Глава тринадцатая. Штурм
Если вы в детстве не пробовали изобрести порох – значит, детства у вас и не было. Кто-то ограничивался тем, что тщательно обдирал спичечные головки. Кто-то мастерил бомбочки из магниевого порошка, а самые нелюбопытные дербанили патроны из отцовских охотничьих запасов.
Приятель Ярилова Сёмка Глезерман подошёл к делу ответственно, как и положено вундеркинду (после школы Семён стал студентом химфака, уже на втором курсе победил в каком-то международном конкурсе и уехал доучиваться в Германию). Серу и древесный уголь добыть было несложно, а вот с селитрой пришлось нелегко. Глезерман вообще требовал чистоты эксперимента и мечтал обнаружить где-нибудь в Ленинградской области пещеру с вековыми залежами помёта летучих мышей или, в крайнем случае, забытый скотомогильник.
– Понимаешь, Димка, – объяснял будущий Менделеев, – органические отходы разлагаются и выделяют аммиак, а потом нитратные бактерии начинают производить азотную кислоту. Кислота вступает в реакцию с минеральными основаниями, и – хопа! – получаем калиевую селитру всего-то через три года гниения. Правда, там ещё промывать и выпаривать, но это ерунда, дело техники.
Ярилову ковыряться в смердящих отбросах страсть как не хотелось, однако дружба есть дружба. Пришлось согласиться искать жуткую мышиную пещеру или, что ещё страшнее, кладбище домашних животных.
Но с этими экзотическими объектами в окрестностях летнего лагеря «Зеркальный», куда дедушка достал путёвки, было напряжённо. Имелись в наличии только банальные озёра с лягушками да заброшенные окопы. И даже в найденном Димкой и Сёмкой обвалившемся блиндаже глупые летучие мыши почему-то жить отказывались…
Пришлось ждать сентября, чтобы попробовать раздобыть селитру в школьном химклассе или в интернет-магазине («Профанация, – презрительно бормотал Глезерман, – лучше, конечно, натуральный продукт – из гнивших года три человеческих трупов!»). Но вместе с дождями пришёл учебный год, и друзьям стало не до пороха – Димка увлёкся «ДОТой», а Сёмка начал мастерить адронный коллайдер в отцовском гараже…
И вот теперь детское несостоявшееся приключение выручило. Пока одна бригада сарашей, ругаясь, выпаривала чудовищно воняющую «гнилую землю» в медном котле, вторая ушла добывать самородную серу в известном Хозяину месте. С древесным углём было проще всего – кузнец выделил целый мешок.
Ярилов тем временем в сопровождении лучших охотников, не зная отдыха, метался по округе – налаживал связи с окрестными деревнями и ходил на рекогносцировку к стенам города.
Дмитрий очень торопился: по слухам, монголы в ближайшее время собирались отправить в Согдею первый караван с пленными. И этот путь смогут пройти далеко не все.
Уж кому это знать, как не бывшему рабу, а ныне – князю Добриша.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Баден-Баден, 19 сентября 1924 года
…было моё удивление, когда я наконец узнал, к то этот таинственный покровитель, оплативший лечение у херра Думкопфа. Должен заметить, что сей весьма известный в Германии эскулап не отходил от меня ни на шаг, отказываясь от прочей практики – значит, его услуги оценивались щедро. Да и проживание в одном из лучших пансионатов швабского городишки с дурацким двойным названием (будто специально – для нездоровых и престарелых, не способных расслышать с первого раза) стоило немало.
Да-да, им оказался тот самый Левинзон. Свою кожанку он сменил на английский клетчатый пиджак, а хромовые сапоги – на ботинки с гетрами, выглядя этаким южноевропейским туристом, жгучим испанцем либо итальянцем. И только правая рука выдавала, стремясь инстинктивно хлопнуть по несуществующей кобуре увесистого маузера.
Признаюсь, я был скорее растерян, чем разгневан – никак не ожидал встретить старого знакомца здесь, посреди Германии. Первая мысль, которая у меня мелькнула: Левинзон рассорился со своими дружками-большевиками и сбежал в Европу, прихватив часть награбленного. Иначе откуда у него средства для хорошей жизни, да и для оплаты моего лечения? Одно оставалось неясным: почему эта внезапная забота о моей скромной персоне? Ведь расстались мы совсем не дружески. Помнится, я весьма неинтеллигентно огрел его грязным графином по голове.
Всё, конечно же, оказалось не так.
Левинзон на внезапно хорошем немецком сделал заказ официанту и обратился ко мне:
– Ну что ж, господин штабс-капитан, вы теперь смогли убедиться сразу в нескольких вещах, которые явно облегчают мне дальнейший разговор.
– Это в каких именно, товарищ большевик?
Брюнет испуганно оглянулся, наклонился ко мне, обдав чесночным запахом, и яростно зашипел – даже волоски в его преогромных ноздрях зашевелились подобно причёске Медузы Горгоны:
– Я здесь инкогнито, и вы это прекрасно понимаете. Не стоит афишировать, кто я и откуда, это в ваших же интересах!
Меня позабавил неожиданный страх пламенного комиссара. Я откинулся на стуле и заговорил вальяжно, как прожжёный бонвиван с юной гимназистской:
– Что же вы так разволновались, голуба моя? Очень интересно будет посмотреть, как вы поступите, если я вдруг подзову шуцмана и поведаю ему страшную историю об агенте мирового коммунизма, проникшем в старую добрую Германию.
