Глава 10
Сергей удивлялся себе — вместо желания как можно скорее увидеть Андрея, задать ему пару непростых вопросов и немедленно потребовать на них ответов, им овладело странное малознакомое настроение. Хотелось завалиться в какой-нибудь пошлый кабак, где, кроме пьяных слюнявых рож, никого не встретить и ничего не найти, и напиться там. А нахлеставшись, учинить драку, глупую и жестокую. Или снять потаскуху, все равно какую, лишь бы глупая была, уехать к ней и в промежутке между холодными сексуальными упражнениями излить ей душу, запретив на полном серьезе под страхом побоев разевать рот и подавать голос.
Даже злость ушла куда-то. Изменилась, трансформировалась и канула. Не было больше злости. А уж как трясло-то! Когда «обрабатывал» Степанова, то дал волю рукам, чтоб делали дело, а сам шептал для себя, уговаривал — потише, мол, полегче да поосторожней. Не убивай! Даже не калечь. Только за счет этого и сдержался, не вырвал ему кадык и не проломил локтем висок. И позже, когда связал этого барана по рукам и ногам, преодолел-таки искушение заклеить ему скотчем не только рот, но заодно и нос тоже. Единственное, что позволил себе — сгреб связанного уже Степанова за шевелюру и несколько раз тюкнул его головой о дно пустого багажника. Несильно, так, только для отвода души.
Перемена настроения началась на остановке троллейбуса, в гуще теснящегося спина к спине народа. Он ведь забыл, когда и на метро-то в последний раз ездил. И почувствовал вдруг, морщась от тесноты и необходимости вдыхать нечистый выдох рядом стоящего, что на самом деле никакой он не Бонза, так это все бред наркомана, не более, а просто Сергей. Сергей Ивлев. Сережа, которого мать порола за четвертные «неуды», Серега, которому сам сержант показывал, как драить зубной щеткой унитаз в казарменном сортире, Серый, для которого корешок-хлеборез в зоновской столовой с риском для себя заначивал лишнюю пайку масла, Сергей, за хорошую цену покупающий «зачет» и вместе с ним расположение сучонка-преподавателя на весь следующий семестр.
Впрочем, к этому времени он был уже Бонзой. Имел свое «дело», доходы и «крышу». И сам являлся «крышей» для кое-кого из таких же «деловых», но только меньшего, чем он, масштаба. Начало. А точку едва не поставили сегодня. И кто? Держатель бани и косячка бл. ей общего пользования! И где? В заштатном, занюханном провинциальном Тарасове. Это все равно, что большую часть жизни ездить на «Мерседесе», а погибнуть, попав под колеса «Запорожца». Сравнение избитое, но точное.
От таких мыслей Бонза впал в тоску и неожиданно для себя оделил сотенной бумажкой старика-нищего, протягивающего красную большую руку к выходящим из троллейбуса людям. И даже обернулся к нему с улыбкой, услышав за спиной радостное:
— Мил человек, у меня сдачи не будет!
«Лирика!» — думал Сергей, стоя у дверей спорткомплекса «Молодость» и любуясь голубыми просветами на небе.
Начав таким образом, от задуманного не отказываются, а потерпев на первый раз неудачу, повторяют попытку, но уже наверняка. Сергей это понимал с достаточной, чтобы не испытывать глупых надежд на лучшее, глубиной. Он приговорен, это точно. Знать бы наперед, чего ждать теперь, после взрыва?
«Что же мне теперь, бежать?»
Внутри колючим ежом шевельнулся отголосок злости и тут же затих, растаял под скупыми лучами проглянувшего на минуту между облаками солнца. Захотелось заложить в карманы несколько банок лучшего пива, отойти на недалекую отсюда набережную хорошей русской реки Волги и стоять там в одиночестве, прислонив зад к парапету, до вечера или до тех пор, пока не заболят от неподвижности ноги.
