Инструменты, к которым прибегали крупные державы для достижения своих целей в системе международных отношений, в основе своей не претерпели каких-либо серьезных изменений. Обычно предпочтение отдается оружию, деньгам и искусству дипломатии. Сильная армия, оснащенная по последнему слову науки и техники и полностью укомплектованная персоналом, готовым к ведению боевых действий, крупная экономика, передовые технологии и обеспеченность природными ресурсами, преданные и прошедшие хорошую выучку дипломаты, юристы, разведчики, а также привлекательная идеология или система ценностей всегда оставались весомыми факторами международного влияния. В любую историческую эпоху совокупность этих признаков давала преимущество странам с наибольшим количеством населения, экономически развитым, политически стабильным и с богатыми природными ресурсами. Но в данном случае мы не говорим об уменьшении этих параметров. Напротив, снижается эффективность, пригодность и сила воздействия традиционных методов той власти, основу которых они составляют, – военной, экономической или же мягкой силы.

Как понятно из предыдущей главы, одна страна – Соединенные Штаты – тратит на вооружение, войска и логистику больше, чем все остальные вместе. И это не напрасные расходы. Pax Americana, где американское военное превосходство есть наивысшая форма гарантии стабильности, уже стал реальностью. Собственно, сегодня США официально гарантируют безопасность более чем пятидесяти государств. Превосходство Америки над прочими странами по части военных расходов остается прежним, как и беспрецедентное американское военное присутствие в 130 странах мира, в виде как крупных контингентов, расквартированных на долгосрочной основе, так и небольших подразделений, состоящих из военных инструкторов, миротворцев, а также отрядов для проведения спецопераций и подавления мятежей.

Кроме того, США возглавляют НАТО – наибольший, а после распада противостоявшего ему Варшавского договора и единственный в мире военный альянс такого масштаба. Из всевозможных признаков гегемонии этот – самый существенный. Союзы всегда были ключевым инструментом политики великих держав, дополняя дипломатию угрозой тех или иных военных действий, определяя сферы влияния и запретные зоны и упреждая агрессию гарантиями взаимной защиты. Иначе говоря, они были структурными элементами мирового порядка. И многие десятилетия союзы мира строились по единому, неизменному образцу. НАТО и Варшавский договор установили жесткий порядок по обе стороны железного занавеса. Недавно обретшие независимость страны третьего мира быстро оказывались в центре их внимания и вовлекались, где кнутом, где пряником, в орбиту западного мира или соцлагеря.

Сейчас, через десять с лишним лет после упразднения Варшавского договора его участниками в июле 1991 года, НАТО ликует. Еще бы: в него вошли три бывшие советские республики, а также семь бывших членов советского блока.

НАТО с Россией остаются соперниками: Россия выступает против расширения альянса за счет своих соседей и против развертывания в Центральной Европе средств противоракетной обороны НАТО. Но кроме того, было также заявлено, что НАТО с Россией не враги, а партнеры, а с 2002 года действует специальный совет, призванный нормализовать отношения между ними и разрешать любые споры. Кроме России, у НАТО нет другого очевидного потенциального врага – новая ситуация для главного альянса, заставляющая искать себе новые способы применения. Главный вопрос, стоящий на повестке дня, – миссия альянса в Афганистане, в которой участвуют военнослужащие всех двадцати восьми государств-членов НАТО, а также еще двадцати одного государства.

Но в альянсе появляется все больше слабых мест, вследствие двух обстоятельств: ничто не угрожает существованию самого НАТО, и сила НАТО равна суммарной силе стран, в него входящих. В афганской миссии основная нагрузка приходилась на США, вклад же остальных государств был гораздо скромнее, некоторых – вообще символическим. Несколько стран прекратили участие в этой миссии. Когда в Нидерландах начались протесты против присутствия в Афганистане нидерландских войск, эти протесты стали одной из причин падения в феврале 2010 года правительства Нидерландов, а затем страна отказалась от участия в миссии. Такие участники миссии, как Франция и Германия, ответили отказом на просьбу американской стороны о вводе дополнительных войск. Кроме того, все присутствующие в Афганистане контингенты действовали по разным правилам, диктуемым национальными военнокомандными учреждениями и даже законодательными органами той или иной страны. Принятое в Праге или Гааге парламентское постановление вполне могло регламентировать, что позволительно, а что нет солдатам НАТО, если придется воевать с “Талибаном”, готовить афганских солдат или бороться с торговцами опиумом. Из-за таких ограничений некоторые американские солдаты стали расшифровывать аббревиатуру ISAF (International Security Assistance Force, то есть “Силы содействия международной безопасности”) как I Saw Americans Fight (“Я видел дерущихся американцев).

