоффа с его списком «Мелочей».

Я направилась в сторону кабинета медсестры, хотя не собиралась туда заходить. Вместо этого свернула к кабинету труда, где меня встретили незнакомые запахи опилок и припоя. У фонтанчика с водой сполоснула лицо – я действительно неважно себя чувствовала – и после этого развернула газету.

Дандалк. Убийца застрелил Роуз Мейсон, 45 лет, и оставил ее умирать возле алтаря в маленькой церкви тихого мэрилендского городка, расположенного в двадцати милях от столицы штата. Сильвестр Мейсон, 50 лет, ее муж, был убит в нескольких футах от жены выстрелом в затылок.

– Прошу меня простить, юная леди.

Я подняла голову и увидела незнакомого учителя.

– Да?

– У вас есть разрешение прогуливаться по коридору в учебное время?

– Я шла в кабинет медсестры.

– Но вы выбрали окольный путь.

Я сложила газету, покинула коридор с незнакомыми запахами и вновь зашагала в сторону кабинета медсестры. Но, оказавшись возле выхода, выскользнула наружу. Я редко пропускала школу, не говоря уже о том, чтобы прогулять урок в середине дня, но мне хотелось оказаться в таком месте, где я могла бы спокойно посидеть и прочитать статью. Если учесть, как часто я ходила по этой тропинке с тех пор, как Роуз заперла Дот в ванной комнате моих родителей, она должна была стать утоптанной, но, словно в какой-то волшебной сказке, оставалась заросшей. Лабиринт каменных стен привел меня к ограде из колючей проволоки, идущей вдоль фермы Уатта, рядом с Баттер-лейн. Большую часть года поле не подавало признаков жизни, но после наступления осени там появились индейки с белым оперением. Все они были взрослыми, что вызвало у меня подозрения – как они могли вырасти где-то поблизости? – и по утрам, когда я шла в школу раньше, чем следовало, я останавливалась у ограды и смотрела, как птицы разгуливают на чешуйчатых, вывернутых назад ногах. Они что-то щебетали и ужасно походили на нервных пожилых женщин.

В тот день я остановилась на своем обычном месте, положила отцовскую сумку, оперлась рукой об ограду и стала дочитывать статью.

– Привет! – послышался голос с поля. – Эй, привет!

Я подняла голову и увидела высокого мужчину, быстро шагавшего ко мне через поле с индейками. Он был одет в коричневую куртку, серые спортивные брюки и огромные ботинки с развязанными шнурками, которые болтались вдоль щиколоток. Море индеек расступилось, подпрыгивая в разные стороны. Подойдя к ограде, он сказал:

– Я тебя уже видел здесь прежде.

– Извините.

Я сообразила, что у меня могут быть неприятности из-за того, что я шатаюсь без дела в учебное время. Прижала газету к животу, где одиноко перекатывалось единственное, что я съела за целый день, – кусочек пиццы, приготовленной Роуз в микроволновке.

– Ничего страшного. Я лишь хотел тебя предупредить, чтобы ты не касалась руками ограды. Индейки – существа злобные и глупые. Они кусаются. – Он снял перчатку, показал мне левую руку и пошевелил большим и указательным пальцами. Средний, безымянный и мизинец отсутствовали.

Я сразу убрала руку с ограды.

– Неужели вы их потеряли…

– Нет. Но такая картина заставляет людей слушать. Ты Сильви, верно?

Я кивнула, думая о мальчишках, которые подходили к двери нашего дома вчера вечером. Этот парень был заметно старше, должно быть, столько же лет было моему отцу, когда он уехал из Филадельфии и поселился в доме в Балтиморе, где по вечерам его посещали привидения.

– Прими мои соболезнования по поводу гибели родителей, – сказал он.

Я молчала, дожидаясь, когда он заговорит о неприятных вещах, но этого не произошло.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Я встречался с твоей сестрой.

– Роуз?

Большинство парней, которых Роуз приводила домой, выглядели как изгои, толпящиеся на курительной площадке в школе, да и вели себя столь же отчужденно. А этот выглядел слишком крепким и вежливым, чтобы быть одним из них. Я посмотрела в его карие глаза, на длинные каштановые волосы и мощные плечи. Спортивные брюки обтягивали его настолько, что давали четкое представление об анатомии – моя мать перекрестилась бы и пробормотала что-нибудь об извращенном поведении современных молодых людей. Потом я вспомнила, как мама спорила с отцом из-за одного из парней Роуз.

– Так ты Фрэнки?