«Что со мной? — Сергей тряхнул головой, отгоняя наваждение, и с усилием вернулся к полезному для себя расчету, уже приходившему в голову, но из-за злости не осмысленному как должно: — Бежать, конечно, пошло, но просто. Весь вопрос в том, куда бежать и, главное, как? Если Андрей сам затеял меня убрать, а смысл в этом для него есть: один — не двое, меньше риска завалиться, когда, после суда над Джулаевым, компетентные начнут расследование „наезда“ на братьев Степановых, то достаточно устроить здесь шороху и сгинуть в Питер. Если же нет… — Бонза повернулся и медленно двинулся к стеклянным дверям спорткомплекса, — …если Скопцу рекомендовано мочкануть меня, когда минет нужда в услугах, то в Питере не спасешься. Не отсидишься. Не утешишься».
Он, войдя в просторное светлое фойе, увешанное по стенам плакатами, спортивными и музыкальными афишами и рекламами фирм, арендующими здесь помещения, повернул к лестнице, ведущей в подвал, к сауне, массажным кабинетам и бильярдной.
«Вот это и надо выяснить, — и пообещал себе Бонза уверенно и определенно: — Выясню. Даже если для этого придется кишки из Скопца через рот вытянуть. Я сам себе дороже».
* * *
Сигнал «маячка» степановской «Волги» вел меня через городской центр к парковому району. Следовать за ним стало совсем просто, когда я догадалась, куда надо ехать. Догадка меня сначала слегка обрадовала, потому что теперь можно не бояться потерять черную «Волгу», а потом огорчила. Бонза мог везти Степанова к своему напарнику только в одном случае — если, несмотря на мои усилия, между ними сохранились доверительные отношения. Стало быть, не поверил мне Ивлев и даже взрыв машины его ни в чем не убедил. Конечно, надо было рвануть ее, чтобы и ему досталось, а так, особенно по зрелом и спокойном рассуждении, шито все белыми нитками. Но все дело в том, что нужен он мне дееспособным, а не в виде куска мяса на больничной койке. Рассчитать же момент подрыва заряда таким образом, чтобы подопечного просто швырнуло, ударило об забор, в реальных условиях невозможно даже для Базана.
И вообще, если Бонза везет Степанова к Скопцову, то мои дела обстоят из рук вон плохо. Заполучив Павла Ивановича, эти двое немедленно объединятся и откроют на меня такую охоту, что небо с овчинку покажется. Как бы там ни было, а к особняку ехать нужно. Пленение Степанова теперь теряет для меня всякий смысл, и освободить его следует во что бы то ни стало. Как для пользы дела, так и для того, чтобы не остаться в долгу перед Павлом Ивановичем. Как-никак, я завербовала его сегодняшним утром. Правда, «втемную».
Действовать мне предстояло жестко, но соблюдая при этом предельную осторожность, чтобы и Степанова выручить, и самой если и пострадать, то как можно меньше. Когда-то Базанов был по такой работе большим специалистом, действовал мастерски. И секретов из своего мастерства не делал. Будь он сейчас рядом, я наверняка услышала бы: «Не спеши. Дай Бонзе спокойно добраться до места».
Сигнал «маячка» давно остановился где-то в районе особняка Ивлева, а я все колесила по окрестностям, точно определяя его положение. Для этого пришлось заезжать на улицу с трех сторон — с двух, у нее имеющихся, и с третьей — через переулок, выведший меня во двор девятиэтажки. «Маячок» исправно пищал со двора, больше неоткуда, бонзовской берлоги, а я винила себя в пустой, бездарной трате времени.
Во двор дома я вошла нагло и открыто — через калитку, заготовив на тот невероятный случай, что не сразу меня узнают, несколько достоверных причин моего здесь появления. «Волги» не оказалось ни на улице, что удивления не вызывало, ни на переднем дворе, что делало честь осторожности братьев-разбойников. Несколько секунд я раздумывала, что лучше — поискать «Волгу», обойдя «на кошачьих лапках» всю прилегающую к дому территорию, или сразу взять быка за рога и толкнуться в дверь. Выходило, в дом — лучше, потому что неожиданней. Но, господи, у меня с собою даже газового баллончика не было! Только плейер во внутреннем кармане.
Подойдя вплотную к стене, для того чтобы меня нельзя было видеть из окон, я вложила в ухо наушник, оставив второй свободно болтаться, и включила аппарат. Степанов, по нашей с ним договоренности, должен постоянно иметь при себе передающий микрофон — носить на пальце широкое, похожее на обручальное, кольцо. Если он действительно неподалеку, сигнал от кольца может и подтвердить это, и дать хоть какую-то информацию о том, что сейчас происходит рядом с Павлом Ивановичем. А может, и с ним самим. В нашем с ним положении такой информации цены не было.
