Глава 5

Вероятно, за нами была отряжена погоня. Возможно, велось наблюдение с воздуха. Но никаких признаков ни того, ни другого мне заметить не удалось.

Автобус мчался довольно резво по хорошей дороге, а в окна заглядывали только сверкающие, незнакомые мне созвездия. Однако через некоторое время мы свернули куда-то в сторону от шоссе — началась тряска, и звезды исчезли за пологом черного леса. В салоне по-прежнему царило молчание. Никто даже не шевелился. Только иногда вспыхивали красные огоньки сигарет террористов.

Так мы ехали около часа. Потом автобус неожиданно остановился, дверцы раскрылись, и несколько человек с автоматами торопливо выскочили наружу. Мне удалось выглянуть в распахнутую дверь, и совсем рядом я увидела огни какого-то селения.

Некоторое время ничего не происходило, а потом снаружи послышались громкие голоса, приближавшиеся к нам. Мне показалось, что там происходит какой-то бурный спор. Высокий мужской голос несколько раз повторил по-испански: «Безумие!»

Но не этот голос был решающим. Вскоре он умолк, а за окном автобуса вдруг вспыхнул ровный белый свет, льющийся откуда-то сверху, и другой голос сердито прокричал: «Пусть выходят!»

Немедленно на ступеньку вскочил террорист с автоматом и предложил пассажирам пошевеливаться, если они не хотят получить пулю в лоб. Заложники встрепенулись и начали один за другим выпрыгивать из автобуса.

Сошла и я. Перед моим взором расстилалась большая утрамбованная площадка, освещенная светом нескольких прожекторов, которые торчали на металлических штангах по краям этого земляного поля. Несколько поодаль располагалось что-то вроде метеорологической будки и стоял двухмоторный самолет, больше похожий на экспонат музея авиации. Возле самолета суетилась группа людей, слышались металлический скрежет и лязг — там прилаживали трап.

Нас быстро построили в бесформенную колонну и погнали к самолету. Никаких сомнений не оставалось — эти авантюристы опять собирались лететь. И я полностью разделяла мнение того неизвестного мужчины с высоким голосом, который определил это намерение столь лаконично и точно. Но право принимать решение принадлежало отнюдь не нам. В лихорадочном темпе нас стали усаживать в самолет. Поднимаясь по шатким металлическим ступенькам, я успела услышать, как пилот продолжает спор с террористами — это ему принадлежал высокий голос.

— Лететь ночью — это безумие! — упрямо повторял он. — К тому же вы перегрузили самолет. Мы обязательно разобьемся!

— Каждый человек должен быть счастлив, отдавая жизнь за революцию! — напыщенно ответили ему.

— Почему революцией нужно заниматься непременно ночью? — проворчал пилот. — Я думал, по ночам действуют одни мошенники.

— Заткнись и лезь в кабину! — приказали ему.

Между тем я тоже вошла в самолет. По сути дела, это была обыкновенная железная коробка — внутри ничего не было, кроме двух десятков жестких откидных сидений. Мне опять пришлось пристраиваться на железном полу. Впрочем, та же участь ожидала подавляющее большинство заложников — сиденья были заняты террористами, которые наблюдали за посадкой, держа в одной руке автомат, а в другой электрический фонарик. Мечущиеся узкие лучи выхватывали из темноты бледные хмурые лица, среди которых мне никак не удавалось углядеть моего Валентина Сергеевича.

Наконец последних заложников втолкнули в стальное чрево самолета. Моторы уже ревели, разгоняя винтами черный ночной воздух. С грохотом втащили металлический трап, захлопнулся люк.

Крылатая машина наполнилась вибрацией и гулом. Сидеть на ребристом холодном полу сделалось особенно тошно. Но еще тошнее было думать, что может произойти с нами через пять минут, когда перегруженная дребезжащая старая развалюха попытается подняться с земляной площадки.

