Часть 1. Застывшая в движении
Онлайн-форум «StudentNet», Саутгемптон, 5 февраля 2012 г.
Тема: несчастный случай
Кто-нибудь знает, что случилось у реки? Там толпа полицейских и несколько машин «Скорой помощи».
Опубликовано: Саймон А., 08:07
Парень не врет. У Джонни Р. была тренировка по гребле, он говорит, копы перекрыли весь берег.
Опубликовано: Эш, 08:41
Надеюсь, никто не пострадал. На этой плотине уже несколько человек погибло. Университетской администрации давно пора установить вокруг нее нормальное ограждение. Месяц назад там утонула собака.
Опубликовано: Клэр Беар, 08:48
Ну да, погибли. Но там есть перила! Просто так не свалишься, надо постараться. Не повезло кому-то.
Опубликовано: Вудси, 09:20
Да просто бездомный какой-то, вот и все.
Опубликовано: Биолог Ребекка, 09:54
В твиттере пишут, какой-то парень решил залезть на мост – на спор, во время мальчишника. Упал и ударился головой. Я раньше рыбачил у этой плотины… Зимой там страшный холод. Пара секунд в воде – и ты уже ледышка. Течение жуткое, сразу сносит на середину, а оттуда даже чемпион по плаванию не выберется.
Опубликовано: Грэм, 10:14
Раньше с этого моста постоянно самоубийцы прыгали. Кроме шуток.
Опубликовано: 1992, 10:20
Слушайте, вы, стервятники! Может, хватит? Каково родственникам погибшего читать ваши бредни?
Опубликовано: Джейко, 10:40
Родственники вряд ли полезут на этот форум, Джейко. Здесь общаются унылые неудачники, вроде нас с тобой!
Опубликовано: Мазда Мэн, 10:51
Мой брат работает пожарным, говорит, что это выпускница университета. Девушка по имени Алиса Сэлмон.
Опубликовано: Путешественник-в-Академке, 10:58
А мой брат учился на одном курсе с девушкой, которую звали точно так же. Классная девчонка была, во всех отношениях.
Опубликовано: Гарриэт Стивенс, 11:15
На фейсбуке много девушек с таким именем. Но в нашем универе училась только одна. Последняя запись у нее на стене была вчера днем: «Сегодня будем отрываться во «Флеймс»!» Она что, осталась жить в Саутгемптоне?
Опубликовано: Кэтти-Фанатка-Пэрри, 12:01
ОМГ! Мне только что рассказали про Алису Сэлмон! Не была с ней знакома, но это такой кошмар! У нее ведь не было детей? Кто-нибудь, пожалуйста, скажите, что это вранье!
Опубликовано: Сиротка Анни, 12:49
Полицейских столько, что вообще не протолкнуться. С чего они все сюда примчались? Это что, убийство?
Опубликовано: Саймон А., 13:05
Всем доброго дня. Если речь про ту самую Алису Сэлмон, то мы учились на одном курсе. Она сначала жила в Портсвуде, потом на кампусе в Полигоне. Работает журналисткой в Лондоне, хотя на акулу пера не очень похожа.
Опубликовано: Гарет 1, 13:23
Мы ее называли Рыбка Алиса! Не верится, что она умерла. Может, напишем на фейсбуке сообщение с соболезнованиями?
Опубликовано: Эдди, 13:52
А рыбы не должны уметь плавать?
Опубликовано: Смити, 13:57
Заткнись, Смити! Нашел время для шуток. Урод.
Опубликовано: Линз, 13:58
Она вроде бы встречалась с каким-то парнем из Соутона? Веснушчатая такая, да? Постоянно носила шляпки?
Опубликовано: Милашка Джейн, 14:09
В ближайшее время администрация университета опубликует официальное объявление о произошедшем. Дальнейшее обсуждение считаю неуместным и закрываю эту ветку.
Опубликовано: Администратор форума «StudentNet», 14:26
* * *
Письмо, отправленное профессором Джереми Куком, 6 февраля 2012 г.
Здравствуй, Ларри!
Я случайно узнал страшную новость. И как узнал! Краем уха услышал разговор в профессорской. Коллеги обсуждают все на свете: один жалуется, что поцарапал новую машину, другой рассказывает, что на кольцевой скоро откроют новый супермаркет «Теско», третий рассуждает о политике и выборах в парламент… Но про смерть слышишь не каждый день.
Занятия еще не начались, и я разгадывал кроссворд в «Таймс».
– «Имя, данное коду при крещении», семь букв, – пробормотал я. – Номер девять по вертикали.
Никто не ответил. Впереди меня ждал ад – три часа лекций у первогодков. Разговоры вокруг продолжались как ни в чем не бывало.
– А что слышно про погибшую выпускницу? Кто-нибудь знает, что произошло? – вклинился Харрис. Все замолчали, выжидая. Этот выскочка умеет привлечь внимание. – Вчера в новостях только о ней и говорили. Утонула в реке.
Я и понятия не имел. Порой мне не хочется включать телевизор: слишком много выдуманных сенсаций и предсказуемых скандалов. А ведь предполагается, что в процессе эволюции мы становимся цивилизованнее… У меня были дела поважнее: я вскапывал клумбы в саду.
– В «Пойнтс саут» считают, что она отлично умела плавать! – заявил кто-то.
– Да, а еще в «Пойнтс саут» считают, что глобальное потепление – это выдумки! – откликнулись с другой стороны.
При упоминании о смерти профессора сразу оживились. Интересно, моя кончина тоже станет поводом для сплетен?
– Она была моей студенткой, – сказал кто-то из преподавателей английского. – Сэлмон, я помню ее фамилию.
Газета едва не выпала у меня из рук. Боже мой. Только не Алиса! Пожалуйста, пусть это будет кто-нибудь другой! Только не моя Алиса!
– Очень любила творчество Сильвии Плат. Знаете, типаж такой – девушки, которым нравятся стихи Плат, – добавила преподавательница. – Хорошая студентка была. Умная.
Постепенно к обсуждению подключились и остальные. Ее обнаружил прохожий, гулявший с собакой; сначала он принял тело за мусорный мешок. Говорили, она отправилась на девичник с подругами и они решили покататься на лодке.
– Это та Алиса Сэлмон, которая окончила университет в две тысячи седьмом? – поинтересовался я, стараясь говорить невозмутимо и равнодушно.
– Да, она, – ответил Харрис.
«Тебя это не касается, Джереми, – твердил я себе. – Больше не касается. Займись кроссвордом. Читай лекции стаду недалеких первогодков, рассказывай им о межкультурных различиях в родственных связях. Съезди вечером к врачу, а потом возвращайся домой и пожарь на ужин окуня». Однако образ Алисы уже стоял у меня перед глазами. Я представил, что в смерти она похожа на Офелию с картины Милле: безмятежное, спокойное лицо, платье едва колышется от водной ряби. Но река Дейн – это не кристально чистый ручей, порожденный воображением Джона Эверетта Милле; Дейн – это мутная вода, коварные течения, сор и крысы. Пока я безуспешно ломал голову над вопросами из кроссворда – раньше я быстро разгадывал все за чашкой кофе, но память уже никуда не годится, – наши сплетники успели рассказать про Алису много нового: она серьезно занималась теннисом и участвовала в национальных турнирах, была вздорной и неуживчивой, а еще говорила на французском, как на родном. Досужие домыслы и ни слова правды.
– А все-таки красотка была, как ни крути, – заявил кто-то из новеньких.
– Да сколько можно! – вырвалось у меня. – Как стервятники над падалью, ей-богу.
– Не нервничайте, профессор, так и до инфаркта недалеко, – язвительно ответили мне.
Потом кто-то процитировал шутку: «После смерти волосы и ногти продолжают расти, а телефонные звонки сходят на нет», – и разговор перешел на какие-то отвлеченные темы. Система здравоохранения, доклад Левесона, профсоюзные переговоры об увеличении зарплаты и последние события в Сирии… А мне вспомнился ее выпускной. Никто не удивился, когда я пришел на студенческий праздник. Что тут такого? Профессор, авторитетный и уважаемый сотрудник кафедры. Маленький винтик огромной университетской системы. Просто хотелось пожелать счастливого пути всем выпускникам 2007 года, проводить их в новую жизнь. Весь вечер я молча стоял в стороне – пожалуй, эту фразу можно написать на моей могиле – и наблюдал за Алисой. Она была совсем взрослой и очень красивой, в квадратной академической шапочке и мантии выпускницы. Я бы многое отдал, чтобы повидаться с ее матерью, но, должно быть, мы разминулись или она просто меня избегала. Элизабет. Бедняжка. Кто принес ей эту страшную весть? Скорее всего, полиция. Патрульные наверняка приезжали к ним домой – не сообщать же о трагедии по телефону. Не знаю, как Лиз это вынесла – она и раньше была очень ранимой натурой. Помню, как она плакала. Я сейчас не про Алису, я про ее мать. Помню искаженное горем лицо, помню, как она вздрагивала всем телом. Я бросил газету на стол. К горлу подступили слезы, а ведь я не плакал уже двадцать пять лет.