Дверь оказалась запертой. Это ровно ни о чем не говорило. Бандиты могли запереть ее как из осторожности, так и уходя из дома. Отмычек при мне не было. Стучать? Стучать глупо. Я двинулась в обход дома к заднему двору, на который выходит окно кухни. Если повезет, я найду его открытым. И тогда разрешения войти придется спрашивать разве что у Тома.
Окно было открыто, а под ним, вплотную к стене, стояла «Волга», скрытая домом от глаз посторонних. В наушнике, кроме шорохов и какого-то поскрипывания, ничего не было слышно.
* * *
— Андрей здесь? — спросил Бонза у здоровенного розовокожего балбеса в маечке-тельняшке, туго обтягивающей его выпирающий живот.
— Подожди, я сейчас скажу ему, — ответил тот, вставая с дерматинового дивана, — располагайся.
Сергей положил руку на его покатое плечо и, надавив, заставил сесть.
— Обойдется, — сказал он грубо. — Не суетись, он меня ждет.
Сауна начиналась с хорошо освещенного мягким неоном просторного холла, в котором перед включенным телевизором в массивном кожаном кресле сидела и скучала дежурная бандерша.
Сергей глянул на ее голые ноги, видные до «корней» между разошедшимися полами белого халата, оценил их формы и сделал вывод: «Под сорок тетке, а сохранилась… Молодец!»
— Вам кого? — пропела она приветливо, кокетливо и высокомерно. — Извините, у нас сейчас занято. Будете заказывать? Сто рублей в час с человека. Можно в валюте.
Эту не обойдешь, надавив на плечо. Цербер!
— Уже заказано, — улыбнулся ей Ивлев. — Я по приглашению Андрея Семеновича. Разве он не предупреждал о моем приезде?
Бандерша встала, и узкий халат обтянул ее ладное тело. Как ни был выбит из колеи, Сергей с удовольствием осмотрел ее сверху вниз и обратно. Она ждала, получая удовольствие от производимого впечатления.
— Вы один? — спросила она после длинного, призывного вздоха. — Андрей, — замялась, — Семенович говорил, что приедете с товарищем.
— Товарищ согласился подождать в машине.
Удивление на ее лице сменилось показным привычным безразличием, означавшим, что, мол, не мое это дело, господа хорошие, и, бросив дежурно-вежливое: «Одну минуточку», она направилась по зеленому паласу к открытой нараспашку белой двери, за которой, как показалось Бонзе, царила тьма.
— Дворец! — проворчал он, оставшись один.
Из тьмы за дверью глухо звучала музыка, далекий женский смех.
— Андрей Семенович… — произнес Сергей имя и еще раз удивился собственному равнодушию.
— Можете проходить.
Возникшая на пороге бандерша улыбалась ему ласково и гостеприимно.
— Спасибо, милая.
Вид голого, полузавернутого во влажную простыню Андрея неожиданно оживил в Ивлеве эмоции, а громкая занудная музыка усилила их до нормы. Приветливо сияющий Скопцов сидел, развалясь, на коротком и широком диване, а рядом с ним на полированном низком столике стоял стакан крепкого, исходящего паром чая.
«Ах ты, фигляр!» — подумал Бонза, останавливаясь напротив и разглядывая камрада сверху вниз. Особенно противны в Андрее были синие «сланцы» на голых волосатых ногах. Черный от сырости завиток волос прилип к желтому лбу.
— Что-то ты, дружище, задержался, — попенял ему Скопцов, моргая подслеповатыми без очков глазами. — Садись! — И он хлопнул ладонью по дивану рядом с собой. — Хотя постой! Девчонки! — крикнул он, как в лесу, громко. — А ну, снимите с клиента шкуру, приведите его в соответствующий вид.
В предбаннике взвизгнул тонкий голосок, так это помещение должно называться, и появились две молодые худенькие девчушки. Бикини едва прикрывали их прелести.
— О! Уже оделись! — воскликнул Андрей.