По-видимому, это был частный самолет, приобретенный хозяином на распродаже металлолома. Наверное, в лучшие свои дни он занимался перевозкой каких-то грузов. Не исключено, что и с нашими похитителями у него тоже был заключен контракт на перевозку некоего груза. Только вряд ли пилот заранее знал, что это будет за груз и что полет окажется ночным, совершаемым во славу революции.

Рев моторов достиг предела. Вибрация стала такой, что показалось — еще секунда, и самолет рассыплется на части. Однако он все-таки шевельнулся и с огромной натугой сдвинулся с места.

Кабина пилота была отделена от нашей камеры, которую язык не поворачивался назвать салоном, переборкой, и мы не могли знать, что там творится. Но думаю, что пилот не один раз произнес «Помоги нам, святая Дева Мария!», прежде чем начал разгон по летному полю, которое в прошлом вполне могло быть обыкновенным картофельным.

Однако разгон начался, и мы это почувствовали на себе, потому что со стороны стального пола последовали немилосердные толчки. Дух захватывало от этой ночной гонки и от мысли о том, что совсем рядом сидят несколько совершенно чокнутых людей с оружием и самодельной бомбой.

По всем законам логики мы должны были во что-нибудь врезаться или рухнуть при первой же попытке оторваться от земли. Это казалось настолько неизбежным, что я уже приготовилась достойно встретить свой конец и жалела только о том, что меня не увидит мужественный англичанин. Я бы уж показала ему, чего стоят русские.

Но, видимо, чокнутым везет гораздо больше, чем даже принято думать. Через некоторое время толчки совершенно прекратились, гул моторов сделался ровнее, и я пришла к выводу, что мы все-таки летим.

В круглых немытых иллюминаторах ровным счетом ничего не было видно. Зато изо всех щелей внутрь самолета начал проникать холодный ночной воздух. Ни о какой герметизации в нем не могло быть и речи. Но вряд ли на этой машине брали рекорды высоты.

Сделалось довольно холодно, и, когда рядом началась какая-то возня, я подумала, что соседи пытаются таким образом согреться. Но тут кто-то робко тронул меня за плечо, и я услышала жалобный голос Валентина Сергеевича: «Простите, Юлия, это вы?» Как он сумел найти меня в такой человеческой каше и в такой темноте — не представляю. Должно быть, ему стало совсем одиноко и жутко.

Я наклонилась поближе к нему, и мы едва не столкнулись лбами.

— Как вы, Валентин Сергеевич? — спросила я.

— Мне кажется, я схожу с ума! — жарким шепотом признался он. — Я не понимаю — что происходит? Куда нас всех везут?

— Нас взяли в заложники, — объяснила я. — Какая-то левацкая группа. Куда нас везут, я и сама не знаю, но, наверное, куда-нибудь подальше, где власти не сумеют нас обнаружить.

— Господи, зачем это им нужно? — испуганно спросил Валентин Сергеевич.

— Они хотят обменять нас на своих соратников, которые томятся в застенках. Наверное, какие-то шансы у них есть — среди прочей публики им удалось захватить помощника директора департамента внутренних дел…

— Тогда зачем они мучат нас с вами? — довольно эгоистически возмутился Валентин Сергеевич. — Оставили бы себе этого помощника, а нас отпустили…

— Внесите предложение, — посоветовала я. — Могу даже помочь составить текст по-испански.

— Вы шутите, а мне очень страшно, — с горькой обидой сказал Быков. — Между прочим, у меня на родине осталась дочь…

— По-моему, вы упоминали что-то и о жене?

— И жена тоже! — подхватил Валентин Сергеевич. — Не понимаю, какое право они имеют меня задерживать? Я здесь совершенно посторонний человек!

— Все заложники здесь совершенно посторонние, — напомнила я. — Да и дети с женами тоже наверняка есть у многих. В таких случаях анкетные данные в расчет не берутся.

Он выслушал меня с необыкновенной серьезностью и задал очень неожиданный вопрос:

— Вы говорите, они — левые? А как вы думаете, если им объяснить, что мы из России, может быть, они нас отпустят?