Пока НАТО пытается преодолеть эти противоречия, право координировать действия входящих в него стран оспаривают параллельные структуры. Частично его функции дублирует действующая уже не первое десятилетие оборонная структура – Западноевропейский союз. У Евросоюза есть свой исполнительный орган по вопросам оборонной политики, в состав которого входят Европейское оборонное агентство и ряд других структур. Это агентство проводит свои, независимые от НАТО, зарубежные операции, в числе которых миротворческие миссии, предоставление военной помощи, а также участие в многонациональных воинских формированиях. Разумеется, каждая страна Евросоюза по-прежнему имеет свою армию. Взаимодействие НАТО с национальными правительствами и бюрократическими структурами Евросоюза привело к тому, что Североатлантический альянс все больше напоминает винегрет из разных юрисдикций и международных форумов, где дублируются многие функции, но начисто отсутствуют иерархия принятия решений и четкая субординация.

Появление “добровольной коалиции” в качестве новой разновидности многонациональных военных инициатив – яркое свидетельство того, что подобные объединения теряют свою силу. Сильнее всего эта тенденция проявилась при возникновении ситуативного союза стран, готовых либо принять участие в американском вторжении в Ирак 2003 года, либо поддержать его каким-либо иным способом. Но все вышесказанное также относится к операции в Афганистане и к спасательным, миротворческим и гуманитарным миссиям, от оказания помощи пострадавшим при землетрясении до патрулирования морских путей близ Сомали (где военные разных стран действуют сообща при формальном отсутствии соглашений, возможных при подобных обстоятельствах, а также без побуждающей к участию главенствующей силы). Поскольку решение об участии “добровольцев” принимается исходя из конкретной ситуации (а не согласно прописанным в договоре условиям), их обеспечение зависит от политической обстановки в их странах, готовности этих стран длительное время покрывать финансовые издержки, а иногда и от дополнительных договоренностей о преференциях, получаемых ими в обмен на участие; так, некоторые страны – участницы иракской операции добились для своих граждан упрощенной процедуры выдачи въездных американских виз.

Что же касается реально существующих новых союзов, возникших в мире в эпоху Pax Americana, то некоторые из них – обычные объединения стран с целью военного сотрудничества членов того или иного территориального образования (скажем, того же ЕС). Например, Африканский союз располагает собственными миротворческими силами, которые участвуют в урегулировании региональных конфликтов. Южноамериканский Совет по вопросам обороны развивает военное сотрудничество в Латинской Америке. Но по форме это совсем не те традиционные альянсы, которые строятся на тесном взаимодействии, общих планах и совместных технологиях и на гарантиях взаимной безопасности. Теоретически можно было бы ожидать появления нового союза вокруг того или иного государства, несогласного с единоличным лидерством США (такого как Китай или Россия), с тем чтобы тот занял место Варшавского договора. И напротив, активнейшие усилия – хоть в основном и бесплодные – прилагал президент Венесуэлы Уго Чавес для создания совместно с Кубой, Боливией и другими сочувствующими странами военного блока, который должен был бы стать региональным противовесом США. Фактически сегодня существуют более представительные “альянсы” между государствами и поддерживаемыми ими негосударственными субъектами: между Ираном и “Хезболлой” с “Хамасом”, а также предполагаемая связь между Венесуэлой и такими организациями, как “Революционные вооруженные силы Колумбии” (FARC) и организация “Отечество и свобода басков” (ЭТА).

Единственной военизированной ареной, где по-прежнему сохраняется сложившаяся иерархия игроков, остается торговля оружием, по крайней мере теми видами, которые считаются традиционными. Тон здесь, как и когда-то, задают уже не одно десятилетие возглавляющие список торговцев оружием США, Россия, Китай, Франция, Германия, Италия, на которые приходится львиная доля торговых сделок. Но официальные продажи, подкрепленные правительственным финансированием, это всего лишь часть реального объема мирового рынка оружия. Как говорится в докладе генерального секретаря ООН за апрель 2011 года: “За последние десятилетия характер торговли оружием существенно изменился: если раньше все, как правило, сводилось к непосредственным контактам с правительственными чиновниками или агентами, то сегодня почти повсеместно им на смену пришли частные посредники, действующие в условиях чрезвычайно глобализированного мира, нередко – через сложную цепочку получателей”. Эта часть торговли оружием, нерегламентированная и зачастую не имеющая привязки к конкретному государству, никем не контролируется и свидетельствует о падении влияния национальных министерств обороны в условиях вооруженного конфликта – и является очередным показателем упадка власти.