— А что, нельзя? — отозвалась одна, вцепляясь в плащ Бонзы и шаря по его груди в поисках пуговиц. Другая энергично дергала концы чересчур крепко завязанного пояса.
Серей отстранил их, сразу обеих, одним движением руки.
— Прогони б. дей, надо поговорить, — то ли попросил, то ли приказал он.
Голос его за музыкой и щебетанием разочарованных девочек прозвучал совсем тихо, но Скопцов его расслышал. Он посерьезнел и некоторое время не сводил с лица Сергея цепкого взгляда, а потом приказал:
— Лариска, дуйте отсюда. Отдыхайте, пока не позовем.
— Мы еще не устали, — пискнула одна из них, и Андрей гаркнул:
— Марш отсюда, кому сказал!
Тех как ветром сдуло. Стоило Скопцову встать, как смолкла и музыка.
— Что случилось, Серега? Где Степанов, а? Чего молчишь? Ты не стой, раздевайся.
— Сколько вопросов!
Сергей снял и бросил на диван плащ, стянул свитер, взялся за брюки.
— Как парная, Андрей?
— Парная под парами. Что со Степановым?
— Да увез я его, увез, не волнуйся, — усмехнулся Бонза в лицо Андрею.
— Фу-у! — Тот прислонился плечом к стене, облицованной деревянными полированными панелями, вытер со лба пот. — А я уж подумал — опять что-то не так пошло.
«Фигляр!» — окончательно убедился Бонза. Он освободился от белья и шлепнул соратника по плечу.
— Пойдем, в парной расскажу. А так все или не так — сам рассудишь.
* * *
Дом оказался пуст и тих. Даже кота в нем не было. Я быстро обошла все комнаты и на второй этаж заглянула. Если бы не звуки, раздававшиеся из наушника и больше всего похожие на хрип приходящего в себя полузадушенного человека, можно было бы сказать, что здесь скучно. Пленника в доме не было. Оставалась машина.
Павел Иванович нашелся сразу — в багажнике собственной «Волги». Связанный вульгарной бельевой веревкой, скорченный, с заклееным скотчем ртом, беспомощный и жалкий в своей беспомощности, он лежал там смирнехонько и косил настороженно глазом. Стоило мне поднять крышку багажника, Степанов повернул ко мне голову и тут же ее опустил, издав при этом носом низкий, урчащий звук, отдаленно напоминающий стон.
То, что ни Скопцова, ни Ивлева здесь не оказалось, а драгоценного для них Степанова не потрудились достать из багажника и положить в доме, говорило о чем-то. Возможно, даже о многом. Гадать, рассуждать и убеждать себя не было времени. По идее его не было даже на освобождение пленника. Самым разумным являлось, захлопнув багажник, уводить отсюда машину как можно скорее. Вероятность того, что хозяева вскоре вернутся, все же существовала. Тем не менее я нашла в себе силы влезть еще раз в окно, на кухню, за ножом.
Освобожденный и поднятый, Степанов покорно, большим ребенком сидел в багажнике, держа руки по-прежнему вместе и склонив голову, упирающуюся теменем в крышку. Глаза его блестели слезами. Ему было больно, когда я отдирала от его губ клейкую ленту, но вытерпел он эту процедуру беззвучно. А когда получил полную свободу, вместо слов благодарности, на которые рассчитывала, я услышала:
— Ю-уля! — гундеж, подходящий больше подростку.
Он ткнулся лбом в мое плечо и всхлипнул неожиданным басом. А когда я отстранилась, слегка брезгуя такой его близостью, запричитал сипло и тоненько:
— Юленька, зачем мне все это надо? Бьют, пальцы откусывают, связывают.
— Тихо, Павел Иванович, тихо! — успокаивала я его, гладя по мокрым от слез щекам. — Сейчас домой поедем. К Лидочке. Хорошо?
— Хорошо! — согласился он. — И к Татьянке.
Я поразилась — до чего можно довести взрослого, уважающего себя и свой образ жизни человека!
* * *
— Ты предлагаешь мне подумать?
Скопцов то ли от возмущения, то ли для того чтобы стряхнуть пот со лба и кончика носа, мотнул головой и воззрился на взбунтовавшегося соратника с праведным возмущением.
— Подумать? Мне?