Меня почти умилила такая наивность. Все-таки мужчина всегда остается немного ребенком.

— Боюсь, что сегодня в мире у России несколько иная репутация, чем даже лет десять назад, — так же серьезно ответила я. — Вы теперь — строитель капитализма, не забывайте! Поэтому лучше храните тайну своего происхождения про себя, а то как бы вас не посчитали предателем революционных идеалов!

Валентин Сергеевич несколько минут размышлял над моим предостережением, а потом с надеждой осведомился:

— Может быть, мне стоит тогда прикинуться глухонемым, как вы думаете?

— Трудно сказать, — задумчиво произнесла я. — А вдруг у этих людей какая-то особенная ненависть к глухонемым?

Валентин Сергеевич ошарашенно замолчал — чувство юмора у него отсутствовало абсолютно. Но постепенно он взял себя в руки и принялся опять перебирать варианты спасения.

— Послушайте, Юлия! — вдруг обрадованно сказал он. — Так вы знаете испанский? Давайте тогда держаться вместе! А вы попробуете объяснить этим людям, что мы не представляем для них никакой опасности…

— Я совсем не против того, чтобы держаться вместе, — великодушно объявила я. — Но, пожалуй, лучше этим людям ничего не объяснять. О том, что мы не представляем для них опасности, они и сами, по-моему, догадываются…

— Да? — неуверенно произнес Валентин Сергеевич. — Но что же нам делать? Как выпутаться из этой заварушки?

— Рецепт один, Валентин Сергеевич, — сочувственно сказала я, — ждать, пока нас освободят или по крайней мере представится реальная возможность бежать…

— А вы думаете, она представится? — моментально вскинулся Быков.

— Не знаю, — пожала я плечами. — Думаю, вряд ли. Поэтому будем просто ждать.

Валентин Сергеевич трагически засопел, а потом мрачно изрек:

— Но у меня сорвется контракт! Кто знает, сколько нас будут держать в плену…

— Может, оно и к лучшему, Валентин Сергеевич? — спросила я. — Кажется, эта страна не слишком к вам приветлива.

— Что вы, — с искренним чувством произнес Быков, — это невозможно! Я обязательно должен получить здесь работу. Вы не представляете, как я устал жить в нищете. А знаете, как это действует на женщин? Из-за денег у меня и семья, можно сказать, развалилась.

Когда мужчине худо, он сразу вспоминает о семье, даже если она к тому времени развалилась. Я поняла, что следующая волна интереса к моей персоне возникнет у Валентина Сергеевича не раньше, чем он опять попадет в относительно сносные условия. Меня это вполне устраивало — сейчас было достаточно того, что мы рядом. Чем дольше мы будем рядом, тем естественнее будет эта близость для окружающих. Возможно, это даже как-то поможет выйти на быковских работодателей. Мне почему-то казалось, что теперь эта возможность гораздо реальнее, чем встреча с моим фальшивым братом.

Впрочем, прежде чем строить планы, не худо было бы где-нибудь приземлиться. Самолет, казалось, еле тащится, надрываясь от тяжести чрезмерного груза. Вряд ли он летел особенно высоко, но, чтобы разбиться, с лихвой хватит и десяти метров.

Валентин Сергеевич потерянно умолк и только горестно вздыхал у меня над ухом. Надсадно ревели моторы, дребезжало железо, и ребристая поверхность, на которой мы сидели, безжалостно впивалась в зад. Любители экстремального туризма дорого бы заплатили за такое волнующее путешествие, но мне хотелось, чтобы оно поскорее кончилось. Думаю, если бы мне предложили вдруг сойти, я бы согласилась немедленно. И даже про парашют не вспомнила бы.

Так мы ползли примерно два часа. А потом вдруг неподвижные фигуры парней с автоматами, сидевших вдоль борта, зашевелились — они начали выглядывать в иллюминаторы, и я услышала возбужденное восклицание: «Костры! Видишь, костры!»