– Индевор! – крикнул мне Харрис с другого конца профессорской. – Имя, данное коду при крещении. Индевор – так звали инспектора Морзе.
Он был прав. Сообразительный паршивец.
Прости, опять я изливаю тебе душу, Ларри, но ты – единственный, с кем я могу говорить начистоту. Стоит только взять ручку (бумажные письма – мы с тобой настоящие динозавры!) и написать дежурное приветствие, как с плеч сразу падает тяжелый груз. Никаких церемоний и недомолвок, можно быть самим собой. Я знаю, что ты сохранишь нашу переписку в тайне, но, кажется, последствий мне все равно не избежать.
Она не заслуживала смерти, Ларри.
Искренне твой,
Джереми
* * *
Биография Алисы Сэлмон в сети «Твиттер», 8 ноября 2011 г.
Изредка пишу в твиттер, часто хожу по магазинам. На все имею свое мнение (почти всегда). Обращаться с осторожностью. Нашедшего просим вернуть отправителю. А пока меня ждет латте с обезжиренным молоком…
* * *
Отрывок из дневника Алисы Сэлмон, 6 августа 2004 г., 18 лет
Ох, как бы мне хотелось иметь нормальных родителей.
Сегодня мама влетела в мою спальню и плюхнулась на кровать.
– Как ты себя чувствуешь?
Вот только нотаций и не хватало. Комната покачивалась перед глазами.
– Это допрос? – ответила я.
– Я за тебя волнуюсь.
Обожаю маму, но если бы она и вправду любила меня так сильно, как говорит, то не стала бы сейчас меня трогать.
– С пьяной девушкой может случиться любая беда, – сказала она и бережно погладила меня по лбу.
И вот опять мама в своем репертуаре: жизнь – это бесконечная череда катастроф. Может, для нее действительно так. Но не для меня.
– С трезвой девушкой тоже всякое может случиться, – многозначительно ответила я.
– Алиса, послушай! Хоть раз послушай меня!
А вот это уже клевета: я почти всю жизнь ее слушала, выбора не было. Скорей бы уехать! Считаю дни до переезда. Жди меня, Саутгемптон, я примчусь к тебе в конце сентября. Мама никак не могла успокоиться, когда я отказалась от места в Оксфорде, все время твердила, что нельзя упускать такой шанс. Вечно она раздает советы направо и налево, а сама даже пальцем не пошевелит. Ждет, что я стану воплощением идеальной дочери – прилежной студенткой-отличницей, которая подыщет себе порядочного мужа и обзаведется среднестатистической семьей, ну, или монашкой-трезвенницей на крайний случай. Учиться в Оксфорде с толпой напыщенных аристократов – ну уж нет! Теперь она требует, чтобы в следующую пятницу я пришла домой не позже полуночи, а вчера ни с того ни с сего заявила, что мне не стоит ехать на музыкальный фестиваль.
– Знаешь, мам, тебе тоже не помешало бы напиться. А то только мораль читаешь – со скуки умереть можно.
Скрючившись, будто старушка, она принялась собирать одежду с пола и суетливо бросать ее в корзину для белья. Ну вот, пожалуйста, очередная истерика.
– Господи, мам, да хватит уже! Не трогай мои вещи! Вечно ты всем недовольна.
Мама прикусила губу и разом сдулась, как воздушный шарик, позабытый в углу после долгого праздника.
– Я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Извини, что приходится терпеть материнскую любовь и заботу!
– Мам, я не это хотела сказать…
– А что тогда?
– Нельзя быть такой ханжой! – Я ввернула очередное любимое словечко. Когда я была маленькой, то каждый день записывала в дневнике новое слово – что-нибудь многосложное, необычное и интеллектуальное (кстати, слово «интеллектуальный» вполне могло оказаться в том списке), чтобы произвести впечатление на всякого, кому доведется заглянуть в мои заметки, хотя я никого к ним не подпускала даже на пушечный выстрел. Но старый дневник сгорел, и перед тобой, дорогой мой читатель, новое издание для взрослых! Здесь спрятано то, чего нельзя увидеть со стороны: как в черном ящике на борту самолета. Я веду дневник, потому что никто не хочет меня слушать. Иногда я чувствую себя человеком-невидимкой.
Мама говорит, что будет страшно скучать, когда я улечу из родительского гнезда, и я сразу представляю себя тощим, нелепым и неуклюжим птенцом, вроде страуса или аиста. От этой мысли мне захотелось отмотать назад последние пару минут и взять свои слова обратно.
– А почему ты никогда не пьешь?
– Долгая история, – ответила мама. – Все очень сложно.
Ну да, конечно. Сложная жизнь у меня! А у мамы – посредственная и скучная работа в строительном агентстве. Она каждый день расхаживает с табличкой на груди – «Элизабет Сэлмон, консультант по ипотеке» – и раздает кредиты бедолагам, которые не могут их вернуть. Мама никогда не рассказывает про преподавание в университете, хотя работать там наверняка было в сто раз интереснее, чем прозябать в офисном болоте. Я снова вспомнила про фестиваль – сообщения от Мег, фотографии Пинк и «Kings of Leon» на залитой солнцем сцене, возвышающейся над лесом поднятых рук, – и тут же почувствовала укол злости.
– Ты просто завидуешь.
– Чему?
– Тому, что у меня своя жизнь! А ты сидишь здесь, как на кладбище.
Я вырубилась сразу, как только она переступила порог комнаты.
Через некоторое время я спустилась на кухню; мама как раз загружала тарелки в посудомоечную машину. Я намазала маслом тост.
– Как ты, уже лучше? Если хочешь, можем пойти прогуляться. Свежий воздух хорошо помогает при похмелье.
Я вяло жевала свой бутерброд. Хлеб был безвкусный, но к горлу сразу поднялась тошнота.
– Алиса, то, что ты сказала… Ты ведь не всерьез?
Я плохо помнила, что успела наговорить. Несколько часов назад у меня внутри лихо крутился сложный механизм, заставлявший произносить жестокие слова и совершать бессмысленные поступки, и теперь я чувствовала себя отвратительно. Виной тому было не только похмелье: мутная волна подымалась и в желудке, и на душе. Я тронула маму за рукав выцветшего розового халатика (папа подарил этот халат ей на день рождения, а я помогла ему выбрать – точнее, выбрала подарок за него). Мне стало стыдно.
Я крепко обняла ее и тихонько расплакалась.
– Тише, тише, моя милая! – Мама погладила меня по спине. – Выпусти пар. Ничего страшного не случилось. Дети вырастают, родителям приходится их отпускать. Когда-нибудь ты меня поймешь. – Я сморщила нос. – Не волнуйся, это будет еще не скоро! – продолжила она. – У тебя впереди целая жизнь. Сначала надо окончить университет. Только представь себе, мои малыши уезжают учиться!
Робби поступил в Дарем и теперь редко приезжает домой. Это лето он провел в Австралии, везучий паразит. Постоянно присылает мне пляжные фотографии и ехидные сообщения: «Как ты там в Корби, неудачница?»
Робстер наслушался историй про наши пьянки и теперь думает, будто я целыми днями бездельничаю, хотя пьянки – это лишь сотая (ладно, ладно, десятая!) доля того, что происходит в моей жизни. Есть еще бег по утрам, горы домашних заданий, волонтерство в ночлежке для бездомных, плюс целых две работы разом – мне, конечно, далеко до Стеллы Римингтон и Аниты Роддик, но я подрабатывала официанткой в бистро и параллельно дежурила в досуговом центре.
– Извини, что нагрубила. Я вела себя как последняя дура.
– Милая, ты мамина дочка…
Потом мы немного посидели в Интернете. Заглянули на сайт Национального союза студентов и на разные университетские сайты – надо было проверить, что нужно захватить с собой (с каждым днем список становится все длиннее!). Потом рассматривали фотографии, на которых студентки играли в хоккей, или бродили парами среди кирпичных зданий, прижимая к себе стопки учебников, или подбрасывали в воздух квадратные шапочки. Казалось, все это не по-настоящему. Скоро я тоже уеду.
– У тебя все получится, вот увидишь, – сказала мама, угадав мои мысли. – У тебя все будет хорошо.
«Может, это и есть ностальгия», – подумала я, сидя за столом на кухне. Журчание посудомоечной машинки, пол, пахнущий сосновой смолой, пощелкивание бойлера. Может, именно эти мелочи я и буду вспоминать вдали от дома, скучать по ним. Мистер Пес уткнулся носом мне в колени. Похоже, даже он знает о моем предстоящем отъезде.
