Глава 3

Небывалое дело, целых две рюмки коньяка позволил себе Павел Иванович, дожидаясь связи с Москвой. Нетерпение грызло его, как оголодавший пес грызет окаменевший от мороза мосол, и тревога не давала сидеть на месте — гоняла взад-вперед по кабинету, от окон к двери и обратно. Возле двери он слышал, как Любовь Андреевна разыскивает Василия, раз за разом запускает московский набор, переговаривается с незнакомыми людьми, задает им одинаковые вопросы. Подходя к окнам, он видел внизу в стороне здание электроподстанции, и сам собой в голове начинал звучать грубый мужской голос со странными, какими-то по-женски мягкими интонациями, сообщавший ему о теле Тамары, сожженном током высокого напряжения. Позавчера, в четверг, когда настоящие неприятности еще только начинались, Василий приказал ему звонить и докладывать о малейших изменениях ситуации, обещал быть легкодоступным — и вот, пожалуйста, теперь его невозможно найти…

Первая рюмка сосудорасширяющего прокатилась горячим комком по пищеводу и ненадолго отвлекла от мрачных мыслей, но тревога вернулась, не успел он выкурить сигарету.

«Ни Васьки, ни связиста, ни списков от охраны, ч-че-орт!»

Чертыхнулся Павел Иванович в голос, громко, выбросил окурок в форточку и вернулся к сейфу за второй порцией, махнув в воображении рукой на недопустимость такого пьянства в половине десятого, да еще на работе. На этот раз сосудорасширяющее тлеющим углем достигло пустого желудка, улеглось там и вызвало легкую тошноту. Но зато задышалось легче, голова очистилась от мыслей, и тревога отступила, оставив после себя поганое настроение. Захотелось сесть в кресло, закинуть ноги на стол и наорать на кого-нибудь грубо, по-держимордовски. И в это время по интеркому прозвучал голос секретарши. Любонька наконец-то обрадовала просьбой снять с телефона трубку.

Василий всегда умел организовывать дело на удивление быстро. Мгновенно просчитывал варианты, выбирал из них самые выгодные и почти никогда не ошибался. Если он рекомендовал что-то, в результатах можно было не сомневаться. Поэтому и до Москвы Васька добрался быстро, в свои тридцать шесть сделал карьеру, которая Павлу Ивановичу не могла присниться в самом счастливом сне.

Василий, выслушав короткий, взволнованный рассказ Павла Ивановича, помолчал и назвал брату номер тарасовского телефона, позвонив по которому нужно было слово в слово повторить все, ничего не скрывая.

— И на будущее, Паш, имей этот номерок в памяти. Но только обращайся туда в крайнем случае, не по пустякам. Понял? Люди серьезные.

Предостерег Василий. Умник! Его бы воля, Степанов бы номер этот выкинул вместе с телефоном.

— Вася, ты меня к бандитам адресуешь, что ли? — попробовал пошутить Павел Иванович. Василий шутку не оценил, но понял и отшутился по-своему:

— Кто из серьезных людей не бандит хоть немного? — сказал и закончил разговор ставшим уже традиционным требованием держать его в курсе событий.

Позвонил Степанов по номеру сразу и, испытывая странное чувство, будто приходится догола раздеваться на сцене оперного театра, путаясь, сбиваясь, рассказал обо всем, как мог, немногословному абоненту. Тот посоветовал ничего больше не предпринимать.

Павел Иванович томился в бездействии более получаса, но, когда к подстанции подкатил миниатюрный фургон фордовской модели, не выдержал — метнулся к телефону.