Час от часу не легче! Оказывается, нам предстояло поучаствовать еще в одном цирковом трюке. Взлетать ночью на этой колымаге было, конечно, занятием не для слабаков, но сесть, ориентируясь на какие-то подозрительные костры, мог только настоящий ас. Нашему летчику надо бы поставить на родине прижизненный бюст, если, конечно, он выживет, а вместе с ним и мы, после сегодняшней ночки.

Однако костры в ночи палили не местные скауты. Это стало ясно сразу, как только самолет заложил вираж. Пассажиры нашего летающего гроба буквально посыпались друг на друга. Раздались проклятия и глухие стоны. Самолет сделал разворот и, кажется, пошел на посадку.

Когда со зловещим грохотом он выпустил шасси, все напряженно примолкли. Про такую минуту говорят «ангел пролетел». Мы все чувствовали себя в этот миг немного ангелами. Кстати, я неожиданно ощутила, что холод в салоне постепенно меняется на нечто совершенно противоположное — внутрь проникал влажный душный воздух, от которого на коже мгновенно выступил липкий пот. Видимо, мы переместились с высокогорья в дебри тропического леса.

Самолет довольно лихо шарахнулся колесами о землю, едва не вытряхнув из нас души, и побежал по твердой поверхности, опасно вздрагивая на кочках. Бежал он довольно долго, но наконец все-таки остановился, целый и невредимый. Никто не произнес ни слова. Все пребывали, так сказать, в немом изумлении.

Первыми зашевелились террористы. Рявкнув для проформы: «Сидеть!» — они отвалили скорбно заскрипевший люк и выбросили наружу трап. Три человека ссыпались по нему в душную темноту, и до нас донеслись их голоса, удаляющиеся к носу самолета.

— Как вы думаете, где мы теперь? — испуганным голосом спросил меня Быков.

— Думаю, где-нибудь в лесу, — ответила я. — Тут шла речь о кострах. Партизаны всегда скрываются в лесу и жгут костры.

— Вы опять шутите, — печально констатировал Валентин Сергеевич. — По-моему, вы просто не понимаете всей серьезности нашего положения!

Я не стала ни в чем его разубеждать, потому что снаружи последовал грубый приказ всем выходить.

— Держитесь рядом! — посоветовала я Валентину Сергеевичу. — Мы не должны потерять друг друга.

По-моему, ему эти мои слова очень польстили.

Пассажиры без особой охоты, но довольно покорно стали покидать самолет. Снаружи их уже ждали и отводили в сторону, выстраивая в шеренги, не особенно, впрочем, строгие. Мне удалось пристроиться рядом с Валентином Сергеевичем, который совсем упал духом — дышал тяжело, все время утирал пот и еле волочил ноги.

Пока нас выстраивали, я успела осмотреться. В свете многочисленных костров мне удалось различить, что мы находимся на обширном невысоком плато, со всех сторон окруженном темной стеной леса. Если хорошенько всмотреться, можно было угадать очертания высоких гор на горизонте, над которыми мерцали крупные звезды.

Мы с Валентином Сергеевичем стояли во втором ряду. Со всех сторон нас окружали понурые, безмолвные человеческие фигуры. Все взгляды были сосредоточены на черных силуэтах вооруженных бандитов, которые вырисовывались на фоне яркого пламени пылающего поблизости костра.

Наш самолет, не выключая моторов, принялся разворачиваться. То, что он собрался в обратную дорогу, вызывало черную зависть, и, по-видимому, не у меня одной.

Тем временем из толпы террористов выступил вперед высокий сутуловатый человек и прошелся перед строем заложников, пристально всматриваясь в наши лица. Отблески костра падали на его светлые волосы и тщательно выбритую щеку с резко очерченной линией челюсти. Рассмотреть его лицо целиком мне никак не удавалось.