– А как ты себя чувствуешь, когда пьешь? – спросила мама.
Я чуть не сказала, что, мол, ужасно, но потом вспомнила прошлую ночь. Играли «The Peppers», кто-то из парней взобрался на стол и принялся танцевать, а я залпом опрокинула бокал пунша, подхватила кусочек ананаса с тарелки и подумала: «Эх, если бы так можно было прожить всю жизнь!»
– Наверное, мне становится легче. Я меняюсь, забываю об обычной Алисе.
– Солнышко, это все лишь алкоголь. Все твои чувства, вызванные джином, исчезнут вместе с похмельем!
– Фу, джин! Терпеть не могу.
– Хотела бы я с тобой согласиться, – ответила мама с легкой улыбкой. – Реальность настигает тебя потом, на следующее утро. Сожаления, стыд, наша ссора – вот что самое страшное. Но мы-то с тобой всегда сумеем помириться, всегда, как бы ни ссорились.
Она гладила меня по голове, перебирала прядки, будто я совсем маленькая.
– Ты у меня красавица, – сказала мама.
– Ненавижу с тобой ссориться, – ответила я.
– И я.
– Ты самая лучшая мама из всех, что у меня есть! – Я рассмеялась и вытерла сопли.
– А ты лучшая дочка из всех, что у меня есть!
* * *
Письмо, отправленное профессором Джереми Куком, 7 февраля 2012 г.
Здравствуй, Ларри!
Два письма за два дня – это своеобразный рекорд, особенно в отношении нашей недавней переписки.
Страшно подумать, но смерть пробуждает в людях самые низменные инстинкты. Студенты набросились на новости об Алисе, как голодная саранча, хотя никто из них не был знаком с ней лично. Можешь представить, какие сплетни бродят по кампусу – теперь это главная тема для разговоров, про глобальное потепление все забыли. Студенты не выпускают из рук телефоны, ноутбуки и айпады, постоянно обмениваются теориями. Мотают головами, радостно поддакивают друг другу и обсуждают, обсуждают ее повсюду: в столовой и в аудиториях, в коридорах и в холле у самого входа, стряхивая снег с ботинок, сплетничают, собравшись группками прямо в патио под окнами моего кабинета. Ну вот, я опять говорю «патио» – привычка пускать пыль в глаза, которую я так тщательно вырабатывал, погружаясь в аристократическое притворство старейших университетов. А на деле это обычная бетонная площадка, по которой студенты расхаживают без особой цели – отличная метафора всей их будущей жизни.
В понедельник я сбежал из профессорской в кабинет, сказавшись больным (какая ирония) и уклонившись от собственных лекций. Стал искать новости про Алису. В Интернете много женщин по имени Алиса Сэлмон, однако нужное лицо попалось мне быстро – в социальных сетях только о ней и говорили. Кто сказал, что старики не способны освоить компьютер, а, Ларри? Теперь я знаю, как в наши дни разносятся новости: бесконечная, абсурдная игра в испорченный телефон. Сплетни, обрывки разговоров, реплики, случайно подслушанные в середине неразгаданного кроссворда. И какую же чушь про нее писали! Алиса вовсе не была энергичной блондинкой, борцом за права женщин или акулой пера с Флит-стрит. Плоские, примитивные характеристики! Ее называли бесшабашной, безупречной, легкомысленной, невезучей, глупой, спортивной, толстой, сногсшибательной, лучшей женщиной на всем белом свете.
– Да нет же! – пробормотал я себе под нос. – Все не так! Прекратите немедленно!
Может, нынешняя молодежь не умеет по-другому выражать свое горе? Тот психиатр, с которым я общался много лет назад (может, ты помнишь эту историю: я отправился к нему сразу после того, как расстался с матерью Алисы), частенько повторял, что боль всегда ищет выход.
Я прочитал все, что смог про нее найти. «Типерь ты на нибесах», – написал кто-то в сети «Фейсбук», и мне стало грустно. Даже соболезнования с орфографическими ошибками, черт бы их побрал. Я скопировал всю найденную информацию в файл на рабочем столе и почувствовал неожиданный прилив спокойствия. Наконец-то. Теперь со мной была хотя бы частичка Алисы. Удивительно, как много удалось найти за считаные минуты. А если зарыться глубже? Хочется верить, что мы все представляем собой нечто большее, чем простую сумму привычек и интересов. Даже я. Старый профессор шестидесяти четырех лет, так и не нашедший себе места в жизни.
Перечитал свое послание. Вслух, потому что мне нравится сплетать сложные ритмы словесных узоров. Звук собственного голоса слегка пугает: возникает чувство, что говорит кто-то другой. Усталые, протяжные гласные – выговор воспитанника частной школы, ни намека на эдинбургский акцент. Так странно слышать себя со стороны. Старый Крекер. Неужели моим незадачливым студентам все эти годы приходится выслушивать этот нудный скрип? Я попытался вспомнить голос Алисы. Неуловимый и непонятный акцент – родители не обращали внимания на социальные различия. Правильные интонации гимназистки. Взрывы звонкого смеха. В каких далях затерялся голос, который когда-то спрашивал меня: «Почему вы обращаетесь со мной, будто я особенная, профессор?»
По очевидным причинам у меня не получится выйти на связь с Элизабет, но, наверное, можно обратиться к друзьям и коллегам Алисы, к ее старшему брату. Я нашел сайт адвокатской конторы, где он работает, и короткую биографическую справку с черно-белой фотографией. Роберт. Совсем не похож на сестру и мать. Друзей Алисы я тоже отыскал без труда. Маркетологи, финансисты, агенты по недвижимости; некоторые уже обзавелись семьями и детьми, маленькими Софи и Джорджами. Детьми, которых никогда не будет у Алисы. По очереди связался со всеми ее друзьями. «Мы незнакомы, но нас объединяет одно…» – так начиналось каждое письмо.
Изучать, записывать, сопоставлять – вот в чем главная задача антрополога. Ларри, неужели ее близкие не обрадуются, если мне удастся разыскать и свести воедино еще какие-нибудь факты? Неужели они не оценят, если я попытаюсь вдохнуть в нее жизнь? Пусть она еще раз станцует нам – Алиса так любила танцевать! Должно быть, унаследовала это от матери, Элизабет тоже была прекрасной танцовщицей.
Что скажешь, Ларри? Даже став заслуженным академиком, ты всегда оставался рациональным и практичным человеком, в отличие от меня. Тебя считали выходцем из народа (отвратительная формулировка, не спорю); но народ народом, а твоим лучшим другом был я. Ты – единственный, к кому я всегда обращался за советом. Как ни банально, ты служил для меня источником вдохновения. И никогда ни в чем меня не осуждал. На этой неделе я внес твоих детей в завещание, хотя мне вряд ли когда-нибудь удастся отблагодарить тебя сполна.
Как же я люблю писать от руки! Мальчишкой я постоянно переживал из-за переменчивого почерка: боялся, что не повзрослею до тех пор, пока он не сформируется до конца, знаменуя таким образом мою зрелость. Теперь на смену бумаге и ручке пришла клавиатура – и современным детям не на что ориентироваться. Не собираюсь прекращать нашу старомодную переписку. Это традиция, наш общий секрет. Один из многих.
Ты уже наверняка понял, что новость о смерти Алисы выбила меня из колеи. Я не намерен притворяться, с чего бы? Мы с тобой частенько дурачили окружающих, но друг другу не лгали никогда. Так было условлено в самом начале: никакого вранья. В мире, окутанном тайнами и недомолвками, мы с тобой были неизменно честны друг с другом. Ты для меня всегда оставался постоянной величиной, как стрелка компаса, указывающая на север.
«Мы сообщники», – шутил ты.
Все найденные сведения я перетащил в отдельную папку и назвал ее «Алиса_резервная копия». Шутка показалась мне удачной; всегда любил придумывать названия для своих творений. Через десять минут пришел первый ответ на одно из писем.
К черту Офелию. На моем холсте будет портрет Алисы.
* * *
Публикация в блоге Меган Паркер, 6 февраля 2012 г., 22:01
Купила открытку, но не знаю, как подписать. Разве кому-нибудь станет легче от куска картона? Алиса умерла. Моя лучшая подруга Алиса умерла. Среди моих знакомых никто не умирал таким молодым. Несправедливо, абсурдно, невозможно. Вы же не поверите, если кто-нибудь скажет, что прямо у вас под окнами пасется жираф? Рыдаю целыми днями. Ты умерла, а жизнь продолжается. Как же так вышло? Почему убийцы, насильники и прочая мразь по-прежнему дышат, жрут, разгуливают по улицам, а тебя больше нет? Такие чудесные люди не должны умирать, это несправедливо. Ты покинула меня не на день и не на месяц, не уехала работать в отель «Сентер паркс» на каникулах – ты покинула меня навсегда. Какое страшное слово, какой долгий срок… Запрещаю себе думать об этом.