— Что за «Форд» на территории? — рявкнул он, едва на том конце провода подняли трубку. Растерянный охранник, может быть, тот самый, в форменной куртке, напяленной на свитер, запинаясь, ответил:

— Мы их не пускали. У них пропуска нет. Они на вас сослались, сказали, что с дезинфекцией приехали…

Еще раз помянув нечистого, Павел Иванович бросил трубку и прилепился к окошку. Ждать долго не пришлось. У него ослабли ноги, когда двое молодых, в одинаковых джинсовых спецовках вынесли из двери подстанции длинный мешок из черной пленки с застегнутой «молнией» посередине и под наблюдением третьего, в драповом пальто и затрапезной кепке, бесцеремонно, грубо даже забросили мешок в машину. Затем, приняв от того, что в кепке, здоровенный серый, блестящий скобками замков чемодан, вернулись в подстанцию.

«Дезинфекция», — догадался Павел Иванович и, шаркая по паркету подошвами, направился к сейфу, почувствовав, что необходимость в сосудистой профилактике в третий раз становится насущной.

«Все — правда! — сказал он себе, двумя глотками выпив коньяк. — Тамара! — и поразился своему бесчувствию, но тут же оправдал его. — Заварила кашу… Так вот, Томка!»

Зажав в зубах неприкуренную сигарету, Павел Иванович надавил на кнопку и попросил кофе. Сразу после этого он вернулся к окну, но «Форда», будто привиделся он с коньяка и расстройства, не было уже и в помине.

«Нива», с сидящим в ней неизвестным, показалась мне настолько чужой, что я невольно замедлила шаг, борясь с желанием свернуть и уйти в другую сторону, сделав вид, что именно туда мне и надо.

«А, может, на сегодня хватит?» — спросила я у судьбы, но не остановилась, как тоже хотелось, а подошла к машине открыто и просто, не сводя взгляда с человека внутри ее.

Человек дремал, надвинув на глаза потертую кепку, опустив голову на грудь и скрыв лицо за поднятым воротником темно-серого драпового пальто. В чужой-то машине!

Машина оказалась запертой. А когда я ее открыла, то увидела Грома!

— Ты в порядке?

Судя по блестевшим глазам, он и не думал спать. Так, вид делал.

От таких, как сейчас, его глаз мне всегда на душе хорошо делается. За пятьдесят человеку, а глаза у него, как у юноши. Как у юноши, умудренного огромным житейским опытом.

— Устала, — пожаловалась я и улыбнулась. — И еще вот… — показала начавшие опухать запястья. — Крысы… — одним словом ответила на непрозвучавший еще вопрос.

— И веревка, — догадался он. — Где твоя сумка?

Старый, добрый, испытанный бензедрин в моей сумке должен быть. И еще что-то из медикаментов Базан туда вкладывал.

— Вот это подойдет, — Андрей с одобрением покрутил в пальцах серую упаковку и достал из нее маленький шприц с иглой в прозрачном пластмассовом наконечнике. — Антибиотик. Для начала хватит. Не разболеешься, не беспокойся. А через пару дней, когда все кончится, не забудь обратиться к врачам. Где бензедрин? У-у! — поразился он. — Да это почти наркотик! Молодец Артюха, не пожалел дефицита!

Вместо хорошо знакомого бензедрина Гром предложил мне кроваво-красную капсулу. Проглотила я ее, укололась и выбросила опорожненный шприц в окно. Андрей, достав из-за пазухи, протянул мне плоскую, обтянутую тисненой коричневой кожей фляжку с крошечной крышкой.

— Нет, не спиртное, что ты! — рассмеялся он в ответ на мой настороженный взгляд. — Очень крепкий чай. В дополнение к стимулятору. Прими, хуже не будет.

Подчиняясь, я сделала пару глотков и определила напиток не как чай, а как чайную горечь в ее чистом виде. Стимулятор уже начал оказывать свое действие — в голове прояснилось, и тело начало наливаться бодростью, какая обычно приходит во время утреннего душа, когда в меру выспишься и хорошо разомнешься гимнастикой. Перестало ломить запястья, исчезло противное, подсасывающее ощущение в желудке.