— Да, Андрей, подумай. А когда догадаешься и объяснишь, почему взорвалась машина, я объясню, где искать Павла Ивановича.
— Бонза! — уже не возмущение слышал Сергей в голосе Скопцова, а самую настоящую неприкрытую угрозу. — Ох, Бонза!
— Чего-о? — прохрипел тот в ответ, чувствуя, как колотится, от жары, наверное, сердце.
Несколько укрощенный неожиданно резким ответом, Скопцов замолчал, свесил голову, будто лишился последних сил. Понаблюдал, как с носа и губ капает пот на голые колени.
В парной, прогретой по его вкусу, вдруг стало невыносимо жарко.
— Ты, Сергей, требуешь от меня разумных ответов, — сделал он еще одну попытку образумить зарвавшегося товарища, — а сам привидения в телевизоре видишь, по телефону с ними разговариваешь. Ты понимаешь хоть, о чем это говорит? И со Степановым, воля твоя, не…
— Свою волю я тебе высказал! — оборвал его Бонза. — И на этом разговор окончен. Ты куда? — схватил он Скопцова за скользкую и мокрую руку.
— Хватит с меня твоего общества, — ответил тот. — Сам же сказал, что разговор окончен. Так мы с тобой ни до чего путного не договоримся, — проговорил Андрей от двери и вышел, поскользнувшись на невысоком пороге.
— И черт с тобой! — услышал он за спиной, прикрывая дверь.
Как знать, если бы не этот возглас, подливший масла в огонь и окончательно возмутивший бывшего уже на пределе Скопцова, возможно, последующие события не приняли бы такой отвратительный оборот.
— Вот, значит, как! — сказал сам себе Андрей и, приоткрыв, с силой послал обратно разбухшую дверь. А когда убедился, что на место встала она без зазора, с лязгом двинул планку засова.
— Эй, Бонза! — крикнул он отчаянно и весело. — Я уже все продумал, и, знаешь, что?.. Ты меня слышишь?
— Что? — послышалось из-за двери. — А ну, открой!
— Теперь думай ты, а то несправедливо получается. Помолчи! — перекричал он Сергея. — Не буду я тебе ничего доказывать, а оправдываться — тем более. Ты парься там до тех пор, пока не выложишь, куда дел Степанова. Ты грейся, а я парку подвалю. До предела! — и, уже выйдя в предбанник, вернулся и обнадежил камрада: — Я все время здесь буду, никуда не уйду. Как невмочь станет — зови. Но смотри…
Не договорил Скопцов, заткнулся, остановленный звуком сильного удара. Бонза изнутри испытывал дверь парной на прочность.
— Лбом приложись! — посоветовал издалека и негромко Скопцов и, как был, голышом, отправился приказать бандерше до предела прибавить жару.
Бандерша не удивилась ни приказанию, ни виду шефа — и не с этаким приходилось здесь сталкиваться, упорхнула на цыпочках, чтобы не зацепиться каблуками за ворс паласа.
— Жердяй! — воззвал Скопцов к дежурному при телефоне и скомандовал, как псу: — Ко мне!
Жердяй, одергивая на ходу полосатую маечку, появился в дверях тотчас.
— Юрку и Димана сюда, — и, глядя на его поглупевшее от такого резкого нарушения покоя лицо, счел необходимым подхлестнуть властным криком: — Быстро!
Опричников Андрей в предбанник не допустил, заставил дожидаться распоряжений в холле, в обществе бандерши. Знал, что не продержаться долго Бонзе в парной, постепенно становившейся жерлом вулкана. Ивлев не выдержал и тридцати минут, но и это, по представлению Андрея, было поразительно. Несколько раз, слыша не крики уже, а немощный, но все еще матерный хрип, он порывался открыть дверь, хватался за засов, но останавливал себя и уговаривал Бонзу ответить.
— Серега, возьмись за ум! — взывал к нему, действительно содрогаясь от осознания, что пытает он Серегу жестко и жестоко. — Подохнешь! Где Степанов?
Наконец Ивлев сдался.
— Открой, — простонал, теряя сознание, — скажу, не могу больше!
Ивлев вывалился в распахнутую дверь, как тушеный цыпленок из духовки. Глаза его блуждали и, казалось, смотрели в разные стороны. Грудь, редко, с трудом подымавшаяся, выталкивала воздух из легких короткими выдохами.
