Из сборника «Пожилые люди» (1963)
После стольких-то лет!
По делам службы мне пришлось отлучиться из города.
Лишь где-то около полуночи я отпер своим ключом подъезд и меланхолично взобрался по лестнице, всем своим видом изображая отца семейства, который опять день-деньской ишачил, добывая хлеб насущный для своих близких, и теперь вправе претендовать на чашку чаю и сочувствие.
Жена сидела в комнате и с увлечением читала.
— Привет, — сказал я.
Она оторвалась от книги и ответила:
— Привет.
Вздохнула и захлопнула книгу. Я сел напротив нее.
— Как жизнь? — спросил я.
— Чудесно. Целый день была одна. Делала что хотела и как хотела. А вдобавок и вечером одна. Это ли не блаженство? Немножко поела. Не слишком утруждаясь. За едой почитала газету. Тихо-спокойно вымыла посуду. Заварила чай. А потом уютно уселась с книжечкой… — Она бросила на книгу грустный взгляд.
Как не похоже это было на прием, которого я ожидал!
Я принужденным тоном сказал:
— Ну и читай себе.
— Что ты, как можно.
— Почему же?
Она пожала плечами.
— Ты же дома, — просто ответила она.
— Извини меня, — я повысил голос, — но я живу вместе с тобой. Уже двадцать четыре года. Ты этого не замечала? Ведь наверняка встречала меня в коридоре.
Она с улыбкой взглянула на меня.
— Ну вот, ты сердишься.
— Сержусь? Я? Ничего подобного. Ну что за глупости, неужели ты не можешь читать, когда я дома?
Она принесла чашку и налила мне чаю.
— Дело не в этом, — сказала она. — Я имела в виду, что, когда ты дома, спокойной жизни конец. Только и всего.
— А что же я такого делаю?
— Ничего. Просто ты дома. Этого достаточно. И спокойной жизни конец.
Я закурил.
С оскорбленным видом.
Не берусь точно описать, как это делается, но поверьте мне на слово, можно закурить так, чтобы сразу стало ясно: ты оскорблен.
Я с горечью сказал:
— Стало быть, мне лучше бы вообще не приходить. Тебе было бы спокойнее.
Она задумалась, как бы взвешивая такую возможность.
— Нет, это, конечно, не так.
— Но…
— Нет, — продолжала она ласково, — если бы я знала, что ты вообще никогда не придешь, я, наоборот, навсегда потеряла бы покой. И ты это прекрасно знаешь. Но…
Она запнулась.
— Продолжай: что «но»? — допытывался я.
— Но раз уж я точно знаю, что ты вообще-то придешь, так приятно, когда какой-нибудь вечерок тебя нет, я так спокойно живу…
Я смотрел в свою чашку с видом страдальца.
— Один вечерок, — продолжала она. — Или, может быть, два. Чудесно. Но вот чтобы тебя не было целую неделю, я не хочу. Мне бы тебя недоставало.
В ее взгляде была снисходительность взрослого к ребенку.
— Ну хватит дуться, — сказала она. — Ты сам прекрасно знаешь, что иначе и быть не может. После стольких-то лет!
Я кивнул. Мы еще посидели молча друг против друга.
— Трудный был сегодня день? — спросила она.
— Ужасно.
— Устал?
— Устал.
— Хочешь сразу лечь или сначала поешь?
— Да… дай чего-нибудь перекусить.
Она встала и пошла на кухню. На пороге она обернулась и сказала:
— Вот видишь, спокойной жизни конец. Не думай, я не жалуюсь, страшного тут ничего нет. Но факт остается фактом.
Я снова кивнул и взялся за газету. Мне хотелось есть.