— Ну как? — поинтересовался ощущениями Андрей. — Пей все, — оттолкнул возвращаемую фляжку, — тут меньше стакана. Со стимулятором хорошо сочетается, проверено.

— Спасибо, Андрей Леонидович, — поблагодарила я его, чувствуя, как ежесекундно прибывает во мне энергии, а впечатления от перенесенного отступают в небытие, — через полчаса стану дикой кошкой.

— Баги-ирой! — улыбнулся он и, как маленькую, погладил меня по голове. — Приятно помочь хорошему человеку. Предложил бы еще хорошую сигарету, да ты не куришь. Ну, ладно, — вздохнул, закуривая сам, — потягивай чаек да рассказывай помаленьку. Начни с самого для меня интересного. Все, что знаешь о личностях наших противников. Судя по виду, тебе повезло столкнуться с ними вплотную.

«Повезло! — усмехнулась я. — По собственной дурной неосторожности».

Я вздохнула и на секунду закрыла глаза, настраиваясь с переживательного на деловой лад. А когда решила, что теперь — все в порядке, оказалось, что Суров смотрит на меня, приподняв брови, настороженно и сочувственно одновременно.

Я кратко, как это положено в донесениях, описала внешность Андрея Семеновича Скопцова и Сергея. Повторила номер машины, стоящей в гараже, в двух шагах отсюда и похвалилась видеофильмом, снятым в электроподстанции информационно-вычислительного центра.

— У нас есть имя, отчество и номер машины Скопцова. А от Сергея — одно имя, — перебил меня Андрей, довольный до озорного блеска в глазах. — Зато он теперь, благодаря тебе, киногероем стал. Юля, эта пленка дорогого стоит. На ней можно построить такую комбинацию! Береги оригинал.

О самом, на мой взгляд, главном, что составляло основную часть задания, я не упомянула. Не спросил Гром о трупе, забыл будто. Но такой его забывчивости нельзя доверять, это я знала по опыту.

— Хорошо, Юленька. За половину дня ты достигла результатов, на которые какому-нибудь оперу со стажем потребовалось бы время… Да еще и события потекли в направлении, неожиданном для негодяев, а значит, мы имеем возможность сшить события по-своему. Теперь давай о степени твоей «засветки». Я не имею в виду этих двух, ты понимаешь.

Я его понимала. От степени моей «засветки» зависит характер следующих инструкций по этому делу. В Сурове живет талант великого комбинатора. Варианты возможных событий и их развитие рождаются в его голове десятками. Он выбирает из них наилучшие, определяет, что необходимо для их осуществления, и предлагает к исполнению. А нередко бывает и так, что при постановке задачи он ограничивается самым общим, полностью отдавая инициативу исполнителю. Это называется доверием. Когда случается оправдать его не полностью, становится обидно.

Я глотнула чайку, содрогнулась от горечи и приготовилась оправдываться. Аргументы в свою защиту у меня были.

— Когда я пришла к выводу, что тело Роминой скорее всего спрятано не в главном корпусе вычислительного центра, а где-нибудь во вспомогательных службах, и узнала, что на территории находится посторонняя машина с людьми, интересующимися электроподстанцией, пришлось нагло «ломиться» через охрану, чтобы не упустить возможность квалифицированно пообщаться с приезжими. Тем самым в глазах охраны я накрепко связала себя с этими людьми. Труп Роминой, Андрей Леонидович, так и остался в подстанции, не получилось у них его вывезти. Правда, попал он под напряжение и теперь сильно обезображен. Возможно, его уже нашли, потому что сообщила я о нем самому Степанову, но через модулятор, мужским голосом. Стоит Степанову подключить к делу связиста, станет очевидно, что звонили из главного корпуса. Таким образом, создается впечатление, что в центре к моменту аутодафе находилась целая шайка — двое на машине, женщина без пропуска и мужчина, сообщивший Степанову последние новости. Столько неожиданностей собьет с толку любого следователя, а, значит, пока можно продолжать работать спокойно.

