Ушедшая

В толстых старых романах, которые мама заставляла меня читать, у персонажей постоянно бывали сны-предчувствия. Джейн Эйр снились дети, иногда они плакали, а порой затихали у нее на руках. Пип страдал от лихорадочных кошмаров, в которых он превращался в кирпич, замурованный в стену, не способный пошевелиться.

В ту ночь, когда я выбросила Пенни в колодец, а потом скользнула под одеяло, оставив груду лошадиных ног на письменном столе, меня должны были преследовать бурные кошмары. Мое подсознание могло выдать самые разные образы: Пенни, выбирающаяся из своей водяной могилы, моя мать, которая пробуждается и видит ее мокрое тело рядом с собой в постели. И еще того хуже, мне могло присниться, что это я сама оказалась в ловушке под землей и зову на помощь. Но я спала спокойно, как в те дни, когда кукла еще не попала в наш дом. Меня разбудили сердитые голоса реальной жизни, пробившиеся в мое безмятежное подсознание.

– Я делала все, о чем вы просили! Все!

– Я тебе не верю! Извини, но не верю! Ты исчерпала кредит нашего доверия! Все кончено! Ничего не осталось!

– Пожалуйста. Успокойтесь обе! А теперь расскажи нам, что ты с ней сделала.

– С ней? Ты имеешь в виду куклу? Я уже говорила, ничего!

– А почему бы тебе не сказать для разнообразия правду? Говори немедленно!

– Вы хотите знать правду? Ладно, вот факты: со мной все в порядке, но с вами обоими что-то не так! Кто еще мог бы…

– Не начинай снова! Я тебя предупреждал! Не уводи разговор в сторону!

– Меня уже от этого тошнит! Все сводится к тому, как мы здесь живем! Ненормально!

Я открыла глаза. В окно лился солнечный свет. Я быстро встала, поспешно оделась и спустилась вниз. Когда я вошла в гостиную, мама сидела в своем кресле-качалке, одетая в халат и тапочки, отец расхаживал взад и вперед возле антикварного шкафа.

– А вот и Сильви, – сказала Роуз. – Спросите у нее. Пусть она вам скажет.

– Что я должна сказать? – спросила я.

– Скажи, что я не трогала их долбаную жуткую старую тряпичную куклу!

– Роуз! – воскликнула мама.

– Следи за языком, юная леди! – рявкнул отец. – В этом доме так не говорят!

– Это правда, – сказала я, когда у меня появилась возможность вставить слово. – Роуз не трогала куклу.

Мои слова заставили всех смолкнуть. А я почему-то вспомнила о своих лошадках. Когда я в первый раз приклеивала им ноги, я взяла с полки целую для сравнения. И запомнила, как трудно их сломать. Молоток, пила или очень сильный удар о стол – иначе ничего не получится.

– Солнышко, – более спокойным голосом сказал оте-ц, – это очень благородно с твоей стороны защищать сестру, но я не хочу, чтобы ты лгала. Кукла является нашим имуществом и важной частью работы, которую делали мы с мамой.

– Я вовсе не защищаю ее. – Мой голос оставался спокойным, хотя все у меня внутри кипело. Я сделала большой вдох и продолжала: – Роуз не бросала куклу в колодец. Это сделала я.

Мои родители ошеломленно посмотрели на меня, и в этом не было ничего удивительного. Однако на Роуз мое признание тоже произвело сильное впечатление – возможно, она не ожидала, что я на такое способна, или подумала, что своими вчерашними словами меня спровоцировала.

– Сильви, – первой заговорила мама. – Зачем ты так поступила?

Но прежде чем я успела ответить, руку поднял отец.

– Остановитесь. Я все равно не верю, что Роуз не имеет к этому отношения. Я тебя знаю, Сильви, и ты бы никогда так не поступила. Во всяком случае, сама.

– Значит, она признается, а ты все равно утверждаешь, что я лгу? – сказала моя сестра. – С тобой что-то не так, папа. Ты видишь мир таким, каким хочешь его видеть. Даже если все указывает на то, что ты ошибаешься.

Я подумала, что такая манера разговора приведет только к крику, но вместо этого отец перенес внимание на меня. Он подошел ко мне и снял очки.

– Посмотри мне в глаза и скажи, что твоя сестра не имеет к этому никакого отношения.

И снова у меня внутри все закипело. Я стояла, чувствуя, что попала в ловушку. Сколько я себя помнила, у меня было одно желание: быть хорошей дочерью, жить в соответствии с надеждами родителей, выигрывать призы, получать самые лучшие отметки и всегда говорить правду. Но сейчас я хотела еще и защитить Роуз.

– Правду, – спокойно сказал отец.

– Правду, – сказала мама с кресла.

– Хорошо, – сказала я. Всего одно слово – правда — и им удалось произвести на меня магическое воздействие. – Тогда позвольте мне вернуться назад и объяснить, почему мы это сделали.

– Мы! – пронзительно закричала Роуз.

– Я знал, – сказал отец. – Знал!

– Не мы, а я. Это сделала я, – сказала я. Но потом я повернулась к сестре. – Роуз, я лишь хочу объяснить, почему мы решили, что кукла должна уйти. И тогда они поймут правду.

– Сильви, не надо, – сказала сестра, и в ее голосе появилась паника. – Не сейчас. Ты не понимаешь.

– Тебе нужно сделать только одно, – продолжал оте-ц, – рассказать, что произошло.

Его лицо все еще было рядом с моим, я видела мешки у него под глазами и вспомнила, как развивались события в тот поздний вечер, когда он выпил бокал виски со льдом и направился на последнюю встречу с Сэмом Хикином. Роуз прыгнула на диван, скрестила руки на груди и с отчаянием пнула ногами ковер на полу.

– Продолжай, Сильви, – сказал отец.

Вздохнув, я заговорила. Сначала я призналась в том, что произошло в туалете на стоянке грузовиков: как мы позволили официантке коснуться куклы, как тревожились о маме в кабинке и позднее в машине, когда ей стало плохо. Я рассказала, что после возвращения домой с Пенни все изменилось, начиная со сломанных лошадей в моей комнате и кончая напряженностью, которая с тех пор у нас воцарилось. Потом как однажды ночью я спустилась в гостиную, а потом сбегала на кухню и, вернувшись, обнаружила, что Пенни исчезла с кресла-качалки. Что я рассказала Роуз о своем открытии и как мама подтвердила, что происходило нечто похожее, когда я откинула одеяло и увидела прошлой ночью Пенни в ее постели.

Когда мой рассказ приближался концу, я заговорила быстрее и поведала им, как вошла в свою комнату и увидела разбросанные по всему полу ноги моих лошадок. И тогда мы с Роуз заговорили о том, что необходимо избавиться от куклы из-за могущества, которым она обладает, или силы, которую мы сами ей даем. Но уже в тот момент, когда мы обсуждали эту идею, я ясно дала понять, что именно я должна это сделать.

– Чтобы дела у нас не пошли совсем плохо, – сказала я им, глядя в усталое лицо отца, а потом на маму, сидящую в своем кресле, – я решила, что должна нас защитить. Я сожалею. Может быть, я поступила неправильно. Но все произошло именно так. Я знала, что кукла – часть вашей работы, но мне стало страшно. Не только за себя. За всех нас.