— Значит, так! — сказал он внезапно пронзительным, может быть, даже страстным голосом. — Слушайте меня внимательно! Вы находитесь в наших руках в качестве заложников. Мы — это Левый Фронт. Запомните это, американские прихвостни! Я — командир отряда, и меня зовут Гринго, но не обольщайтесь этим. Я ненавижу американцев. Больше я ненавижу только тех, кто лижет им задницы. Но не думайте, что нам нужны ваши жалкие жизни или поганые кредитные карточки! Мы будем держать вас у себя до тех пор, пока антинародное правительство не выпустит на свободу наших братьев. Требования наши уже изложены, и теперь остается только ждать. Не в моих интересах и не в ваших затягивать это ожидание, поэтому мы будем постоянно напоминать режиму о нас с вами. Ежедневно мы будем убивать по одному заложнику, пока у ваших правителей не проснется совесть. Именно этим мы сейчас и займемся. Мои люди публично расстреляют того из вас, кого я выберу, и его труп захватит с собой летчик. Чтобы не делать порожнего рейса. — Тут он рассмеялся жестяным смехом и подозвал одного из своих людей. — Возьми вот этого! — распорядился он, ткнув пальцем в какого-то мужчину, стоявшего с краю.

Дальше последовала безобразная сцена, которая имела одно достоинство — недолго длилась. Террористы выволокли несчастного из шеренги и, несмотря на его крики и сопротивление, тут же расстреляли короткой очередью из автомата.

Мы угрюмо молчали, глядя на неподвижное тело, лежащее почти у наших ног, и с ужасом представляли, что подобная судьба завтра может ожидать любого из нас. Гринго сделал знак своим головорезам — двое подхватили труп с земли и потащили его к самолету.

— Итак, — важно заявил Гринго, — мы четко ведем свою линию. Сейчас вас отведут в селение. Если будете вести себя разумно и терпеливо, с вами будут обращаться прилично… Карлос, веди колонну!

Из темноты высыпали зловещие фигуры террористов, которые — кто пинками, кто окриками — развернули нас и, как стадо, погнали по тропе, которая вела вниз — казалось, в самую гущу тропического леса.

Я оглянулась — труп заложника уже забросили в самолет, даже не потрудившись закрыть люк. Со всех сторон в сторону леса потянулись фигуры террористов. Освещенное кострами поле быстро пустело.

— Вот шакалы позорные! — неожиданно прозвучало у меня над ухом. Прозвучало по-русски и, как мне показалось, с какой-то затаенной мыслью. — Ведут как на бойню…

Удивленная, я обернулась на голос. Оказывается, здесь есть еще один соотечественник! Красный отсвет костра упал на пиджак стального оттенка, и я обнаружила, что рядом со мной шагает тот здоровяк, который в «Боинге» сидел рядом с Быковым.

Заметив мой взгляд, он ухмыльнулся и перешел на испанский, повторив ту же фразу.

— Это верно, — заметила я по-русски, в свою очередь ошеломив его. — И ведь не убежишь, вот что обидно!

— Слушай, ты — русская? — восторженно произнес он и озадаченно пригладил свои седые волосы. — Ничего себе! Давно приехала?

— Только что, — в тон ему ответила я. — И сразу с корабля — на бал.

— Надо же… — сочувственно сказал он. — Наше дело — труба. А этот летун, как нарочно, все не стартует. Меня так и подмывает крикнуть ему, чтоб подождал!

— А может, того… — неожиданно спросила я. — Крикнем?

Седовласый открыл рот и с восхищением посмотрел на меня.

— Ну ты молодец! — заключил он. — А что — чем черт не шутит? Эти подонки не знают, с кем они связались… Ну если ты решилась, то давай смещаться в хвост колонны!

Я поняла его с полуслова и, схватив за руку растерявшегося Валентина Сергеевича, потянула его назад. Слава богу, он не сопротивлялся, а люди, шедшие за нами, просто расступались, равнодушные ко всему.