Гром сухой, горячей ладонью накрыл мою руку, пожал легонько и, втянув сквозь зубы воздух, успокоил:

— Можно продолжать, да. Нет никакого следователя по этому делу и не будет. А останки Роминой без огласки и шума через несколько часов предадут земле. Все уже организовано.

Я разинула от удивления рот. С Громом можно было позволить себе такое. Когда он вмешивался в события, то всегда был на полкорпуса впереди всех участников.

— А как же родные, близкие Тамары? — задала я глупый, необязательный вопрос, и Андрей его не проигнорировал, но ответил на сей раз неожиданно жестко.

— Это как раз тот случай, когда родным и близким придется удовольствоваться милицейским розыском и уведомлением о пропаже без вести.

Его тон рекомендовал и мне удовольствоваться сказанным, но я чувствовала себя уже достаточно пострадавшей, чтобы иметь право на открытое недовольство.

— Ради чего все это, Андрей Леонидович? — спросила я с задумчивой осторожностью.

— Что за вопросы, Юлия?

Дождалась-таки я от Сурова сурового обращения. Не по заслу-угам! Не сдержалась и ответила тоже жестко:

— Не скажу, что имею богатый опыт оперативной работы или что дарование у меня к ней особое, нет. Но смею надеяться, что достаточно разумна и сдержанна для того, чтобы избыток информации не помешал действиям.

Когда у Сурова делается такое лицо, как сейчас, а в особенности, когда он так вот смотрит и молчит, я невольно начинаю чувствовать себя желторотой пигалицей.

— Ты пей, пей. Он полезный, чаек-то, — посоветовал Гром, и в зрачках его запрыгали веселые чертенята. Но только на несколько секунд дал он им волю. Отвернулся, неодобрительно причмокнул губами, а когда глянул снова, глаза были уже холодными, как смысл того, что он изложил дальше: — То, что я сейчас скажу, — непросто, так сказать, в моральном отношении. Надо, Юлия, создать условия, при которых шантажисты Степанова не смогут не отказаться от своих планов. Это как в шахматной партии. Нужно или укрывать короля под надежной защитой, или нападать самим — да так, чтобы противник едва успевал уворачиваться, а о своем нападении не мог и думать за неимением сил и времени. Уяснила? Повторю еще раз. Надо любыми средствами и в кратчайшие сроки обеспечить прекращение деятельности Скопцова и Сергея, направленной против Степанова. Такова формулировка. И мы с тобой понимаем ее правильно. Не так ли?

Мы… Он сказал — «мы понимаем». Я пока сомневаюсь.

— Формулировка не одновариантна, Андрей Леонидович, — возразила я.

— Разумеется, — согласился он, не раздумывая. — Если есть время на организацию и осуществление вариантов. Его нет.

Вот это меня уже почти взбесило, и я задала свой следующий вопрос.

— В таком случае почему я одна страдаю? Почему не поступить проще? Не устроить Скопцову и его «братку» ДТП или не послать к ним киллера? Слава богу, они определены, и найти их большого труда не составит.

— Ты умная, Багира, ты понимаешь, что мы не сможем порекомендовать органам следствия не обращать внимания на трупы. С какой, позволь спросить, это стати? И не можем допустить расследования. Оно при первых же шагах выйдет на Степанова.

— Да кто он такой, в конце концов, что ты, Гром, так печешься о его благополучии? — взорвалась я, не выдержав недомолвок, а он неожиданно весело рассмеялся, откинув голову назад.

— Ты очаровательна, Юленька, особенно когда злишься. И если не злишь при этом меня, в такие моменты я готов для тебя на что угодно. Считай, что уговорила выложить все, что мне известно. Или почти все.

Мы отметили примирение чаем, передавая фляжку из рук в руки. А когда она опустела, Андрей прикурил и, выпустив дым в приоткрытое окно, приступил к делу.