Однако мой визави уже оправился и ответил спокойно:
– Я всего лишь покажу полицейскому свои документы. Они в полнейшем порядке, в отличие от вашего здоровья.
Почему-то я поверил ему и не стал продолжать эксперимент.
– Итак, слушаю вас, неуважаемый. В каких вещах я должен был убедиться?
– В простых. Что мы, во-первых, всегда вас разыщем, где бы вы ни прятались. И, во-вторых, что наши возможности безграничны – в том числе политические и финансовые. Я сразу расставляю все точки над «i», дабы у вас не возникло соблазна в очередной раз бить меня по голове, я этого терпеть ненавижу.
– Что же, ваш Интернационал уже превратился в мировое правительство?
– В последний раз прошу не употреблять названий, от которых добропорядочных бюргеров может хватить кондрашка. Тем более что вы не правы. Интернационал – всего лишь мальчик на побегушках у иных, более могущественных сил, кои я представляю.
– И что хотят эти мифические силы от нищего и не вполне здорового эмигранта?
Тут подошёл официант и начал расставлять кружки с тёмным дункелем, так что разговор продолжился не сразу.
– Прозит, – сказал Левинзон и протянул мне кружку.
– Знаете, я предпочитаю пить с большевиками не чокаясь. Есть у меня такая добрая примета. Что вы от меня хотите?
– Отличное пиво, – заметил Левинзон, отдуваясь. Пена неряшливо свисала с его подбородка, делая похожим на левантийского Деда Мороза, – такого в Москве не достать.
– А что вообще можно достать в Совдепии, кроме воблы и пули в лоб?
– Зря вы так, нужные люди вполне прилично устраиваются, – покачал головой Левинзон, – причём многие – из ваших. Граф Алексей Толстой, например, приехал и чудесно себя чувствует.
– Меня это не интересует, – отрезал я.
– А зря. Мы намерены предложить вам вернуться в Россию. Хорошую должность, паёк и прочие регалии гарантируем. Например, небывалый оклад денежного содержания.
Я подавился пивом. Когда прокашлялся, спросил:
– Надеюсь, оклад измеряется цифрой «тридцать»? А должность заключается в том, чтобы целовать обречённых перед расстрелом?
– Зря вы так. Импульсивны, как смолянка. Да и эти ваши библейские легенды – полная чушь. Если у Иисуса было такое предназначение – повиснуть на кресте, то без Иуды дельце бы не выгорело.
– Знаете, мне уже достаточно. Будем считать ваше предложение последствиями контузии от удара графином, – сказал я и вознамерился уйти.
– Про контузии вам виднее. Насколько я помню, их у вас побольше моего, а герр Думкопф считает последствия очень серьёзными. Сидите, я ещё не все рассказал.
Левинзон достал окурок толстой сигары с обгрызенным кончиком, прикурил и продолжил:
– Я имел уже удовольствие заметить, что нужные люди живут у нас вполне хорошо. И даже отдыхают на черноморском побережье. Вот, например, есть такая санатория под Ялтой, там фланирует по набережной одна дамочка с её четырёхлетним сыном. Взгляните на карточку, – он протянул мне фотографию.
– Зачем, мне это неинтересно.
– А вы взгляните, не переломитесь. Порадуйтесь за женщину. Санатория эта принадлежит Совнаркому, и там такая охрана! Очень надёжная, из бывших латышских стрелков. А зовут персон Ася и Костя. Странное дело: их фамилия – Яриловы.
Перехватило дыхание и померкло в глазах. На фотографии, несомненно, была моя жена. А у мальчишки – наши фамильные черты.
Я вглядывался в Асино лицо, пытаясь разглядеть в нём – что? Тоску? Страх? Но ничего подобного не находил, разве что – грусть. Мальчик же был одет в матросский костюмчик (сразу вспомнился наследник Алексей) и выглядел вполне так, как и я в его возрасте – стремящимся прямо сейчас сорваться от занудного фотографа и убежать гонять воробьёв или собирать куриных богов.
Это длилось вечно. Левинзон дымил своей громобойной сигарой и деликатно не замечал слёз.
Это чудовище знало, что такое деликатность.
– Ну, так что? Едемте в СССР? – спросил он наконец. – На формальности уйдёт не более трёх суток. Полпред Советского Союза в Германии имеет все необходимые инструкции на ваш счёт. Через неделю, максимум – две, будете целовать жену и сына под черноморский прибой.
Я проглотил комок и сказал по частям, не имея сил на фразу целиком:
– Зачем я. Вам. Нужен.
– Всё затем же, господин офицер. Из-за вашей симпатичной змеюшки на груди. В двадцатом вам удалось ускользнуть, и наши планы были сорваны. Это было крайне неприятно, поверьте, но кто старое помянет… Словом, мы готовы вам простить всё – и дворянское происхождение, и белогвардейское прошлое. У нас грандиозный проект по переделке истории человечества, а вам в этом деле отведено немаловажное место. Соглашайтесь.
– Хорошо. Я подумаю.
– До утра, – уточнил Левинзон, – не вздумайте бежать. Разыщем немедленно и увезём силой. Думаю, что вы понимаете: в подобном случае и судьба вашей семьи станет незавидной.
22 сентября 1924 года
…сегодня я сделал последнюю запись на германской земле. Конечно, я поеду. Даже если они обманут меня (в чём я практически не сомневаюсь) и наденут кандалы прямо в пульмане поезда «Берлин – Москва», а в Совдепии меня ждёт расстрел… Всё равно.
Теперь, когда я узнал, что жена и сын живы – всё равно.