Колонну замыкал тот самый черноусый террорист, который хозяйничал в нашем отсеке «Боинга». Он наконец снял темные очки, но нельзя сказать, что стал от этого намного симпатичнее.

Некоторая суета среди заложников привлекла его внимание, и он приблизился, угрожающе взмахнув автоматом. А мы, уже практически отделившись от толпы, остановились втроем посреди тропы. Я, застонав, опустилась на землю прямо у ног усатого террориста, показывая всем видом, что не могу идти дальше.

— Сеньорите плохо! — сообщил конвоиру седовласый по-испански.

Валентин Сергеевич пялился на нас с ужасом и растерянностью.

— Какого черта! — прорычал террорист, наклоняясь надо мной.

Я мгновенно выбросила ногу и врезала ему носком туфли под кадык. Голова его мотнулась назад, руки на секунду бессильно повисли. Этой секунды седовласому хватило, чтобы перехватить автомат и, развернувшись направо, выпустить короткую очередь по метнувшейся к нам тени. Бандит, споткнувшись, без стона повалился на землю.

Я была уже на ногах и метнулась к упавшему.

— Я прикрою! — заорал седой, стреляя направо и налево.

Колонна рассыпалась. Отовсюду затрещали выстрелы. Люди падали на землю, но не от ран, а спасаясь от пуль. Террористы, застигнутые врасплох, палили куда попало. Наверное, в этой неразберихе были и убитые. Люди разбегались в разные стороны — некоторые уже скрылись в зарослях.

— К самолету! — выкрикнул у меня над ухом седовласый.

Я увидела впереди пульсирующий огонек, вырвавшийся из дула автомата, и выпустила в этом направлении длинную очередь от пояса. Огонек погас, и я увидела, как человеческая фигура сложилась пополам и рухнула на землю.

Не задерживаясь дальше, я дернула за руку Валентина Сергеевича и побежала к самолету, стараясь огибать места, освещенные пламенем костра. Быков с пыхтением несся за мной следом — страх прибавил ему сил. Сзади еще гремели выстрелы, но, кажется, преследователи еще не поняли, что произошло, и упустили нас из виду.

Мы бежали, выкладываясь до конца, — седовласый впереди, затем я, а сзади несчастный Валентин Сергеевич. Неожиданно обнаружилось, что вместе с нами бегут еще несколько человек — видимо, не у одних нас хватило хладнокровия решиться на побег.

До самолета оставалось не более двадцати метров. Он уже полз по взлетной площадке, угрожающе наращивая скорость. Стрельба напугала пилота, и он рассудил, что нужно поскорее убираться отсюда подобру-поздорову.

Обмирая от отчаяния, мы бросились вслед за набирающим скорость самолетом, люк которого по-прежнему был открыт. Двое мужчин обогнали нас справа и устремились к люку. Неожиданно перед самолетом появились фигуры террористов — они беспорядочно палили из автоматов, целя и в нас, и в кабину пилота. Мужчина, который уже успел ухватиться руками за борт самолета, вдруг споткнулся и как подкошенный упал в пыль. Второй, бежавший следом, вытянул руку и выстрелил — по звуку выстрела из пистолета — по террористам. Присмотревшись, я узнала стрелка — это был босс наркомафии Ортега собственной персоной! Он тоже не захотел полагаться на судьбу и правительство.

Пилот упрямо вел машину вперед, невзирая на пули, которые дырявили ее корпус и угрожали его жизни, — вероятно, он окончательно положился именно на судьбу. Но мы с седовласым, не сговариваясь, поняли, что он нуждается в немедленной помощи и одновременно открыли огонь с колена, целя в тех, кто пытался остановить самолет.

Одного мы срезали сразу, другие, прекратив стрельбу, залегли. Мы опять бросились догонять самолет. Теперь мы были последними — несколько человек, опередив нас, запрыгнули в железное брюхо. Среди них был и Валентин Сергеевич Быков.