– Нет, я Дерек. – Он потянулся через ограду и пожал мою руку. Даже не знаю, чьи пальцы показались мне более странными – фальшивые, напоминающие макароны пальцы Коры, или отсутствующие пальцы Дерека. За его спиной оживились птицы, начали подбираться к нему сзади. – Успокойтесь, леди! – закричал он и замахал руками, чтобы их отпугнуть.

Когда он снова повернулся ко мне, я спросила, не жалеет ли он индеек из-за того, что с ними произойдет через несколько недель. Дерек улыбнулся. В уголках его рта виднелись заостренные зубы, более желтые, чем остальные, что придавало ему сходство с волком.

– Не-е-е. Если бы ты проводила столько времени с этими тупыми птицами, сколько я, ты бы радовалась, что они исчезнут. И потом, это всего лишь подработка, за которую я получаю несколько лишних долларов в месяц. А в остальное время я тружусь в городе, в гараже у своего отца. Кстати, хотел спросить про твою сестру. Раньше она была очень забавной. А сейчас?

– Ну, некоторые так думают.

– Ну да, ты ее сестра, поэтому тебе так не кажется. Передай ей от меня привет, ладно?

Тут я вспомнила, как целовались Роуз и Кора, и не-ожиданно для себя сказала:

– Может быть, тебе лучше самому ей позвонить? Уверена, она будет рада.

Дерек снова улыбнулся, блеснув волчьими зубами.

– Возможно, я так и сделаю. Рад, что мы встретились, Сильви. Ты запомнишь правило?

– Правило?

Он вытянул руку и пошевелил оставшимися паль-цами.

– Пальцы на ограде.

Я взяла сумку отца и зашагала дальше по тропе, ведущей к парковке у нашего дома. На ходу я посмотрела на старый фундамент, который был похож на дно бассейна со спущенной водой, и упавшее дерево, узловатые корни которого торчали наружу, а изогнутые ветки лежали в луже, образовавшейся на дне, неподалеку от ржавых стальных прутьев в одном из углов. Я подумала о том, как много времени мы с Роуз когда-то там проводили, рисуя детали воображаемого дома. Когда шел дождь и смывал наши рисунки, мне становилось грустно. И тогда сестра меня подбадривала, рассказывая, как интересно будет нарисовать все снова.

Я отбросила воспоминания об уже чужих мне девочках и перешла на другую сторону улицы. Именно в этот момент я заметила одну из закрытых фольгой тарелок на ступеньках нашего крыльца. Неподалеку стоял многоместный автомобиль, к которому шла женщина в старомодном бежевом платье.

– Подождите! – позвала я, сообразив, что это именно она оставляет еду.

Она повернулась в мою сторону, одарила мрачной улыбкой – застывшее лицо на тотемном столбе, – ускорила шаг, распахнула дверцу, села и закрыла дверь, прищемив подол платья. Автомобиль тут же уехал, я прищурилась, пытаясь запомнить номер, но не сумела разглядеть ни одной цифры.

После того как машина свернула за угол и скрылась из вида, мне ничего не оставалось, как отправиться в дом. Даже при дневном свете было видно, что за пыльным стеклом подвального окна горит электрическая лампочка. Если учесть, какое похмелье было у Роуз сегодня утром, я ожидала найти сестру в постели, но ее пикап исчез. С горящим в подвале светом мне совсем не хотелось находиться в доме одной, но я поспешила внутрь, подхватив с крыльца тарелку.

На этот раз нам принесли печенье с начинкой. Я ос-тавила тарелку на кухонной стойке – пусть с ним разбирается сестра, – а сама вернулась в гостиную и прижалась здоровым ухом к ковру, как уже делала несколько месяцев назад. Не услышав никакого грохота и стука, я села на диван и включила телевизор. Когда начались дневные новости, я послушала бойкую ведущую, повторившую ту же информацию о пожилом человеке, готовом дать показания. Пока она говорила, на экране сменялись фотографии Альберта Линча и моих родителей, наконец появился снимок, который особенно любили показывать в новостных программах и печатать в газетах: моя мать на лужайке с Пенни на руках, словно кукла была ее ребенком.

Когда все закончилось, я легла на диван и позволила себе подумать о той ночи в церкви. Вспомнила, как мои глаза приспособились к темноте и я сумела различить три силуэта возле алтаря. Когда я позвала, никто не пошевелился. Пока я стояла и ждала в холодной тени, передо мной вдруг возникла одна деталь, которая запала в мое сознание после нескольких посещений церкви. Алтарь окружали раскрашенные статуи: мужчина в длинном одеянии, с грустными глазами и бородой, с его пальцев свисали четки; и монахиня в необычной одежде, сжимающая в руках Библию. Но там было всего две статуи. Тогда я присмотрелась внимательнее и поняла, что третья фигура движется.