— Дурак ты, дурак! — почти паникуя, причитал Скопцов, подхватывая под мышки и волоча товарища по теплому гладкому полу к бассейну, к находящемуся рядом с ним душу. — Выбрал время номера откалывать! Где Степанов? — спросил и повторил не раз вопрос, поливая обессиленное распростертое горячее тело Сергея чуть теплой водой из душевой леечки.
Бонза ловил воду широко разинутым ртом, а когда утолил первую жажду, с трудом повернулся на бок и отрыгнул все, что было в желудке, на белый блестящий кафель.
— В твоем особняке он. В машине. Там, сзади, — прошипел Серега, приподнимаясь на дрожащих руках, и лег в собственную, еще не смытую струйками воды блевотину.
— Юрка! Диман! — завопил Скопцов, бросил душевую лейку на тело камрада и кинулся отдавать распоряжения.
«Ребята», ошеломленные видом голого, приплясывающего от нетерпения шефа, выкрикивающего приказания и, чего за ним не водилось никогда, отчаянно матерящегося, умчались за плененным сломя голову. Ничего не понимающая бандерша, бледная от страха, не смевшая шага ступить, не то что выбежать прочь, жалась к стене, стараясь не попадать лишний раз на глаза взбесившемуся начальству. И права была в своей осторожности, потому что, завидев в дверном проеме Жердяя, Скопцов несколько секунд смотрел на него, не понимая, откуда здесь взялась эта рожа, а потом рявкнул на него, как на дворнягу:
— На место!
И тот действительно, как пес, поскуливая, метнулся, поджав хвост, к своей комнатенке с диваном и телефоном.
Скопцов плюхнулся в кресло бандерши, раскорячился, скрыл лицо в ладонях и шумно вздохнул.
Наступившая тишина показалась бандерше еще страшнее только что отгремевшей бури. Она едва осмелилась нарушить ее, почти прошептала:
— Водички, Андрей Семенович? Пивка?
— Что? — отнял он от лица руки и рассмеялся мелко и дробно, как ненормальный. — Пивка? Водки! Стакан! И чтоб с краями!
Водка была подана незамедлительно, на подносе, в запотевшем стакане, как было сказано. По соседству с тарелочкой, на которой лежали несколько свежайших бутербродов с икрой и бужениной. Скопцов вытянул водку, как воду, мелкими глотками, остановившись на полдороге, чтобы передохнуть, но не отрывая стакана от губ.
— Сигарету! — потребовал он, возвратив стакан на поднос и отталкивая его вместе с рукой бандерши. — Прикури и дай. И скажи этому придурку, чтобы от телефона — ни на шаг, понятно? И не пускал бы никого, кроме ребят. Всех остальных — к черту! Шкуру спущу!
Мало-помалу успокоился Андрей Семенович настолько, что слова стал выговаривать, а не пролаивать, как до этого, потребовал плед, для того чтобы прикрыться, а когда выяснилось, что ничего подходящего под рукой нет, вместо пледа усадил к себе на колени саму бандершу, все еще обмиравшую.
Вес женского крепкого тела умиротворил Андрея Семеновича окончательно. Женщина с готовностью подставляла себя под его руки и, когда надо было, по-кошачьи выгибала спину, демонстрируя удовольствие. А когда прошло достаточно много времени и до возвращения посланных, по всем расчетам, оставалось всего ничего, он спровадил ее и отправился проведать камрада, глянуть — не сдох ли еще Бонза после преподанного ему урока.
Бонза не сдох. Он оправился настолько, что смог встретить слишком беззаботно шествующего к нему по темному коридору Андрея Семеновича крепким ударом в лоб, нанесенным с плеча, как молотом, торцом перекладины деревянной швабры.
Голое тело мягко осело на пол. Сергей аккуратно, чтобы не упала и не наделала шума, поставил швабру к стене и за ноги поволок тело своего врага к заботливо прикрытой для сохранения тепла двери парной. В предбаннике, на свету, он задержался, всмотрелся в обезображенное лицо Скопцова и сплюнул с досады — слишком легкой и недостойной такого гада показалась ему смерть Андрея Семеновича.