Довольно долго все молчали. Сестра перестала пинать ковер, и тишину нарушало только тиканье часов.

– Роуз, поднимайся наверх и собирай вещи, – наконец сказал отец.

– Собирать вещи? – сказала я. – Но за что?

Роуз встала.

– Я же говорила тебе, Сильви, – сказала она, направляясь к лестнице. – Тебе следовало помалкивать. Ты считаешь себя самой умной в нашей семье, но ты самая глупая.

– Хватит, – сказал ей отец. Он больше не кричал, теперь все говорили тихо. – Отправляйся в свою комнату. Мы уедем через полчаса.

– Уедем? – переспросила я, когда сестра вышла из гостиной и стала подниматься по лестнице. – Куда? Я сказала, что это сделала я.

– Из того, что я слышал, я понял, – сказал отец, – именно Роуз подбила тебя спуститься вниз и смотреть телевизор. Я прав?

Я молчала, потому что теперь сказанное использовалось против нас обеих.

– И Роуз сказала тебе, что нужно избавиться от Пенни. Тут я тоже прав?

И я вновь не ответила.

– Очевидно, вовсе не Пенни оказывает на нашу жизнь дурное влияние. Твоя сестра все контролирует. И вкладывает идеи тебе в голову. Я устал от этого.

Мама не поднимала глаз от пола.

– Но, Сильвестр, разве мы не можем попытаться еще один раз? Ей остался один год в школе.

– Мы уже об этом говорили. Мы сделали достаточно попыток. Роуз пора вправить мозги.

Я открыла рот, чтобы убедить их никуда не увозить Роуз, но знала, что ничего не добьюсь. Поэтому я повернулась и побежала наверх в комнату сестры. Когда я туда вошла, светло-коричневый чемодан, которым мы пользовались вместе, лежал на полу, а сверху валялась груда ее одежды и черные теннисные туфли. Я подумала, что она начнет на меня кричать, но Роуз молчала. Она брала разные вещи и бросала их в чемодан: стопку пластинок «тяжелого металла», несколько оплывших свечек, блок сигарет, спрятанный в шкафу, и даже старый глобус. Я молча смотрела на нее, пока она не засунула руку под кровать и не вытащила забытую лошадку. Снежно-белую, с мерцающими голубыми глазами и гривой, сделанной из миниатюрных белых перьев, похожих на индейский головной убор. Она последовала моему примеру и попыталась отломать ногу. У нее ничего не получилось, и тогда она дернула две ноги в разных направлениях, как грудную куриную кость, – с тем же успехом.

– Вот, Сильви. – Она протянула лошадку мне. – Пусть последняя уцелевшая лошадка останется у тебя. Напиши мне, как долго она будет такой после того, как я уеду.

– Куда ты уезжаешь?

– В тюрьму. Или нечто очень похожее на тюрьму.

– Я серьезно, Роуз.

– В какую-то школу. Кажется, она называется школа Святой Иулии. Спроси у мамы и папы.

– Давай поговорим с ними еще раз. Убедим не делать этого…

– Слишком поздно, Сильви. В особенности если учесть, что с самого начала их старалась переубедить ты. К тому же это не так неожиданно, как кажется. Папа давно задумал меня туда отправить. Он нашел для меня место и только ждал, когда я совершу ошибку. Но оказалось, что мне и не нужно. Ты все сделала за меня. Наверное, мне следует тебя поблагодарить, ведь в любом другом месте мне будет лучше, чем здесь.

Внизу пронзительно зазвонил телефон. Должно быть, кто-то быстро взял трубку, потому что после второго звонка все стихло.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказала я сестре.

Роуз попыталась закрыть чемодан, но в нем было слишком много вещей. Она вытащила глобус и часть одежды и отбросила в сторону. После этого я помогла ей, присев на чемодан сверху.

– Нет, хочешь, Сильви, – сказала она, когда оба замка защелкнулись один за другим. – Ты просто еще не знаешь. Без меня жизнь здесь станет заметно спокойнее.

– Но когда я тебя снова увижу?

– Это вопрос к маме и папе. Могу спорить, они скажут, что нужно подождать до тех пор, пока я не исправлюсь. Ведь они все время говорят обо мне глупости. В любом случае позволь дать тебе совет: ты помнишь про их любимое правило – мы можем им рассказывать обо всем?

Я кивнула.

– Не верь в него.

Она застегнула последний ремень, показывая, что разговор закончен, встала и пошла к двери. Должно быть, она хотела остаться на несколько минут одна, но я задержалась еще немного, глядя на маленькую спальню, в которой уже не чувствовалось присутствия Роуз.

– Знаешь, что я тебе скажу, малявка? Я всегда знала, что ты умная. Но ты еще и очень смелая. Бросить куклу в колодец!

Сейчас, сидя на набитом чемодане, я не чувствовала себя смелой. Пожалуй, глупой. Но какой смысл говорить об этом сестре? Когда я встала и прошла мимо Роуз в коридор, мне хотелось ее обнять. Но мы с ней уже давно не обнимались, и я не знала, как она на это отреагирует.

– Мне жаль, что я все испортила, – вместо этого сказала я.

Роуз отвернулась и посмотрела на чемодан, которым мы пользовались вместе во время путешествий с родителями.

– Не беспокойся, малявка. Ты не во всем виновата. А теперь оставь меня одну, чтобы я могла здесь закончить.

Я не хотела, но молча повернулась и ушла в свою комнату. Оказавшись там, я присела на край кровати, рассеянно поглаживая мягкие перья последней уцелевшей лошадки. И все это время думала о Пенни в колодце. Несмотря на желание мыслить рационально, я все еще опасалась, что кукла оказывает на нас влияние, хотя лежит в холодной темной воде.

Бум-бум-бум — я слышала, как сестра тащит чемодан вниз по лестнице. Я должна была предпринять еще одну попытку, чтобы не дать ей уехать. Но, когда я подошла к окну и увидела возле дома автомобиль с открытым багажником, я поняла, что обратной дороги нет. Отец и мама стояли у дороги и изучали содержимое почтового ящика, который какая-то машина сбила с шеста. Мусорные баки были тоже перевернуты, но родители не обращали на них внимания. Я смотрела, как отец поднимает почтовый ящик, осматривает покоробленные стенки и помятый красный флажок, который продолжал вращаться. Отец попытался повесить ящик на место, но он покачался и снова упал. Отец раздраженно пнул его ногой.

Затем открылась входная дверь, из дома вышла Роуз, стащила чемодан с крыльца и понесла его к машине. Несмотря на больную спину, отец подошел к ней, взял чемодан и засунул в багажник. Когда он собрался сесть за руль, мама достала из кармана кофточки конверт и протянула Роуз. Сестра стала отказываться, но мама настояла на своем и засунула его в карман Роуз. А потом сделала то, что побоялась сделать я, – обняла Роуз и прижала ее к себе. Но сестра не ответила, продолжая стоять, словно застывший обезглавленный шест от почтового ящика.

Дальше все произошло быстро: Роуз села в машину и пристегнула ремень. Отец последовал ее примеру и дал задний ход. Когда машина выкатила на подъездную дорожку, я помахала рукой сестре, мне очень хотелось, чтобы она подняла голову, посмотрела на меня и помахала в ответ. Но этого так и не произошло, хотя я продолжала махать даже после того, как «Датсун» выехал на улицу и умчался прочь.