Помимо создания военных альянсов, великие державы традиционно прибегают и к экономическим рычагам воздействия, привлекая к защите своих интересов другие страны. Простейший инструмент – двусторонняя (то есть идущая непосредственно от правительства к правительству) помощь в виде кредитов, грантов, преферентной торговли, а также соглашений по совместной разработке полезных ископаемых. Также экономическая дипломатия может носить карающий характер, принимая форму торговых барьеров между странами, бойкотов, эмбарго и санкций, направленных против экономических институтов той или иной страны.

Опять-таки методы сохранились, однако их действенность как средства применения власти заметно снизилась. Кроме того, благодаря интеграции мировой экономики зависимость какой-либо одной страны от поставок, потребительского рынка или денежных поступлений из другой страны уменьшилась до предела. На переговорах по вопросам международной торговли Соединенные Штаты и прочие богатые страны долгое время отстаивали устранение торговых преград и бо́льшую открытость рынков капитала. Их победа, наряду с повсеместным принятием “вашингтонского консенсуса” в качестве условия для денежных займов Всемирного банка, Международного валютного фонда и других организаций, как ни парадоксально, привела к ослаблению власти, которой располагали в своих сферах влияния Соединенные Штаты и такие колониальные в прошлом державы, как Великобритания и Франция.

Введение санкций против Ирана в надежде на то, что он приведет свою ядерную программу в соответствие с условиями мирового сообщества, – не более чем исключение, подтверждающее правило. Организация Объединенных Наций, Соединенные Штаты, Европейский союз и некоторые другие страны вводят все новые и новые ограничения на торговлю с Ираном, включая эмбарго на иранскую нефть, сокращение трансакций с его Центральным банком и ограничения на туристические и деловые поездки. Однако Соединенным Штатам пришлось пойти на предоставление льгот своим союзникам, зависящим от иранской нефти, и дать ответ на непростой вопрос: подвергать ли наказаниям такие дружественные страны, как Южная Корея, Индия, и соперников, способных дать адекватный ответ (тот же Китай, например), за их нежелание снижать объемы торговли с Ираном.

Целевое использование государственной власти для выделения помощи странам, которым оказывается предпочтение, тоже перестало быть привилегией нескольких держав. К концу Второй мировой войны в мире насчитывалось порядка пяти-шести государственных агентств по оказанию такой помощи. Сегодня их более шестидесяти. В 1950-х годах львиная доля предоставляемой помощи (88 %) приходилась на три страны: США (58 %), Францию (22 %) и Великобританию (8 %). Первое значительное расширение области двусторонней поддержки произошло в 1960-х годах, когда собственные агентства по оказанию помощи другим странам создали такие государства, как Япония, Канада и ряд европейских стран. Вскоре крупными игроками на этом поприще стали Нидерланды и страны Скандинавии, чья доля помощи (в процентах от национального дохода конкретной страны) превышала аналогичный показатель для США, Великобритании или Франции. В 1970-е годы на нефтедобывающие арабские страны пролился золотой дождь, что позволило им заняться учреждением фондов развития, которые использовались для поддержки различных проектов в мусульманских и африканских странах. В 1990-е годы картина снова изменилась: список стран-доноров пополнили страны Восточной Европы; кроме того, полноправными участниками экономической поддержки странам третьего мира стали такие крупные государства, как Индия и Бразилия, стремительно набиравшие вес. К 2009 году на США, Францию и Великобританию приходилось уже всего 40 % от общего объема помощи, официально предоставленной развивающимся странам.

Это лишь часть общей картины, отображающей двусторонние отношения, и охватывает она 70 % от суммарного объема предоставляемой экономической поддержки. В мире насчитывается как минимум 263 многосторонних агентства по оказанию помощи, от Всемирной организации здравоохранения до региональных организаций вроде Скандинавского фонда развития или специализированных агентств, таких как Всемирный центр рыболовства или Международный совет по контролю за йододефицитными заболеваниями. И в качестве последнего штриха – значительный рост объемов помощи, предоставляемой в частном порядке через неправительственные организации, которые преследуют свои задачи. В 2007 году общий размер официально предоставленной развивающимся странам поддержки (как двусторонней, так и многосторонней) составил около 101 миллиарда долларов, а частной – порядка 60 миллиардов долларов. По некоторым оценкам, число людей, занятых оказанием частной помощи, превышает количество персонала в правительственных структурах и многосторонних организациях, конкуренция с которыми становится все более и более успешной.