Седовласый отбросил в сторону автомат, подпрыгнул и, ухватившись за край проема рывком забросил свое мощное тело в самолет. Но, тотчас развернувшись, нагнулся и протянул мне руку. Я вцепилась в нее и, краем глаза углядев бегущие наперерез темные фигуры, выпустила в их направлении последние патроны.

Террористы отпрянули, с их стороны застучали разрозненные выстрелы, несколько пуль еще врезались в обшивку самолета, потом преследователи отстали.

Самолет должен был вот-вот оторваться от земли. Все, кто хотел и сумел удрать, уже находились внутри — можно было закрывать люк и молиться. Но, оказывается, еще не все кончилось.

Снова из темноты выскочили искаженные колеблющимся огнем костров фигуры, и в борт самолета посыпался град пуль. Ощущение появилось такое, словно сидишь в пустой бочке под проливным дождем. Борт был продырявлен, как решето, некоторые иллюминаторы разбиты вдребезги, несколько пуль влетели прямо в открытый люк и просвистели в сантиметре от моего уха. Никто из нас не стрелял в ответ — не из чего было.

Вероятно, обманутый этой апатичностью беглецов, один из наиболее прытких террористов попытался проникнуть в самолет. Забросив автомат за спину, он бежал рядом с ускользающей машиной и уцепился за край люка. Бежал легко и красиво, точно гепард, и в люк вскарабкался с грациозностью кошки. Но здесь, из темноты салона, его встретил сильнейший удар под ложечку, который провел седовласый. Террорист переломился пополам и повалился на рифленый пол.

Но нам уже было не до него — только седовласый, сопя, снимал с прыткого террориста автомат, а все остальные со страхом и надеждой уставились в зияющий провал люка, в котором внезапно исчезла мелькавшая за секунду до этого земля, а через секунду-другую появилась опять, но чудесным образом превратившаяся в целую панораму, освещенную зыбкими огнями догорающих костров. Мы взлетели.

Невольно из всех глоток вырвался торжествующий вопль, пожалуй, малопохожий на обычное выражение человеческих чувств. Это был клич древнего прапрадеда — воина и охотника, — отстоявшего добычу в жестокой кровавой борьбе.

Через некоторое время плато с кострами сдвинулось в сторону и уменьшилось до размеров носового платка. Мы летели над бесконечной черной громадой тропического леса. Пора было собираться с мыслями.

Седовласый, чертыхаясь и громыхая подошвами, пробрался вперед и принялся стучать в кабину пилота. Через некоторое время удалось его убедить — в переборке, отделяющей кабину от салона, открылась маленькая дверца, а вскоре над нами вспыхнул длинный ряд неярких плафонов.

В их свете беглецы смогли наконец рассмотреть друг друга. Кроме меня, седовласого и корчившегося на полу террориста, в самолете оказались еще пятеро — насмерть перепуганный Валентин Сергеевич, злой, как черт, Ортега, бледный белокурый юноша, зажимающий ладонью простреленное плечо, еще один мужчина, ничком лежавший на полу в луже, и живой и невредимый репортер Доули, приветственно мне улыбающийся.

Вскоре к нам присоединился седовласый и громогласно объявил по-испански:

— Все в порядке, сеньоры! Если нам хватит горючего еще на час, если удастся дотянуть до какой-нибудь подходящей площадки и если при обстреле ничего не повредилось, мы можем считать себя спасенными!

На его слова никто не ответил. Валентин Сергеевич ровным счетом ничего не понял, Доули сохранял свою обычную невозмутимость, Ортега злобно усмехнулся, а я была занята белокурым юношей — пыталась перевязать рану, используя вместо бинта рукав его собственной рубахи.

Седовласый некоторое время наблюдал за моими действиями, а потом сказал:

— Нет никакого смысла выкладывать друг другу биографию, но для удобства можете звать меня Мигелем…

— Мне скрывать нечего, — с вызовом сказал наркобосс. — Я — Карлос Сесар Ортега.