Я еще долго стояла и смотрела на пустую подъездную дорожку, а мама задержалась на лужайке, глядя им вслед, словно надеялась, что они вернутся. Я видела маму плачущей только в тех редких случаях, когда она вспоминала о смерти своего отца. Но сейчас она вытирала слезы. Я больше не могла этого вынести, вернулась к своему письменному столу и начала сортировать отломанные лошадиные ноги. Наконец мне удалось разложить их в ряд, приготовив к необычной хирургической операции, к которой я уже начала привыкать.

Мне потребовалось несколько часов, чтобы все приклеить. И все это время в голове у меня роились вопросы о Роуз и о том, когда она вернется. Расставив лошадок по местам на полке, я вдруг сообразила, что тишину в доме нарушают только тиканье часов и звонки телефона. Я вышла из комнаты, заперла за собой дверь и прислушалась, пытаясь понять, где находится мама. Так ничего и не услышав, я спустилась на первый этаж. Распахнув входную дверь, я увидела, что мама сидит на крыльце в том же халате и тапочках, у нее на коленях лежит толстая стопка белой бумаги, а в глазах стоят слезы.

Я вышла из дома и села рядом. В туманном воздухе у нас над головами чирикали птицы, на березах резвились белки. Я посмотрела в усталое мамино лицо. Казалось, бегущие по ее щекам слезы способны смыть синеву вен под ее кожей.

– А где находится школа Святой Иулии? – спросила я после долгой паузы.

Мамины волосы выбились из-под шпилек и торчали в разные стороны, как солома. Она отбросила их в сторону.

– Твой отец назвал мне город. Но мой разум – ну, в последнее время у меня все как в тумане… Я ужасно устала, и мне как-то не по себе. Но это симпатичное место в сельской местности штата Нью-Йорк, где помогают таким людям, как Роуз, девушкам, у которых возникли разные проблемы. Твой отец разузнал о школе и обо всем позаботился. Если бы я чувствовала себя лучше, возможно, мне бы удалось удержать его – у меня ведь получалось последние несколько месяцев.

– Когда она вернется?

– Я не знаю, Сильви. В некотором смысле это зависит от нее самой.

Мама посмотрела на пустую подъездную дорожку, продолжая придерживать рукой толстую пачку бумаги, лежавшую у нее на коленях. Когда я спросила, что там, по ее щекам снова покатились слезы. Я протянула руку и погладила ее по спине, чувствуя выступающие позвонки. Наконец мама вздохнула и рассказала мне, что сегодня утром она проснулась и решила, что должна бороться со своей усталостью. Она встала, чтобы приготовить завтрак. Но она так долго пробыла в спальне, что ей захотелось сначала посмотреть на солнце. Когда она открыла входную дверь, то увидела сломанный почтовый ящик и перевернутые мусорные баки.

– Я вышла на улицу и подобрала часть мусора, а потом подняла почтовый ящик и обнаружила, что внутрь кто-то засунул рукопись. Ее принес репортер, которого твой отец пустил в нашу жизнь.

Из дома донесся телефонный звонок, который показался мне криком о помощи.

– Взять трубку?

Мама покачала головой, отмахнулась и посмотрела на заголовок, украшавший первую страницу. Я прочитала: «Помощь одержимым: необычная профессия Сильвестра и Роуз Мейсон». Сэмюель Хикин.

– Твой отец, – продолжала мама, когда телефон перестал звонить, – рассчитывал, что сумеет убедить этого человека опустить некоторые подробности, которые он ему сообщил, когда они выпивали после того, как официальное интервью закончилось. Но Сэм – мистер Хикин, я хотела сказать – уже закончил книгу и не собирался менять ни единого слова. Книга будет напечатана через несколько месяцев. Точнее, в сентябре. Вчера Хикин собирался отдать рукопись папе, но в последний момент струсил – так мне кажется – и оставил рукопись в нашем почтовом ящике, после того как отец его выгнал. А потом кто-то сломал ящик.

– Откуда ты все знаешь? – спросила я.

На мамином лице промелькнуло странное выражение: ее глаза широко раскрылись, и у меня возникло ощущение, что она сказала больше, чем собиралась. Она открыла рот, чтобы ответить, но тут снова заверещал телефон. И я опять спросила, не следует ли ответить.

– Рано или поздно я возьму трубку. Но он еще перезвонит.

– Он? Кто звонит?

– Ну, я не имела в виду он. Нам многие звонят. Другие репортеры, которые хотят взять у нас интервью. А еще люди, называющие себя организаторами лекций, они предлагают нам выступить в самых разных уголках страны. Я уже не говорю о незнакомцах, которым нужна помощь. Но есть один человек, который отличается особой настойчивостью. Он уже давно добивается нашего внимания. Но хватит об этом, – добавила мама, глядя на меня блестящими глазами. – Гораздо важнее другое, Сильви. Я хочу, чтобы ты обещала мне, что никогда не станешь читать эту книгу, даже после того, как она будет опубликована. Хикин теперь плохо думает о твоем отце. И кто бы ни был виноват – твой отец или я, – я не хочу, чтобы ты прожила свою жизнь, разочаровавшись в отце, который очень тебя любит и готов на все ради тебя.

– Я обещаю, – сказала я с полнейшей искренностью. – Я не стану читать книгу. Ни единого слова.

– Ты моя хорошая девочка. – Она снова убрала волосы от лица и вытерла слезы. – Я знала, что могу на тебя рассчитывать. А теперь, Сильви, мне нужна твоя помощь в другом деле. После того, что произошло с Роуз и книгой, твой отец будет очень расстроен, когда вернется домой. И мне бы хотелось, чтобы одним поводом для огорчений у него было меньше.

Мы долго сидели рядом, тишину нарушало лишь наше дыхание, чириканье птиц и шорох бегающих белок. Маме больше ничего не нужно было говорить; я знала, о чем она просит. И хотя мне ужасно хотелось отказаться, другая часть моего сознания – та, что мечтала порадовать маму, та, что с таким упорством использовала мой ум для решения любых проблем, – уже начала обдумывать, что следует сделать. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти к самому очевидному решению. Я встала, сказала маме, что сейчас вернусь, потом вошла в дом и стала спускаться в подвал.

Когда я потянула за свисающий с потолка шнур, загорелась лампочка, осветив закрепленный на стене топорик, книжную полку, закрывающую нишу, письменный стол отца в центре и пустое пространство, где раньше стояло мамино кресло-качалка, теперь находившееся в гостиной, куда его перенесли для Пенни. Я подошла к письменному столу и вытащила ящик. В нем, как и много лет назад, лежали потускневшие инструменты, связанные резиновой лентой. Я взяла инструмент для удаления зубных камней и щипцы и с их помощью согнула кончик инструмента так, что он стал напоминать рыболовный крючок. Затем нашла мамину корзинку для вязания и взяла клубки ниток.

Когда я снова вышла из дома, мама продолжала сидеть на ступеньках, переворачивая страницы рукописи Сэма Хикина. Она подняла голову, чтобы узнать, что я собираюсь делать. Я отодвинула фанеру и заглянула в темный колодец. Мне почти сразу удалось разглядеть Пенни, плавающую лицом вниз в воде. Я стала опускать свою импровизированную удочку, описывая «крючком» восьмерки. Рука, рукав, прядь рыжих волос – я рассчитывала, что крючок зацепит какую-то часть куклы. Дважды мне сопутствовал успех, но когда я тащила Пенни наверх, ее вес всякий раз оказывался слишком большим и кукла соскальзывала с крючка.

