Когда мужчина проснулся, будильник показывал одиннадцать. Он нехотя поднялся и пошел в ванную комнату. Там налил стакан воды, жадно выпил, икнул и посмотрел в зеркало.

— С добрым утром вас, — сказал он. И, скорчив на заспанном лице зверскую насмешливую гримасу, добавил: — Полиция, отдел особо важных преступлений, просит всех, кому известно, сообщить место постоянного или временного пребывания гражданина имярек… Приметы: лысый, щеки впалые, носит очки, небрит, одет в ночную сорочку. Пять лет как овдовел. Два года на пенсии по старости. Пенсия неплохая. Ваше здоровье!

Он приветственно поднял стакан с водой. В спальне зазвонил телефон. Он прошел туда, сел на край кровати, поднял трубку и назвал себя.

Женский голос произнес:

— Это я.

— Кто — я? — спросил он в недоумении.

— Ты что, не узнаешь голос собственной дочери?

— А, дочурка, это ты? — воскликнул он. — Ты чем расстроена? Уж не случилось ли чего с Хенком или с детишками?

— Да нет же. Хенк три дня назад уехал по делам в Лондон, а дети, как обычно, в школе.

Наступило короткое молчание.

— Значит, ты звонишь просто так, чтобы поболтать? — спросил мужчина.

— Да нет, не поболтать… Захотелось с кем-нибудь поделиться. На душе кошки скребут, понимаешь?

— Что так?

Он опять лег на кровать. Голос дочери утомленно продолжал:

— Видишь ли, я сегодня ездила на велосипеде за покупками. У самого дома завернула за угол и вижу: что-то случилось. Только что, понимаешь? Обычно вокруг сразу собирается толпа и ничего не увидишь. А тут я увидела все. Не могла не увидеть. На мостовой лежала женщина. Кровь кругом. Ужас.

Голос прервался.

— Да, очень неприятно, — сказал мужчина. Он взял сигарету и закурил.

— Ну конечно, сразу явилась полиция. Осмотрели все, записали. А «скорой помощи» все не было. Я зашла в соседний подъезд и стала ждать, когда они приедут. Прождала минут пятнадцать, не меньше. Но не дождалась. Дольше нервы не выдержали. Ну ты же меня знаешь.

— Да… — сказал мужчина. От сигареты он закашлялся и поэтому закрыл трубку рукой. Ему вспомнилось, как лет в двенадцать она серьезно заболела и пришлось срочно положить ее в больницу. На его глазах выступили слезы, впрочем, может, от кашля.

— Ты слушаешь? — спросила она.

— Да, конечно, — ответил он, подавив сухой кашель. — Ты говоришь из дому?

— Да, но это все до сих пор у меня перед глазами. Та женщина и кровь. И разбитый мопед. Бр-р! И сейчас я все время думаю о детях. Ведь им приходится возвращаться домой по улице с таким жутким движением.

— Ну, что дети. Народ проворный, — сказал мужчина. — Ничего им не сделается. Ты не беспокойся.

А сам подумал: «Ей уже сорок. Не тот возраст, чтобы плакать отцу в жилетку. То время прошло».

— Не расстраивайся так, девочка моя, — крикнул он в трубку, пытаясь вернуть из далекого прошлого полузабытый ласково-успокаивающий тон. — Все будет хорошо… — И с наигранной бодростью: — Найди себе какое-нибудь занятие. Чтоб было по душе, а? Думай об интересном и приятном, и все твои страхи улетучатся. Помнишь, как раньше?

В ответ послышался вздох. Потом она сказала:

— Когда я была маленькая, это помогало. Тогда, если было скверно на душе, я говорила себе: «Вот сейчас приду домой, и мне подарят красивую коробку цветных карандашей». Или что-нибудь в этом роде. И помогало.

— Ты хочешь цветных карандашей? — радостно воскликнул мужчина. — Слушай, так я куплю!

Тон был не тот, не прежний, он и сам заметил.

— Нет, теперь карандаши не помогут, — сказала она. — Ах, настроение хоть плачь. Как назло Хенка нет дома, а мне позарез надо с кем-нибудь поделиться. Ну ладно, до свиданья, папа.

— До свиданья, дочка. И выше голову, понятно?

Он положил трубку на рычаг, натянул на себя одеяло и уставился в потолок. Пятно сырости в углу стало еще больше походить на голову фавна. Он попытался разобраться в своих ощущениях. Уловил неясную печаль о чем-то, что-то похожее на тоску по родине. Постепенно мысли его начали путаться, и он заснул.