– Эй, – снова позвала я.

Мне самой показалось, что мой возглас прозвучал вопросительно: Эй?

Из темноты послышались тяжелые шаги – кто-то двигался в моем направлении, а потом что-то взорвалось у меня в ухе. Я пришла в себя уже в больнице. Сколько раз я вспоминала эти детали сама, а также вместе с Раммелем и Луизой? На каждой нашей встрече Луиза подчеркивала, какими важными являются мои слова: «У нас есть следы Линча и отпечатки его пальцев, оставленные в церкви. Нам известно, что он угрожал твоим родителям. Но присяжные должны услышать, Сильви, что ты видела своими глазами, когда вошла в церковь. Тогда дело будет завершено, и мы его посадим. А твои отец и мать смогут почить в мире. Разве ты этого не хочешь?»

«Да», – отвечала я ей всякий раз, когда она задавала свой вопрос.

Да, – подумала я, закрывая глаза.

Когда я снова их открыла, солнечный свет за окнами исчез. По телевизору шли вечерние новости. Пока Питер Дженнингс что-то говорил, я посмотрела на тикающие часы: почти семь. Поняла, что меня разбудил шум, доносившийся от входной двери. «Опять мальчишки», – с тревогой подумала я. Но, прежде чем я успела встать и открыть замок, дверь распахнулась и вошла Роуз. Она была в блузке, которой я никогда не видела, гораздо более симпатичной, чем те, что она обычно носила, с небольшим бантом на воротнике, словно она преподносила себя в качестве подарка. В мерцающем синем свете я увидела, что сестра что-то держит в руках. Почта, догадалась я, когда она оставила ее на ступеньках, чтобы забрать позднее. После этого она повернулась, подошла к стене и подняла руки, словно собиралась молиться.

– Ой! – Тут она заметила меня и обернулась. – Какого дьявола ты здесь делаешь, сидя в темноте?

– Я заснула перед телевизором. Устала после школы.

– Ты ужасно меня напугала. Попробовала бы ты работать, когда устала.

Я не стала говорить про работу и про молитву.

– Дерек передает тебе привет.

– Какой еще Дерек?

– Я не знаю фамилии. Он работает на ферме Уатта и в гараже где-то в городе. – Я подняла руку и пошевелила большим и указательными пальцами, как это делал он. – У него не хватает пальцев. И зубы как у оборотня.

– С каштановыми волосами?

– А ты знаешь Дерека, блондина без пальцев и с зубами оборотня?

– Вот что я тебе скажу, Сильви! Иногда у тебя бывают остроумные шутки. Но не сейчас. Никто не называет этого придурка настоящим именем, вот почему я и удивилась.

– А как его называют?

– Семерка.

– Семерка?

– Именно столько у него осталось пальцев.

Роуз нашла пульт управления телевизором, плюхнулась в кресло с подголовником и принялась переключать каналы, а я наблюдала, как она сбросила туфли и принялась растирать ноги.

– Ты была в подвале? – спросила я, когда сумела набраться храбрости.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Там говорит свет. Со вчерашнего вечера.

– Наверное, что-то не так с проводкой. Даже не начинай думать свои потусторонние мысли. Кстати, звонил тот детектив. И Луиза. У них появились новости. Они хотят, чтобы утром мы пришли в участок. Так что тебе придется пропустить несколько уроков.

Я ждала, не скажет ли Роуз что-нибудь о новостях, но она промолчала. Я не стала ничего ей говорить о том, что прочитала в газете и услышала по телевизору, просто некоторое время смотрела вместе с ней обрывки разных передач.

– В каком штате номера автомобилей рисуют на синем фоне золотыми буквами?

– Ты не знаешь, Сильви? Мы их часто видим. Они из соседнего штата. Делавэр. А что?

– Просто так. Ты что-то говорила про работу?

Она растирала ноги, и я предположила, что моя сестра нашла работу официантки.

– Постарайся не слишком удивляться. Однако ты смотришь на настоящего исследователя, работающего на «Дайал» в Балтиморе. Сегодня у меня был первый рабочий день. Я провела три телефонных опроса.

– Опроса? На какую тему?

– Кафе быстрого питания. Дезодоранты. Сигареты. Они говорят, что мнения как задницы – у каждого свое. Но я скажу, что мнения как зубы – у всех их сотни, и они просто обожают делиться ими со всеми подряд.