Чтобы нить не разорвалась и не соскочил крючок, я вытащила нить обратно – сложила ее втрое, завязала страховочные узлы и тщательно их проверила. После того как я снова бросила крюк вниз и начала водить им взад и вперед, у меня возникло ощущение, которое бывает у рыбака, поймавшего крупную рыбу. Я стала осторожно поднимать свою добычу. Чем ближе была кукла, тем громче становился шум бегущей с нее воды. Я продолжала наматывать нить между ладонью и локтем, пока мне не удалось другой рукой подхватить Пенни.

Мама отложила рукопись Хикина и присоединилась ко мне у колодца. Она смотрела, как я бросила куклу на землю. Вода стекала с нее, и тоненькие ручейки огибали мамины тапочки и мои теннисные туфли.

– Вот, – сказала я, стряхивая воду с одежды, – то, что ты хотела.

Мама посмотрела на Пенни – несколько мертвых листьев застряли в ее волосах, но в остальном она выглядела так же.

– Благодарю тебя, Сильви. И я тоже сожалею.

– Сожалеешь? – сказала я.

– Твоя сестра была права. Твой отец и я – мы старались не подпускать вас с Роуз к нашей работе. Но прошло время, и я поняла, что у нас ничего не получилось.

Упоминание о Роуз и о том, что она сказала перед отъездом, заставило меня вспомнить о печали и собственной вине.

– Вчера вечером ты сказала, что сначала им не верила, – начала я, чтобы сменить тему.

– Кому не верила?

– Той паре из Огайо. Энвистлам. Когда я пришла к тебе в комнату, ты сказала, что не поверила в то, что они рассказали про куклу. А чему ты веришь теперь?

Мама тяжело вздохнула, глядя, как вода стекает с Пенни; казалось, кукла впитала в себя столько, что ручеек никогда не высохнет.

– Я плохо к ним относилась, – сказала она. – Тут не может быть сомнений. Но по письмам, которые они присылали, у меня сложилось впечатление, что это супружеская пара, горюющая о гибели своей дочери и лелеющая несбыточные надежды. Так я и сказала твоему отцу.

– Но тогда зачем вы туда поехали?

– Сначала им казалось, что кукла странным образом принесла надежду в их жизнь. Но через какое-то время они написали, что ее присутствие оказывает разрушительное воздействие.

– Что именно они имели в виду? – спросила я.

И вновь мама вздохнула. Она никогда не любила говорить о таких вещах, в отличие от отца, и я боялась, что она не ответит. Однако она продолжила рассказ:

– Разбитые тарелки и зеркало. Пожар в магазине под их квартирой. Но еще больше их пугало странное непреходящее ощущение катастрофы, наполнявшее дом. В конце концов твой отец убедил меня, что мы должны их навестить и попытаться помочь. Но с того самого момента, как вы с Роуз уехали в кино, у меня возникло такое же ощущение, как при чтении писем Энвистлов: эта пара подавлена страшным горем. Сначала мое мнение основывалось только на предчувствиях. Но подробности их жизни это подтвердили. Их дочь умерла три года назад, но когда Энвистлы показали нам ее спальню, она была такой же, какой девочка ее оставила, от заколок для волос до лежавшей в корзине для грязного белья одежды. Миссис Энвистл рассказала, что большую часть ночей она провела здесь с куклой на руках, а не в своей спальне, рядом с мужем.

– Значит, они лгали, когда рассказывали о вещах, которые делала Пенни?

– Ну, не совсем так. Скорее делились с нами той правдой, которую придумали для себя. В некотором смысле это не слишком отличается от того, что делают другие. Их правда состояла в истории, которую они сочиняли вместе в течение трех лет, прошедших после их ужасной потери, – они постоянно добавляли новые детали, пользуясь любой возможностью для поддержания своей веры. Ты поймешь, когда станешь старше, Сильви, возможно, не на таких крайних примерах, что наступает время, когда намного проще себя обмануть, чем принять неприятную реальность. Ты меня понимаешь?

Я кивнула.

– А что относительно… – Я замолчала, мне хотелось сказать: оторванных ног моих лошадей, исчезнувшей в ту ночь куклы с кресла и того, что она оказалась в твоей постели. Но вместо этого я спросила: – А как же разбитая посуда и треснувшее зеркало? И пожар?

Мама не могла найти объяснения этим фактам, заметив, что посуда и зеркала часто бьются. Что же до пожара, магазин «Подержанные товары Дракеттов», расположенный на первом этаже, показался маме слишком загроможденным разными вещами, когда она заглянула в витрину.

– Старые вещи, которыми был набит магазинчик, могли легко загореться от любой искры.

Наконец поток воды из куклы стал ослабевать. Мне хотелось задать множество вопросов, но я выбрала только один.

– Когда мы постучали в дверь, у папы на руке была кровоточащая царапина. Что случилось?

– Ну, тут нет никакой тайны. Мистер Энвистл показывал твоему отцу куски разбитого зеркала, которые он держал в пластиковой сумке. Отец порезался.

– Понятно, – сказала я.

– Я знаю, что ты думаешь, Сильви.

– Правда?

– Да. Могу спорить, тебе непонятно, почему, если я не верила в то, что они рассказывали про Пенни, я согласилась с отцом и мы забрали куклу из их дома?

Она не ошиблась, я думала именно об этом.

– Не имело значения, верю я им или нет. Они хотели, чтобы куклу унесли из дома, и это казалось самым разумным решением – естественным, добрым поступком, – чтобы помочь им нормально жить дальше. К тому же папа им поверил. Такое случалось уже не раз. Он видит многие вещи не так, как я. Когда мы молились вместе с ними, он почувствовал, что дверь внутри той квартиры открылась. Вот почему он просил меня никого не подпускать к кукле до тех пор, пока мы не вернемся домой. В особенности он не хотел, чтобы вы с Роуз к ней приближались… – Мама замолчала. – К кукле, как заметила твоя сестра. Наверное, мне следует отказаться от привычки так ее называть.

На этот раз упоминание Роуз привело к тому, что я попыталась представить сестру на пассажирском сиденье и папу за рулем. И тяжелое молчание в машине, которая мчится к границе штата Нью-Йорк и школе, расположенной еще дальше. «Может быть, Роуз права, – подумала я. – Может быть, любое место лучше, чем наш дом, если учесть, какие странные вещи здесь происходят».

Глядя на куклу и размышляя о том, что мама говорила о ее безобидности, я не удержалась и сказала:

– Мне все равно не нравится, что Пенни где-то рядом. Не нравится, когда она сидит в твоем кресле. И совсем не нравится, когда оказывается в твоей постели. К тому же мне не нравится, что ее фотография оказалась в газете. Дети в школе, люди в городе – все знают, что здесь происходит, мама. Они сломали наш почтовый ящик и перевернули мусорные баки, чтобы показать, как они к нам относятся.

Мама ответила не сразу.

– В данный момент мы не в состоянии изменить мнения людей. Но с Пенни мы кое-что сделать можем. И какой бы ни оказалась правда о кукле, мы можем отправить ее в такое место, где ты ее не будешь видеть и откуда она не сумеет причинять зло.

