Ночная смена уже входила в цех, когда навстречу рабочим высыпали журналисты. На минуту мы оказались как бы в центре картины Кете Кольвиц, изображающей одетых в серое людей, которые, пока город спит, трудятся во имя нашего процветания. У заводских ворот секретарь дирекции снова собрал нас, газетчиков, в пестрый букет и повел в заводское кафе, где ожидало угощение.

— Что на нашем заводе самое приятное, так это здоровый дух всего персонала, сверху донизу, — сказал секретарь дирекции, когда мы расположились в клубных креслах. — Прошу вас, господа, угощайтесь сигарами. Они здесь для того и находятся. Судите сами, мы для людей делаем все. Не ограничиваемся только заработной платой, а втягиваем в свою орбиту всю их жизнь и пытаемся сделать ее приятнее. И люди это ценят. Официант, поставьте поднос сюда. И принесите чего-нибудь солененького. О, конечно, всегда находятся неблагодарные. Но с помощью… впрочем, господин Гаудваст из нашего отдела кадров расскажет обо всем лучше меня.

И он передал нас маленькому, кругленькому человечку с аффектированной мимикой гоголевского персонажа. Однажды, когда принц почтил город визитом, его отец выкрасил фасад своего дома ярко-красной краской в знак протеста против злоупотреблений на машиностроительных заводах. Об этом писал в своих мемуарах один из лидеров СДРП.

— С тех пор многое изменилось, — сказал благостным голосом сын. — Раньше, во времена менеера Генри и менеера Фрица, случались некоторые трения с людьми. Но теперь…

Со стороны его подбородков, как солнце, взошла улыбка.

— Теперь мы понимаем друг друга, — со скромной простотой сказал он. — Недовольных, конечно, всегда хватает — это само собой разумеется. Но в большинстве своем люди довольны. И с полным на то основанием, господа. Возьмите, к примеру, нашу столовую. Здесь можно пообедать за двадцать шесть центов. Картофель. Мясо. Изрядный кусок мяса, господа. Соус. Овощи. И готовят очень вкусно. Я сам здесь не раз обедал. И знаете, что во всем этом самое приятное?

— Да, принесите то же самое, официант, — сказал секретарь дирекции. — А где соленая закуска? Я же просил…

— Самое приятное то, — невозмутимо продолжал Гаудваст-младший, — что, если у кого-нибудь разыграется аппетит, он просто идет на раздачу, и ему за те же двадцать шесть центом дают вторую порцию.

— С мясом, — воскликнул маленький журналист, плотоядно облизываясь.

«Видно, большой любитель мяса», — подумал я.

— Нет, на этот раз без мяса, — сказал господин Гауд васт, изобразив на лице целомудренную улыбку, точно ему сделали недостойное предложение. — Картошку. Овощи. Соус. Полную тарелку. Или возьмите наши вечера отдыха. У нас не раз бывал Арнольди. Вамы. И Шарль на шаре. Все превосходные номера, не так ли? А наш дешевый уголь…

Мы сидели, согласно и заинтересованно кивая, словно раздумывая, а не пойти ли и нам поработать на этом заводе. Когда официант еще раз наполнил наши бокалы, появился швейцар, склонился над плечом секретаря дирекции и почтительно произнес:

— Вас к телефону, менеер.

— О боже, отец умер. Он давно уже тихо угасал, — пояснил нам секретарь. — Я никому не говорил, что буду в кафе, значит, они обзвонили, разыскивая меня, весь город. Да, нет никаких сомнений…

Он встал. Мы сочувственно проводили его взглядом и отставили бокалы: пить перед лицом смерти показалось нам кощунственным. В молчании глядя перед собой, мы ждали его возвращения. Ждать пришлось недолго. Секретарь стремительно влетел в зал, посмотрел на господина Гаудваста и сказал, выразительно разведя руками:

— Бастует ночная смена.

Я не смог подавить короткого смешка. Секретарь небрежно бросил в мою сторону:

— Ах, в этом нет ничего особенного. Мы ввели в цехе одну новинку, которая заставляет их работать быстрее. Они не хотят… — И уже деловитым тоном, обращаясь к господину Гаудвасту, добавил: — Нам нужно идти. Тебе тоже. Говорить с ними будешь ты.

Когда они ушли, официант сказал:

— Господа, дальнейшие заказы за свой счет.

Идиллия разбилась вдребезги.