Дома совсем тошно, поехала к родителям. Папа говорит, что следователи будут проводить вскрытие – его всегда проводят в случае внезапной смерти. «Бедняжка, она и так натерпелась», – сказал он.
Где ты? Куда тебя забрали? Я точно знаю, где тебя нет. Ты не стоишь на вершине холма в Лейк-дистрикт рядом со мной, Хлоей и Лорен, положив ладонь на каменный валун. Ты больше не появляешься в тайском ресторанчике на Клэпхэм-Хай-стрит, где мы частенько бывали раньше (с ума сойти, Алиса, любимый ресторан, прямо как у взрослых!). Ты не подпеваешь песне про Амарилло во время поездки с хоккейным клубом. Куда бы я ни пошла, тебя там не будет. Снова под окнами разгуливает жираф – тебя больше нет. Выглядываю во двор: там пусто, только ржавые качели, на которых мы с тобой играли, секретничали и строили планы на будущее. Отчаянная, наивная девчонка, ты едва научилась жить по-настоящему… и все оборвалось. Несправедливо. Но когда я говорила про несправедливость, ты отвечала, что мир суров и безжалостен, просто люди предпочитают этого не замечать.
Отправила открытку твоим родителям. Дурацкую, с розовым цветочком и подписью «С глубочайшими соболезнованиями». Соболезнованиями по поводу твоей смерти, как в страшном сне. Они будут горевать по тебе. И Робби будет. Хотела бы я знать, как теперь общаться с Люком, жалеть его или ненавидеть. В глубине души я уверена, что вы бы обязательно помирились.
Мы с тобой дружили с пяти лет. Прошли вместе огонь и воду… ты всегда шутила, что я вода, а ты огонь… школьные годы, первые влюбленности и расставания. Даже поступили в один университет: не по трусости, а потому что Саутгемптон – отличный городок, и вместе нам было весело, хотя ты, в отличие от меня, всегда предпочитала шумные компании.
Кто теперь будет наставлять меня на путь истинный и распекать за нездоровую слабость к мужчинам постарше?! Ты говорила, что мы обе совершенно безнадежны: ты совсем запуталась в отношениях с Люком, а я ждала, пока у меня на пороге объявится Джордж Клуни или на худой конец Харрисон Форд.
«Все великие люди умирают в двадцать семь», – сказала ты, когда Эми Уайнхаус погибла от передозировки; но тогда тебе просто хотелось развязать спор. До двадцати семи ты не дотянула. Смерть – страшное, мерзкое слово. Вокруг нее роятся слухи, а я просто не понимаю, почему в тот вечер ты пришла к реке. Ты ведь терпеть не могла воду.
Алиса, милая, не будешь возражать против публикации в блоге? На моем месте ты бы поступила точно так же. Ты часто повторяла: «Боль нельзя держать в себе. Выплесни ее наружу, прямо миру в лицо».
Недавно виделась с Лорен и Хлоей. Говорили мало, только плакали. Позвонила твоим родителям, наткнулась на автоответчик. Сейчас им очень нужна поддержка: твоему замечательному папе, который носит сумасшедшие свитера и произносит твое имя на странный манер, с паузой – «А-лиса» – будто задает вопрос, и твоей сногсшибательной, энергичной маме, вы с ней похожи как две капли воды… Теперь ты не похожа ни на кого. Все закончилось. Ты закончилась. Подведена черта, перевернута последняя страница, жизнь зияет дырами, которые остались там, где раньше был твой смех, БЕЗУМНЫЕ музыкальные вкусы и НЕЛЕПЫЕ легинсы.
Только что позвонила тебе – хотелось услышать твой голос. «Меня здесь нет, сами понимаете. Но мы обязательно поболтаем, так что оставьте сообщение, хорошо?»
Зашла мама и сказала, что надо помнить хорошее и жить дальше. А я смотрела в окно за ее спиной, на ржавые качели.
– У нас во дворе пасется жираф.
Она, наверное, подумала, что у меня едет крыша.
Огонек погас и больше не разгорится. Люблю тебя, Лиса Алиса…
* * *
Статья в журнале «Антропология à la Mode», август 2013 г.
Зачем раскапывать тайны прошлого?
Год назад профессор Джереми Кук был известен только в узких академических кругах, но теперь его имя знают все. В этой статье профессор без утайки рассказывает читателям о том, как гибель студентки подвигла его на «исследование», полностью перевернувшее его жизнь.
Эта идея пришла ко мне просто и буднично – никаких внезапных открытий или приливов вдохновения, со мной такого не бывает.
Я работал в библиотеке. Один из студентов начертил свои инициалы на запотевшем стекле – «RP». Кажется, его звали Роберт Пирс, но это неважно. Я глаз не мог отвести от двух прозрачных букв. Когда он ушел, я словно в полусне приблизился к окну и дорисовал «I» посередине. Библиотекарь смущенно улыбнулась, встретившись со мной взглядом. «Вечно он чудит, Старый Крекер», – наверняка подумала она. Я опустился на стул, где недавно сидел студент. Место было еще теплым. Надпись на стекле не спешила пропадать, я тоже никуда не торопился. Кажется, даже задремал ненадолго, а когда очнулся, на окне не осталось ни следа. Буквы «RP» – «RIP» – только что были там, а теперь исчезли… Меня осенила внезапная мысль. Изо дня в день мы оставляем за собой следы, отметины, отпечатки. А можно ли по этим отпечаткам восстановить всю жизнь? Заново собрать хрупкие осколки и сложить их воедино? Мне подвернулась отличная возможность проверить свою теорию. Чужая жизнь – а точнее, смерть – прямо в родных пенатах, у меня перед носом. Алиса Сэлмон.
Меня накрыло, как любит говорить нынешняя молодежь. Рассматривая нарисованные на стекле инициалы, я испытал жгучую, доселе незнакомую радость от зародившейся идеи. Несколько дней назад Алиса «ушла под воду» (по выражению одного из журналистов). Если верить заключению коронера, это случилось между полуночью и двумя часами утра пятого февраля 2012 года. А восемь лет назад, осенью 2004-го, она впервые приехала сюда. Разумеется, для всех остальных – да и для меня поначалу – она была всего лишь очередной первокурсницей, одной из тысяч студенток, которым я читал лекции уже не первый десяток лет. Я заметил ее в самом начале семестра – высокая девушка с длинными волосами сразу бросалась в глаза.
Как и следовало ожидать, про нашу «связь» распустили множество слухов, и все же Алиса отлично подходила в качестве объекта исследования. Не столько из-за своей скоропостижной смерти, сколько из-за эпохи, в которую она жила. За последние двадцать пять лет – всего за одно поколение – способы коммуникации изменились так сильно, как не менялись за целое тысячелетие. Интернет диктовал новые правила. Алиса и ее ровесники оказались в эпицентре перемен, они были их движущей силой.
Конечно, я никак не мог спрогнозировать результаты своей работы, но не собирался допускать непредвиденные последствия. Четкие, понятные цели, потенциал для открытия, тактичный и деликатный подход. Я не пытался проверить гипотезу, я просто хотел составить картину жизни. Жизни Алисы. Да, наши «отношения» также послужили одной из причин, однако главную роль сыграло вовсе не это. Я выбрал Алису, потому что она была сложной, яркой, уникальной личностью – как и мы все.
«Тебе не кажется, что это слишком примитивно?» – спрашивали меня коллеги.
Плевать я хотел на мнение коллег. Впервые в жизни я следовал зову сердца. Мне хотелось узнать, что оставила за собой эта удивительная, чудесная девочка. В конце концов, еще совсем недавно – в масштабах эволюции любой этап развития человеческой цивилизации можно считать «недавним» – жизнь и смерть отдельных людей проходили совершенно бесследно, за исключением, пожалуй, аристократов и членов королевских семей. Естественно, всегда оставались близкие родственники, друзья и знакомые, – но за пределами этого узкого круга никто ничего не замечал. Умерший ненадолго оставался в памяти тех, кто его пережил, а потом погружался в полное забвение.
Мою работу сложно назвать «исследованием» в общепринятом смысле слова. Под этим термином обычно подразумевают научный, методичный подход, а у меня нет ни возможности, ни желания идти привычным путем. Кто-то с ходу назвал мой труд «одержимостью», и я допускаю, что в этой характеристике есть крупица истины. Я основательно подготовился, следуя заветам бойскаутов.
Все «открытия» вошли в книгу. Я немного отредактировал собранные материалы, чтобы избежать двусмысленности; готовый текст включает в себя вполне показательные, хоть и не всеобъемлющие выводы. Надеюсь, мне удалось отдать должное Алисе – и истине. Потому что поиск истины был одной из моих основных целей, и я хочу, чтобы все материалы, собранные в книге, рассматривались как доказательства преступления.