Она встала и подошла к старой кроличьей клетке, где когда-то жил Мистер Глупышка, смешно морщивший нос и поглощавший бесконечные морковки, которыми его кормила моя сестра. Клетка была не такой уж и большой. И не слишком тяжелой. В этом я убедилась, когда мама сняла ее с деревянной подставки и попросила меня ей помочь. Мы вместе взялись за прутья, пронесли ее через лужайку, поднялись на крыльцо, вошли в дом и спустились в подвал. После короткого обсуждения мы выбрали место на книжной полке за нишей. Мы решили поставить клетку туда, потом мама ушла и вскоре вернулась с Пенни на руках. Положив влажное тело куклы внутрь клетки, мама закрыла дверцу, задвинула засов и облегченно вздохнула.

– Скажи мне, Сильви, теперь ты чувствуешь себя лучше?

Вид Пенни, оказавшейся за стальной решеткой, должен был меня успокоить. Но, поглядев на куклу – листья из ее волос исчезли, браслет все еще украшал запястье, ножки-леденцы аккуратно сложены, а на губах все та же улыбка, – я не почувствовала никаких изменений. И все же я знала, что хотела услышать мама, и открыла рот, чтобы дать правильный ответ.

И тут меня, как и маму немногим раньше, прервал резкий телефонный звонок. Звук напугал нас обеих. На этот раз он звонил намного дольше – автоответчик должен был давно включиться. Мама вздохнула.

– Наверное, пленка полностью заполнена сообщениями. Пожалуй, мне стоит поднять трубку, вдруг это папа звонит нам с дороги.

Она подошла к болтающемуся шнуру, чтобы погасить свет, собралась его дернуть, но в последний момент передумала.

– Я вдруг подумала о своем далеком детстве, – сказала она. – Во время долгих ночей на ферме мне иногда было страшно спать в своей комнате. Когда такое случалось, отец оставлял свет включенным. Он говорил, что представить что-то плохое при свете труднее, чем в темноте. Пожалуй, здесь применима та же идея. Давай оставим свет. Как тебе такая мысль?

Наверху продолжал звонить телефон, я подняла голову и посмотрела на балки, и у меня возникло странное тревожное чувство. Но я сказала, что ее предложение кажется мне разумным, она отпустила шнурок и не стала тушить свет в подвале. Мы поднялись по лестнице наверх.

Когда мы пришли на кухню, я плюхнулась на стул и стала листать книгу с образцами обоев, а мама сняла трубку. «Пейслийский узор». «Блумсберри хаус», «Крошечные звездочки». Каждый имел красивое название, и в тот день, когда мама принесла книгу домой, она спросила, какой рисунок больше всего соответствует моему «я». Тогда я не смогла выбрать и теперь, после того как прошло несколько месяцев, все еще не находила ничего подходящего.

– Мне очень жаль, – услышала я мамины слова. – Но я вынуждена просить вас перезвонить после того, когда вернется мой муж. Именно он решает такие вопросы. Благодарю вас.

Она повесила трубку, увидела, что я листаю книгу, и спросила, нашла ли я то, что мне подходит больше всего.

– Пока нет, – ответила я, и в этот момент телефон снова зазвонил.

Звонки заставили нас обеих застонать, мы переглянулись и рассмеялись.

– Теперь я знаю, как чувствует себя секретарь, – со вздохом сказала мама перед тем, как взять трубку.

Последовала долгая пауза, потом уже куда более холодным тоном, чем она говорила по телефону до этого, мама спросила:

– Возле какого телефона-автомата? У «Марс Маркет»? Понятно. Это довольно близко.

«Пурпурный парад». «Звезды и полосы». «Млечный путь». Я продолжала переворачивать страницы в поисках идеального рисунка.

– Ну, наверное, это будет нормально. Однако я не обе-щаю, что смогу вам помочь. Все не так просто. К тому же моего мужа нет дома, а обычно он… – Она помолчала и продолжала: – Если вы свернете налево у стоянки на Холаберд-авеню, то окажетесь на перекрестке. Поверните направо. Ну, не совсем. Не направо. Дело в том, что я сама очень редко там езжу, поэтому не могу дать вам правильные указания. Спросите у кого-нибудь еще. Нашу улицу легко проскочить, поэтому я дойду до угла и там вас встречу. Договорились, мистер Линч.

Это имя заставило меня поднять голову. Я захлопнула книгу и подождала, когда мама попрощается и повесит трубку.

– Мистер Линч? – повторила я, как только мама закончила разговор.

– Да. Я не уверена, что ты помнишь, но мы встречались с ним и его дочерью несколько лет назад в Окале.

Прошло много времени, тем не менее я прекрасно помнила тот вечер.

– Чего он хочет? – спросила я, не в силах скрыть тревогу в голосе.

– Ну, именно его я имела в виду, когда говорила он. Он проявил большую настойчивость. Звонил много дней подряд. А теперь приехал в город. Мистер Линч сказал, что состояние его дочери снова ухудшилось. Ей совсем плохо.

Я все еще видела, как он зовет дочь, присев на корточки возле кустов, и помнила ее странное молчание, в то время как в свете фонаря над парковкой ее рот двигался, словно у марионетки.

– Может быть, тебе следовало ему отказать.

– Сильви, ты рассуждаешь не по-христиански.

Она была права, но я уже не могла остановиться.

– Из того, что он решил приехать в Дандалк, еще не следует, что ты должна все бросить и куда-то идти, чтобы молиться о ней на улице.

К этому моменту мама уже выходила из кухни. Она остановилась в дверном проеме и вздохнула.

– Молитва ничего не стоит человеку, Сильви. Помни об этом. Сейчас я совсем не уверена, что сумею помочь, но потратить немного своего времени и хотя бы попытаться не так уж и трудно. Поэтому я намерена пере-одеться и встретиться с ним.

В середине книги имелось несколько белых образцов, которые я уже пролистывала. Слушая, как скрипят половицы у меня над головой, где в своей спальне собиралась мама, я снова обратилась к ним. Белейшие тучи. Белейшие морские ракушки. Белейший хлопок. Я внимательно изучала каждый рисунок, пока мама не спустилась вниз. Она снова заколола волосы, в ушах подрагивали серебряные крестики; еще один висел на шее. На ней было одно из ее многочисленных серых платьев.

– Ты всегда так одевалась? – не удержавшись, спросила я.

Мама склонила голову набок, продолжая возиться с одной из сережек в виде распятия.

– Нет. Несколько лет назад это предложил твой оте-ц. Он считал, что во время работы мы должны демонстрировать миру соответствующую версию себя.

– Форма, – тихонько пробормотала я.

– Что?

Она спросила с такой интонацией, словно не расслышала меня. Я посмотрела на нее и попыталась объяснить:

– Платья и украшения. Папины коричневые костюмы и желтые рубашки. Они как форма.

– Ну, наверное, Сильви. А мне так проще – не нужно думать, что надевать. Нет нужды тратить время на хождения по магазинам или выбор нужного платья перед шкафом – я никогда не любила этим заниматься. В любом случае я скоро вернусь и мы попытаемся спасти этот день и заняться чем-нибудь приятным.