Есть маленькая надежда, что большевики не посмеют навредить Асе и Костеньке, пока я им нужен. Чёрт с ними, я пооткрываю все порталы, я своими руками сделаю Спартака императором социалистического Рима, или чего они ещё потребуют.
Сном это было не назвать – скорее, какой-то перемежающийся бред. Помню, как я выбросил в окно браунинг, чтобы не поддаться мгновенной слабости. Потом я видел Асю – она звала, звала, облизывая пересохшие губы, но я не мог расслышать слов…
А под утро привиделась та памятная картина. Серое небо ноября двадцатого года, взрывы на улицах Севастополя. Мрачная очередь на пароход. Казаки, стреляющие своих скакунов на черноморской гальке – чтобы не достались красным.
И удивительный золотой конь, мчащийся по берегу – прочь, прочь…
* * *
Карта получилась так себе – корявая, неточная и очень хрупкая. Ярилов долго возился, склеивая смолой полоски бересты, чтобы получилось полотно приличного размера. Потом, чертыхаясь, чертил обожжённой палочкой.
Прикрепил план к стене землянки. Заговорил:
– Вы здесь для того, чтобы узнать, как будем брать город. В Добрише пять сотен монголов и дружинников Святополка. Все – настоящие воины. Опытные, вооружённые, нам не чета. Ни на долгую осаду, ни на открытую битву не хватит сил. Хотя нас больше – триста сарашей, почти пять сотен ополчения из деревень и те, кто нас готов поддержать внутри Добриша, но для штурма этого мало.
Собравшиеся помрачнели. Видно, ждали других слов, ободряющих. А князь сразу пугает.
Монах, бывший духовник покойного Тимофея, прятавший в деревне оружие и коней побратимов, погладил бороду и торжественно сказал:
– Зато – Бог за нас. Поможет. Перед праведными и стены Иерихона рухнули, рассыпались в пыль.
– Это, конечно, так, – согласился Дмитрий, – но Господь помогает тем, кто сам что-то делает. Поэтому я придумал, как нам захватить город, используя воинскую хитрость. И ещё кое-что, что мы с сарашами готовили вместе.
При этих словах один из болотников поморщился – не мог, видимо, забыть, чего пришлось нанюхаться при выпаривании селитры.
Князь подошёл к плану крепости, начал объяснять:
– Ворот в городе трое, и все крепкие, не подобраться – башни высокие, лучники на часах. Вал с частоколом, рвы – по всему периметру.
– Как? – подивился незнакомому слову чернобородый мужик, голова ополченцев из большого села.
– В смысле вокруг всего города, – пояснил князь.
– Что ж выходит, не взять нам Добриш? – нахмурился голова, оставшийся без жены и двух дочек – всех увели в плен монголы. – Ты прямо говори. Мне всё равно теперь жизни нет – хоть в ров башкой кидайся…
– Слышь, смерд, князя не перебивай, – сердито заметил Хорь и поморщился – плечо ещё болело.
– По этому фасу… то есть по северной стороне, рва нет. А вал вдвое ниже, – показал на плане Ярилов.
– Верно, – подал голос посланник от городских, – там же болото непроходимое. Раньше вообще стены не было, а ров взялись копать да бросили – плывёт земля, грязь одна.
– Вот именно, – согласился Дмитрий, – и отсюда пойдут сараши. Так, Хозяин?
Волхв важно кивнул, одобряя.
– Как они пойдут-то? Трясина, говорю, – возразил добришевец.
Хорь повысил голос:
– Хватит трепаться. Слушай да запоминай, умник.
Недовольный горожанин откинулся, прячась в тени и продолжая бормотать:
– Умник не умник, а по трясине не пройти. Корова там давеча утопла, так всем миром тащили – не спасли. Можно подумать, эти болотники прямо по воде ходют.
– Сараши начнут, отвлекут на себя внимание. Теперь о западных воротах, – продолжил князь, – здесь я буду сам, со всем ополчением.
Чернобородый крякнул. Глянул на сердитого бродника, но всё же не удержался:
– Не пойму тебя, князь. Сам же говорил – башни крепкие, лучники меткие. Ляжем все без чести и толку…
– Ты ж головой в ров собирался? – ядовито заметил Хорь. – Вот таких, как ты, накидаем, да по вашим спинам и пойдём, ха-ха-ха! Аники-воины, тьфу.
Бродник весь извёлся – не мог смириться с мыслью, что придётся сражаться в одном строю рядом с лапотниками, которые только в навозе и смыслят. Даже сараши теперь казались ему поголовно богатырями – всё-таки охотники, с оружием знакомы. Да делать нечего – других бойцов взять неоткуда.
Но главное, что мучило – чувство вины перед побратимом-тамплиером и мальчишкой-библиотекарем. У бродников древний закон: «Сам погибай, а товарища выручай». Тут и не погиб, и не выручил…
Голова ополчения обиженно засопел:
– Сам-то, видать, сильно умелый. Рожа разбойничья. Гораздый с кистенем по оврагам купцов гонять да девок по сеновалам побеждать.
– Чево-о-о?!
Дмитрий пресёк споры жёстко:
– Оба языки прикусите, завтра вместе на смерть. Нет тут ни бродника, ни лапотника, ни сараша, но – русичи. А про башню не беспокойтесь. Помогут нам.
– Кто поможет-то? – недоверчиво спросил чернобородый, всё ещё обиженно сопя.
– Кто-кто. Зверь сказочный, Змей Горыныч, – усмехнулся Дмитрий.
* * *
В полночь Батмунха растолкал десятник, велел идти на северную стену. Место, конечно, спокойное: с той стороны сплошная топь, никто не подберётся. Да всё равно – служба.
Монгол захватил с собой шубу из овчины – ночи здесь холодные, а на северной стороне ещё и от болота промозглой сыростью тянет. Добрёл до земляного вала, на котором были набит частокол – заострённые брёвна в полтора человеческих роста. Вдоль него – дощатый помост, приподнятый над землёй на столбах, для обхода часовыми и для лучников, коли враг сунется.
Только не сунется никто. И эта земля покорилась Чингисхану.
Сколько народов уже легло под монгольскую власть, и не упомнишь: кидани и каракитаи, тайджиуты и кыпчаки, хорезмийцы и аланы… Теперь вот – русичи.
Батмунх семь лет в походе. Позади горы и пустыни, бесчисленные и безымянные реки. А глаза закроешь – вот она, зелёная долина Керулена, и белый верблюжонок с глазами восхитительной красоты берёт кусок сухой лепёшки с ладони. Губами мягкими, как мама.
Звёзды здесь другие. Мутные, безвидные. Небо – словно пыльная кошма. А над родной степью – синева, будто перевёрнутый гигантский котёл из безупречного сапфира.
И туман тут мерзкий, как прокисшее молоко. А в тумане тени движутся, прямо по трясине скользят, подобные духам непогребённых убийц.
Батмунх вздрогнул: сон ему не понравился. Спать караульному нельзя, за это – смерть, а тут ещё и видение страшное. Теней всё больше и больше становится, впереди – всадник на чёрном коне, сам Сульдэ, свирепый бог войны.
Батмунх широко раскрыл пальцами глаза – морок не исчез. Монгол испугался, выхватил нож. Чтобы наконец проснуться, резанул по запястью – и вскрикнул от боли.
Чужие воины приближались, уже были различимы короткие копья, обтянутые рыбьей кожей плетёные щиты, нагрудники из шишковатых спин осетров. И широкоплечий всадник в странной шапке с длинным назатыльником всё так же медленно ехал, а конь его шлёпал по трясине огромными круглыми копытами…
Батмунх закричал что было мочи:
– Караул! Русичи идут!
Перехватило дыхание: монгол с удивлением посмотрел на торчащую из груди тонкую стрелу. Попробовал выдернуть, но наконечник из рыбьей кости застрял крепко, а камышовое древко легко переломилось.
Странный всадник выкрикнул команду, и сараши перешли на бег, неуклюже шлёпая плетёнками по болотной воде.
* * *
Князю подвели солового жеребца. Не Кояш, конечно, но и так сойдёт. Для сверкающего плаща монах пожертвовал церковные ризы, на возражения строго ответил:
– То не грех. Дело наше – угодное Богу. Простит.
С северной стены Добриша донёсся вой: сараши пошли на приступ. Сейчас они несутся к крепостному валу с длинными лестницами, а всполошившиеся враги бегут отражать штурм.
Только не каждый добежит. По всему Добришу горожане, вооружённые чем попало, ловят в переулках монголов и предателей из дружины Святополка, наваливаются толпой, забивают дубинами и топорами. А из-за плетней в чужаков летят неумелые стрелы.
Ярилов подумал о броднике и не смог сдержать улыбки. Хорь, узнав, что ему быть воеводой сарашей, будто стал выше ростом. Распираемый гордостью, заявил, что обязательно должен подъехать к Добришу верхом, ибо не пристало полководцу телепать пешком, как последнему дружиннику. Возражения по поводу того, что конь в болоте непременно утонет, даже слушать не хотел. Хорошо, что сараши догадались привязать к ногам вороного мерина крышки от бочек. Терпеливое животное лишь глубоко вздохнуло, но издевательство выдержало.
Дмитрий тронул поводья и выехал из леса. До ворот было шагов двести, но князь специально не спешил, чтобы часовые успели рассмотреть золотого всадника. Шлем не надевал, и рыжие вихры пламенели, видные издалека.
Показалось, будто слышит, как скрипит тетива натягиваемых луков. Кожей почувствовал, как стрелки нащупывают мишень жадными клювами стрел.
Остановил скакуна, поднял ладонь. Сказал громко и отчётливо:
– Я – Солнечный Витязь, князь Добриша Димитрий! Покоритесь, откройте ворота, и останетесь живы!
* * *
Стрелок в надвратной башне охнул и опустил лук. Растерянно оглянулся на Азамата:
– Дарга, это и вправду тот самый Солнечный Багатур, который на Калке сразил тысячу лучших наших бойцов! Что нам делать?
Половец глядел на рыжего витязя и молчал.
– Дарга!
Азамат мотнул головой, прохрипел:
– Не стрелять!
Слетел по лестнице и побежал к конюшне.
Солнечный Багатур неспешно поехал к воротам. В вязкой тишине копыта жёлтого жеребца гремели по настилу моста над рвом, словно шаги судьбы.
Остановился, снял туго набитый седельный мешок. Ударил кремнем по кресалу – вспыхнул огонек. Прокричал:
– Вот подарок вам от Змея Горыныча!
Размахнулся и бросил к воротам кожаный баул. Развернулся, пришпорил коня и помчался прочь.
Десятник толкнул лучника:
– Сходи, посмотри, что за подарок.
Монгол сбежал вниз, крикнул. Стражники помогли сдвинуть тяжёлое бревно – засов. Кряхтя, надавили – заскрипела створка ворот.
Последнее, что видел лучник – как весёлый огонёк фитиля юркнул в нутро кожаного мешка.
* * *
Взрыв мешка с порохом выбросил в небо ошмётки брёвен и комья земли. Ослепительная вспышка и жуткий грохот застали прятавшихся за деревьями смердов-ополченцев врасплох – кто-то закрестился, кто-то рухнул на колени, а некоторые собрались убегать. Ярилов поднялся на стременах, зло крича:
– Что присели, как бабы на гумне? Вперёд! В атаку!
Жирные клубы дыма снесло ветром, и стало видно, как горит покосившаяся башня, а остатки ворот валяются на земле. Ополченцы восторженно заорали и бросились вслед за князем. Нестройная толпа, размахивая топорами и цепами, вломилась в город, догнала Дмитрия, рубящего мечом оглушённых, дымящихся защитников ворот.
Воющая река растеклась по Добришу, и не было пощады растерянным чужакам – били, рвали, топтали, припоминая и сожжённые деревни, и вытоптанные поля, и растерзанных жён и детей…
Навстречу шёл бритый наголо половец, ведя на поводу сверкающего жеребца невиданной золотой масти. Было что-то в его осанке, во взгляде чёрных глаз – толпа ополченцев обтекала кыпчака, не смея тронуть.
Азамат подошёл к князю. Встал на колени, склонил голову, прохрипел:
– Я сберёг Кояша, Солнечный Витязь. Теперь моя жизнь в твоей власти, ибо я служил твоим врагам.
Дмитрий спрыгнул на землю, поднял половца, обнял:
– Я счастлив, что ты жив, брат. Прости, что не смогли тогда разыскать тебя в степи.
Азамат тихо сказал:
– Уже не верил, что увижу тебя. А Хорь и Анри?
Ярилов спохватился:
– Где пленные русичи? Веди.
Князь погладил золотого жеребца по морде – Кояш фыркнул, дохнул в лицо. Дмитрий улыбнулся, вскочил в седло и поскакал вслед за Азаматом.
Бой на улицах Добриша затихал – русичи быстро насытились местью и не добивали охотно сдающихся монголов. Когда Дмитрий проносился мимо – кричали восторженно:
– Солнечный Витязь! Ай да Димитрий у нас, всем князьям князь!
* * *
Полон монголы держали в большом купеческом лабазе, в центре Добриша. Ворота уже разломали, выпустив перепуганных пленников на волю. Стоял неумолчный крик: искали своих, звали по именам. Найдя, плакали, обнимая исхудавших, грязных, непохожих на себя.
Не найдя – рыдали.
С тамплиера снимали кандалы – видать, опять своим норовом измучил тюремщиков.
Рядом стоял Хорь, подгонял срубающего заклёпки кузнеца и смеялся:
– Эх, Анрюха, какой из тебя лыцарь! Совсем без меня пропадёшь. Второй раз уже тебя из неволи выручаю, как заваруха – так ты в плен норовишь сдаться!
Бледный франк слабо улыбался:
– Вот схожу в вашу эту баньку, отъемся – и поглядим, кто из нас рыцарь, а кто только притворяется. Азамат, ты жив! Дмитрий!
Ярилов оглядел шумящую толпу. Спросил, боясь ответа:
– Где Анастасия?
– Откуда мне может быть это известно, брат? – удивился Анри. – Ведь я был в плену и не мог участвовать в поисках принцессы Добриша.
– Тьфу ты. Где Антон?
– Так здесь был. Он – большой молодец и настоящий воин, не поддавался унынию и воодушевлял всех, даже меня…
Дмитрий уже разглядел. Шёл, расталкивая обнимающихся, смеющихся, плачущих людей – к ней.
Подошёл со спины, развернул к себе, обнял. Княжна затихла, уткнулась в грудь. Прошептала:
– Я знала, что ты придёшь за мной, мой князь. Верила.
Ярилов снял с девушки войлочный колпак, погладил немного отросшие золотые волосы. Улыбнулся:
– Ну вот, я думал, ты уже с косами.
– Будут для тебя косы, князь. Всё будет.
Приподнялась на цыпочки, поцеловала в губы.
Хорь тем временем выпытывал у Азамата:
– Я-то уже воевода, сарашей в бой водил, а ты хоть беком-то стал? Или плохо служил монголам, не удостоился?
Азамат молча ухмылялся.
Франк с облегчением растёр освобождённые наконец руки, распрямился – и охнул:
– Что я вижу! Пока я отсутствовал по печальной причине, дюк Дмитрий, как это у вас говорят, начал вставать с петухами!
Хорь присвистнул:
– Тю, досиделся ты в заточении, франк. Последний ум из тебя татары выбили. Что ты имеешь в виду?
– А то, что наш брат стал содомитом. Я не верю своим глазам: он целуется в губы с княжеским библиотекарем!
Хорь развернулся, открыл рот и замер. Азамат снял малахай, растерянно почесал бритую голову.
Так и стояли, когда Дмитрий подвёл девушку и сказал:
– А вот и княжна Анастасия. Отыскалась наконец-то.
Хорь хлопнул себя по лбу и закричал:
– А я ведь чувствовал: что-то не то! Сразу неладное заподозрил.
– Так уж и неладное, дядя Хорь? – игриво улыбнулась княжна.
И они ушли – под руку.
Азамат посмотрел князю и княжне вслед, пожал плечами:
– Ничего не понял. Какой библиотекарь?
– Потом расскажу, – отмахнулся бродник.
Тамплиер рухнул на колени, забормотал молитву на латыни. Потом сказал по-русски:
– Ужасно, ужасно. Ты прав, брат Хорь: я не достоин звания рыцаря-тамплиера. Я – безнадёжный грешник.
– Почему грешник? – усмехнулся Хорь. – Просто слепошарый и бестолковый. Ты же с ней столько дней вместе, а не догадался.
– В том-то и дело, – заторопился Анри, – понимаешь, брат Хорь, я ведь в плену спал с ним… то есть с ней рядом, укрываясь общим рубищем. А по уставу тамплиеров даже разговаривать без достойной причины с женщиной греховно! Наш капитул, узнав о таком, может даже выгнать меня из ордена.
Хорь захохотал:
– Конечно, выгонит! Только не за нарушение устава!
– А тогда за что? – озадаченно спросил тамплиер.
– Да за то, что ты – пентюх безнадёжный, а не боец! С девкой ночевать и хотя бы не пощупать – это ж надо ухитриться, ха-ха-ха!
* * *
Оккупанты основательно загадили скромные княжеские палаты, и невесть откуда появившаяся бывшая челядь торопливо наводила порядок. Побратимов проводили в менее пострадавшую дальнюю комнату, втащили дубовый стол (степняки предпочитали есть, сидя на коврах). Поставили кувшин с медовухой, блюдо с убоиной.
– Прости, князь, ничего нет больше. Всё басурмане поганые разграбили, винный подвал – пустой…
– И на этом спасибо. Оставьте нас одних, прислуживать не надо.
Холоп удивился (где это видано, чтобы князь без слуг трапезничал?), растерянно кивнул и вышел, прикрыв дверь.
Дмитрий разлил тягучую жидкость по разнокалиберным кубкам, сказал:
– Выпьем, братья, за нашу дружбу. За то, что мы снова вместе. И за освобождённый Добриш.
Звякнула опорожнённая посуда, потянулись руки к дымящемуся мясу. Какое-то время молчали, и только четыре пары крепких челюстей работали безостановочно.
Хорь вдруг засмеялся, чуть не подавившись.
– Ты чего, бродник?
– Представляю, какая рожа была у Азамата, когда он увидел Дмитрия у ворот! Как ты догадался уйти из башни? Чудом ведь жив остался.
Половец улыбнулся:
– Да я стал таким счастливым, что растерялся. Одно думал: надо коня привести, брата обрадовать. Это и спасло.
– А ты чего мрачный? – бродник хлопнул франка по спине. – Я ж тебе сказал: целы твоего магистра медяшки, я их берёг пуще своего здоровья. Или ты переживаешь, что не поучаствовал в штурме? Ничего, жизнь длинная, хватит и твоему мечу вражьей крови.
– Я очень благодарен тебе, да и всем вам, братья. И за спасение из плена, и за то, что мои медные листы сохранили. Другое гнетёт меня.
– Ну так скажи, что именно.
Тамплиер бросил обглоданную лопатку на блюдо, повернулся к Дмитрию:
– Я не понимаю, как так можно: без суда, без расследования – казнить дюка Святополка?
Час назад ликующие добришевцы стихийно собрались на центральной площади перед каменной церковью. Духовник Тимофея наскоро провёл службу в благодарность за избавление города от ворога, славя нового князя – Димитрия. Туда же притащили связанных пленников, среди них – монгольского тысячника Цырена и князя-узурпатора Святополка.
Был здесь и перепуганный араб из монгольского посольства, но его спас Азамат, велев освободить.
Народ плевал в захватчиков, кидался грязью; особенно усердствовали рыночные торговки и какие-то старушки, норовящие выцарапать глаза. Кричали:
– Суди их, князь!
Дмитрий вышел вперёд. Поднял руку – толпа угомонилась, притихла.
– Ответь, монгол, зачем на нашу землю пришёл, смерть и горе принёс? Или звали тебя?
Цырен, сплёвывая кровь, прошипел:
– Тебе, урус, одна судьба – рабом быть у великого Чингисхана. Твоя жизнь – жизнь барана. Покоришься, тогда не зарежут.
Ярилов не стал вступать в полемику. Обратился к Святополку:
– А ты, князь, по какому праву добришский стол вознамерился взять? Твои слуги убили законного владетеля Тимофея, бесчинствовали, людей моих неправедно насильничали и грабили. Отвечай.
Святополк молчал. Дмитрий продолжил допрос:
– Уже за это ты достоин смерти. Но скажи мне: как ты степнякам покорился? Почему не стал город от врага защищать? Почему на колени перед татарами встал?
Святополк затравленно посмотрел на Ярилова и завизжал:
– Не перед тобой, холоп, мне ответ держать! Я – Рюрикович, а ты кто? Пусть меня равные судят…
Дмитрий сделал знак – стоявший рядом дюжий сараш ударил предателя под дых, остановив поганую речь.
– Обоих казнить. Сейчас.
Народ радостно завыл, одобряя. Из сарашей и дружинников палачи были никакие, убить обречённых сразу не удалось. Монгол принял смерть молча, а Святополк верещал и выплёвывал страшные проклятия…
Дмитрий побледнел. Стоял, сжав зубы. Дождался, когда беснующаяся толпа немного успокоится, обратился к остальным пленным:
– Вы много зла сотворили, но можете вину искупить. Пойдёте в мою дружину? Война не кончилась ещё. Будет у вас возможность за правое дело сражаться.
Расчёт оказался верным: все святополчане, половцы и многие монголы согласились пойти на службу к князю Добриша – с них сразу сняли верёвки. Хвалили, хлопали по плечу, подносили ковши с брагой.
Тем, кто отказался, отрубили головы тут же.
Побратимы отправились в княжеские палаты, оставив горожан праздновать на площади. И вот теперь тамплиер осуждающе смотрел на Дмитрия, качая головой:
– Дюка королевской крови нельзя убивать вот так, на потеху черни. Это подрывает авторитет власти и веру в её божественное происхождение.
Ярилов не знал, с чего начать. С того, что из-за таких, как Святополк, Русь сначала распалась на десятки враждующих княжеств, а потом покорилась монгольскому игу? Потому что каждый из Рюриковичей думал только о своей заднице, уютно устроившейся на княжеском престоле – маленьком, зато своём. Или с того, что нельзя было позволить Святополку говорить опасные, но справедливые слова: у Ярилова действительно права на Добриш сомнительные. Пусть монах и подтвердил торжественно, что Тимофей перед смертью назвал Дмитрия своим сыном – кровь-то от этого княжеской у Ярилова не стала…
Можно подумать, легко далось жестокое решение! Эта картина – умирающего, захлёбывающегося кровью связанного Святополка – навсегда перед глазами. Прогрызла дупло в совести и поселилась там навечно…
Хорь опередил:
– Ты, Анрюха, вроде умный, а дурак. Какой ещё суд ему, поганому предателю? На войне с такими разговор короткий – верёвка длинная. Да и за Тимофея блаженного казнь одна: смертная. Всё верно Дмитрий сделал. Вот и выпьем теперь за него, законного князя Добриша!
Тамплиер промолчал, но со всеми выпил – Дмитрий вздохнул облегчённо.
Бродник мечтательно сказал:
– Теперь заживём! Ты же меня оставишь воеводой, князь? Дом себе справлю, Хасеньку привезу, свадьбу сыграем. Эх, красота!
Внезапно подал голос Азамат:
– Это вряд ли. Надо бежать всем, пока не поздно. И чем дальше, тем лучше. Вся Русь обречена. Может, к венграм? Или в Польшу?
– Ты чего, половец? – вскочил побагровевший Хорь, опрокидывая лавку. – Или тебе успело бревном в башку стукнуть, когда Дмитрий ворота пороховым зельем ломал?
Азамат вздохнул, сказал тихо:
– Сядь, брат. Меня послушай.
И начал рассказывать о посольстве Цырена, о готовящемся совместном походе могучей страны булгар и монгольских темников на Русь. Такой объединённой силе никто противостоять не сможет. Тем более что почти всё русское войско и его военачальники полегли в степи от Калки до Днепра…
А Субэдей с ордой сейчас неспешно идёт к границе, чтобы встретиться там с царём булгар – Габдуллой Чельбиром. Через неделю всё и произойдёт, не позже.
– Им только договориться, как будут добычу делить – кому Суздаль с Новгородом, кому Киев с Галичем. И начнётся. Бежать надо, – сказал Азамат и замолчал.
В гнетущей тишине князь Добриша встал и вышел вон.
* * *
Копья раскачивались, как камыш на ветру. Трещали яркие флажки, звенела сбруя.
Всадники, бросив поводья, дремали в сёдлах – долгий поход утомил. Позвякивали стальные пластины, нашитые на кольчуги, скрипели сёдла с подвешенными саадаками и булатными саблями, кистенями и булавами, круглыми щитами с изображениями храбрых гусей и огнедышащих драконов. Высокие шлемы с личинами украшены лебедиными перьями в честь Госпожи Лебедь, спасшей когда-то легендарного царя Газан-булгара. Яркие цветные плащи – красота!
Гордость булгарского войска, ударный корпус ак-булюк – железные латники Габдуллы, десять тысяч отборных бойцов.
Впереди пылит лёгкая конница, неутомимые башкиры и буртасы – им открывать путь армии и завязывать бой, посылая тучи стрел; им первыми форсировать реки, искать дороги, преследовать разбитого врага.
А позади шагает пехота – свирепые черемисы, луговые и горные. Не знают промаха их луки, не знают пощады их топоры…
И это – только половина армии, а то и треть. Повелит царь Булгара – улугбеки бейликов пришлют новые отряды.
Будет что показать пришельцам из Великой Степи. Пусть монголы знают: достойного союзника они ищут в Великом Булгаре.
Уж как минимум равного.
* * *
Лучина горела неслышно, и только иногда начинала трещать смоляными вкраплениями – тогда горящие капельки срывались и падали крохотными метеорами. Пролетали мгновение – и с шипением умирали в бадье с чёрной водой.
Дмитрий сидел, уперев лоб в кулаки. В сотый раз пытался понять, с какого конца подобраться к загадке – и не мог.
Всё верно. Но почему? Почему ни один из преподавателей в университете не задавался очевидным вопросом? В учебниках и научных трудах этой темы вообще не касались: пришли монголы, разгромили русское войско на Калке, перебили князей. Вдруг бросили готовую добычу, ушли. И никто не замечал отсутствия логики в таком решении.
А ведь летом 1223 года за Русь никто не дал бы и ломаного гроша: защищать её стало некому. Бери и пользуйся, хочешь – грабь и жги, хочешь – устанавливай свою власть. Так почему монголы этого не сделали? Устали от похода? Чушь. Они и не такие расстояния проходили, причём с тяжёлыми боями, а тут и сопротивления-то не намечается. И предательство струсившего Святополка тому доказательством.
Имели недостаточно войска? У них сейчас, после Калки, осталось минимум пятнадцать тысяч всадников. Но наверняка уже больше: половцы и аланы, охотно идущие под знамёна Субэдея и Джэбэ, с лихвой перекроют потери. А на Руси сопротивляться некому. Если только Суздалю и Новгороду, которые от катастрофы на Калке не пострадали.
И теперь выясняется, что монголы готовы на союз с булгарами. Русь обречена. Ещё немного – и исчезнет вообще такое название.
Лучина уронила сразу два огонька, и они помчались навстречу гибели параллельными курсами, наперегонки.
Дмитрия будто вспышкой пронзило: точно! Параллельными.
Вскочил, не в силах сидеть. Схватил ковш, зачерпнул прямо из бадьи. Жадно глотал, проливая на грудь ледяные струи.
Это – иная реальность, другая Русь. Здесь монголы не ушли в степь, а вместе с булгарами захватили и поработили страну. И теперь она уже не возродится никогда. Будет другая история, другая великая держава на одной шестой суши – исламский Булгар. Или всё-таки Монголия?
Значит, надо брать побратимов и бежать. Куда? К венграм или к тамплиерам в Акру? Или – ещё дальше. Дмитрий горько усмехнулся: если тут всё по-другому, то кто помешает восточным ордам дойти до Ла-Манша, Гибралтара и Индийского океана?
Ярилов шарахнул кулаком. Хрен им в грызло, как говаривал капитан Асс. Пока жив – надо пытаться переломить ход событий. Роковой союз ещё не заключён – значит, необходимо его развалить. Ведь получилось в безнадёжной ситуации взять Добриш. Почему бы не попробовать и здесь?
Дело бойца – сражаться. Настоящая тут Русь или параллельная, пусть гражданские разбираются. Если смогут.
Дмитрий усмехнулся. А что, красиво: Парусь – параллельная Русь. Есть в этом названии нечто романтичное. Словно могучий корабль выходит из бухты в неведомый путь, разбивая широкой грудью волну, и снежные крылья туго разбухают от попутного ветра…
Скрипнула дверь. Анастасия вошла неслышно, вплыла белой лебёдушкой. Простоволосая, босая, в полотняной рубашке до пола. Желанная.
Обняла, прошептала:
– Заждалась тебя, соколик мой. Пойдём?
Дмитрий кивнул молча – перехватило вдруг дыхание. Притушил пальцами огонёк лучины.
Выходя, подумал: не сходится ни фига.
Не объясняют его фантазии о Паруси главного: как той, настоящей Руси, удалось после разгрома на Калке избежать завоевания объединёнными силами монголов и булгар?
Загадка. Неразрешимая.
* * *
– Как ты смог додуматься до такой мерзости?!
Тамплиер раздувал ноздри и метал глазами синие молнии, сдерживаясь из последних сил.
– Мне, воину Спасителя нашего, рыцарю Ордена Храма – кривляться, подобно площадному лицедею? И кем притворяться, кем? Поганым сарацином, врагом веры Христовой, тьфу!
Дмитрий успокаивал:
– Ну что ты, брат. Никто и не думает заставлять тебя отказываться от своих убеждений. Это просто военная хитрость, понимаешь? Не могу же я поручить важнейшее дело этому несчастному. Араб, пока письма Габдулле и Субэдею под мою диктовку писал, уже едва в обморок не падал. Он же обмочится от страха при первой опасности.
Ярилов махнул в сторону учёного араба из посольства, отправленного Субэдеем к булгарам. Грамотей яростно кивал, подтверждая: могу не только обмочиться, а и чего посерьёзнее сотворить.
Бродник вмешался, поддерживая:
– Это ещё что, Анрюха. Мне вот как-то пришлось персидскую княжну изображать, чтобы поближе к купеческому кораблю подобраться. Рожу белилами намазали, брови углём подвели – страх! Юбок одних шёлковых штук пять надел. Как пошли на абордаж, меня атаман столкнул в реку нечаянно, едва волной не накрыло – вся эта бабская одёжка намокла, еле выплыл. А тебя и углём мазать не надо – и так на сарацина похож…
Чёрноволосый, загорелый, носатый франк схватился за меч:
– Что-о-о?! Я, потомок древнего бургундского рода де ля Тур, похож на грязного сарацина?!
– Хорь неудачно пошутил, – обнял Ярилов тамплиера, не давать вырвать клинок из ножен, – ты, конечно, совсем не похож на мусульманина. Но ведь ты единственный из нас владеешь арабским, и больше эту роль сыграть некому. Очень многое зависит от твоего согласия. Вернее, всё: успех операции, да и судьба моей страны, в конце концов.
Анри, отдуваясь, кивнул:
– Хорошо, дюк Дмитрий. Я поклялся быть с тобой до конца, а рыцарь держит слово.
Ярилов украдкой выдохнул. Подошёл к Азамату.
– Тебе труднее всех, брат. Ты будешь совсем один. Только недавно мы собрались вместе, и опять расстаёмся.
– Ничего, – оскалил белые зубы половец, – справлюсь.
Дмитрий обнял Анастасию:
– Береги себя и Добриш. Дружина со мной уйдёт – сама понимаешь, бой предстоит, да и пока войско ненадёжное, из пленных, пригляда требует. Если что, Хозяина сарашей проси о помощи.
– Коли беда придёт, народ в ополчение соберётся, умелые теперь. Да и сама не забыла, как кольчугу носить.
Княжна поцеловала, прошептала тихо:
– Храни тебя Бог, любимый. Жду с победой.
Сквозь цветное забрало окна княжеских палат донес лось нетерпеливое ржание золотого жеребца.