— На днях состоится суд над неким Джулаевым. Этот, с позволения сказать, человек пользуется значительным авторитетом в определенных кругах. Сам он с юга, там и подвизался, и прославился. Судейская бригада будет сборная, сибирская. Процесс, точная дата его не разглашается, состоится в Питере. Как видишь, сделано все, чтобы Джулаев получил ему причитающееся. Но это уже не наши с тобой сферы, — махнул он рукой, — и проблемы.

Он помолчал немного и продолжил:

— Будь внимательна, Юль, то, что я сейчас скажу, очень важно для понимания всего джулаевского дела.

Андрей тронул меня за плечо, увидев, что я поглядываю в окно, на проходящего по той стороне улицы человека в длинном кожаном плаще нараспашку. Чем-то он был похож на Сергея. Но не прической.

— Джулаев, по своим подвигам, заслужил самый суровый приговор, — Андрей говорил медленно, глядя прямо перед собой, четко произнося каждое слово. — Приговорить его и привести приговор в исполнение означает показать всей его и ему подобной братии способность государства к таким акциям, несмотря на любые меры, предпринимаемые на любых ступенях бюрократической лестницы. Ох, Юленька, — тяжело вздохнул Суров, — ты бы знала, что они творят! — помолчал и добавил: — И чем ближе к развязке, тем хлеще. Теперь вот решились зайти с другой стороны.

Организацией процесса занимается чин из Министерства юстиции, Василий Иванович Степанов, родственник нашего Степанова. Брат родной. Младший из них. Рисковый молодец, надо сказать, хоть и берегут его от последователей и почитателей Джулаева как зеницу ока. Как видно, убедившись в защищенности Василия Ивановича, его противники затеяли обходной маневр. Правильно, Юленька, через нашего Пал Иваныча Степанова. План их не отличается остроумием, но достаточно изощрен и жесток, чтобы сработать.

Андрей выбросил окурок, сдернул с головы кепку и положил ее сверху на панель приборов. Кончиками пальцев, характерным для него жестом, пригладил волосы.

— Все, что расскажу дальше, мне известно со слов Василия Ивановича.

Тамара Ромина была сотрудницей и любовницей Степанова. И отношения их до недавнего времени не оставляли желать лучшего. Пришло же ей в голову, а скорее всего это ей туда вложили, взяться за его шантаж. Ну, разумеется, ей захотелось денег. А располагала она, в качестве главного аргумента, видеозаписью их интимных развлечений. Все, как быть должно, все по последней моде, Юлия. Дальнейшее стряслось внезапно. Позавчера, в четверг, Степанова по телефону уведомляют о Джулаеве и суде над ним и просят, — Гром поднял руку с вытянутым вверх пальцем, — заметь, просят передать Василию Ивановичу, что если решением суда к Джулаеву будет применена высшая мера, то Пал Иваныч убьет свою шантажистку-любовницу. Ты, Юлия, представляешь последствия для человека, делающего карьеру в Министерстве юстиции, у которого вдруг брат — убийца?

Он замолчал, давая возможность мне высказаться.

— По-моему, в наше время такой компромат сильно на карьеру повлиять не может, — сказала я. — Крупная неприятность, не более.

— Это не все! — запротестовал Андрей. — Это первый этап всего лишь. Далее следует угроза расправиться с самим Павлом Ивановичем. Его обещают убить сразу после вынесения приговора.

— Грозятся?

— Вспомни о Роминой. За дело взялись серьезные люди. И им не до пустых угроз. Убит после убийства своей любовницы. Для следствия-то какова коврижка?

О Роминой я не забыла и Грому поверила. Поняла, что и у Степанова есть реальная перспектива оказаться на каких-нибудь высоковольтных шинах.

— А не наплевать ли Василию Ивановичу на такое обстоятельство? Во имя всеобщей справедливости и собственного блестящего будущего?