Когда мама ушла, я снова принялась за изучение образцов обоев, прислушиваясь к ее шагам в коридоре, потом она открыла и закрыла входную дверь. Однако образцы не давали мне отвлечься от мыслей о том, куда она идет. Наконец я не выдержала, отложила книгу и встала.

Я выглянула в окно, увидела на улице маму, и вскоре мне удалось ее догнать. Когда мы подошли к перекрестку, там уже стоял фургон, включивший сигнал экстренной остановки.

Забытые последователи Пастыря — такие слова были написаны на его боку, частично скрытые толстым слоем грязи. Кто-то попытался что-то на нем нарисовать. Я лишь сумела различить контур безголового животного с бесконечно извивающимся хвостом и случайными буквами и цифрами, беспорядочно написанными вокруг: М, А, З, 6, 13.

Когда мы подошли к фургону, Альберт Линч неуверенно помахал нам рукой из-за руля. Что-то в его внешнем облике заставило меня содрогнуться. Однако мама выглядела совершенно спокойной, поэтому я просто последовала за ней. Его гладкая кожа ребенка – деталь, которую я помнила с нашей первой встречи на парковке, – не изменилась. Но теперь он носил большие очки, а на верхней губе появились клочковатые усы. В тот вечер, во Флориде, Линч был в бейсбольной кепке. Без нее стал виден его лысый череп, который блестел, словно его отполировали.

Вместо того чтобы открыть дверцу кабины, Линч скрылся за сиденьями, распахнул заднюю дверь фургона, и я увидела, что там нет сидений, на полу лежит тонкий матрас, а на нем – Абигейл, неподвижная, как Пенни.

Девочка медленно повернула голову, чтобы посмотреть на нас, заморгала, и на ее лице появилось ошеломленное выражение. Однако ее неподвижность длилась всего несколько мгновений. Как только Абигейл увидела мою маму, она отбросила в сторону одеяло, которое закрывало ее ноги, села, подвинулась к краю фургона, выскочила из него и пошла к нам, слегка прихрамывая.

– Привет, давно не виделись, – сказала мама, когда девочка взяла ее за руку.

Из фургона послышалось шуршание. Мы с мамой повернулись, чтобы посмотреть, что происходит, но звук заставил Абигейл скользнуть за спину моей матери. Девочка не обращала на меня внимания, и я воспользовалась моментом, чтобы ее разглядеть. Я решила, что ей около пятнадцати лет. Может быть, шестнадцать. Между мной и Роуз. Она перестала быть ребенком, которого я видела в тот вечер в Окале; Абигейл выросла, и под бесформенной футболкой у нее появилась грудь. Светлые волосы, свалявшиеся, как и прежде, доходили до пояса. Ноги были босыми, на пальцах левой я заметила синяки.

– Мистер Линч? – позвала мама.

Я подошла поближе, чтобы заглянуть внутрь. В фургоне валялись спальные мешки, подушки и книги. Дальнюю стенку закрывал кусок тряпки с нарисованным крестом и садящимся за ним солнцем. Перед рисунком стояла перевернутая набок картонная коробка с оплывшими свечами и другими книгами. «Импровизированный письменный стол, – подумала я, – или алтарь».

Повозившись в задней части фургона еще немного, Альберт подошел к краю с ворохом одежды в руках, посмотрел на одеяла, которые отбросила Абигейл, повернулся к нам и спросил:

– А она…

– Что она? – осведомилась мама.

– Она вышла сама? Просто встала и вышла?

– Да, – кивнула мама, Абигейл продолжала держаться за ее спиной, перебирая разбитыми ногами по тротуару, так что на нее было больно смотреть.

Должно быть, Линч множество раз вылезал из фургона, однако, положив ворох одежды на пол, он неловко шагнул вниз, потерял равновесие и едва не упал. Наконец он подошел к нам, и я ощутила застарелый запах одеколона или освежителя воздуха, последовавший из фургона за Линчем.

– Благодарю вас, – сказал он моей матери запомнившимся мне удивленным голосом. – Благодарю, благодарю.

– Вам не нужно меня благодарить, я еще ничего не сделала.

– Вы согласились со мной встретиться без предварительной договоренности. Вы не понимаете – я уже неделю не мог уговорить дочь встать и выйти из фургона.

Абигейл перестала елозить ногой по асфальту и выглянула из-за спины моей матери. Когда отец увидел, что ее широко раскрытые голубые глаза на него смотрят, он неуверенно махнул рукой, но девочка вздрогнула и снова спряталась за спиной мамы, так сильно уткнувшись лицом ей в спину, что обеим, наверное, было больно.

Альберт в ответ тяжело вздохнул.

– Вероятно, сейчас мне лучше всего уехать и оставить дочь у вас. Как скоро я должен за ней вернуться?

– Вы хотите оставить ее с нами? – спросила мама.

– Верьте мне. Если я буду рядом, это только всех отвлечет, пока вы будете с ней работать.

– Сожалею, мистер Линч. Но вы ошиблись. Я не работаю с людьми. Я не мастер по ремонту и не детский психолог в больнице, куда вы могли бы…

– Это хорошо. Потому что я уже обращался к психологам. Ничего не вышло.

Когда Линч увидел недовольное выражение лица моей матери, он замолчал и посмотрел на свои тяжелые черные ботинки – такие носили отец Коффи и мой отец.

– Простите меня, мадам, – заговорил он, подняв глаза. – Я неудачно выразился, описывая то, что вы делаете. Мне и в голову не приходило вас оскорбить. Я люблю дочь. Ни один отец не потратил столько сил, ухаживая за своим ребенком. Я хочу защитить ее. И хотя мне больно говорить об этом, я должен сказать: с Абигейл что-то не так, у нее внутри есть нечто. Она нуждается в помощи. В вашей помощи.

– Я…

– Миссис Мейсон, – перебил ее Линч. – Однажды вы уже помогли моей дочери обрести мир. Я много раз думал о том, чтобы снова обратиться к вам, но я был глуп, рассчитывая найти другое, радикальное решение, и потратил слишком много времени. Обращался к психиатрам. К целителям и проповедникам. И к людям, объявившим себя современными пророками. Один мошенник за другим устраивали шоу, но все сводилось к одному – вымогательству денег.

– Я сожалею, – смягчившись, сказала моя мама.

– Я тоже. На днях состоялась встреча, которой я довольно долго ждал. Так эти люди себя ведут. Они заставляют вас ждать, чтобы создать впечатление своей востребованности и того, что они смогут помочь. В данном случае речь о трех пожилых женщинах, называющих себя Сестрами. Я отвез Абигейл в их дом, он находится в конце извилистой дороги в горах, в Ренгли, штат Мэн. И никого вокруг на мили, кроме меня и моей дочери, возможно, лоси в лесу и едва живые старухи, сгорбленные и морщинистые, как в детских сказках. Эти святые женщины запросили деньги вперед. Я вытаскивал одну двадцатку за другой и раскладывал банкноты перед ними. У них хватило наглости выказать неудовольствие, когда я сказал, что им нужно подойти к фургону, чтобы посмотреть на Абигейл, потому что она отказывается выходить.

– Но они пошли?

Линч кивнул, поглядывая за спину моей матери на дочь. Девочка все еще прятала лицо и возила босой ногой по асфальту.

– И что сделали те женщины? – спросила моя мама.