Ей было всего двадцать пять – такая юная, хрупкая! – когда она ушла под воду.
При жизни ты можешь не вызывать особого интереса, но стоит умереть, как все вокруг начинают обсуждать тебя с жадным, извращенным любопытством. Таково свойство человеческой природы.
По иронии судьбы, именно этот труд принес мне известность. Исследования по этнолингвистике и саамским языкам не привлекли никакого внимания за пределами узких академических кругов. А сейчас на меня появился спрос. Канал «Скай ньюз» присылал за мной машины в несусветную рань, чтобы отвезти на телестудию и передать в руки хорошеньких белокурых гримерш, которые старательно готовили меня к пристальному взгляду камеры. Мне часто задавали вопросы о «пути»: Алисы, моем, еще каких-то – кажется, в наши дни никому не сидится дома. Антрополог. Все радостно хватались за это слово, будто оно придавало нашей беседе солидности и достоверности. «Внимание, сегодня в нашей студии! Живой, настоящий антрополог». Вскоре меня стали расспрашивать не только на профессиональные темы; журналисты выпытывали мое мнение по разным животрепещущим вопросам – военные действия в Афганистане, дебаты об абортах, выход новой модели айфона. Однажды, в передаче для пятого канала, мы даже разговаривали о нездоровой зависимости от телевидения – судя по всему, продюсер не заметил иронии.
Слава стала для меня разменной монетой. Администрация университета пребывала в растерянности. С одной стороны, я принес известность нашему учебному заведению, с другой – история с Алисой принесла за собой достаточно неприятностей: репортеры атаковали не только мой дом, но и факультет.
Теперь меня представляют именно так. Личный антрополог Алисы Сэлмон. Исследователь, раскопавший правду о девушке из реки Дейн. Однажды меня даже назвали ученым, который переквалифицировался в сыщики (боже упаси). Мы с Алисой – две стороны одной медали, о нас не говорят по отдельности. Мы стали примечаниями в историях друг друга. Но мы и так уже были крепко связаны.
Первый экземпляр книги лежит на столе: с обложки на меня смотрит Алиса. Дочитав мой труд до последней страницы, вы узнаете истину о жизни и смерти этой девушки. Нельзя сказать, что здесь нет ни слова лжи – ведь люди, чьи судьбы переплелись с судьбой Алисы, остаются субъективными по своему существу: кто-то пристрастен из-за любви, кому-то, как я выяснил, застит глаза ненависть.
Должен сказать, мне не отказывали в помощи, даже когда я сообщал, что все секреты могут стать достоянием общественности. С самого начала я решил, что в исследовании не будет никакой цензуры. В книгу вошли самые шокирующие и постыдные откровения, и я придерживался той же политики, когда дело касалось моих собственных признаний.
Я ступал по тонкому льду, возмущение и упреки не стали для меня неожиданностью. Однако я и подумать не мог, что вызову настолько негативный отклик: мне мешали работать, поливали грязью мою репутацию. Немало испытаний выпало и на долю моей жены. Меня обвиняли в святотатстве, в извращениях, в неуважении к мертвым. Но мы, гомо сапиенс как биологический вид, обязаны исследовать захоронения и могилы. Если бы мы не пытались раскопать своих мертвецов, мы бы ничего не знали о Тутанхамоне и Мачу-Пикчу. Если бы мы не поддавались любопытству, если бы мы не оглядывались назад, разве мы смогли бы заново открыть рисунки в пещере Ласко и посмотреть на величественных быков, мчащихся по каменным стенам прямо из палеолита, поразиться этому удивительному, непостижимому чуду, созданному семнадцать тысяч лет назад? Надеюсь, мне удастся взглянуть на них еще раз напоследок. С нетерпением жду, когда начнется следующая глава моей жизни – даже если она будет совсем короткой.
Извините, сейчас последует небольшая лекция. То, что мы называем «коммуникацией» – речью, – возникло около ста тысяч лет назад. Невербальные способы общения постепенно стали вербальными. С появлением письменности человечество совершило гигантский прыжок: мы научились фиксировать происходящее, мы научились помнить. Знания распространялись быстрее. Эволюция вышла на новый виток, и движение ускорилось. Именно это отличает людей от других биологических видов, определяет нашу жизнь и наше сознание. Алиса всегда умела и любила общаться, и я решил дать ей слово. Как сформулировал мой бывший коллега с несвойственной для него проницательностью: «Пусть девочка говорит сама за себя».
Хочется верить, что эта книга помогла мне стать другим человеком. Менее чванливым, хотя это заявление само по себе говорит об определенной степени чванства.
Стоит мне взять в руки книгу, на ум сразу приходит мысль о ее несовершенстве: краска скоро выцветет, бумага пожелтеет, страницы рассыплются в прах. Ей тоже отмерен свой век. Напоминаю себе о вложенной в нее скрытой силе. Справедливость будет восстановлена. Возмездие неизбежно.
Снова напоминаю себе, что этот презренный дар окажется в руках у других людей. У тех, кого я никогда не встречал и чьи лица я никогда не увижу. Они будут прикасаться к обложке, перелистывать страницы – я не технофоб, но принадлежу к тому поколению, которое предпочитает бумажные книги электронным. Меня услышат, я буду говорить с незнакомцами, и мои слова протянутся между нами, как тонкие крепкие жилы. Возможно, я ищу прощения, искупления, отпущения грехов. Но в этой печальной саге есть один человек, которого я простить не смогу.
Может быть, в комментариях злопыхателей была доля правды. О том, почему я выбрал именно Алису. Почему так отчаянно хотел снова вдохнуть в нее жизнь. Мы все стремимся к этому, так ведь? Мы хотим чувствовать себя важными, желанными, нужными. Мы хотим совершить что-то значимое, хотим, чтобы нас запомнили. Как сказали бы мои коллеги со старой кафедры, мы хотим обрести счастье на этой земле.
Однако не в счастье дело. Нам всем нужно нечто несоизмеримо большее, нечто совершенно иное.
Каждому из нас нужно, чтобы нас любили.
RIP, Алиса Сэлмон.
• Книга профессора Джереми Кука «По ее следам» выйдет в следующем месяце в издательстве «Прайон пресс». Стоимость одного экземпляра – 9,99 фунта. Читатели нашего журнала могут получить скидку, заказав книгу по телефону, указанному на с. 76.
* * *
Избранные цитаты Алисы Сэлмон, профиль в социальной сети «Фейсбук», 3 ноября 2011 г.
«Грамотный человек знает разницу между “не спится” и “не спиться”».
Аноним
«Самое главное – будь героиней своей жизни, а не жертвой».
Нора Эфрон
«Правда может причинить боль, но раны, нанесенные ложью, не затянутся никогда».
Аноним
«Все мы слышали про то, что миллион обезьян, стуча по клавишам миллиона пишущих машинок, могли бы написать полное собрание сочинений Шекспира. Благодаря Интернету мы знаем теперь, что это неправда».
Роберт Виленски
«Юность – всегда сон, особая форма безумия».
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
* * *
Заметки на ноутбуке Люка Эддисона, 8 февраля 2012 г.
Кажется, ты даже не догадывалась, что я собирался сделать предложение. Еще один пункт в списке того, что я не успел сказать. В тот вечер, когда ты заговорила о Праге, в тот самый вечер, когда ты заявила, что нам надо отдохнуть друг от друга, у меня в кармане лежало обручальное кольцо. Все было спланировано: следующим утром я собирался пригласить тебя в путешествие – небольшое, всего на один день. Ты бы собрала сумку, и мы бы поехали в аэропорт в Гатвике, а оттуда в Рим. Я уже забронировал билеты и номер в отеле.
– Люк, мне нужно задать тебе один вопрос. И я хочу получить честный ответ. – Ты начала раньше, чем я успел открыть рот. – Пообещай, что не будешь лгать.
– Хорошо.
Представил себе, как ты удивишься, узнав, что в понедельник тебе не нужно идти на работу – я договорился с твоим боссом. Меня охватило предвкушение: мы встречались уже полтора года, и это было только начало. Конечно, сейчас никто не спешит связывать себя семейными узами лет до тридцати по меньшей мере. Но зачем ждать так долго? Ты часто поддавалась минутным порывам, теперь пришла моя очередь.
– Помнишь, вы с друзьями ездили в Прагу на матч по регби? У тебя там была интрижка?
В комнате внезапно закончился кислород. Я с размаха опустился на кровать, и в бедро уперся твердый уголок ювелирной коробки. Не мог соврать, глядя тебе в глаза. Только не тебе.
– Ал, это была случайность.
– Кто она? – Твой голос звучал ровно и решительно.
С нашей первой встречи прошло всего семь недель. Точно помню: я решил, что если эти отношения продлятся больше двух месяцев, я чистосердечно признаюсь во всех своих связях. Если меньше, то можно и промолчать.
– Это неважно, Ал!
– Почему же? Для меня важно, – процедила ты сквозь зубы. – Поверь, милый, важно для нас обоих.
– Просто какая-то девчонка с вечеринки. Я был пьян.
– Почему ты ничего не рассказал? – В твоем голосе проскользнули стальные нотки.
– Боялся, что ты меня бросишь. – Я сжал в кулаке коробку с кольцом. Подумал: может, сказать сразу? Не ждать, пока мы окажемся в ресторане на Кампо деи Фиори, – там подавали отличный прошутто, как раз на твой вкус, – где я забронировал столик и договорился с метрдотелем. Просто взять и сказать. Объяснить, как сильно я тебя люблю, что та девчонка ничего не значит – даже имени не помню, и сам вечер почти стерся из памяти. Но ты заплакала, а когда я попытался тебя успокоить, оттолкнула мои руки и присела на другой конец кровати. Перед глазами мелькали смутные воспоминания о Праге: ирландский паб, компания девушек за столиком по соседству, булыжная мостовая в полутьме – было почти четыре часа утра. Мы свернули налево к отелю, она шла со мной. Девчонка из Дартфорда? Или Дартмута? Джен… Нет, не Джен. Джилл. Так давно… «Ал, это неважно», – повторил я. Развернулся, взял за руку, заглянул в заплаканные глаза. У тебя за спиной переливалась огнями маленькая рождественская елка. Снова Прага: запах мокрого асфальта, вывеска с рогаликом у входа в пекарню – тогда мне казалось, что заканчивается целая эпоха. Всего семь недель спустя после первой встречи я понял, ты – та самая, единственная, Ал, и осознал, что теперь моя жизнь переменится: никаких поездок с друзьями, пьянок в баре до четырех утра и случайных интрижек. Но я не жалел об этом: у меня появилась ты, и все стало иначе. Я был по уши влюблен, Алиса, но хотел попрощаться со старой жизнью, гульнуть напоследок. Уйти в отрыв.
– Выметайся, – сказала ты.
Завтра наш самолет улетит в Рим, не досчитавшись двух пассажиров. Я выбрал место у иллюминатора: ты всегда любила смотреть на облака.
– Не стоило гоняться за двумя зайцами, Люк.
– Адам, трепло недоделанное, – вырвалось у меня.
– Все тайное становится явным. – Ты вытерла слезы. Сказала, что последние полтора года прошли словно в сказке. Но мы уже не дети; не можем позволить себе бессмысленные и бесперспективные отношения. Надо понять, что мы испытываем друг к другу.
– Да что тут думать? Я тебя люблю.
Я не собирался сидеть и смотреть, как рушится вся моя жизнь. Снова вспомнил про кольцо, лежащее в кармане. Вытащить коробочку, сказать: вот, видишь? Увы, романтический план пошел наперекосяк, и винить, кроме самого себя, было некого. Ты уже все решила.
– А я вот не знаю, люблю ли. Или, может, люблю, но недостаточно сильно.
– Ал, я ни капли не изменился. Ты же меня знаешь.
– Нет, не знаю.
Еще немного, и ты бы сорвалась на крик. Я видел тебя в таком состоянии только однажды: мы ехали в автобусе, и один из пассажиров ударил ребенка.
– Я никогда не строил из себя праведника.
– Даже не смей, Люк. Твоя измена – не моя вина.
– О чем ты, Алиса?! После знакомства прошло семь недель, мы даже не заикались об отношениях!
– Уходи, просто уходи, а? Смотреть на тебя не могу.
– Мы ведь не расстаемся? Скажи, что нет.
– Мне нужна передышка. Не присылай никаких сообщений, не звони, даже не пытайся! – В обычной обстановке я бы непременно пошутил, что по законам логики двойное отрицание означает согласие. Но по твоему лицу градом катились слезы. До Рождества оставалась пара недель. – Два месяца. И не пытайся мне звонить. – Пугающий, неожиданно долгий срок. Однако альтернатива была гораздо хуже: одна сплошная Прага до конца моих дней. – Уходи.
Ты всегда высмеивала людей, которые жаловались на сложные отношения. «Это ведь так просто! – говорила ты. – Либо любишь, либо нет». А теперь сама не могла решить, чего хочешь. Вот до чего я тебя довел. Потом ты умерла. Умерла три дня назад, Ал, и я больше не могу. Спать. Вставать по утрам, запихивать в себя завтрак, принимать душ, бриться, спускаться в метро, отвечать на звонки. Все потеряло смысл. Ты рассказывала, что проваливалась в депрессию в подростковом возрасте, но тогда я не понимал, о чем ты. Теперь понимаю. Наконец-то я сумел почувствовать, как тебе жилось, сумел представить, каково это – быть тобой, Алиса Луиза Сэлмон. Девушка, которую я встретил в пятницу, седьмого мая 2010-го (видишь, я помню дату!) в Ковент-Гарден. Зашла в кафе и встала следом за мной – поддалась моему животному магнетизму, как я потом шутил. Тебя обслужили раньше, и я сказал: «Похоже, вам удалось очаровать бармена». А ты тут же ответила: «Похоже, вы хотите пролезть без очереди!»
Когда ты была жива, я с трудом мирился с короткой разлукой. Теперь мы расстались навсегда, и я по-прежнему не могу смириться.
Никогда не записывал свои переживания. Но ты все время твердила, что только так можно поделиться чувствами, осознать свои ошибки и по-настоящему измениться, – и вот я пишу. Пишу, как обычно делала ты, повторяя, что от этого станет легче.
Хочешь, чтобы я отвечал честно, Ал? Ладно, сама напросилась. Я подрался – два раза. Про вторую драку тебе ничего не известно: она случилась в воскресенье, день спустя после твоей смерти. А вот про первую драку рассказывать не нужно, потому что моим противником была ты.
* * *
Письмо, отправленное Элизабет Сэлмон, 3 марта 2012 г.
Тема: Держись подальше от моей семьи
Джереми!
Даже не верится, спустя столько лет опять тебе пишу. Поклялась ведь, что больше не стану иметь с тобой дела, но, видимо, высшие силы решили иначе. Обойдемся без любезностей. Что ты, черт возьми, затеял? Говорят, тебе вдруг понадобилась информация об Алисе. Будто бы для какого-то исследования. Но это неважно, я требую одного – оставь Алису в покое!
Мой сын (он работает в адвокатской конторе) написал тебе официальное послание. Я его выбросила, а сыну сказала, что письмо отправлено адресату. Там было слишком много юридической зауми: вмешательство в частную жизнь, просьба воздержаться от подобных действий в дальнейшем, даже завуалированная угроза судебного иска. Но я-то знаю тебя как облупленного. Считай, что это предупреждение.
Говорят, ты собираешь памятный альбомчик. Что ж, можешь записать туда мои слова. Я горжусь своей дочерью. И я плевать хотела на чужое мнение. Я горжусь, что Алиса была такой отчаянной и жадной до жизни, что она не разменивалась по мелочам. Иногда мне хочется остановиться посреди улицы и закричать: «Алиса Сэлмон – моя дочь!» Я захожу в ее комнату и разговариваю с вещами, музыкальными дисками, розовой свиньей-копилкой. Желаю спокойных снов и доброго утра, повторяю, что люблю ее, несмотря ни на что, какие бы глупости она ни творила, мы все равно ее любим. И скучаем. Жизнь часто выходит из-под контроля, и я сама наделала много нелепых ошибок, не мне ее судить.
Ты всегда по-своему толкуешь действия окружающих. Не думай, что я решила сделать шаг навстречу – нет! Я требую, чтобы ты прекратил свои абсурдные и жестокие эксперименты, и даже не собираюсь обсуждать письмо, которое ты прислал незадолго до смерти Алисы. Сентиментальное, неуместное, оскорбительное.
Говорят, господь бережет пьяных и маленьких детей. Куда он смотрел вечером пятого февраля, Джем? Ты ведь такой умный, объясни мне. Хотя нет. Не отвечай. Просто оставь меня в покое и не смей трогать то, что осталось от моей семьи.
Ради меня. Или ради Алисы.
Элизабет
* * *
Отрывок из дневника Алисы Сэлмон, 25 ноября 2005 г., 19 лет
– Привет, мисс Перспектива, – сказал мне парень с маркетингового отделения. Мы как раз выходили из аудитории после занятий. Надо же, запомнил. – Меня зовут Бен. – Он пожал мне руку. – Хочешь, сходим куда-нибудь выпить?
Я медлила с ответом. Парень был симпатичный, но меня не так часто звали на свидания.
– Ну что? – поторопил он. – Мы застыли в движении?
Опять повторял мои слова: я ляпнула эту фразу на семинаре несколько минут назад, когда преподаватель попросил объяснить, что такое фотография. «Очень смешно», – ответила я и тут же спохватилась. Он мог подумать, что я огрызаюсь. На самом-то деле в голове крутилась только одна мысль: хочу, хочу, хочу безо всяких разговоров! Готова бегом бежать, честное слово. В первый год не часто встречаешь симпатичных парней.
– Да брось, я угощаю. То есть за нас заплатят мама с папой, но разницы никакой.
Мы прошли через парковку и свернули в переулок у реки, срезая угол. Он учился на третьем курсе. Из тех удалых ребят, которые не пропускают ни одной вечеринки: толпой разгуливают по ночному городу в стильных нарядах, сбивают дорожные ограждения или катают друг друга на закорках. В пабе он купил нам по пинте сидра, а себе вдобавок заказал водку с «Ред буллом».
– Не многовато ли? – поинтересовалась я.
Он сделал вид, что не расслышал, и переключился на другую тему:
– Не семинар, а фигня какая-то. Я погуглил имя преподавателя, у него в портфолио одни свадьбы и крестины. Далеко до Анри Картье-Брессона.
– А что тут такого? Просто фотографирует торжественные события. Можно подумать, ты сам снимаешь репортажи военных действий.
После семинара меня распирала энергия. В университет стоило поступить хотя бы ради того, чтобы вот так запросто бросаться словами «перспектива» и «личность». Ну, и еще ради знакомства с интересными людьми. Я чувствовала, как сидр согревал меня и успокаивал.
– Ага, конечно. Что я, дурак, соваться прямо в пекло?
Я неторопливо потягивала сидр, Бен тоже не отрывался от своей кружки. Может быть, если пообщаюсь с таким человеком, сама стану чуть увереннее в себе.
– Хочешь стать фотографом? – спросил он.
– К сожалению, я не разбираюсь в технических примочках. Пока вожусь с настройками, объект успевает убежать из кадра. Папарацци из меня никудышный.
– Уж лучше мусорщиком, чем папарацци. Нет, погоди, мусорщики встают слишком рано… Придумал! Лучше наркодилером. По крайней мере, они приносят пользу обществу.
– Нет, серьезно, чем ты собираешься заниматься? – снова спросила я. На третьем курсе, к этому времени многие начинали искать работу.
– Понятия не имею. У меня нет особых талантов. – Было в нем что-то ребячливое. – А ты?
– А я бы хотела стать журналистом.
– Надеюсь, журнал «Хит» – не предел твоих мечтаний?
– Ну уж нет! Я хочу работать на престижное издание. Что-нибудь вроде «Ти-эл-эс», на меньшее не согласна.
Мы снова сделали по глотку. Сидр быстро заканчивался.
– Мне всегда казалось, что журналисты должны разрушать стереотипы, а на деле они их укрепляют, только и всего.
– Глубокая мысль, – фыркнула я, но про себя полностью с ним согласилась.
– Ты когда-нибудь смотрела новостные каналы? – продолжал он. – Внимательно, несколько часов подряд? Я подолгу сижу перед телевизором: врожденная лень, никуда не денешься. Знала бы ты, какую хрень там показывают. Даже ведущие не гнушаются нелицеприятных выражений.
– Оскорбительных.
– Что?
– Ты хотел сказать «оскорбительных выражений». Ну, или неприятных. Это разные понятия. «Нелицеприятный» значит беспристрастный и справедливый, журналист и должен быть таким. А ты имеешь в виду другое.
– Типа того.
– А все-таки, чем ты займешься после университета?
– Буду работать в отцовской фирме, наверное.
Бен говорил про отцовскую фирму с таким ленивым презрением, что сразу становилось понятно: он не горит желанием вступить в семейный бизнес, однако выбора нет. Возможно, при более близком общении этот парень разочаровал бы меня.
– А что за фирма у твоего отца?
– Страховая.
– Что, колл-центр?
– Ха-ха, очень смешно. Он занимается страхованием кораблей.
– Предполагалось, что это должно произвести на меня впечатление?
– Твои впечатления – твое дело. Давай-ка отпразднуем как следует.
– Что отпразднуем?
– Да что хочешь. Если тебе нужен повод, можем выпить за свадьбу Чарлза и Камиллы, хоть и с запозданием.
– Я всегда была против монархии.
– Хм, неожиданно. Тогда выпьем за что-нибудь другое. За то, что мне дали отсрочку для работы по патентам и правам на интеллектуальную собственность! Или за то, что мы пережили семинар с фотографом, который считает себя Робертом Капой. Или за Саутгемптон. А, знаю! Лучший повод для праздника – это наше с тобой знакомство!
Мне нравилось, как он держался, как сидел, подогнув под себя ногу и забросив руку на спинку дивана, почти касаясь моих плеч. Он оживленно жестикулировал, и я не могла отвести взгляда.
– Боюсь, я уже набрался. Не обедал сегодня. Не переживай, домой приглашать не буду… – Он умолк на секунду. – Ну, чтобы поужинать, ничего такого. Хотя…
– Закатай губу, – откликнулась я. Разговор постепенно сворачивал в новое русло, и передо мной открывались неожиданные перспективы. «Ты могла бы с ним переспать, Алиса», – пронеслось у меня в голове.
Бен снова отправился к бару.
– А я-то думала, что могу рассчитывать на романтический ужин, – протянула я. Он поставил на стол еще две кружки сидра и два коктейля.
– Нет уж, если пить, то по-честному. Я рискнул, взял нам двойной джин. Помнишь, я сказал, что у меня нет особых талантов? Один все-таки найдется.
С этими словами он скрылся за дверью туалета. Когда Бен вернулся, на его лице играла широкая улыбка.
– Вот с ним я справляюсь на отлично!
– С кем, с унитазом?
– Нет, у меня там было дело поинтереснее. – Он постучал себя по кончику носа. – Кажется, самое время перейти к поцелуям.
Бен потянулся к моим губам, и я не стала сопротивляться. «Он не в твоем вкусе, Алиса», – подумала я, глядя на его сильную, усыпанную веснушками руку. Но вот незадача, я до сих пор не вычислила, какие парни мне по душе.
– Ладно, хватит говорить обо мне. Чем занимается твой отец?
– У него консалтинговая фирма, – сказала я, а потом решила: ну его к черту, зачем притворяться перед этим мальчишкой. – То есть фирма была раньше, а потом отец прогорел. Теперь он занимается системами отопления.
– Сочувствую.
– По какому поводу? Потому что бизнес вылетел в трубу или потому что мой отец – сантехник? – Мне безумно хотелось зацепить его, сказать какую-нибудь колкость. Бен вызывал у меня презрение и восхищение одновременно, с таким я пока не сталкивалась. Еще пара коктейлей, и у меня тоже отключатся тормоза: буду говорить первое, что взбредет в голову, не опасаясь последствий. – Давай выпьем за корабельного магната! – предложила я.
Коктейли закончились быстро, и Бен снова ушел к бару. Высокий, дюйма на три выше меня (а я ростом пять футов девять дюймов), явно не новичок в спортзале. На этот раз он вернулся с шампанским.
– Тебе не удалось меня поразить.
– Тогда шампанского тебе не достанется! – ответил Бен, разливая его по бокалам.
Иногда жизнь преподносит сюрпризы: вечер вторника, игристое вино в полупустом пабе, новый приятель, Бен – мне всегда нравилось это имя – с удивительными глазами. Я смотрела, как в бокалах шампанского поднимаются пузырьки. На ум приходило одно слово: «декаданс».
– Меня зацепили твои рассуждения на семинаре, – сказал Бен. – Этот парень нес пафосную чушь: миссия фотографа – запечатлевать события, а не менять историю, бла-бла-бла. А ты говорила о важном.
– Да ладно. Признавайся: что будешь делать после учебы?
Внезапно перспективы, маячившие в конце вечера, показались пугающими.
– Постараюсь не напрягаться. Может, барменом устроюсь. – Мы поцеловались. – Ты… просто… потрясающая.
– Готова поспорить, ты говоришь это всем девушкам.
– Ну да. Но с ними я притворяюсь, а тебе говорю искренне. Мисс Застывшая-в-Движении. Подожди-ка минуту. Я быстро, чих-пых и готово. – Он снова скрылся за дверью туалета.
Мне стало нехорошо. Пора было уходить, еще немного – и отступать станет поздно. Я была уверена, что смогу отвертеться от уговоров Бена, но постепенно теряла контроль над собственными желаниями. Такое уже случалось: рушишь все запреты и словно смотришь на себя со стороны.
– Хочешь попробовать? – спросил он, вернувшись.
– Нет.
– Да брось. Совсем немножко. Так, немного расслабиться.
