Глава 3
Легенду, под которой я собиралась проводить свои поиски, я придумала, когда еще знакомилась с материалами по делу Осокина.
Четвертый этаж, грязная лестница — стены сплошь покрыты абстрактными ругательствами на английском и русском языках, уверениями в любви к неведомым Машам, перемежающимися со схематическими изображениями мужских и женских половых органов, — в общем, очень похоже на декорации к чернушному фильму о молодежи застойной эпохи.
Квартира пятьдесят три.
Я позвонила. За дверью раздалось торопливое шарканье, и я тут же натянула на лицо привычную улыбку.
— Вам кого? — спросил из-за двери женский голос.
— Осокину Светлану Александровну, — ответила я, — я насчет вашей пенсии. Понимаете, руководство нашего Комитета решило провести пересмотр общих сумм пенсий…
Дверь открылась, и в образовавшийся проем просунулось круглое старушечье лицо.
— Вы — Осокина Светлана Александровна? — спросила я, стараясь, чтобы голос мой не казался очень уж удивленным.
— Я, — закивала головой старушка.
Она была очень маленького роста. Несколько секунд я всматривалась в ее лицо, чтобы убедиться, что это точно та женщина, которую я видела на фотографии.
Сомнений нет, это она, но… Судя по материалам файла, ей должно быть пятьдесят с небольшим лет, а она выглядит по меньшей мере — на семьдесят.
— Проходите, конечно, — пригласила Светлана Александровна.
Она пропустила меня вперед, заперла дверь и засеменила, обгоняя меня, по общему коридору, заваленному тюками и коробками. Двери в соседские квартиры были закрыты, но я почему-то была уверена, что к каждой из них изнутри кто-то прилип ухом.
— Вот сюда, сюда…
Я прошла в квартиру и невольно поморщилась от едкого удушливо-теплого запаха старушечьего жилья.
— На кухню, на кухню проходите, — шамкала Светлана Александровна, — тут и поговорим. А то я в комнатах давно не убиралась…
На кухне было относительно чисто. На покрытом пузырящейся от времени клеенкой столе стояла большая чайная чашка с отколотой ручкой и блюдце, по которому извивалась черная трещина. Другой прибор — чистенькие чайная чашка и блюдце — стоял на маленьком холодильнике.
— Садитесь вот на стульчик, за стол, — указала мне старушка, — сейчас я вам чайку…
— Не беспокойтесь, — сказала я.
«Два чайных прибора, — подумала я, — не похоже на то, что Осокина живет одна. Одинокий пожилой человек, конечно, имеет право на дополнительную посуду, но обычно он эту посуду держит в шкафчике или на полке на какой-нибудь, и уж точно не на карликовом холодильнике, откуда чашку легко можно смахнуть».
— Вы одна живете? — спросила я, достав из кармана куртки заранее приготовленные блокнот и ручку.
— Не-ет, — даже как будто удивившись такому вопросу, протянула старушка, — с сыночком я живу.
Тут уж я имела полное право спросить:
— С сыночком? По нашим сведениям, Светлана Александровна, вы живете одна, и потому имеете право на социальную помощь в размере…
— Почему это одна? — Старушка села за стол напротив меня и нахмурилась обиженно. — У меня, слава богу, сынок есть. Сереженька… Вот он скоро придет, тогда вы сами увидите.
«Приехали, — стукнуло у меня в голове, — меня опытного суперагента посылают на задание, которое под силу любому частному детективу. Остается только дождаться Сереженьку и брать его теплым. Надо, наверное, сразу вырубить его, чтобы он не успел применить свои исключительные способности».
«Нет, все-таки я что-то не то думаю. К тому же Гром дал мне точное указание — вычислить местонахождение Осокина и не пытаться самой взять его. Может быть… Может быть, Осокин настолько уверен в своих силах, что даже не скрывается? Человек, сбежавший от спецслужб, живет по тому адресу, где он прописан, — бред какой-то… Конечно, определенный смысл тут можно найти — по месту прописки никому в голову не придет его искать, но все же…»
По идее я должна была тут же связаться с Громом по передатчику, висящему в виде кулона у меня на шее, и сообщить ему о том, что операция завершена, — мне оставалось только проверить информацию.
— А ваш сынок… — начала я, но тут же была перебита старушечьим восклицанием:
— Сереженька-то? Он у меня хороший. Он и в институте учился хорошо, и в армии был примерным солдатом. Он вернулся недавно, теперь работу ищет.
— Откуда, — спросила я, — вернулся?
— С армии, — ответила Светлана Александровна и, сложив на груди до прозрачности худые ладони, умильно склонила набок птичью головку.
— Из армии?.. — растерянно переспросила я.
Из армии Осокин вернулся шесть лет назад. Или… или он сказал матери, что проходил какую-то службу… Впрочем, так оно и было.
— А пойдемте, я вам его комнату покажу! — предложила вдруг Светлана Александровна. — Пойдемте, пойдемте… А потом он и сам подойдет. Он за хлебом вышел, через полчаса, может быть, придет…
Старушка вскочила со своего стула и засеменила прочь из кухни. Она заметно оживилась, после того как я завела разговор о ее сыне.
Я поднялась из-за стола и пошла вслед за Светланой Александровной. Странное чувство вдруг овладело мною. Что-то непонятное было в поведении старушки — только я не могла понять — что именно.