– Ничего. После небольшого спектакля, к которым я уже успел привыкнуть – ритуальных песнопений, размахиваний руками, разбрасывания каких-то растений и натирания маслом моей дочери, – ровным счетом ничего не изменилось. Я стоял внутри фургона и смотрел на горы. Я мог бы заплакать, если бы у меня остались слезы. Между тем Сестры собрали свое хозяйство и направились обратно к дому, сообщив, что иногда их работа начинает приносить плоды через несколько месяцев. Я уже слышал подобные заявления, поэтому лишь улыбнулся, глядя им вслед. Я стоял, собираясь с силами, чтобы сесть в фургон и уехать прочь, когда дверь дома открылась и я увидел, как одна из Сестер возвращается. Я бы сказал, самая молодая из них, но не знаю наверняка – они все были очень старыми; так или иначе, но эта отличалась от остальных. Наверное, в ее глазах светилось больше огня и сострадания. Она шепотом мне рассказала… попробуйте угадать, о ком она мне поведала?

Моя мама молчала, глядя в землю. Лишь Абигейл продолжала возить по тротуару разбитыми пальцами ноги.

– О вас, миссис Мейсон. И о вашем муже. Однако не назвала имена, и тогда я не понял. Она сказала, что читала об одной паре и о вещах, которые они способны делать. Она предположила, что эта пара сможет помочь моей Абигейл, потом достала вырезку из газеты и показала мне фотографию – вашу фотографию, – и я прочитал о том, что вы сделали после нашей встречи.

– Понятно, – ответила моя мама. – Послушайте, мистер Линч, я не хочу стать еще одним человеком, который вас разочарует, поэтому буду откровенной. Как я уже сказала по телефону, нет никаких гарантий, что я сумею вам помочь. Мой муж и я никогда не говорили, что обладаем магической силой. Когда доходит до дела, все происходит предельно просто – мы молимся. Ничего другого у меня нет. Ваша дочь несовершеннолетняя, и я не могу допустить, чтобы вы исчезли и оставили ее у нас.

– Я не исчезну. Я вернусь. Конечно, вернусь. Но вы и ваш муж – хорошие люди. В любом случае Абигейл будет с вами в безопасности. А мне просто необходим день, два или три – уже не знаю, сколько времени потребуется, чтобы взять себя в руки, успокоиться, прежде чем я совершу нечто…

Тут он замолчал, и я ждала, что мама его подтолкнет, но она ничего не стала говорить. Она ждала – мы обе ждали, – наблюдая, как он смотрит на свои тяжелые ботинки. Когда он поднял голову и заговорил, в его голосе я услышала слезы.

– Это было так трудно. Наша жизнь. Вы себе не представляете. Или нет? Иногда я опасался, что потеряю терпение. Боялся, несмотря на самые лучшие намерения, лишиться веры в нашего доброго Иисуса Христа и любви к дочери, боялся сломаться и совершить нечто, о чем потом буду жалеть.

Мы услышали, как к нам издалека приближается машина. Все, кроме Абигейл, обернулись и увидели красный автомобиль с открывающимся верхом и блестящими колпаками на колесах. Заметив грязный фургон Линча с включенными аварийными огнями, водитель притормозил, чтобы взглянуть на нас, но тут же умчался прочь.

Когда красная машина скрылась из вида, я решила положить конец создавшейся ситуации, пока все не зашло слишком далеко.

– Мы вам сочувствуем, сэр, – сказала я, – самым искренним образом, но вам нужно придумать другой план. Вы не можете оставить свою дочь здесь.

Подобная прямота была не в моем характере, однако мои слова прозвучали убедительно – во всяком случае, я так подумала, перед тем как Линч пристально на меня посмотрел. Казалось, он только сейчас осознал, что у моей мамы существует собственная семья, которая может помешать решению его проблем. Улыбка – едва заметная и такая смущенная, что сначала я даже не была уверена, что он улыбается, – появилась на его тонких губах, и у меня возникло ощущение, что он сейчас рассмеется над моими словами.

– Сильви, – вмешалась мама, – все в порядке.

– Но…

Она положила руку мне на плечо и сжала его, не сводя взгляда с Альберта Линча.

– Я могу попытаться помочь вашей девочке, – сказала она Линчу. – Но должна предупредить, что в последний месяц я неважно себе чувствовала. А подобные вещи требуют полной сосредоточенности. И больших затрат энергии. Однако я попытаюсь.

Улыбка на губах Линча стала более определенной, когда он услышал мамины слова. Он снова рассыпался в благодарностях, а потом повернулся к фургону и стал поспешно собирать мятую одежду, зубную щетку, расческу, туфли и книжки. Я стояла и смотрела, но не могла представить, как эта девочка чистит зубы, расчесывает волосы, носит туфли, не говоря уже о чтении.

Когда Линч повернулся к нам с грудой вещей, что-то выпало из его рук, покатилось по дороге и остановилось возле переднего колеса. Должно быть, Линч ничего не заметил, в противном случае он не стал бы просить подержать пустой мешок, чтобы сложить в него вещи дочери.

– Абигейл любит эту книгу, – сказал он, показывая нам «Легенды веры». – Или любила раньше. Когда она была маленькой, я читал ее вслух. Я и сейчас иногда читал, надеясь, что это поможет ей вернуть воспоминания о более счастливых временах.

– Мистер Линч, – сказала мама.

– Теперь, когда она встала и начала ходить, я должен вас предупредить, что иногда создается впечатление, будто с ней все в порядке. Так бывает довольно часто. В течение нескольких недель подряд все идет хорошо. Но стоит успокоиться, как вдруг…

– Мистер Линч, – повторила мама.

На этот раз он замолчал и посмотрел на нее.

– Да, мадам?

Мама не ответила. В этом не было необходимости; его взгляд – как и мой – обратился к тому месту, куда смотрела моя мама: у переднего колеса лежал маленький черный пистолет с серебристым дулом. Руки мистера Линча задрожали, когда он запихнул остатки вещей дочери в мешок, потом наклонился и поднял пистолет.

– Пожалуйста, – сказал он, засовывая оружие под водительское сиденье. – Поймите меня правильно. Я хороший христианин. Человек веры. Но моя дочь и я – по ряду причин – вынуждены жить на дороге. Иногда мы спим в палаточных городках. Или на парковках. А люди в таких местах не всегда ведут себя доброжелательно. Мне пришлось в этом убедиться на собственной шкуре. Но я никогда не стрелял из пистолета. И не собираюсь. Просто иногда приходится его доставать, чтобы напугать плохих людей.

– Что ж, сейчас вы изрядно напугали меня, – заметила мама. – Здесь не важны причины, но вам не следует быть легкомысленным в обращении с оружием.

– Я сожалею, мадам, – сказал Линч, словно наказанный ребенок. – Вы правы, в дальнейшем я буду осторожнее.

– Хорошо. Теперь, когда мы решили эту проблему, давайте договоримся следующим образом: вы позвоните через несколько дней, и мы обсудим, как поступить дальше с вашей дочерью. Согласны?

– Звучит вполне разумно. И еще раз спасибо. Возможно, в это трудно поверить, но у меня есть кое-какие деньги на крайний случай. Я в состоянии вам заплатить. Возможно, я смогу что-то еще для вас сделать, дайте мне знать, и я найду способ решить ваши проблемы.