— Меня зовут Анхел, — прошептал юноша, но так, что расслышать его слова смогла только одна я.

Закончив перевязку, я усадила юношу поудобнее, повернулась лицом к мужчинам и представилась. Ортега окинул меня искренне заинтересованным взглядом. Глаза у него были черные и немного безумные.

— Редкая сеньорита способна так держаться в исключительных обстоятельствах! — галантно сообщил он. — Я выражаю вам свое безмерное восхищение! Ошибкой было бы не добавить, что так же безмерно я восхищен и вашей красотой, сеньорита Юлия!

Я растерянно поблагодарила, потому что внезапный интерес этого типа к моей персоне не сулил ничего хорошего. Я не считала правильным начинать знакомство с наркомафией сразу с верхушки.

— А этому парню не повезло, — заметил седовласый Мигель, кивая на неподвижное тело на полу.

— Меня больше волнует вот эта грязная тварь! — брезгливо сказал Ортега, указывая пальцем на террориста, который, отдышавшись, пришел в себя и теперь сидел, глядя на нашу компанию горящими глазами.

У него было довольно привлекательное, с правильными чертами лицо, темные густые волосы и матовая кожа. Над верхней губой пробивались тонкие усики.

— За этого подонка пусть волнуется его несчастная матушка, сеньор Ортега! — добродушно прогудел Мигель.

Они обменялись с Ортегой быстрыми взглядами, и я была готова дать в тот момент голову на отсечение, что они прекрасно знают друг друга и понимают с полуслова. Это меня насторожило, но то, что произошло дальше, ввергло в состояние полного шока.

— Здесь сквозит, — недовольно произнес Мигель, — давно пора прикрыть люк.

С этими словами он внезапно наклонился и сгреб симпатичного террориста в охапку. Тот попытался сопротивляться и даже выкрикнул с интонациями боли:

— Революция не простит вам моей гибели!

Но с таким медведем, как Мигель, ему было не справиться. Борьба оказалась очень короткой — послышался хруст сломанной кости и надрывный вопль молодого человека. Он сразу обмяк, и громила без труда подволок его к люку.

Все остальные застыли, не в силах поверить в то, что собирался сделать Мигель. Все, кроме одного человека — Ортеги, который вдруг забыл о своей королевской спеси, сорвался с места и, подскочив сзади к несчастному террористу, с остервенением пнул его каблуком щегольского башмака.

— Сдохни, собака! — выкрикнул он с ненавистью.

От его удара террорист вывалился из самолета и с замирающим криком исчез в темноте ночи. Мигель с удовлетворенной ухмылкой накатил люк на свое место и запер его. Ортега, раздувая ноздри, уселся на откидное сиденье и обвел нас мрачным пылающим взглядом.

— Эти псы застрелили двух моих парней, — объявил он, грозно встряхивая длинными волосами, блестящими, как вороново крыло, — хотели сделать Карлоса Сесара Ортегу предметом своего грязного торга! В нашей стране такие оскорбления не прощаются, сеньоры!

Мы подавленно молчали. Даже Доули, который тоже в какой-то мере мог считать себя отомщенным, был потрясен. Но вряд ли любые наши аргументы могли иметь сейчас вес. Эти люди превыше всего ценили силу, а сила целиком была на их стороне, особенно если учитывать, что в их руках было сосредоточено и все огнестрельное оружие. Поэтому никто не решился прокомментировать случившееся.

Валентин Сергеевич вообще находился в полуобморочном состоянии — он, едва живой, сидел на откидном сиденье напротив разгневанного Ортеги, не решаясь поднять глаза. Выглядел он при этом чуть получше парня, который остывал на металлическом полу, но, пожалуй, похуже белокурого Анхела. Вдобавок он очень не понравился Ортеге.

— Почему-то я до сих пор не слышал голоса этого вонючего гринго, — недобро заметил тот, останавливая на Быкове тяжелый взгляд.