Быстрый рост числа источников означает, что средняя страна-получатель имеет дело с огромным количеством партнеров (а не ограниченным их числом), что исключает возможность монополизации данной сферы и получение большего (в сравнении с другими игроками) влияния на правительство этой страны. В 1960-х годах существовало порядка двенадцати доноров, направлявших выделенные иностранными правительствами средства в ту или иную страну, в 2001–2005 гг. это число выросло почти втрое и достигло тридцати трех. Рассредоточение экономического влияния власти становится более ощутимым, когда речь заходит об иностранных инвестициях. Те дни, когда United Fruit Company играла роль проводника американских интересов в так называемых “банановых республиках”, давно канули в Лету. Прошли те времена, когда транснациональные компании выступали защитниками национальных интересов своих метрополий, расширяли сферу государственных интересов, а иногда (где больше, где меньше) брали на себя роль внешнеполитических игроков. Из-за расширения глобальных рынков, роста возможностей аутсорсинга и производственного потенциала, непрекращающихся слияний и поглощений, а также вложений частных инвесторов, ТНК точно так же не зависят от внешней политики своих “родных” стран, как и раньше. Например, какой конкретный национальный интерес вы припишете крупнейшей в мире металлургической компании ArcelorMittal, зная, что сама компания находится в Европе, ее акциями торгуют фондовые биржи шести стран, а основная доля капитала в ней принадлежит индийскому миллиардеру?

В общем, если какие-то страны и могут сказать, что сфера их интересов расширилась благодаря зарубежным инвестициям последних лет, то это развивающиеся страны, чьи компании стали активными международными инвесторами (особенно в сельскохозяйственном секторе, добыче полезных ископаемых, строительной и телекоммуникационной отраслях). Нефтяные компании Petrobras (Бразилия) и CNOOC (Китай), крупный игрок на рынке резиновых изделий Sima Darby (Малайзия), производитель цемента CEMEX и продуктовая компания Bimbo (Мексика), мобильные операторы MTN (ЮАР) и Bharti Airtel (Индия) – вот лишь немногие участники так называемых прямых международных инвестиций Юга в Юг, поддерживаемых набирающими силу инвестиционными агентствами, экспортно-импортными банками и политическим страхованием рисков. В мире имеется порядка 20 тысяч транснациональных компаний, чьи штаб-квартиры расположены в развивающихся странах. Пока что инвестиции, исходящие из развивающихся стран, составляют меньшую часть мировых иностранных инвестиций, но и они показали фантастический рост, взлетев от “каких-то” 12 миллиардов долларов в 1991 году до 384 миллиардов в 2011 году. При этом стоит отметить, что доля инвестиций в другие развивающиеся страны в общем объеме капиталовложений с каждым годом растет. В 2011 году более 40 % от общего числа слияний и поглощений произошло с участием инвесторов из развивающихся стран. Это влечет определенное распределение по странам руководящего состава, кадров, торговых марок, что в корне меняет представление об иностранных инвестициях как об инструменте политического воздействия богатых государств.

Пока что экономическая дипломатия сохраняет очень неплохие шансы на переход в плоскость политических влияний там, где уровень неудовлетворенных потребностей наибольший, а конкуренция с другими участниками и частным сектором – самая слабая. В последние годы таким местом оставалась Африка, и именно на Черном континенте столкнулись интересы Китая и Запада. По форме это противостояние очень напоминает борьбу за сферы влияния в духе прежних времен, а то обстоятельство, что происходит все при наличии сулящих огромные прибыли запасов нефти и в условиях политической нестабильности, лишь подчеркивает это сходство. Последние десять лет влияние Китая в Африке только росло: Китай строил дороги, больницы, другие объекты инфраструктуры, весьма преуспел в создании нефтедобывающих концессий, обогнав по этому показателю западные компании, а также быстро и успешно осуществлял различные проекты. При этом он полностью (или почти полностью) избегал столь свойственных финансовым агентствам Запада бюрократической рутины и чрезмерной регламентации своих действий. Щедрым подарком Китая Черному континенту – одним из немногих за последнее время – стало построенное в Аддис-Абебе здание штаб-квартиры Африканского союза стоимостью 200 миллионов долларов. Этот жест благодарности, вкупе с поддержкой суверенитетов стран-реципиентов и снисходительным отношением к волнениям и мятежам, способствовал росту авторитета Китая в глазах африканских элит и создал весомые предпосылки для появления у французских и американских компаний и агентств серьезного соперника. Но быстрый рост китайского влияния на Черном континенте также чреват угрозой его быстрого упадка, особенно если иметь в виду, что Индия, ЮАР, государства арабского мира из года в год увеличивают объемы своих инвестиций в африканские страны.