Да, здорово мне пришлось пробежаться, но зато я в поезде. Отдуваясь, захлопываю за собой дверь и плюхаюсь на сиденье. Напротив сидит человек, и, поскольку он единственный свидетель моего героического подвига, я обращаюсь к нему:

— Еще бы чуть-чуть — и опоздал.

Сосед равнодушно кивает.

— Рискованное дело.

Он снова опускает глаза в книжку, а меня вдруг как током шарахнуло: да это же он!

Шарахнет тут — ведь я только что высмеял его в газете. Какое непростительное легкомыслие с моей стороны — не считаться с вполне реальной возможностью подобной встречи.

Пока что он меня не узнал, но вскоре узнает, и тогда мне несдобровать. Он крупный, широкоплечий, у него волосатые кулачищи и примитивный ум. Пожалуй, лучше мне поискать другое место…

Но, бегло оглядевшись вокруг, я убеждаюсь, что этот номер не пройдет: вагон допотопный, перехода в соседний из него нет. До следующей станции, куда мы прибудем через тридцать минут, я заперт в одной камере с этим господином. Где же тут хоть тормозной кран?

Сижу молча против него и делаю вид, что с увлечением разглядываю пейзажи за окном. Будь у меня газета, я бы сжался в комок, спрятался за ней. Но когда что-нибудь позарез необходимо, его никогда не оказывается в наличии. Остается положиться на судьбу. Он сидит, механически пожирая страницу за страницей. Может, он еще ничего и не вспомнит…

Мой попутчик, не отрываясь от книги, вытаскивает из нагрудного кармана сигару, откусывает кончик, продувает и хлопает себя по бокам, ищет спички.

О господи! У него нет спичек. Плохо мое дело. Сейчас он попросит огоньку и при этом, вероятно, взглянет мне в лицо с большим любопытством, чем в первый раз. Тогда пиши пропало.

— Не найдется ли у вас огоньку?

Пока он еще вежлив, даже скалится. Я выхватываю зажигалку, щелкаю и подношу ему. Он медленно раскуривает сигару, пыхнув, выпускает облачко голубого дыма и дружелюбно говорит:

— Премного благодарен.

Он опять смотрит мне в лицо. Я отвечаю ему безразлично-услужливым взглядом, как и положено порядочному человеку, который дал ближнему прикурить, и этот взгляд приносит мне победу: сосед снова утыкается в книгу. Ура!

Старая пословица советует: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Вот и мое «ура» оказалось преждевременным.

Не успел он опять погрузиться в чтение, как вдруг рывком вскидывает голову и устремляет на меня пронзительный взгляд. Долго смотрит, пытается вспомнить, кто же я такой. Минуты не пройдет, и начнется потеха. Тормозной кран вверху справа.

Я твердо держусь своей роли простодушной искренности и смотрю в ответ несколько озадаченно, но все так же дружелюбно. Его губы медленно раздвигаются в улыбке, и он снова берется за свою книгу. Нет, не удается ему меня опознать.

Остаток пути проходит в напряженном молчании, потому что он то и дело на меня поглядывает, недоверчиво и подозрительно. Я прямо слышу, как ворочаются мозги у него в башке. Но стоит мне, оторвавшись от созерцания тучных пажитей и коров, бросить ему ответный взгляд, как он вновь смущенно хватается за чтение.

Когда мы наконец подъезжаем к станции, он берет пальто, шляпу и выходит, на прощанье еще раз с сомнением оглядев меня.

— До свидания, менеер, — нахально раскланиваюсь я.

Потом я опускаю раму и с любопытством высовываюсь в окошко.

Тот, на перроне, покупает газету, но, видимо, не может освободиться от навязчивой мысли. Двери захлопываются, поезд медленно трогается.

Я со смехом гляжу на моего приятеля, и тут оно и происходит. Он разворачивает газету, которую ему вручила киоскерша, потом переводит взгляд на меня и… На этот раз его будто током шарахнуло, рожу прямо перекосило от ярости. Бросив чемодан, он тычет рукой в мою сторону и кричит:

— Так это ты, проклятый писака!

Что он там еще орет, я уже не слышу. Поезд идет полным ходом, и я сердечно машу ему, как машут дорогим родственникам, остающимся на перроне.