– Тридцать два, – сказала я.

– Чего тридцать два?

– У людей тридцать два зуба. Не считая молочных, которые у нас выпадают. Мы их прятали под подушки для Зубной феи, когда были маленькими. Так что, согласно твоей теории, у каждого взрослого человека тридцать два мнения. А не сотни.

Сестра некоторое время смотрела на меня, продолжая массировать ногу.

– Проклятье, откуда ты знаешь всю эту чушь?

– Наш отец когда-то был дантистом. Неужели ты никогда с ним не разговаривала?

Она опустила ногу, откинулась на спинку кресла и ничего не ответила.

– Тебе понравилась новая работа? – спросила я, сменив тему.

– Это работа, Сильви. Никто не любит работу. Но я в хороших отношениях со своим начальником. Фрэнк даже отдал мне визитную карточку «Дайал», чтобы я могла продолжать опросы дома и работать отсюда. Такая привилегия достается немногим. Ну, я подумала: если ты мне поможешь, то я могла бы взять тебя в долю. Пятьдесят центов за каждый опрос. Что скажешь?

Так уж получилось, что у меня были деньги, спрятанные в моей комнате, которые я выиграла после того первого конкурса эссе, а потом и других. Но все изменилось, когда Абигейл стала жить с нами. И, хотя мне хотелось восстановить запасы, я знала, что не следует принимать первоначальное предложение Роуз. Мы торговались, останавливаясь всякий раз, когда Роуз находила что-нибудь интересное по телевизору. Дожидаясь перерыва на рекламу, я размышляла о том, что Бошофф сказал о своей больной жене и как он любит читать поваренные книги, когда его мучает бессонница. «Может быть, – подумала я, – если у меня будет достаточно наличных, я смогу купить ему новую книгу».

– Доллар за опрос, – сказала я, когда началась реклама. – Последнее предложение.

– Договорились.

У меня возникло множество вопросов: как Фрэнк сможет узнать, что мы не придумываем ответы? В какое время можно звонить людям домой? Но Роуз сказала, что все объяснит утром. Она больше не хочет говорить о «Дайал». Я знала, что сейчас лучше к ней не приставать, и снова растянулась на диване, решив, что могу еще немного полежать. Моя сестра переключала каналы до тех пор, пока не остановилась на документальном фильме ГСТ, который, как я знала, ее не интересовал. Она так поступала, когда хотела, чтобы наш дом стал таким же, как при живых родителях, потому что они чаще всего смотрели именно этот канал.

Сейчас показывали фильм о знаменитых речах. Когда Уинстон Черчилль обратился к слушателям, я подумала, что у меня получится лучше, чем у Роуз, когда нужно будет проводить опросы. У меня не такой назойливый голос, как у нее. Как и мама, я умела успокаивать людей. Когда я подняла голову, оказалось, что Роуз задремала. Ее глаза оставались слегка приоткрытыми, когда она спала. Я продолжала смотреть на белки ее глаз, когда что-то заставило ее проснуться.

– Почему ты на меня глазеешь?

– Я не глазела.

– Нет, глазела. Как в тот момент, когда я вернулась домой. А теперь кончай это дело.

Мне следовало прежде подумать, но вопрос соскочил с моих губ почти против воли:

– Что мне должно в тебе нравиться?

Теперь Роуз окончательно открыла глаза и привстала. Я могла бы с тем же успехом включить весь свет или хлопнуть в ладоши возле ее уха.

– Что?

– Что мне должно в тебе нравиться? – повторила я, начиная нервничать.

– Что за дурацкий вопрос, Сильви?

Речь Черчилля должна была бы вдохновить меня на красноречивый ответ, но я была совершенно озадачена. Роуз выключила телевизор, и комната погрузилась в темноту. Наступила тишина, которую нарушало лишь тиканье часов. Наверное, ей надоело ждать ответа, потому что сестра сказала, что слишком устала, чтобы сейчас отправляться в постель, поэтому немного отдохнет на диване. Я собрала свои вещи и пошла к лестнице, по пути бросив взгляд на конверты – а вдруг в стопке лежит письмо Хоуи? Поставив ногу на нижнюю ступеньку, я услышала за спиной голос Роуз. Ее голос прозвучал мягко и стал похож на голос нашей матери.

– Я твоя сестра, разве это недостаточная причина, чтобы меня любить?

Я не совсем понимала, что ответить, поэтому просто сказала, что она права. Затем поднялась в свою комнату и села на кровать. И составила новый список «Мелочей». Он выглядел следующим образом: