Глава одиннадцатая. Болотный народ
Старичок сбросил вязанку хвороста на дорогу, испуганно посмотрел на трёх всадников.
– Ещё раз спрашиваю, – терпеливо сказал Дмитрий, – далеко до добришских земель? Застава их где?
– Так это, прямо за лесом ихова деревенька, – наконец, произнёс крестьянин, – а заставы-то и нет. Как сгинула добришская дружина в бою с какими-то татаровями, так и нету заставы. А вы кто, витязи? Не обидите?
– Не бойся, землепашец, тебе не принесут зла. Благородный рыцарь никогда… – начал было лекцию Анри, но Дмитрий, чувствуя неладное, перебил:
– А почему ты об этом спросил, отец?
– Так это, – пожал плечами старичок, – третьего дни скакали тут на вас похожие – на конях и с оружием. Много. Сорок, да ещё сорок, да ещё… Пьяные и злые. Жито потоптали. Старосту нашего выпороли. Кричали ещё: мол, конец пришёл Тимошке блаженному, за всё теперь поплатится.
– Какие они были? Чернявые, косоглазые? Говорили на чужом языке? – нетерпеливо вмешался Хорь.
– Чужой язык – это змеиный, раздвоенный, что ли? – захихикал старичок. – Обнаковенные у них были языки. Только я в рот-то им не заглядывал. Как увидал их непотребства, так в лес и побёг. Я уж старый, чтобы мне портки скидывали и по заднице. Вот когда я мальцом был, так батюшка мой, давно покойный, бывалоча как наломает розог…
– Отец, погоди. Ты понимал, что они говорили?
– Конечно, я ж не полоумный какой. По-русски говорили, чего ж не понять. А которые немного косоглазые – так это ж спьяну. Коли много, скажем, выпить мёду, так не только ноги заплетаться начнут – глаза тоже. Я, бывалоча, сяду с кумом, возьмём баклажечку – и ну спорить, кто больше смогёт…
– Спасибо, отец, – прервал вечер воспоминаний Ярилов и поторопил коня. Сердце колотилось от недоброго предчувствия. Побратимы поскакали следом.
Промчались по лесной дороге, въехали в деревеньку. Страшная, неживая тишина: не брехали собаки, не ругались через плетень хозяйки. Избушки молча таращились на единственную улицу затянутыми бычьим пузырём окошками.
Поперёк дороги лежал мужик – кровь натекла из перерубленного горла, превратившись в дёготь, лицо почерневшее. Мёртвая рука сжимала топор.
Люди исчезли. Спросить, что произошло, было не у кого. Хорь выломал застрявшую в заборе стрелу, посмотрел на наконечник. Заметил:
– Не татарская. Наша.
Дальше ехали шагом, прислушиваясь. Молчали. У Дмитрия вертелась только одна мысль в голове – короткая и горькая: «Не успел».
* * *
Монгольское посольство, отправленное договариваться с булгарами о военном союзе против русичей, уже три недели стояло на границе, ждало из столицы разрешения на проезд. Араб, который вёз письмо Субэдея булгарскому царю, относился к задержке с облегчением – он явно боялся казни в случае провала миссии. Азамат тоже не волновался – отсыпался да гулял с Кояшем под уздцы – конь, давно оставшийся без всадника, мог и застояться.
А вот монгольский тысячник Цырен мучился от вынужденного безделья, а ещё больше – от того неуважения (если не сказать – презрения), которое выказывали булгарские стражники.
Надменные воины в отличных латах, на высоких конях брезгливо посматривали на низкорослых степняков в драных халатах и трофейных, изрубленных кольчугах. Старший заставы сквозь зубы, будто заставляя себя, пробурчал:
– Ждите. Нет ответа из Биляра.
– Что, ваш гонец на брюхе ползёт? Пешком-то уже давно дошёл бы, – взорвался тысячник-монгол, – затягивая с ответом, вы оскорбляете не меня, а самого властителя вселенной Чингисхана и его преданных воинов – Субэдея и Джэбэ, имена которых заставляют трепетать от ужаса сотни народов!
Булгарский начальник расхохотался:
– Слушай, кочевник, нам дела нет до ваших имён и до сотен трусливых народов. Великий Булгар простирается от истоков Камы до берегов Урала, сотни городов в нём, десятки тысяч воинов у него! Наш гонец не на брюхе полз, а скакал на отличном коне – не чета вашим огрызкам. Если нет ответа, значит, у царя Габдуллы есть более важные дела. Ждите.
Тысячник заскрипел зубами, схватился за рукоять сабли – стражники мгновенно выхватили клинки. Начальник булгарской заставы ухмыльнулся, успокоил своих:
– Не обращайте внимания. Нашему непрошеному гостю из степи солнце напекло голову. Или его заели вши, что немудрено: мылся он в последний раз… никогда. Смердит, будто его давно убили.
Тысячник, дымясь от ярости, плёткой исхлестал бока своего скакуна. Когда вернулся в разбитый у границы монгольский лагерь, зарубил ни в чём не повинного слугу – и только тогда немного успокоился. Велел звать к себе араба и кыпчака Азамата.
– Только приказ Субэдея быть мирным посольством спасает этих несчастных от смерти, – брызгал слюной тысячник, – а то я бы давно спалил заставу, велел содрать с них кожу с живых, а потом скормил собакам. Мы не можем здесь стоять и подыхать от бездействия, ожидая ответа от их потерявшего разум царя. Надо показать силу!
– И как это сделать? – поинтересовался Азамат.
– Взять какой-нибудь городишко! Иначе мои жилы лопнут от гнева, кипящего в крови. Но не булгарский. Араб, что там нарисовано на твоих шаманских листках? Есть тут какая-нибудь подходящая крепость поблизости?
Учёный араб трясущимися от ужаса руками раскатал свиток с картой. Поводил пальцем, сообщил:
– В пяти конных переходах отсюда – русский город Добриш. Только дорога плохая, через дремучие леса и болото.
– Отлично! – обрадовался тысячник. – То, что надо. Бить русичей – одно удовольствие.
– Не знаю, – покачал головой араб, – кажется, Солнечный Багатур, храбро сражавшийся на Калке, был родом из этого княжества.
Монгол нахмурился. Сам он не видел атаки добришевской дружины, но наслышан был. Скрипнул зубами, сказал зло:
– А вот и посмотрим, есть ли у русичей другие багатуры, или только Солнечным спасаются. Одну сотню оставим здесь, ждать ответа. С остальными воинами выходим завтра.
* * *
Звук боя ни с чем не перепутаешь – лязг клинков, хрипы и ругань, последний крик умирающих… Дмитрий взбодрил пятками коня, выхватывая меч из ножен.
Вылетели из-за поворота лесной дороги и увидели, как рубятся пешие против конных. Невысокий худенький воин неумело, но отчаянно отмахивался топором, рядом с ним лежали на дороге товарищи – уже мёртвые. Дмитрий ударил клинком одного нападавшего, рубанул второго – даже не думая, почему встрял в схватку и на правой ли стороне.
Конных было с дюжину – они ругались по-русски и явно не ожидали поддержки пешим. Подскакал Анри, крутя над головой сверкающим мечом. Жутко оскалившись, в надетой козырьком назад яриловской солдатской кепке, Хорь ловко орудовал саблей. Нападавшим стало совсем туго.
В минуту всё было решено: осиротевшие скакуны, хрипя от ужаса, метались между деревьев, а последний уцелевший всадник позорно бежал, что-то крича про князя Святополка и его гнев.
Дмитрий спрыгнул на землю, подбежал к худенькому бойцу. Тот зажимал перерубленную руку, из которой хлестала кровь. Ярилов спросил:
– Как ты, друг? Сейчас перевяжем.
Из придорожных кустов, испуганно озираясь, вылез человечек в чёрной рясе. Убедившись, что опасность миновала, решительно заявил:
– Не мешай, витязь. Дай посмотрю.
И начал осторожно ощупывать пострадавшего. Раненый взглянул на Дмитрия, вздёрнул клочковатую бородёнку и выдохнул:
– Воевода! Живой. Приехал всё-таки. Только поздно…
И потерял сознание.
Ярилов не сразу признал в упавшем Тимофея – настолько тот похудел, хотя и раньше не отличался здоровьем.
Монах хлопотал над князем, как умел. Перетянул разрубленную руку. Задрал кольчугу и нашёл ещё одну рану на правом боку. Покачал головой:
– Плохо. Глубоко.
Хорь, оглядываясь, заметил:
– Надо уходить отсюда. Тот, что сбежал, подмогу приведёт, к бабке не ходи.
Анри быстро срубил пару еловых стволов. Соорудили носилки, осторожно положили на них князя. Пошли в лес – подальше от дороги.
Зачавкало под ногами болото, кони сердито фыркали, с трудом выдирая копыта из грязи. Выбрались на сухое место, в ельник, осторожно опустили носилки.
Монах достал из сумы какие-то травки, велел запалить костёр. Князь метался в бреду, звал то Дмитрия, то Анастасию.
Чернец рассказал, как прискакал к Добришу Святополк, потребовал переговоров. В городе воинов не осталось после гибели в битве на Калке княжеской дружины – на стены вышли наспех вооружённые горожане. Князь Тимофей, поверив святополковому обещанию не творить зла, велел открыть ворота – и жестоко ошибся. Собранная из всякого сброда шайка порубила ближних бояр и княжеских слуг, сам Тимофей чудом бежал из Добриша, да недалеко – один из разосланных по всем дорогам дозоров догнал-таки князя, пытавшегося уйти в Рязань…
Дмитрий погладил худую руку князя и простонал:
– Как же так? Русские русских бьют, когда страшный враг у границ…
Монах удивился:
– Воевода, это новость для тебя? Русичи своим братьям по вере и крови гораздо больше зла приносят, чем чужаки.
Комары налетали полчищами, не боясь едкого дыма. Анри и Хорь прикорнули – дремали, вздрагивая от жутких ночных звуков. Монах вполголоса рассказывал Дмитрию:
– Давно уж Святополк своего добивался, хотел Добриш обрести – обманом ли, силой ли. И к Анастасии сватался, да отказала княжна. А теперь ни защитника нашего, киевского Мстислава, в живых нет, ни дружины. Нынче город стал его, Ирода окаянного. Где же ты так долго бродил, воевода?
Ярилов не стал отвечать. Спросил:
– А что с княжной стало?
– Это мне неведомо, – покачал головой монах, – может, во время штурма погибла. Может, в плену уже. Святополк отряды во все стороны разослал – Тимофея ищет. И дочь ему живой нужна. Если силой обвенчает на себе – якобы законное право получит на престол.
Ели шелестели неприветливо, тоскливо ухал филин – будто предупреждал о нехорошем.
Князь стонал жалобно, как ребёнок. Лишь под утро ненадолго пришёл в себя, позвал Ярилова. Вцепился сухими пальцами в руку воеводы, потребовал:
– Поклянись, что найдёшь Анастасию, спасёшь от смерти и бесчестья.
Дмитрий склонился над Тимофеем:
– Клянусь, князь. Жизнью своей – всё сделаю, что смогу.
– Тебе…
Князь закашлялся, забился в приступе. Розоватая пена пузырилась на синих губах, расплывалось кровавое пятно на повязке. Собрался с последними силами, закончил фразу:
– Тебе верю, Дмитрий. Не дал мне Бог наследника, так нарекаю тебя своим сыном, приёмным. Твой теперь престол Добриша. Вернись в город законным правителем, спаси людей от узурпатора. Я жизнь хотел подобно белому голубю прожить. Считал, что все люди достойны добра и милосердия, и даже Святополк – брат мне. Зря. На зло надобно силой отвечать. Отомсти, Дмитрий. И найди Анастасию. А мне пора. Супруга-покойница зовёт…
* * *
Неглубокую могилу копали клинками. Сероствольные ели прислушивались к словам читающего молитву монаха, кивали в знак согласия.
После совещались. Анри говорил горячо, размахивая руками:
– Надо идти по деревням, поднимать народ. Если люди любили князя Тимофея и хотят освободиться от захватчика Святополка, то услышат нас! Каждый селянин сможет вооружиться и будет счастлив встать под знамя справедливости.
Хорь возразил:
– Не будет мужичьё воевать. Им дела нет, кто в столице сидит. Народу что ни поп, то батька. Да и не бродники они, чтобы сражаться за волю, воинское дело им незнакомо. Надо князя соседнего звать на подмогу. Рязанского, например.
Дмитрий покачал головой:
– Что рязанский, что любой другой не станет ломаться ради восстановления чужой справедливости. Присоединит Добриш к своим землям, и все дела.
– И что тогда нам делать? Ты обещал покойному дюку Тимофею изгнать Святополка, и до сих пор исполнял свои клятвы, как и должен делать настоящий рыцарь! – воскликнул тамплиер.
Ярилов ответил:
– Для начала надо оценить обстановку. Пойдём в город, посмотрим, что к чему – какие силы у захватчиков, что они делают. Может, разузнаем что-нибудь о судьбе княжны. И будем искать союзников. Втроём всё равно не справимся.
Анри согласился и вдруг опустился на колено. Заявил торжественно:
– Я, шевалье Анри из славного рода де ля Тур, присягаю тебе в верности, дюк русского города Добриша, и клянусь не расставаться с тобой до обретения законной короны – либо до своей смерти от вражеского меча. Да поможет мне в этом Спаситель.
Дмитрий, смутившись, хотел заставить побратима подняться, – но Хорь и монах, склонив головы, опустились рядом с тамплиером.
Холодный ветер трепал рыжие кудри новоиспечённого князя, а свидетели – тёмные ели обступали тесно, оставляя чистым лишь крохотный квадрат неба – будто в питерском дворе-колодце…
* * *
Стражник из дружины Святополка растолкал десятника:
– Там монахи бродячие, просятся в город пустить.
Десятник открыл глаза и застонал. Вчера вместо мыта взяли с проезжих купцов бочонок браги – так и остановиться не могли, пока не прикончили. Схватил ковш, хлебнул – и едва не вернул обратно: вода была тёплая и затхлая.
Посмотрел на стражника мутно, страдающе:
– Смена пришла?
– Да какая смена, – буркнул служивый, – наши по городу гуляют, девкам подолы рвут, пока мы тут, как пентюхи. Может, плюнем на эти ворота?
– Нет, – десятник попробовал покачать головой и замер: потревоженное содержимое плеснуло в виски болью, – нельзя пост бросать. Святополк – он на расправу борзый. Я тогда ещё посплю, а ты давай, бди.
– Так с монахами-то что?
Стражник прислушался – десятник всхрапнул и повернулся на живот. Сплюнул, вышел из караулки. Обругал монахов:
– Чего вам в монастыре не сидится? Шатаетесь, как бродяги какие. И пошлины ведь заплатить не можете.
Калики перехожие пришли втроём. Старший – высокий, рыжий и нестарый – затянул:
– Сын мой, мы – слуги божии, делаем, что нам свыше дух святой велит. В Добрише мыслим отдохнуть от трудной дороги. А свершаем паломничество в дальние земли, дабы преклонить колена перед иконой чудодейной, а вместо платы споём тебе псалом душеспасительный!
Рыжий кивнул, и его спутники – чернявый и широкоплечий – загнусавили что-то противными голосами и невпопад. Стражник махнул рукой:
– Идите, идите. Только не пойте, Христом богом прошу, и так тошно.
Не спеша попылили по кривым улочкам Добриша. Ярилов уже приметил, что ворота городские сделаны прочно, надвратная башня сложена из толстых брёвен, а город окольцован высоким валом с крепким частоколом. Часто встречались Святополковы бойцы – шатались парами и тройками, пьяные и расхристанные, задирали прохожих. Дмитрий шёпотом постоянно напоминал франку:
– Да не расправляй ты плечи! Ссутулься. И смотри под ноги, а не на прохожих.
– Ты прав, брат мой, но много бы я отдал, чтобы на моём поясе сейчас оказалась не чернильница, а меч! Эти захватчики ведут себя непотребно и напрашиваются на урок, который им мог бы дать хороший учитель фехтования.
Ярилов в очередной раз похвалил себя за то, что оставили в пригородной деревне под присмотром монаха не только коней, но и оружие. Дмитрий запретил брать даже кинжалы: в котомках «монахов» лежала только нехитрая снедь, да Анри категорически отказался расставаться со своей реликвией – листами медной фольги из сундука магистра тамплиеров.
Обошли весь город, побывали на рынке, послушали разговоры. Всё сводилось к тому, что Святополк решил остаться в Добрише навсегда: обыватели вполголоса обсуждали историю о том, что князь Тимофей исчез бесследно, а княжну Анастасию узурпатор поймает не сегодня-завтра и обвенчает на себе. Однако никто из жителей не требовал немедленно поднять восстание и покрошить захватчиков: более того, при приближении кого-то из Святополковой шайки все испуганно затихали, а торговцы на рынке с кислыми улыбками отдавали молодцам колбасы корзинами и мёд бочонками «на пробу», не смея возмущаться.
Какая-то торговка причитала:
– Вот, сгинул наш князь-заступник, Тимоша блаженный, и теперь грабют нас и грабют!
– Не тарахти ты, сорока, – оборвала её соседка, – зато уж третий день сборы за место на рынке не берут, некому – всех княжеских слуг святополковские оглоеды перерезали.
– И то правда, – успокоилась первая.
Франк послушал этот диалог и вздохнул:
– Вы были правы, братья: обычные люди не хотят сражаться с тиранами, ибо благородство им несвойственно.
Хорь только хмыкнул, а Ярилов вступился за соотечественников:
– Это не так: были в нашей истории и восстания, и свержение неугодных правителей. Но такие события происходят, когда переполняется чаша терпения. А она у моего народа весьма вместительна.
Так, с разговорами, вернулись к городским воротам. Дмитрий решил, что разведку можно считать успешной: что хотели – разузнали, и не привлекли ненужного внимания. Можно сказать, повезло.
Жаль только, что Ярилов забыл сплюнуть три раза.
У ворот был затор: проверяли деревенский обоз. На телегах блеяли связанные бараны, визжали в мешках поросята; крестьяне ругались со стражниками, отказываясь платить мзду. Проснувшийся от жуткого шума хмурый десятник вылез на свет. Разглядел мутными глазами сидящую на телеге дородную молодуху, крякнул от удовольствия. Дёрнул девушку за косы и потащил в свою берлогу, приговаривая:
– Пошлиной будешь, сисястая.
Бородатый пожилой мужик, отец пострадавший, зарычал и схватил с телеги топор: двое товарищей вцепились, уговаривая:
– Пусть дочка за опчество пострадает: с неё не убудет, с толстомясой…
Мужик сник, но тут вмешался Анри, откинул клобук и закричал:
– Нечестивый, немедленно оставь эту несчастную пейзанку и принеси извинения ей и её седовласому отцу!
Десятник обернулся, не выпуская волос жертвы. Удивлённо посмотрел на франка и заметил:
– Тебе-то чего, монах? Аль тоже сладкого захотел? Так вам вроде не положено? Иди, куда шёл, а в мирские дела не лезь. А то я на твой сан не посмотрю да велю выдрать вожжами.
Дмитрий понял, что избежать драки не получится: шевалье становился сам не свой, когда ему грозили унижающей достоинство поркой. Всё завертелось: тамплиер в два прыжка настиг десятника и свалил его одним ударом посоха. Дмитрий поднял упавший в грязь топор и пошёл на стражников. Хорь выхватил нож из-за голенища (ведь захватил всё-таки с собой, разбойник!), приставил к шее стражника и ласково увещевал:
– Ты, милок, не дёргайся, чтобы горлышко не порезать, а тихонько достань меч и отдай мне.
Молодуха, очнувшись, завизжала. Вываливались из караулки встревоженные охранники, зарезанным кабаном верещал сбитый с ног десятник. Из проулка послышался топот копыт.
Дмитрий прокричал:
– Уходим, уходим!
Схватил трофейный клинок, подтолкнул разгорячённого франка. Распорол подол рясы, оборвал, чтобы не стесняла движения. Подивился:
– Бедные бабы, как они в платьях бегают?
И рванул к лесу.
* * *
– Ну всё, заплутали. Тьфу ты. И охота была тебе, Анрюха, за ту девку заступаться?
Хорь обессиленно опустился на поросший мхом поваленный ствол. Лес вокруг стоял неприветливый и явно не собирался выручать чужаков.
Франк начал вяло говорить про честь рыцаря и долг защиты слабых, но быстро умолк – тоже устал.
Преследователи оказались упрямыми: долго не отставали, гнали побратимов через бурелом, как дичь какую. Самых прытких святополчан ждал неприятный сюрприз – троица переодетых «монахов» устроила засаду и перебила передовую группу. Но несколько часов бегства сквозь густой лес вымотали неимоверно, а главное – побратимы окончательно заблудились. Начинало темнеть, и впереди была холодная ночь. Дмитрий поискал в котомке, спросил у друзей:
– А спички кто-нибудь догадался захватить?
– Чего? Как ты сказал? – удивился бродник. – Зачем нам гвозди деревянные? Или ты в сапожники подался, брат?
Ярилов тихо выругался: действительно, какие тут спички, в тринадцатом веке. Это слово другое значение имело: просто заточенная палочка. Надо было ещё зажигалку попросить, желательно «зиппо».
– Говорю, огонь есть чем развести? Замёрзнем ведь. Да и ужин сообразить не мешало бы.
Товарищи порылись в своих вещах и погрустнели: никто кресало и кремень захватить не сообразил.
Анри вдруг потянул сырой воздух тонкими ноздрями, заметил:
– Грезится мне, что пахнет дымом. А значит, близко жильё.
Хорь пробурчал:
– Да какой дурак в такой глухомани жить будет? Мерещится тебе. Унюхал он дым, ага. Ври, да не завирайся.
Тамплиер раздул отверстия немалого носа ещё больше, но теперь от гнева:
– Никто не смеет безнаказанно обвинять рыцаря во лжи! Я – уроженец Бургундии, вырос среди тонких ароматов и разнообразных запахов, и уж отличу чёрный трюфель от белого, эстрагон от розмарина, а дым от болотного тумана! Готовься к поединку, дабы ответить за глупые слова!
– Достал ты меня, Анрюха, давно пора тебе сопатку-то твою выдающуюся разбить, – решил Хорь и начал подниматься, сжимая трофейный клинок.
– Тихо! – прикрикнул Дмитрий на готовых схватиться побратимов. – Огонёк вижу. Пошли, глянем.
* * *
– Вот, князь. Этот говорил, что одного из ложных монахов признал.
Святополк посмотрел на бойца холодно, кивнул:
– Рассказывай.
Ёжась под строгим взглядом, парень объяснил:
– Я же, того. В добришевской дружине служил. А как энтот рыжий припёрся, так жизни не стало. Ну и вот. Ни выпить, ни с девками погулять. Я и ушёл домой.
– Сбежал из войска, идущего на врага, – констатировал Святополк, – ну и что? Мне тебя батогами выдрать и на виселице вздёрнуть, труса? От меня чего хочешь?
Парень совсем испугался и заблеял:
– Так того. Говорю же: как драка завязалась у ворот, я же признал сразу. Того, рыжего. Ярилу, значить. И второй с ним был, франк. Тоже гонял нашего брата почём зря, всё заставлял мечом махать – это, значит, вроде бы учиться. А чего учиться-то? А третьего не признал, нет. Не было такого в дружине. Кабы был – я бы так и сказал. А коли его не было – так чего я буду врать? Не было его! Вот те крест, князь, хошь – на дыбу меня тащи. То же самое и скажу – не было третьего!
Святополк схватил парня за грудки, зашипел:
– Ты меня вконец запутал, дурак. Какой ещё третий? Кого ты видел там, у ворот? Кто под личиной монашеской прятался?
– Так говорю же, – прохрипел бледный от ужаса дезертир, – воевода наш, Дмитрий Ярило. Конь у него золотой. Его сам блаженный Тимоша воеводой назначил.
– Коня назначил воеводой?! Ты пьяный, что ли?!
– Да не, не коня. Дмитрия. И франк вот этот, помощником. Тоже монахом переоделся. Он и десятника нашего угробил там, у ворот. А третьего – не, не признал я. Что хочешь делай со мной, князь, но не видал я этого третьего раньше. А если бы вдруг видал…
– Молчать! – заорал Святополк. – Ещё раз упомянешь третьего – велю тебе урезать язык. Пшёл отсюда.
Захватчик Добриша потрогал пальцами гремящие виски. Так, всё понятно: князь Тимофей призвал на помощь своего воеводу Дмитрия. И ещё кого-то. Стало быть, не вся добришевская дружина сгинула в битве на Калке. Значит, надо поймать этих лжемонахов: они и на пропавшего Тимофея выведут, и на дочь его непокорную, Анастасию. Одна шайка.
Велел своему боярину:
– Всех, кого можно – туда, в лес, где след монашеский потерялся. С собаками. Охотников местных – проводниками. Живыми привести беглецов! И приступай немедленно, прямо сейчас.
– Так ночь же на дворе.
– Немедленно, сказал!
Святополк выгнал боярина пинками. Сел, тяжело дыша, за стол. Всё тут чужое – город, княжеская шапка, палаты. Даже этот дубовый стол.
А чтобы стали своими, законно принадлежащими Святополку Добришевскому – надо разыскать этих «монахов». И княжну Анастасию.
Иначе – никак.
* * *
Дмитрий крался через лес, стараясь не потерять из виду мерцающий сквозь ветки свет. Следом шли побратимы, держа мечи наготове.
Полянка. У костра сидит человек, обняв колени руками, и задумчиво глядит на огонь. На охотника не похож. Почему один?
Ярилов пытался рассмотреть встреченного подробнее, но тут Хорь наступил всё-таки на ветку: в ночной тишине треск ударил, как гром небесный. Сидящий у костра мгновенно вскочил, блеснуло в руке лезвие ножа. Просипел срывающимся от страха голосом:
– Кто здесь?
Дмитрий, ругаясь про себя на неловкого степняка, вышел на свет. Положил меч на землю, показал ладони:
– Мы не сделаем тебе зла, парень. Вот, заблудились. Разрешишь погреться у огонька?
– Ты сказал «мы»? Вас там много?
Вместо ответа на полянку вылезли побратимы. Хорь ворчал:
– Никогда я к этим лесам не привыкну. Ни пройти, ни проехать, тьфу. Вот степь – другое дело! Простор, воздух, красота.
Анри подтрунивал:
– Брат, просто ты крайне неловок, и не стоит винить в этом растительность.
Юноша сделал шаг назад, озираясь. Нож не спрятал. Спросил тонким, ломающимся голосом:
– Кто вы такие? Только не врите, что монахи, хоть и рясы на вас.
– Я – Дмитрий, бывший воевода добришевский, только без дружины – вся на Калке осталась. А это – мои друзья, бродник и франк. Они – ребята безобидные, если их кормить вовремя. А ты кто, добрый молодец?
Паренёк вздохнул с облегчением и, наконец, спрятал нехитрое оружие.
– Я слыхал про тебя, воевода. Вроде всё, как рассказывали – длинный и рыжий. Может, и не врёшь. А я – Антон, князю Тимофею служил, в библиотеке его. Бежал, когда Святополк город захватил, жизнь свою спасая. Добро пожаловать к моему огоньку.
Одет он был, как и положено слуге не самого высокого ранга – кафтан с чужого, очень широкого, плеча, войлочный колпак да поношенные сапоги.
Достали из котомок снедь, поделились с Антоном: паренёк ел деликатно и совсем немного, хотя и видно было, что проголодался страшно. Хорь хлопнул юношу по плечу:
– Давай, жри от пуза, книжный червь, не скромничай. Вон, совсем худющий. И куда премудрость помещается? За себя постоять – сила нужна, а тебя, пожалуй, и комар завалит.
Антон улыбнулся:
– Спасибо за заботу, дяденька. А защититься я смогу, не сомневайтесь.
Выхватил нож и показал своё умение – двигался ловко, гибко, играя лезвием – вот в одной в руке, вот в другой, а вот вообще спрятал куда-то.
Анри только любовался и крякал от удовольствия:
– Отлично! Антуан демонстрирует настоящую марсельскую школу ножевого боя или нечто очень похожее.
Паренёк вернулся к костру, глубоко дыша. Ответил франку:
– Это приёмы берберийской борьбы «хаттам», в книге вычитал. Мнится мне, что ваши марсельцы переняли таковую у сарацин.
Антон оказался очень толковым парнем, и на язык бойким. Рассказал несколько смешных историй о своей службе в Добрише. Загрустил:
– Мне князь Тимофей вместо отца был. И где он теперь?
– Схоронили мы его. Третьего дня, – просто ответил Хорь, – умер от ран. А сражался достойно, как князю положено.
Юноша закаменел лицом. Встал. Ни слова не говоря, ушёл от огня, в заросли. Анри хотел было последовать за ним, но Дмитрий остановил:
– Не мешай, пусть один на один с горем побудет. Мужские слёзы – не для чужих глаз.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Баден-Баден, 04 сентября 1924 года
…когда отец Василий обнял меня посреди залитой кровью пролетариев улицы, я не мог сдержать рыданий. Конечно, мужские слёзы – не для чужих глаз, но мне была извинительна внезапная слабость. Говоря откровенно, я и не позволял себе мечтать, что смогу покинуть превращённый в тюрьму свинарник иначе, как в виде искалеченного трупа.
Тогда я окончательно поверил в могущество Путешественников во Времени. Признаться, до этого моему рациональному уму трудно было согласиться с этими сказками о вмешательстве в ход истории. Но теперь, когда меня разыскали и спасли только благодаря мистическим умениям тибетского монаха, ничего не оставалось, как согласиться на участие в странной миссии.
Однако до дня, подходящего для открытия ворот в прошлое, должно было пройти ещё немало времени: по словам тибетца, звёзды сложатся успешно лишь весной двадцатого года, а место уже обнаружено – где-то в новороссийских степях, к западу от Ростова.
Отец Василий вновь поил меня чаем из поющего фальцетом самовара, излечивая тёплой беседой от ужасных воспоминаний большевистского плена. И рассказывал, как мы после проникновения сквозь время пойдём на восток – тяжёлым, долгим путём через Великую Степь, заселённую невежественными народами. Всё дальше от Европы, всё ближе к встающему из тихоокеанских вод солнцу… Мимо Уральских и Алтайских гор, сквозь сибирские холода и дикие забайкальские степи. Дорога, видимо, займёт не один год. Пока не проникнем в те места, где зародилась монгольская нация. Там мы создадим новый Иерусалим, оплот православной веры, обратив истинный свет на племя будущего Чингисхана. И когда придёт назначенный час, степные полчища хлынут чёрной рекой в неостановимом походе на запад, они будут идти под хоругвями с ликом Спасителя. Воссоединятся со своими русскими православными братьями и совместной могучей силою заставят мир стать справедливым, мудрым и человеколюбивым…
Отец Василий с такой страстью, с такой убеждённостью описывал счастливую судьбу человечества, отбросившего мрак идолопоклонства и иных, неверных религий, что я поневоле начинал ему верить. Вслед за ним, я видел луковки православных соборов над Парижем и Каиром; представлял, как в светлый праздник Пасхи лобызаются еврей и араб, предварительно осенив себя крестным знамением.
До назначенного дня оставался почти год, но и подготовка к предприятию была серьёзнейшим делом: кроме самого таинственного ритуала создания портала и последующего проникновения сквозь дыру времени, предстояло пройти тысячи вёрст по враждебным землям. Надо было готовить военную часть экспедиции, которая была возложена на меня: подбирать амуницию и оружие, готовить людей. Мне думалось, что вооружённую охрану надобно составить из казаков, но Антон Иванович Деникин относился к этому сословию настороженно: у него были какие-то личные резоны на этот счёт. Тогда я предложил взять отличившихся среди юнкеров пехотного батальона, командиром которого я до сих пор числился, а для этого считал необходимым принять участие в боях, с целью обретения боевого опыта и, так сказать, «натурного» отбора лучших бойцов. Но тут вмешались отец Василий и тибетский монах: они очень волновались за меня, считая, что моей жизнью рисковать нельзя ни в коем случае. Ибо я был тем самым ключом, который открывает ларец; а другого ключа, запасного, им так и не удалось сыскать.
Тогда и произошло волшебное событие: мне удалось наконец, совершенно случайно, встретить мою звёздочку, мою Асеньку. Я уже год разыскивал её (конечно, с перерывами на войну и плен), сносился с разными людьми и конторами – всё зря. Ведь, как потом выяснилось, по документам она была вовсе не Асей, а Прасковьей. Я уже отчаялся, думая, что она покинула Россию (мысль о том, что она вообще могла сгинуть бесследно, я тщательно гнал от себя), когда совершенно неожиданно встретил её посреди Екатеринодара! Она похудела, и тёмные глаза её ещё больше выделялись на прелестном исплаканном лице: она тоже разыскивала меня и получила из штаба Деникина ответ, что я погиб…
Мы целовались, стоя в луже посреди площади, не обращая внимания на осуждающе галдящих обывателей и задорно свистящих мальчишек. А потом были две сумасшедшие недели, где ночной жар смешался с дневным светом, а поцелуи не прекращались. Над Екатеринодаром зарядили дожди, и серая пелена скрывала нас милосердной кисеёй от бестолкового мира.
Наконец, нас разыскал её строгий отец – казачий полковник, и повёз в ближайший храм, венчаться. Напуганный появлением заросших, мрачных казаков (полковник только что вернулся из-под станицы Верейской, где его потрепали большевики), сухонький попик ронял требник и дрожащим голосом тянул службу, путаясь в словах: мы ничего этого не замечали, видя только глаза друг друга.
Когда мы выходили из деревянной церквушки, солнце вдруг пробилось сквозь грязные тучи, осветив стоящих шпалерами казаков – потных, пропахших порохом, звякающих потёртым в битвах железом…
Тесть поселил нас в уютном домишке на окраине города. Перед редкими посещениями деликатно посылал вперёд денщика; этот же смешливый паренёк приносил корзинами снедь, ведь выбираться на рынок нам было недосуг – мы любили друг друга.
Полковник настороженно относился к интеллигенции вообще и к офицерству в частности: у него была своя, казачья, правда, и своё представление о справедливом устройстве мира. Напыщенность и чистоплюйство аристократов доводило его до бешенства; он считал их всех бездельниками, погубившими «Расею» и отдавшими её в руки инородцев.
В особенный гнев его приводили исторические теории насчёт происхождения казаков:
– Вот ты науки превзошёл, Ляксандр, а скажи мне: какой-такой, растудыть, умник измыслил, что мы – сплошь из бехлых крестьян? Разве может рождённый в рабстве свободы хотеть, а? Разве ж мужик-лапотник сумеет с шашкою совладать? Им бы барам в ножки кланяться да терпеть. Нет, брат, быдло – оно и есть быдло, рабочий скот. Недаром жидовский Моисей своих людей сорок лет водил, пока последний среди них холоп не помер.
– А вы что насчёт своего происхождения думаете, папа?
– Да завсехда мы на этих землях жили, а холопства и бар не ведали. Пшеничку растили да сабелькой баловались. Зрю я, что и татарвы среди наших предков много было. Ещё дед мой по-татарски, как на родном языке, балакал.
Полковник хватил стакан самогону, крякнул и заключил:
– Казак – он и есть казак. Не раб, но воин.
* * *
– Уж и не знаю теперь, куда мне идти, – Антон говорил тихо, и сквозила в его словах безысходность, – только Святополку мне никак попадаться нельзя.
– Думаешь, велит убить? – спросил Дмитрий.
– Хуже. Гораздо хуже, – покачал головой паренёк, – есть такая беда, воевода, что страшнее смерти – себе изменить.
Ярилову юноша нравился всё больше – хоть и был невелик росточком и узок в кости, а чувствовалась в нём сила. Да и умом, и характером явно Бог пацана не обидел. Поддержал:
– Ты мне теперь, считай, как брат.
– Это почему, воевода? – удивился Антон.
– Ну, сам же говорил, что князь тебе – вместо отца. А меня перед смертью Тимофей сыном назвал и стол княжеский завещал. Теперь отец у нас с тобой общий. Стало быть, и мы с тобой братья.
Антон повёл себя странно: ахнул, прикрыл рот ладонью. Зажмурил глаза. Ярилов отметил, что ресницы у парня, что у красной девицы – неприлично длинные. За такие ресницы ровесники и побить могут, а уж задразнить – наверняка.
– Ну, чего испугался-то? Радоваться надо, коли у тебя брат появился. Сам же говорил, что сирота, а теперь у тебя защитник есть. Лучше посоветуй, чего нам делать теперь? Каких союзников искать, чтобы Святополка из Добриша выгнать? Или к булгарам за выручкой идти?
Антон покачал головой:
– Нет, воевода. Ни булгары, ни рязанцы нам не помощники. Только о своей выгоде пекутся. Даже и не знаю, как нам поступить. Я-то сам к сарашам шёл, думал отсидеться там, пока всё уляжется и перестанут разъезды Святополка по дорогам шариться. Да от отчаяния такое придумал: сараши – себе на уме, всякого не пускают. Могут и приютить, и в трясине утопить – как повезёт.
– Что за «сараши»?
– Народ такой. В болотах обитают издревле. Ещё у нас ни веры христовой не было, ни князей – а они уже тут жили. Их эта земля, на которой Добриш стоит. Свой язык, своя вера. С городом торгуют – привозят ягоды, мёд, рыбу. Железо в болоте добывают. Но чужаков не любят.
– Дань платили Тимофею? – понимающе кивнул Дмитрий.
– Нет. Отец… в смысле – князь, не стал их поборами облагать. Говорит: божьи люди, хоть и язычники поганые. Дети природы. Да и как их заставишь? Уйдут подальше в болота – и всё. Давай спать, воевода? Уже рассвет скоро. Утром подумаем, как дальше поступить.
* * *
Звеня браслетами, присела рядом Юлдуз. Погладила невесомыми пальцами, как паутинками. Наклонилась, щекоча локонами, обдавая горячим терпким ароматом. Коснулась легонько – будто ночной мотылёк на мгновение присел на потрескавшиеся губы. Дмитрий потянулся обнять, – отстранилась, покачала головой:
– Нельзя, любимый. Если поцелую – заскучаешь. Мучиться будешь, пока следом за мной не уйдёшь. Нельзя.
– Я очень тоскую по тебе, маленькая.
– Знаю, родной. Пришла отпустить тебя. Не надо по нам, ушедшим, тосковать. Нам от этого плохо, душа освободиться не может. Ты только хорошее вспоминай обо мне, радостное. Как мы сладко любились. А горевать – не надо. Прощай…
Слёзы капали – не тёплые и солёные, а холодные и прозрачные. Как роса с наклонившейся травы.
* * *
Холодная роса брызнула в лицо, разбудила. Дмитрий поднял голову: ветер донёс собачий лай, какие-то крики.
Побратимы ворочались, тёрли заспанные глаза.
– А где юноша? – удивился франк.
Лежанка Антона была пуста. Хорь выругался:
– Вот поганец! Пока мы спали – за нами врагов привёл. Ну, попадётся он мне, кишки выпущу и на шею намотаю, будет он собственное дерьмо жрать да нахваливать…
Бродник не успел изложить всю программу мести – с дерева неслышно спрыгнул Антон, насмешливо сказал:
– Очень увлекательно рассказываешь, дядя Хорь. Даже перебивать не хотелось, да придётся. Я сверху разглядел – идут широкой дугой, и с собаками. Скоро здесь будут. Бежать надо. Одна дорога осталась – через болото. Они туда не сунутся, побоятся. Здесь земли сарашей начинаются, трясина знатная.
– А не утопнем? – усомнился бродник и зябко передёрнул плечами. – Мне ваши лесные приблуды поперёк горла уже.
Ему никто не ответил. Наскоро похватали котомки, пошли следом за Антоном. Скоро уже зачавкало под ногами: изумрудные моховые кочки проваливались под тяжестью человека, брызгая мутными струйками. Антон ловко вырубил шесты, показал, как щупать путь.
– И шагать надо след в след. Передний не провалился, значит – и сам не утонешь.
Идти было тяжело – где по щиколотку, а где и по колено в жиже. Анри остановился. Бормоча проклятия на латыни, начал щупать руками в грязи.
– Не стоять! – крикнул Антон. – Засосёт, двигаться надо.
– Сапог соскочил, – оправдывался тамплиер, – пытаюсь достать.
– Забудь про него, иди.
Градом лился пот, тучами облепила мошкара. Собачий лай то приближался, то исчезал – видимо, погоня потеряла след.
Но радоваться этому обстоятельству не было времени – трое побратимов и добришевский мальчишка, выбиваясь из сил, ползли через болото, погружаясь всё глубже. И ещё сильнее, чем топь, засасывал влажный холодный страх.
* * *
Когда-то не было ничего – ни деревьев, ни зверей, ни земли и воды. Лишь Свет дрался с Тьмой за пространство. И длилась эта война неизвестно сколько, потому что посчитать время было некому. Да и самого Времени ещё не было.
Но потом Свет и Тьма устали от битвы. Помирились, полюбили друг друга – и от этой первой страсти родилась Эма, богиня-созидательница, мать всего сущего.
Эма оглянулась по сторонам и заплакала – так ей было одиноко в пустой вселенной. Из её слёз возник океан и заполнил собой весь мир. Обрадовалась юная богиня, превратилась в гигантскую лягушку и стала плавать в океане. А чтобы было ещё веселее – выдумала себе товарищей: рыб и китов, водяных змей и ракушек. Свет и Тьма, любуясь успехам дочери, договорились по очереди приходить в мир – так возникли день и ночь, и родилось Время.
Так как время пришло, то из невозможных глубин океана всплыл на поверхность злой дух Курат. Увидел он новый мир, страшно позавидовал Эме и поклялся испортить его, чтобы богиня пожалела о сделанном. Притворился гибким водяным драконом и целый день играл с создательницей, резвясь в солёных волнах. Устала юная Эма, заснула – тогда Курат овладел ей тайком и спрятался в глубинах.
В назначенный час Великая Лягушка начала метать икру. А в икринках зрели страшные уродцы – низколобые, кривоногие, злые и поросшие шерстью. Разгневалась богиня, бросилась поедать икринки – и уничтожила всех, кроме одной. Посмотрела, как зарождается жизнь – и вдруг пожалела несчастное создание. Спрятала последнюю икринку во рту, берегла её, пела ей добрые песни – изменился уродец, лишился шерсти и запомнил слова, сказанные матерью. Но когда пришло время вылупляться – забарахтался первый человек по имени Меес в море-океане, начал тонуть, потому что не было у него ни жабер, ни плавников.
Эма тогда велела всем водяным жителям принести землю с океанского дна. Исполняя приказ, киты и тюлени, рыбы и морские коньки ныряли в страшные, тёмные глубины, но не смогли достичь цели – очень далеко она была. Некоторые так старались, что превратились в настоящих чудовищ – колючих, с огромными глазами, видящими в вечной тьме глубин, и не стали возвращаться на поверхность, боясь гнева богини. Тогда дракон Курат поднялся с самого дна и принёс ил и песок.
Эма простила дракона за дерзость и велела ему принести всю землю, какая есть на дне, чтобы создать сушу. Она поселила Мееса на твёрдой поверхности, приказала некоторым рыбам превратиться в зверей и птиц, чтобы человеку не было одиноко. Из своих ресниц сделала деревья, чтобы сын мог построить себе жилище, а из старой кожи – облака, чтобы Меес смотрел на них и мечтал.
Но человек загрустил и попросил мать свою найти ему подругу. Пока Эма выбирала кандидатку из самых красивых и добрых рыб, злобный дух Курат превратился в женщину по имени Лилли, что означает «цветок», соблазнил Мееса и родил от него множество детей, которые разбрелись по суше и основали все человеческие племена.
Со временем народы расплодились так, что им стало тесно, и они начали драться между собой. Заплакала Эма, видя, как её дети убивают друг друга, и решила, что суши мало. Она призвала из глубин Курата и спросила его:
– Скажи мне, подлая тварь, всю ли землю ты принёс из океанских глубин?
Дракон кивнул, не говоря ни слова, потому что во рту он спрятал последний найденный им ил.
Богиня поверила Курату и решила разделить твердь между людскими народами. Три дня и три ночи длился этот труд: кого-то Эма отправляла жить в леса, кого-то в горы, кого-то – в горячие пески. Наконец, кончились и земля, и народы, а Эма облегчённо вздохнула, что так всё хорошо у неё вышло.
Но тут раздался грохот шаманского бубна, перед ней появился народ сарашей и попросил землю для себя.
– Где же вы были раньше? – удивилась породительница мира.
– К нам пришёл водяной дракон и угостил мухоморами, – объяснили сараши, – и мы гуляли по Тайным Небесам три дня да три ночи без перерыва, поэтому опоздали.
Разгневалась богиня, схватила Курата за горло – тот и выплюнул оставшийся во рту ил. Но эта земля была отравлена ядовитой слюной, совсем жидкая, и на ней мало что могло расти – так появились болото, или «сарана», что значит «земля сарашей».
– В наказание за то, что вы наивно послушались злого духа, повелеваю вам навечно жить в трясинах! – сказала сердитая Эма.
– А и славно, – обрадовались сараши.
И ушли жить на болото.
* * *
– Ложись на спину, дядя Хорь! И руки раскинь, – умолял Антон. Бродник не слышал советов паренька, а только рычал, тараща глаза – топь затягивала всё глубже.
Дмитрий занимался спасением тамплиера: протянул ему свой дрын, чтобы франк ухватился покрепче, а сам вцепился в чахлую берёзку. Начал потихоньку вытягивать побратима, когда деревце с чпоканием выскочило из бурой жижи…
Ситуация становилась аховой. Наверное, надо было самому выбираться на сухой островок, до которого было каких-то пять саженей, но бросить друзей в голову не приходило.
Хорь перестал нечленораздельно рычать и сказал:
– Всё, приехали. Идут уже за нами. Прямо по воде, аки посуху. Думал, черти так не умеют. А кто за мной ещё придёт, как не черти?
Бродник говорил совершенно ровным голосом, и от этого становилось особенно страшно: видимо, именно так люди сходят с ума от ужаса близкой смерти. Разговаривают спокойно, видят что-то своё…
Антон вдруг взмахнул своим шестом, закричал:
– О! Сараши! Тере-тере! Мы – ваши друзья, то есть как там… Сыберы!
«И этот – туда же, с глузду съехал», – тоскливо подумал Дмитрий. Обернулся и увидел: прямо через самую топь, по ровному зеркалу воды, шли полдюжины невысоких ребят. Невозмутимо так шли, неторопливо – и даже не думали тонуть.
Ярилов всхлипнул и сел в трясину. По самую шею.
* * *
Это Лондон и Париж жмутся в тесном камне, задыхаясь от собственной вони. А столичный булгарский город Биляр раскинулся просторно, лицом к яркому небу, боками упираясь в чистые реки. День и ночь скрипят уключины купеческих кораблей, день и ночь размеренно шагают прекрасноглазые верблюды – везут бесценные товары на рынки Биляра: китайский шёлк и индийские украшения, балтийский янтарь и русский мёд, фряжское стекло и сирийский булат. Из Хорезма и Венеции, из Любека и Дербента…
Булгарское царство – это мост между Востоком и Западом. Булгарское царство – это знаменитые на всю Европу кожаные сапожки, в которых щеголяют красотки на улицах Генуи и Марселя.
Тонкие пальцы минаретов возносятся в синеву, умоляя о милости Всевышнего – и Всевышний не отвергает молитвы. Великий Булгар могуч и богат, чеканит собственные серебряные дирхемы. Великий Булгар уже триста лет знает свет истинной веры. Его цари мудры, его учёные владеют тайнами мироздания, его воины в стальных доспехах, на великолепных конях непобедимы.
Государственный совет длился третий час, писари по очереди зачитывали важные бумаги: о строительстве паромной переправы через Волгу-Идель, о сборе мехового налога с черемисов, об отправке каравана с отборным зерном на Русь…
Царь Габдулла давно уже задремал под нудные речи; но писари, представлявшие разные ведомства, только радовались этому обстоятельству: если властитель не перебивает и не задаёт вопросов – значит, всё в порядке и замечаний нет.
Воин с южной границы чувствовал себя неуютно среди чиновников в расшитых серебром и золотом одеждах китайского шёлка, боясь неловко повернуться и загреметь кольчугой в благостной тишине, где речь очередного докладчика журчала усыпляющим ручейком. Но придворный этикет незнаком воякам: когда пришла его очередь говорить – вскочил, неуклюже грохнув ножнами о каменный пол, вызвав сдавленное шипение напуганных соседей.
Царь вздрогнул, проснулся. Выслушал краткую речь – рубленую, точную, без словесных украшений и многочисленных обращений к Всемилостивому. Кивнул главному везирю и ткнул пальцем в сторону гостя с границы.
Везирь поднялся и объявил об окончании заседания. Провожая царя, чиновники рухнули на колени – вояка опять замешкался и громыхнул стальными поножами, вызывая ядовитые усмешки.
Однако писарей отпустили восвояси, а посланника пограничной стражи пригласили во внутренние покои.
Голова его закружилась – то ли от волнения, то ли от густого аромата индийских бесценных благовоний. Габдулла велел садиться и повторить доклад. Несколько раз перебивал, задавая уточняющие вопросы. Нахмурясь, спросил:
– И давно на границе появилось монгольское посольство?
– Почти месяц, великий государь.
Рассерженный царь повернулся к везирю:
– Почему?! Почему я узнаю о столь важном событии так поздно?
Везирь забормотал что-то о большом потоке известий и невозможности реагировать на каждую ерунду немедленно.
– Подумаешь, какие-то кочевники побили русичей. Это же Дикая Степь, Дешт-и-Кыпчак. Там всё время кого-нибудь бьют.
Габдулла схватился за голову:
– Зачем Аллах испытывает меня, присылая в качестве слуг лишённых разума? Даже сын осла догадался бы: кочевники, которые смогли разгромить могучий Хорезм, которые захватили огромные пространства, придя из немыслимых далей, заслуживают самого пристального внимания!
Испуганный везирь кивал:
– Да, твой острый ум пронзает пространство и время, великий царь! Посольское ведомство давно прислало грамоту об этих происшествиях вблизи наших южных границ, я прочёл её, но не посчитал нужным отвлекать тебя от прочих дел. Нет мне прощения, недостойному глупцу…
Габдулла отмахнулся от бормочущего извинения царедворца, повернулся к воину:
– Говоришь, зовут в совместный поход на русичей?
Не дожидаясь ответа, поднялся, подошёл к узкому окну. Посмотрел на огромный город, кипящий жизнью. Сюда, в цитадель, почти не долетали звуки, но Габдулла слышал их: противные крики верблюдов, многоязычный гомон бесчисленных торговых рядов, звон наковален оружейных мастерских…
После того, как был разгромлен хазарский Каганат, у булгар остались лишь одни сильные соседи – княжества русичей. С ними воевали и мирились, роднились и торговали. Но опасность не исчезала. Никогда.
И вот теперь неведомые монголы, захватившие всю Великую Степь, половину известного мира, предлагают союз и совместный поход. Заманчиво…
Многие русские князья погибли в битве на Калке. И большинство профессиональных воинов-дружинников. Русь беззащитна. Теперь она – ничья земля. Только и ждёт, кто первым предъявит на неё свои права.
Одним ударом избавиться навсегда от угрозы с запада. Обложить данью русские города. Встать на границах Венгрии и Польши. Получить прямой выход на Балтику через покорённых новгородцев. И тогда Великий Булгар станет не просто «великим» – всемогущим! Самой мощной державой в Европе. А степняки-монголы – они и есть степняки. Воевать горазды, а вот в тонкой науке государственного управления не сильны. Так что – либо вернутся в свои пустыни, либо постепенно станут на службу Волжской Булгарии. Вернее – не Волжской. Всемирной!
Очень заманчиво!
Габдулла повернулся к везирю:
– Думать ты разучился. А писать, надеюсь, ещё нет. Вот мой указ: сбор войска через две недели. Ударный корпус ак-булюк отправить к границе. Улугбеку южного бейлика сообщить монголам о моём желании заключить союз против русичей. И готовь большое посольство. Сам поеду.
Габдулла зажмурился. Царь царей, властитель Великого Булгара – от Урала до Балтики, от Ночного океана до Чёрного моря! Звучит…
Очень заманчиво.
* * *
– Э, руска, не умеешь – зачем болота ходишь?
Усыпанный веснушками паренёк шмыгнул носом, рассмеялся:
– Совсем потонул бы, если не сараши. Сараши – могучий витязь! Сараши всех выручать.
Дмитрий только кивал, не в силах и слово произнести. Болотный народ появился вовремя, когда ничто уже, казалось, не могло спасти беглецов от гибели в трясине.
Веснушчатый похлопал Ярилова по плечу. Протянул пару «плетёнок» – сделанных из лозы приспособлений, похожих на короткие широкие лыжи. Или на гигантские теннисные ракетки, только без ручки. Вот и раскрыт секрет хождения по топи «яко посуху».
– Надевай, руска. Идём.
Хорь уже оправился от страха, недоверчиво спросил:
– Слышь, конопатый, куда идём-то?
– К хозяину нашему. Велел вас выручать, к нему приводить.
Дмитрий даже не стал задумываться над этими словами – какой хозяин, откуда он знал о погибающих в болоте побратимах. Подтолкнул бродника:
– Давай, брат, шевелись. Или тебе приятнее в этой жиже тонуть? Думаешь, русалка какая подберёт?
– Русалка вряд ли, – встрял Антон, – а вот кикимора – запросто. А чего, дядя Хорь – мужчина видный, вполне лесной нечисти в сердечные друзья сгодится. Вон какой красивый, до самой макушки – болотный.
Побратимы рассмеялись, и даже бродник, перемазанный в грязище с ног до головы, не стал возражать. Устало махнул рукой и пошагал, неловко вытягивая из воды плетёнки.
Сараши находили путь по каким-то своим приметам. Шагали споро, лишь изредка останавливаясь передохнуть, да и то – из жалости к запыхавшимся чужакам, уставшим с непривычки.
Когда потянуло дымом и копчёной рыбой – запахами сарашской деревни, солнце уже неторопливо сползало за вечерний край неба.
* * *
Это севернее лето уже не столь знойное. Наливаются золотом колосья, сгибаются под тяжестью плодов ветви яблонь. Появились первые золотые монетки в листве, и храбрые паучки отправляются в полёт на сияющих нитях…
А в степи всё так же жарко, и только ночь приносит успокаивающую прохладу под пение цикад. Монгольские кони отъелись на приволье, сияя круглыми лоснящимися боками.
Джэбэ-нойон назвал Субэдея титулом, принятым у кыпчаков, которых всё больше становилось под знамёна Океан-хана:
– Туменбаши, пришло известие от нашего посланника к булгарам. Они тянут с ответом и не проявляют должного уважения. Тысячник Цырен сообщает, что решил захватить крепость русичей Добриш, но просит и разрешения наказать булгар за дерзость – сжечь их заставу и проникнуть в страну булгар.
Субэдей-багатур поцокал языком:
– Цырен горяч, как прокаленный на огне котёл. Его кровь бурлит, словно воды Онона на горных перекатах. Хорошо, что с ним есть кыпчак Азамат, который более разумен и сможет дать хороший совет. Но тысячник прав: такая задержка с ответом оскорбляет нас, верных псов великого Чингиза. Да и время уходит. Мы должны захватить Русь до наступления холодов, чтобы потом уйти зимовать в степь. Ты ведь охотился в тайге, Джэбэ?
Темник прищурился: вопрос был неспроста. Ответил:
– Я много где охотился, мой товарищ. На быстрых джейранов и злобных волков в степи, и на грозного пардуса в алтайских горах, и на хитрую россомаху в тайге. А что ты хочешь знать?
Субэдей улыбнулся:
– Царь тайги медведь ленив и нетороплив. Но лай охотничьих собак заставляет его взбодриться и бежать быстрее длинноногого лося. Не так ли?
– Да, это верные слова, – согласился Джэбэ.
– Вот и мы заставим ленивого медведя шевелиться. Готовь распоряжение: переместить наши кочевья на северо-восток, к булгарской границе. Посмотрим, как поведёт себя царь Габдулла, увидев монгольские костры у своей берлоги.
Джэбэ улыбнулся и кивнул.
Две могучие державы – Великий Булгар и империя Чингисхана – начинали сближение, присматриваясь друг к другу. Их союз мог бы стать абсолютной силой на огромном пространстве от Тихого океана до Атлантики.
Так два хищника, встретившись в тайге, примеряются – кто сильнее? У кого крепче нервы? Могут сцепиться. А могут и совместно загонять дичь.
И первой жертвой должна стать беззащитная Русь.
* * *
Низкие чёрные избушки, крытые мхом, холмиками возвышались среди рахитичного леса – тощих осин и берёз. Болотные люди приняли беглецов ласково, накормили овощами, рыбой и грибами: хлеб у них был редким лакомством. Побратимы отправились спать, когда Дмитрия позвали к хозяину.
Хозяин племени был такой же невысокий и конопатый, как все сараши. Только совсем седой, а веснушки выглядели негативом звёздного неба – россыпь тёмных пятнышек на бледном лице. Ярилов не сразу сообразил, что необычная одежда вождя племени сделана из рыбьей кожи.
Старик ласково кивнул и спросил:
– Ты и есть Пяйкесыдур?
– Кто? – удивился Дмитрий.
– Солнечный воин, – пояснил хозяин, – ты должен так называться, руска. Я ждал твоего прихода.
Русичу стало не по себе. Кашлянул и согласился:
– Да, у меня есть такое прозвище, но зовут меня Дмитрием. А откуда ты знал, что я здесь появлюсь, дед?
Сараш проигнорировал вопрос и назидательно сказал:
– Имена никогда не открывают сути. Они для того и даются, чтобы запутать злых духов. А о твоём приходе меня предупредил наш отец, живущий в трясине.
– Что же вы своего батю так не уважаете? Или в избушке места не нашлось?
Старик захихикал, закивал: шутка пришлась по душе.
– Мой батя умер давно, когда князь Тимофей ещё не родился. А Отец – так он всем отец. И мне, и тебе, и сарашам, и булгарам – всем. У него много обличий и много имён. Люди, которые строили башню, называли его Тиамат. Другие люди, которые строили пирамиду, называли его Апопис. А прегордые, построившие храм и научившие хазарский народ верить в Бога, называли его Накхаш.
Дмитрий вспомнил: Апописом у древних египтян называли змея, пытавшегося утопить ладью бога солнца Ра. Откуда эти дикари могут знать про пирамиды? Поражённый, спросил:
– Дедушка, ты хочешь сказать, что ваш отец – змей?
– И ваш тоже, – закивал хозяин, – только мы называем его Курат. Это по-русски значит «чёрт».
– Значит, все люди – чёртовы дети? Не всем такое понравится.
– Э-эх, молодой ты ещё, – вздохнул мудрец, – не понимаешь, что без тьмы не бывает света, а не было бы хитрого водяного змея Курата – не родила бы великая мать Эма первого человека.
– Да, – вспомнил слова старика Дмитрий, – князь Тимофей погиб. А княжна Анастасия пропала, её ищут злые люди. Беда пришла в Добриш, дедушка.
Хозяин пожевал губами, кивнул:
– Я знаю. И мне вестимо, что князь передал власть над нашими землями тебе. Про княжну же скажу так: она в добром месте, и вовсе не пропала.
– Так я обещал её найти, но неизвестно, где искать…
Сараш улыбнулся:
– Однажды бурундук бежал через лес и громко рыдал. Все звери собрались, чтобы помочь ему, и спросили: «О чём ты плачешь?» «Скоро зима, – ответил бурундук, – а у меня нет тёплой одежды. Придут холода, я замёрзну и умру, нет мне спасения!» Звери засмеялись над глупым бурундуком. Ты понимаешь, над чем они смеялись?
– Нет, – озадаченно сказал Ярилов.
– Бурундук рождается в теплой шубе и всю жизнь ходит в ней. Иногда люди тоже не замечают очевидного. Того, что у них прямо под носом.
Совершенно сбитый с толку Дмитрий помотал головой:
– Я не понял, дедушка.
– Ничего. Придёт время – поймёшь. Это главное свойство времени: мы можем пытаться делать что-то или бездельничать, можем умолять прекрасное мгновение остановиться – а время не обращает внимания и идёт. Приходит. И уходит навсегда. У него – своя дорога. Счастлив тот, кто идёт той же дорогой, что и его время.
Хозяин, довольный произведённым эффектом, смотрел на растерянного русича и, кажется, едва сдерживал смех. Наконец, сжалился и продолжил:
– Чего ты хочешь спросить, Солнечный воин?
– Ну, древние египтяне… А змей Тиамат – это из вавилонских легенд, да? Ладно, потом. Как мне выгнать из Добриша Святополка? И как найти княжну Анастасию?
– Про Анастасию я уже всё объяснил, – недовольно поджал губы старик, – а про то, как спасти свою землю от захватчиков, я скажу три важных вещи. Во-первых, тебя поддержит твой народ, ведь теперь ты – законный добришский властитель. Во-вторых, за тебя будут сражаться сараши, потому что князь Тимофей был добр к нам, и мы в долгу. В-третьих, тебе поможет Курат. Но ты сам должен будешь прийти к нему и попросить. Он ждёт тебя.
– И где мне его искать?
– Не знаю, – пожал плечами старик, – сам решай. Глаза нам даны, чтобы смотреть на облака. Сердце – чтобы любить. Жизнь – чтобы мечтать. Огни – чтобы приводить к цели.
«Бред какой-то», – тоскливо подумал Дмитрий.
– А откуда тебе всё известно, дедушка? Что Тимофей погиб, что я – его законный наследник?
– Я волхв, – просто ответил хозяин, – иди отдыхать. Тебя ждёт трудный путь.
* * *
– Ты чего такой мрачный, Ярило? Аль не выспался?
Хорь пребывал с утра в отличном настроении – будто и не прощался с жизнью всего лишь сутки назад, когда тонул в трясине.
Дмитрий промолчал. Он действительно почти не спал, и не душная полуизбушка-полуземлянка была тому виной. Всю ночь ломал голову над словами старика-волхва, пытаясь разгадать многочисленные загадки.
– Эх, жаль, сабелька моя в деревне осталась. Самое время сейчас сабелькой-то помахать! А то кровь молодецкая застоялась. Так, Анрюха?
Франк согласился:
– Да, мой брат, ежедневные упражнения с мечом позволяют воину всегда быть готовым к сражению, укрепляют члены и дух.
Бродник рассмеялся, внезапно схватил тамплиера за поясную верёвку и бросил через бедро.
– Можно и побороться, коль оружия нет! Только с тебя толку мало, не соперник ты мне.
Анри поднялся, оправдываясь:
– Так нечестно, ты же не предупредил меня о поединке. А в моей родной Бургундии знают толк в борцовских состязаниях, и я готов это тебе доказать!
– Ха, можно подумать, лихой тать тебя предупреждать будет. Надо всегда готовым быть к нападению, раззява. Ну-ка, Антон, ты парнишка резвый, попробуем?
Расшалившийся бродник обхватил было отрока за талию, но княжий библиотекарь ловко вывернулся и отскочил, почему-то покраснев.
– Не, дядя Хорь, неохота мне бороться.
Подошедший сарашонок с ворохом вещей стоял, открыв рот, и смотрел на происходящее.
– А тебе чего, мальчонка? Чего пялишься?
– Я, это. Одежду вам принёс. Хозяин сказал, чтобы переоделись, а то ходите в своих рясах, народ смешите.
– И то дело, – согласился Хорь, живо сбросил чёрный балахон и остался голышом. Анри осуждающе заметил:
– Брат, во-первых, негоже воину щеголять в наряде Адама среди землепашцев, это не добавляет к нему уважения. К тому же в селении есть дамы. А, во-вторых, чего же ты будешь облачаться в чистую одежду, даже не смыв вчерашнюю грязь, коей ты в достатке измазался, когда тонул в болоте?
– Тю, – засмеялся бродник, – во-первых, во-вторых. Вот ведь чёрт нерусский! Во-первых, какие они тебе землепашцы? Болотники дикие, одними грибами да клюквой спасаются. А, во-вторых, ты и сам вчера чуть не потонул. Но в чём ты прав, так в том, что окунуться бы не помешало. Эй, мальчонка! Есть тут у вас где искупаться? Или одна ряска да тина кругом?
Сарашонок кивнул и проводил гостей до небольшого озерка. Хорь сразу бросился в воду, с наслаждением фыркая. Дмитрий стянул через голову разодранное монашеское облачение, кивнул Антону:
– А ты чего в сторонке?
– Да я того. Не хочу, – пробормотал паренёк, – пойду, ягоды пособираю, тут черники – пропасть.
Ярилов про себя отметил этот странный отказ. А раньше – как Антон зарделся и отвернулся, когда Хорь обнажился при всей честной компании. Хотя, может, ничего странного и нет – наверное, юноша просто стеснительный по натуре.
Поплескались, вылезли. С наслаждением натянули чистые рубахи и портки из некрашеной холстины – тут и Антон подоспел с полной войлочной шапкой тёмно-синих крупных ягод.
– Тебя кто так постриг, вкривь да вкось? – рассмеялся Хорь. – Руки такому умельцу оторвать.
Антон застенчиво улыбнулся, промолчал.
Дмитрий предложил друзьям присесть на берегу и пересказал вчерашний разговор с волхвом.
– Такие вот дела. Помощь сарашей у нас будет, а вот что с остальным делать – пока не знаю, – резюмировал Ярилов.
– Странно, почему хозяин уверен, что с Анастасией всё в порядке? – задумчиво произнёс Хорь.
– Да тут всё странное. Откуда он прознал, что мы в трясине погибаем? Помощь очень вовремя подоспела. И про смерть князя, и про то, что я теперь наследник стола, – ответил Дмитрий, – да и про прозвище – Солнечный Витязь.
– Чему удивляться, – рассудил Анри, – если этот старик – колдун. Я вам скажу, братья, что даже в моей христианской стране до сих пор ходят легенды про друидов и их чудесные способности. И я рад, что с принцессой Добриша всё хорошо. Расскажи нам, Антуан, какая она, Анастасия?
Книжник пожал плечами:
– Обыкновенная. Княжна как княжна. Вот косы у неё были знатные, это да. В руку толщиной. Жалко.
– Почему «были»? И чего тебе жалко? – удивился Дмитрий.
– Ну… Когда я её видел-то? Вот и говорю – «были». А жалко, что неизвестно, где она. Мы с ней дружили. Она – не то, что прочие девицы. Читать любила, да разные книги. И на греческом, и на латыни.
– О, это удивительно для столь знатной дамы! – вскричал франк. – Я заведомо восхищаюсь её красотой, умом и смелостью. И готов дать клятву не пощадить самой жизни, чтобы вырвать из грязных лап узурпатора Святополка.
Дмитрий внезапно почувствовал что-то вроде ревности и ядовито сказал:
– Помнится, раньше единственным объектом твоего восхищения была одна рыжая амазонка из Бургундии. Ладно, это всё болтовня. Давайте решать, как нам собрать силы, чтобы освободить Добриш. Думаю, кому-то надо пойти в деревню, где мы оставили монаха. Забрать коней и оружие, да заодно попробовать поднять крестьян округи, собрать ополчение. Одних сарашей не хватит.
Хорь скептически хмыкнул:
– Да мы уж про это говорили. Не умеют смерды воевать и не будут.
Антон неожиданно произнёс:
– А я считаю, что надо попробовать. Народ князя любил, а Святополк им – чужак. Я в деревню пойду с вами.
– Это слова не мальчика, но мужа, – похвалил тамплиер, – остаётся понять, как тебе найти этого мифического змея, дюк Дмитрий. Или колдун имел в виду нечто абстрактное? Вряд ли в этой топи живут драконы. Я вам честно скажу, братья: я вообще сомневаюсь, что драконы существуют.
– Ага, Змей Горыныч тут в трясине ползает, – расхохотался Хорь, – а ещё Баба-Яга и гуси-лебеди. И на каждой кочке – лягушка со стрелой во рту, дорогу показывает.
Антон тихо, но твёрдо произнёс:
– Дракон существует. Просто в него надо верить, и тогда найдёшь. Ты увидишь огни, князь Дмитрий. Я знаю.
Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.
г. Баден-Баден, 11 сентября 1924 года
…а отбитый у большевиков бронепоезд назвать «Змеем Горынычем». Это железное чудовище, дышащее раскалённым паром, изрыгающее огонь из трёхдюймовок и пулемётных установок, действительно казалось могучим сказочным зверем. Всё происходившее той осенью девятнадцатого года виделось нам счастливой сказкой, а мы сами себе – былинными героями. Подобно Илье Муромцу со товарищи, мы побеждали бесчисленные совдеповские полчища, уступая во всём – в числе и вооружении войск, в количестве аэропланов, броневиков и бронепоездов… И превосходя лишь в одном – в силе духа, в желании погибнуть за Святую Русь, но победить, освободив Родину от красного безумия. Почти двухлетняя борьба, реки крови, миллионы замученных, расстрелянных китайскими пулемётными ротами и нелюдями-чекистами – наконец-то эти безумные жертвы обретали смысл.
Вооружённые силы Юга России стремительно наступали и уже видели себя входящими в Москву. Казачий генерал Мамонтов совершал свой беспримерный рейд; большевистские орды расступались перед ним, как печенежские – перед Микулой Селяниновичем, вооружённым мечом-кладенцом. Десятки тысяч гибли под копытами казацких коней, ещё больше – дезертировали или сдавались в плен батальонами и полками, переходя на сторону Белого движения. Казалось, победа была близка – в одном конном переходе, в одном трудном, но последнем усилии…
…не отпускали, но я решился на ультиматум, заявив и отцу Василию, и Антону Ивановичу: место офицера – в бою, и другой судьбы для себя не мыслю. Они понимали моё положение; тибетец лишь обнял меня и прошептал, что попросит своих идолов охранять мою персону. Но лучше, чем любовь Аси, ничто не могло уберечь меня в том сумасшедшем походе.
Её отца большевики долго мучили перед смертью: я увидел тело, уже посиневшее и облепленное сытыми зелёными мухами. Выколотые глаза, выдранные ноздри, многочисленные порезы штыками говорили о немыслимых страданиях, выпавших ему; были и иные страшные увечья, оскорбительные для воина и мужчины, – но о них я умолчу.
Я смотрел и не мог, не способен был вместить в себя понимания: КАК казачий полковник, прошедший ад трёх войн, награждённый шестью орденами, в том числе – тремя Георгиями, мог быть вот так зверски изорван – и кем?! Биться против японцев, немцев, австрияков, турок – чтобы в итоге погибнуть от рук своих же соотечественников, говорящих на том же русском языке – что может быть чудовищнее? «Соотчичи», как их называли наши великие предки, которым матери пели те же колыбельные песни, которые носили на груди те же православные кресты – когда и как превратились они в диких животных? Нет! Они были хуже зверей: хищник рвёт мясо жертвы не ради забавы и издевательства, а только лишь для пропитания. Волк не получает удовольствия от мучений обречённой косули. А эти нелюди – получают…
Моя тёща, супруга полковника, не выдержала горя и сгорела в три дня. Ася, ставшая в одночасье круглой сиротой, держалась; но это было ещё страшнее – лучше бы она рыдала по любимому отцу, чем вот так – пылала тёмным, сухим огнём, сжигавшим её изнутри. А ведь она была уже тяжела нашим сыном…
Я не сумел защитить любимую женщину от беды. Я мог только одно – пойти в Действующую армию и отомстить. Убить этих бешеных собак – не всех, так хотя бы некоторых.
Ася благословила меня, и никто не смел пресечь мою решимость…
…мои юнкера. Они становились настоящими бойцами, несмотря на юный возраст – мало кому исполнилось восемнадцать, а некоторые едва отметили шестнадцатилетие. Что ж, в грозовую эпоху дети быстро становятся взрослыми, а молодые – рано седеют…
…совсем маленький городок, стоящий среди болот и дремучих лесов. Мы прошли через самую топь (до сих пор не понимаю, как это удалось: иногда казалось, что то ли само Провидение, то ли местные древние духи вели меня, и я находил верный путь через трясину по наитию). Мой батальон неожиданно атаковал с тыла; красные бежали в одних подштанниках, побросав пулемёты и оставив на позициях две горные пушки. Древний городок под смешным названием «Добриш» встретил настороженно, и только «бывшие» ликовали – их осталось совсем немного. Оказывается, большевики первым делом арестовали всю городскую головку – купцов, уездных чиновников и конторщиков кожевенного завода, даже учителей реального училища! – и расстреляли всех. Нас встречали с хоругвями и хлебом-солью, но из всего церковного причта выжил лишь звонарь.
Тогда и произошло это странное событие: храмовый староста во время скромного торжества долго приглядывался ко мне и, наконец, решился спросить:
– Ваше благородие, вы изволите быть княжеских кровей?
– Отчего же? – искренне удивился я. – Мой прадед был пожалован дворянством, выслужившись из солдат, но князей у нас в роду никогда не было.
– Идёмте со мной, – таинственным шёпотом пригласил староста и привёл в старинную каменную церквушку, возведённую стараниями некоего легендарного князя Тимофея. Она была несколько раз перестроена, но одна стена сохранилась с незапамятных, чуть ли не домонгольских времён. На ней была изображена странная фреска: четыре фигуры – рыцарь с тамплиерскими знаками, татарского обличия мурза, широкоплечий парень продувной наружности.
Над всеми возвышался долговязый рыжий воин в княжеской шапке, ведущий на поводу коня фантастической масти – неизвестный художник не пожалел для него позолоты. Золотым же был выкрашен плащ красноволосого, и подпись гласила: «Солнечный Витязь».
– Посмотрите, ваше благородие, добришский князь Димитрий – вылитый вы, – торжественно объявил староста, – быть может, в истории вашей семьи имеется тайна?
Действительно, в рыжем князе угадывались фамильные черты Яриловых; мне показалось это случайным, необъяснимым совпадением.
– Разве бывает, чтобы княжеское достоинство было утеряно с поколениями? – заметил я. – Никак невозможно, чтобы во мне текла кровь Рюриковичей. А кто эти люди на фреске?
– Согласно местному преданию, данные герои спасли от монгольских полчищ не только древний Добриш, но и всю Русь. Здесь властитель княжества изображён вместе со своими боевыми соратниками.
Я не стал объяснять патриоту славного городка, что сие – не имеющая никакой под собой основы сказка, противоречащая исторической правде. Но фреску запомнил.
Через неделю началось контрнаступление красных. Их первый снаряд взорвал бронепаровоз «Змея Горыныча». А второй разрушил церквушку, стоявшую здесь века…