— Представь себе, нет, — Гром сказал это так, будто сам удивился своим словам. — Братья питают искреннюю привязанность друг к другу и способны друг для друга на многое. Вот какой атавизм, Юленька. Может, это оттого, что выросли они без родителей и Павел Иванович, как мне объясняли, был для Василия вместо отца. Хоть разница в их возрастах не так уж и велика. А?

Я промолчала.

— То-то! — понял Андрей, что почти убедил меня, и восторжествовал. — Короче говоря, позавчера братья решили ничего срочного не предпринимать, а обдумать все возможные варианты контрмер. Но шантажисты оказались настроены более решительно, чем можно было предположить. Вчера, в пятницу, вечером Степанова извещают о смерти Тамары Роминой и требуют попросить у брата гарантий в отношении Джулаева. Угрозы те же, но теперь они подкреплены трупом Роминой. Здешний Степанов в панике, а московский по каналам ФСБ выходит на меня. Все!

— Все? — переспросила я довольно язвительно. — Нет, не все. Мне по-прежнему не ясно, почему, как ты сам сказал, ФСБ не занялась решением этой проблемы своими силами? Им вполне…

— Юлия, — перебил он меня, не скрывая досаду, — это же элементарно. Когда информацией владеют один, два, несколько руководителей, это — одно. А когда она попадает через них к исполнителям — другое. Когда же на ее основе разрабатывается и проводится операция — третье. Василию Степанову, да и Павлу Ивановичу тоже, опасна огласка любого рода, так что, сама понимаешь, задача не поддается решению законными методами еще и по требованиям секретности.

— Сколько заплатит мне Василий Иванович за работу? — спросила я вкрадчиво.

— Платить тебе буду я, — уточнил Гром и пояснил: — Дело здесь в Джулаеве, а совсем не в чистоте фамилии Степановых. Можно, конечно, препроводить его к праотцам, скажем, при попытке к бегству, но это — не то. Не то это, Юленька, — втолковывал он мне, как неразумной. — Нужен суд и его решение, нужно доказать, что можно судить по-настоящему строго даже негодяев масштаба Джулаева. Василий — за. Наш Степанов — равнодушен. А Скопцов с Сергеем — категорически против. Кто кого, чей будет верх, зависит от тебя, Багира.

— Нет, от нас, Андрей Леонидович! — возразила я, не желая брать на себя целиком столь опасные лавры.

— Согласен примазаться, — совсем подобрел Суров лицом. — И Базан со всей его аппаратурой в твоем распоряжении.

У Павла Ивановича к полудню разболелась голова. Работы, как всегда, было невпроворот, и поначалу он с трудом удерживал себя за столом, вникал в записи, копался в Интернете и архивах. А когда обе стрелки стоявших в углу кабинета больших старинных часов перевалили за двенадцать и по заведенному обычаю по одному в кабинет потянулись сотрудники, неся начальству свои личные проблемы, Степанов понял, что незаметно увлекся работой, и не желал теперь, чтобы его отвлекали от настоящего дела. Но гнать людей, ссылаясь, скажем, на плохое самочувствие, было не в его обычае.

За час Павел Иванович сумел принять и «обработать» двоих обиженных бухгалтерией при расчете жалованья, одного молодого, но едкого, как соляная кислота, специалиста, за несколько недель работы в центре проявившего солидные способности к разного рода склоком и возмущениям, и старого сантехника, пришедшего с жалобой на завхоза. Никому не благодетельствуя, но и не наказывая никого, Павел Иванович выслушал всех со вниманием и отеческим выражением на необычно бледном лице, и лишь молодой бузотер удостоился резкого слова, да и то потому лишь, что в запальчивости сам осмелился повысить голос. Посоветовав обратиться к невропатологу, Павел Иванович спровадил его вон.

Часы отзвонили обеденное время, и Любовь Андреевна ответила по интеркому, что в приемной остался один — вызванный именно на этот час начальник секретариата с отчетностью за прошлый месяц. Поблагодарив и отпустив секретаршу до понедельника, Степанов приготовился к короткому, но нудному разбирательству нескольких цифровых таблиц и двух листов текста. Головная боль и необычная для этого времени усталость породили желание, не глядя, подписать бумажки, накинуть пальто и уехать отсюда, забросив по пути в окошко возле турникета — хорошо бы в лицо сидящему там бездельнику в камуфляже — полученную полтора часа тому назад от старшего охранника писульку.

Тоббоганов (повезло же с имечком человеку!) появился в кабинете, выпятив круглый живот и тараща виновато глаза. Не приглашая садиться, Степанов протянул руку за папкой, которую тот держал перед собою, как щит.

— Давайте!

— Не готово, Павел Иванович, — прогудел Тоббоганов простуженным голосом. — Набрать не успели, распечатать. Сотрудница не явилась. Ну, что делать с этими бабами! — закончил он грубовато, по-свойски, пользуясь правом старого работника на такое обращение с начальством.

Подумав, но лишь машинально, о дисциплине, и невольно при этом поморщившись, как от кислого, Степанов вспомнил сейф, в надежной глубине которого стояла недопитая бутылка, и спросил подсевшим отчего-то голосом:

— Фамилия сотрудницы?

— Ромина, Павел Иванович.

— Ромина? — Степанов опустил лицо в ладони и концами пальцев надавил на глаза. — А-ах! Ромина, значит? Ладно, идите. Отпускаю вам грехи до понедельника. Но это — крайний срок! — рявкнул в спину уже спешащего к двери и бурчащего на ходу обещания Тоббоганова.

«Все. Нет меня здесь ни для кого, — объявил он всему свету, оставшись в одиночестве. — Хватит!»

Отъехав в кресле назад, Павел Иванович осуществил наконец свое желание — водрузил ноги на стол. Пиджак сдвинулся кверху и его ворот уперся в затылок, подперев уши. Галстук сдавил горло. Пришлось ослабить узел и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки.

«Дичаю, черт! — Павел Иванович усмехнулся и опять спрятал лицо в ладонях. — Куда бы деться на вечер? Не домой же ехать».

Он встал, прошелся по кабинету, в сомнении посмотрел на приоткрытую дверцу сейфа и, решительно ее захлопнув, выдернул ключ и подошел к окну, будто перед уходом обязательно надо было проститься с подстанцией… Возле нее, у открытой двери, маячил какой-то тип в очках. Он озирался по сторонам, как на стреме стоял. Степанову даже смешно стало.

«Похоже, что популярнее этого места сегодня…» — и не додумал, похолодел внутренне, догадался, кем может быть этот клоун.

Волнение пошло ему на пользу — не осталось и следа от усталой расслабленности.

— Где старший? Старшего мне! — потребовал в трубку тихо, но так, что у самого побежали по спине мурашки. А когда услышал взволнованный голос старшего охраны, губы сами сформулировали приказ. — Узнать, что за люди околачиваются у дверей подстанции, зачем они там, и, если это действительно посторонние, гнать в шею. Доложите мне. Буду ждать, — и повесил трубку, в которой загудело что-то вроде:

— Павел Иванович, я сам, сейчас же…

Не верилось, что эти пентюхи смогут сделать что-нибудь серьезное с бандитами, убившими Тамару. Степанов встал у окна, в ожидании нервно крутя пальцами заведенных за спину рук.

Тот, в очках, забеспокоился, оглянулся на дверь, отступил на шаг и, быстро повернувшись, юркнул в нее. Тут же к двери подоспели охранники, размахивая руками и выкрикивая что-то неслышное, вломились внутрь, пинком распахнув дверь так, что она едва не слетела с петель.

«Ага!» — Павел Иванович фыркнул носом и, приготовив ключ бородкой вперед, шагнул к сейфу за коньяком.