Он погладил меня по волосам. Я попыталась представить, каково это, вдохнуть кокаин. Что я почувствую, как буду себя вести: останусь собой или во мне проснется кто-то другой, незнакомый? Заиграла песня «Holiday» группы «Green Day». Кажется, жизнь складывается не так уж и плохо; быть мной – это весело. От шампанского покалывало в носу, и я с нежностью думала о старой Алисе – девочке в серо-желтой школьной форме, которая кричала: «Я вас всех ненавижу!» На двери ее спальни висел постер группы «Boyzone».
– Всегда с ума по тебе сходил, – сообщил Бен.
– Всегда? О чем это ты?
– Мы знакомы уже целый час. Вполне достаточно.
– Достаточно для чего?
Он положил ладонь мне на ногу – рука была твердой, горячей, жилистой. Мы снова поцеловались, он подался вперед, и я скользнула вниз по дивану, прижимаясь еще ближе.
– Я рад знакомству, мисс Застывшая-в-Движении, – пробормотал Бен.
Преподаватель на семинаре спрашивал, что такое фотография. Все молчали, и тогда он обратился ко мне – к девушке в лиловом шарфе из первого ряда. Я тут же покраснела и выпалила: «Мгновение, остановившееся время». Он сказал, что это очень поэтичное определение, и попросил развить мысль. Вот тогда-то я и ляпнула: «На снимке все застывает в движении».
– Может, зайдем ко мне? – предложил Бен.
– Выпить кофе?
– И кофе тоже.
Я хотела отказаться. Но у меня в венах пузырилось шампанское, и мысль о возвращении домой вызывала тошноту. Мы снимали жилье вшестером, там был вечный бардак, и если остальные ушли гулять, то я опять останусь одна. Не хотелось сидеть в своей комнате и ждать, пока вернется оно. ОНО. Отвратительное состояние: хандра, взвинченность, бессонница. Доходит до того, что я готова зареветь при взгляде на старые фотографии и открытки. Я не стала придумывать название этому чувству, много чести. Просто ОНО.
Бен положил руку мне на бедро. «Алиса, это так на тебя не похоже, – подумала я. – Ты никогда не позволяла затащить себя в постель на первом свидании». Я видела наши отражения в зеркале на противоположной стене: двое переплелись в объятиях, на низком деревянном столике стоит вереница пустых бокалов.
– Пойдем?
– Ага. – Я изо всех сил старалась, чтобы ответ прозвучал легко и непринужденно, но голос подрагивал. Совсем как раньше, у той, другой меня. Впрочем, Бен понятия не имел о прежней версии Алисы, а кокаин, наверное, и вовсе сотрет ее без следа.
– Хочу тебя, – прошептал он, поднимаясь с дивана. Меня и девочку из Корби разделяли тысячи миль: она не знала, как прикоснуться к мужчине, как себя вести и что будет после. Станет ли она другой, испытав близость? Заметят ли мама с папой произошедшую перемену? (О Робби я не беспокоилась: этот балда не увидит разницы, даже если у меня прорежется третий глаз).
– У меня дома полно выпивки. И не только выпивки. – Бен снова постучал по кончику носа.
– Ну что ты, я же пай-девочка, – рассмеялась я.
У Бена дома было холодно и грязно, мы пили белое вино, потом перешли на водку, потом он врубил Эминема, а когда соседи начали колотить в стену, постучал в ответ. Еще через пару часов он высыпал на журнальный столик горку кокаина и принялся делить его на дорожки кредиткой, будто герой какого-то фильма. Потом скрутил банкноту и резко вдохнул: я смотрела, как белая пудра исчезает со стола.
– Твоя очередь.
– Только немного, – сказала я, протрезвев на пару мгновений.
– Тебе понравится, не сомневайся.
– Я боюсь, – пробормотала я заплетающимся языком.
Он назвал меня трусишкой, потом сказал: «не переживай, все будет хорошо, это совсем нестрашно». Слова казались мне вялыми, неторопливыми, как в замедленной съемке. Все вокруг вдруг замерло: движения рук, тени, бегущие по стене, даже музыка казалась слегка заторможенной.
Я наклонилась к столу и подумала: «Сегодня родится новая Алиса». Старая не смогла меня остановить: видимо, нас уже ничего не связывало. Я вдохнула кокаин – весь, до конца, как в кино, – и ощутила неожиданный прилив ясности. Мне сразу стало лучше.
– Ну как? – спросил Бен.
– Отлично.
Кто-то из нас отпустил шутку, в которой фигурировали корабельные магнаты и сувенирные магниты, мы посмеялись, и Бен снова налил красного вина – раньше я не замечала, что мы пили красное. Надо поаккуратнее обращаться со всем этим, так и привыкнуть можно.
Утром, пока мы валялись в кровати, Бен сказал: «Вот это я понимаю, все вокруг застыло».
Выпал снег, радиатор барахлил, и в комнате стоял страшный холод. У меня перед глазами проносились мгновения прошлой ночи: Бен прикусывал мочку уха и шептал, что я красавица, его широкие плечи сводили меня с ума. Он приготовил чай, мы полистали утренние газеты, и он объявил, что уезжает домой на выходные – то ли в Бакингемшир, то ли в Беркшир, я не разобрала, – чтобы поздравить брата с днем рождения. Важное дело, парню исполняется двадцать один.
– Шикарная ночка будет, оторвемся по полной, – сказал он.
– А чем мы занимались прошлой ночью?
– Слегка разогрелись.
«Ох, Алиса, ты же не спишь ни с кем на первом свидании», – подумала я.
Вчера я об этом не вспомнила.
«И кокаин не нюхаешь».
Об этом тоже.
Я никак не могла решить, уйти мне или остаться. Попытаться спасти это нелепое знакомство, найти в Бене хоть одну привлекательную черточку, помимо спортивной фигуры. Ведь в каждом человеке есть что-то хорошее.
– Серьезно, спасибо за компанию, – сказал он.
Хм, может, этим он меня и зацепил? Такой прямолинейный, честный. А еще он часто предварял свои реплики словом «серьезно». Я подумала: «Через пару лет ты наденешь строгий костюм и отправишься работать в престижный офис, студенчество останется в прошлом». Осмотрелась по сторонам, пытаясь запомнить все мелочи: свеча в бутылке из-под вина, засохший хлорофитум на подоконнике, около шкафа стоит знак «Дорожные работы», стащенный со своего законного места. Может, мы больше никогда не встретимся. А может, столкнемся еще не раз, но все будет иначе. Он станет парнем, с которым я переспала после семинара по фотографии, и подруги будут поддразнивать меня – эй, вон идет твой мистер Звезда Маркетинга. Или мистер Застывший-в-Движении.
– Ну что, теперь я твой друг для перепихона?
Я долго смеялась, когда впервые услышала это выражение в старой серии «Секса в большом городе», но в устах Бена фраза прозвучала грубо. Мне казалось, между нами было нечто большее. Он вытащил из-под кровати поднос с кокаином.
– Пора подзаправиться.
Я собирала одежду с пола и натягивала на себя. Неужели всего пару лет назад я искренне считала, что секс – это очень и очень серьезно? Мне не хватало прежней Алисы. Жаль, что я не запомнила подробностей прошлой ночи: меня Бен раздел? Или я сама сбросила одежду?
– Серьезно, не уходи. Мне будет одиноко.
Он втянул дорожку кокаина, выложил еще одну и улыбнулся.
«Все нормально?» – спросила мама на следующее утро после того, как я впервые провела ночь с Джошем. Мама знала, что он оставался у нас. Джош нравился родителям. Черта надо знать в лицо, считала мама. «Все они черти», – отвечал отец. Мы с Джошем встречались несколько месяцев, и он всегда пожимал папе руку, здороваясь. Два мужчины в моей жизни. Каждый раз беседа шла по накатанной дорожке: как учеба, как работа? Смотрели прошлый матч «Манчестер юнайтед»? «Мужчины так похожи между собой, но при этом у них так мало общего», – думала я, глядя на папу и Джоша. Коренастый и крепкий отец, худощавый Джош. Вот она, взрослая жизнь, мой первый парень. «Ты достойна только самого лучшего, – говорил папа. – Никогда не позволяй принижать себя». Но Бен, Бен – с резким запахом лосьона и розовыми после бритья щеками – занимался именно этим. И я позволяла.
Я села на край постели. Голова трещала. Сегодня нужно закончить эссе, срок сдачи истек три дня назад; впереди меня ждала бесконечная тишина библиотеки. Я посмотрела на кокаин, на Бена, снова на кокаин; наверное, я до сих пор не протрезвела. Мама с папой были бы в ужасе, но что тут такого? В конце концов, я уже пробовала. Точка невозвращения пройдена еще вчера. Теперь я знаю, какое слово станет словом дня в моих записках. Тут и думать не надо – кока.
Я склонилась к столу.
– Вот и умница, – сказал Бен.
Мне стало так хорошо, что я чуть не расплакалась.