В ответ мама ничего не сказала. Она никогда не обсуждала плату за то, что они с отцом делали, это я знала совершенно точно. Она просто ждала; я стояла рядом и смотрела, как Альберт Линч садится в фургон, потом он выключил сигнал экстренной остановки и опустил стекло.

– Абигейл, я знаю, что ты меня слышишь. Я оставлю тебя ненадолго, но я вернусь. И я буду молиться и на-деяться, чтобы пребывание здесь тебе помогло.

Если девочка и слышала отца, то вида не подала. Она продолжала стоять за спиной моей мамы, но теперь повернулась и смотрела на нашу улицу и на фундаменты домов, напоминающие разинутые пасти пещер. Альберт не дождался ответа, или он на него и не рассчитывал. Махнув рукой на прощание – теперь он сделал это несколько увереннее, – Линч выехал на дорогу и покатил в том же направлении, что и красный автомобиль, а мама взяла у меня мешок с вещами Абигейл, и мы молча зашагали домой. Мама шла очень медленно, и я поняла, что на нее вновь накатила слабость.

Когда Абигейл впервые оказалась в нашем доме, она не произвела впечатления личности, у которой «что-то внутри». Скорее напоминала обычного, но стеснительного гостя. Она медленно ходила по гостиной, разглядывала часы, распятие, книги за стеклом антикварного шкафа. Потом наклонилась и долго изучала наши с Роуз портреты, мне показалось, что она их мысленно ощупывает, словно оставляя на них свои отпечатки.

– И все же что с ней не так? – спросила я у мамы, потому что Абигейл отличалась от единственного виденного мной человека, которого преследовали призраки, – тот мужчина несколько лет назад сидел поздним вечером у нас на кухне.

Я последовала за мамой в маленькую комнатку, где у нас стояла стиральная машина. Мама высыпала из мешка вещи Абигейл и осмотрела сломанные молнии, разорванные подолы и ткань.

– Ты не должна в этом участвовать, Сильви, – устало сказала она. – После того как я ее помою и накормлю, устрою Абигейл в подвале, который только что закончил приводить в порядок твой отец. А ты можешь пойти в свою комнату и почитать или для разнообразия посмотреть телевизор в гостиной.

Она казалась такой усталой, что мне захотелось ей помочь.

– Послушай, мама, давай я запущу стиральную машину, пока ты помогаешь ей устроиться.

Мама немного подумала, положила одежду Абигейл и подошла к шкафу возле сушилки. Она вытащила из него коробку, какие обычно дарят на Рождество. Моя сестра всегда спала в пижаме, а ходила по дому босиком до тех пор, пока подошвы ног не становились серыми, и я не понимала, почему родители продолжают делать ей такие подарки. Мама вытащила из коробки новую ночную рубашку и тапочки, которые они подарили Роуз на прошлое Рождество. Она развернула рубашку, похожую на бледный призрак, и вынесла ее вместе с тапочками из комнаты.

Футболка «Гранд-Каньон». Футболка «Гора Раш-мор». Футболка с надписью «Иисус меня любит».

Засовывая вещи в стиральную машину, я слушала, что делают Абигейл и мама в кухне. Мама спросила, хочет ли она есть, но ответа не получила. На предложение принять душ ответа также не последовало. Наконец маме удалось убедить девочку вымыть лицо и руки, потому что в раковине побежала вода. Я засыпала двойную порцию порошка в машину и услышала, как мама сказала:

– Вот и хорошо, Абигейл. Так намного лучше. А сейчас тебе нужно отдохнуть, ты наверняка устала. Правда ведь? – Должно быть, девочка кивнула, потому что после небольшой паузы мама добавила: – Я так и думала. Знаешь, я тоже устала. Так что давай устроим тебя внизу. Я могу произнести несколько молитв, почитать Библию, а потом и сама лягу спать пораньше.

Я нажала нужные кнопки на стиральной машине, тут только сообразив, что обещанные развлечения нам придется отложить. Если учесть, как развивались события сегодняшнего дня, мне бы не следовало испытывать разочарования, но стало обидно. И все же у меня не было времени предаваться печали; как только я закрыла крышку и машина заработала, из кухни донесся звук удара, который сопровождался пронзительным криком, грохотом опрокидываемой мебели и бьющейся посуды. Я поспешила на кухню и обнаружила маму, которая распахнула дверь в подвал, где все еще горел оставленный нами свет. Стол оказался в центре помещения, стулья валялись на полу, от стены был оторван большой кусок голубых обоев.

– Что случилось? – спросила я у мамы.

Она закрыла дверь в подвал и посмотрела на валяющуюся на полу книгу с образцами обоев, раскрытую на образце, который я запомнила, – «Крошечные сердца».

– Я хотела отвести ее вниз, но она покачала головой. Я сказала, что там ей будет хорошо, и протянула руку. Но как только мы подошли к верхней ступеньке, она рванулась с такой силой, что я ее не удержала и она упала на стулья. Потом она попыталась за что-то схватиться и оторвала кусок обоев.

– И где она сейчас?

– Я не знаю.

Мама снова сказала, что я не должна принимать в этом участия. Но я ее не послушалась. Она подняла ночную рубашку и тапочки Роуз, и мы начали осматривать дом. Я ожидала, что мы найдем Абигейл в кладовке, за письменным столом или в каком-то другом месте, где она могла бы спрятаться, как маленький зверек. Однако мы обнаружили ее в комнате Роуз. Абигейл забралась под одеяло и закрыла глаза, словно спала уже несколько часов.

– Нет, этого я не могу допустить, – сказала мама, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.

– Что мне делать? – спросила я.

Мама ответила далеко не сразу. Мы некоторое время постояли на пороге, наблюдая за Абигейл, и я вдруг вспомнила историю, которую Линч рассказал о своем визите к Сестрам, согбенным старым женщинам, которые взяли у него деньги, но никак ему не помогли и лишь направили к моим родителям. После стольких обманутых надежд не стоило удивляться, что девочка не захотела спускаться в незнакомый подвал.

Должно быть, мама думала о том же, потому что она вошла в комнату и принялась крестить лоб девочки. Так продолжалось довольно долго, и я взглянула на глобус моей сестры и крутанула его, как любила делать Роуз, а потом пальцем остановила. Еще и еще. Гонконг. Онтарио. Бомбей. Интересно, доехала ли Роуз до школы Святой Иулии? Может быть, ее уже разместили в комнате и она познакомилась с другими девушками и поняла, что там ей действительно будет лучше.

– Мне это не нравится, – тихонько сказала мне мама, закончив крестить Абигейл. – Но сегодня нам придется оставить ее на ночь здесь. Как ты к этому относишься, Сильви?

Я оторвала взгляд от глобуса и посмотрела на Абигейл, спящую в постели Роуз.

– Наверное, сейчас ее нужно тут оставить.

– Когда твой отец вернется домой, он поможет нам все организовать.

Мама встала, оставив белую ночную рубашку Роуз, которую та ни разу не надела, в ногах постели, а тапочки поставила на пол. Потом вышла ко мне в коридор и собралась закрыть дверь, когда до нас донесся голос из комнаты:

– Благодарю вас. – Он оказался таким же усталым и изношенным, как одежда, которую я положила в машину.

Мама и я посмотрела друг на друга, чтобы убедиться, что мы действительно это слышали.

– Добро пожаловать в наш дом, Абигейл Линч, – тихо сказала мама в слегка приоткрытую дверь.