Мы прошли заваленную тряпьем и заставленную старой мебелью прихожую и оказались перед красной занавеской, скрывающей, как я поняла, вход в комнату Сергея Осокина.
Я невольно опустила руку в карман и коснулась пальцами тонкой стальной цепочки, змеей свернувшейся у меня в куртке. Обычно, в моем распоряжении было оружие всех конфигураций и видов, какие только могут быть, но, как я смогла убедиться за много лет работы в органах, оружие самое безотказное и удобное — собственное тело. К тому же в смертельное оружие можно превратить абсолютно любой предмет, имея, конечно, определенные навыки. А стальная цепочка — очень удобная штука.
За занавеской оказалась дверь.
— Вот тут, — осторожно касаясь пальцами двери, прошептала Светлана Александровна, — вот тут, — повернувшись ко мне, повторила она.
Я кивнула.
Торжественность и благоговение, с которыми Светлана Александровна открыла дверь в комнату Сергея, похожи были на торжественность и благоговение жреца, заглядывающего в святая святых своего храма.
Тонко скрипнув, дверь отворилась, и Светлана Александровна вошла в комнату, я — следом.
Комната была небольшая, самая обыкновенная — письменный стол, на котором лежали стопкой книги, узкая, безукоризненно заправленная кровать, шкаф для одежды и книжный шкаф. В комнате было полутемно — шторы были спущены, и мне показалось, что они никогда не поднимаются.
— Вот тут мой Сереженька и живет, — не глядя на меня, но улыбаясь, проговорила Светлана Александровна, — это он сам тут все устроил. Сам убирается в своей комнате, он хороший у меня мальчик, старательный. Нет, когда нужно, я тоже здесь все уберу, мне нетрудно… Я ведь сейчас не работаю… по состоянию здоровья, вот и пенсию мне платят… А посмотрите, какие обои!
Я посмотрела.
— Ничего обои, — похвалила я, — хорошие обои… Такие…
Тут я осеклась, а старушка, заметив это, тихонько рассмеялась.
Я подошла поближе. То, что я поначалу приняла за обои, были наклеенные на стены листы ватмана, сплошь покрытые рисунками.
— Это Сереженька сам рисовал, — сообщила Светлана Александровна, — правда, очень красиво получилось?
— Правда, — сказала я.
Я прищурилась.
С пола и до самого потолка — на бумаге, которой были заклеены стены, Осокин оставил тысячи крохотных — в четверть спичечного коробка — изображений звезд. Я почувствовала, что у меня начала кружиться голова, и на мгновение опустила глаза в пол.
Потом снова посмотрела на стены.
Спору нет, самодельные обои довольно оригинальны, только звезды в изображении Осокина получились странные и немного — я не могла не почувствовать это — жутковатые. Похожие в одно и то же время и на осколки разбитого стекла, и на невиданных многоногих чудовищ.
У меня опять начала кружиться голова, и мне вновь пришлось отвести глаза от стен.
Вот уж никогда не думала, что обыкновенные рисунки смогут так… взволновать меня.
— Так он… — заговорила я, двинувшись к письменному столу. — Сережа только демобилизовался?
— Да, да, — закивала старушка, — совсем недавно. Еще не успел работу найти…
Новая мысль мелькнула у меня.
— А что, — поинтересовалась я, — из армии его ждал кто-нибудь? Девушка?
Светлана Александровна долго молчала, прежде чем опять заговорить.
— Не хочу я… — с трудом выговорила она, — не буду про нее… Не любит она его. Он ее любит, а она его… Крутит только…
— Не дождалась? — кажется, невпопад спросила я.
Светлана Александровна отвернулась от меня и посмотрела на дверь, ведущую из комнаты.
— Чай, — вспомнила она, — пойдемте, я чаем вас напою…
Вот черт, не удалось мне выяснить, где живет девушка Осокина. То есть, получается, бывшая.
— Сюда, сюда! — снова щебетала Светлана Александровна, — на кухню вот! Чайку… А сейчас и сам Сереженька придет. За хлебом он пошел…
А книги, лежащие на письменном столе в комнате Осокина оказались школьными учебниками — «История Отечества», «Основы тригонометрии» и «Русский язык».
* * *
У Светланы Александровны я просидела еще около часа. Все это время она, не давая мне вставить ни слова, рассказывала о том, каким прелестным ребенком был ее Сереженька в раннем детстве.
Все мои попытки направить разговор в другую сторону ни к чему не привели — Светлана Александровна ни за что не желала выбираться из вороха милых воспоминаний почти тридцатилетней давности. Так что никаких новых сведений о Сергее Осокине мне узнать не удалось, кроме того, что родился он, оказывается, трех килограммов пятидесяти пяти граммов весу и до трех лет очень любил сладкое, а потом почему-то разлюбил.
Наконец, произнеся несколько довольно-таки расплывчатых фраз насчет выдуманной два часа назад цели моего прихода, я принялась прощаться.
Светлана Александровна никак не хотела меня отпускать, все повторяла, что Сереженька придет буквально через полчаса или, может, быть, даже, минут через двадцать; потчевала слабозаваренным чаем и несокрушимыми пряниками, хранящимися в ее буфете, должно быть, с того самого времени, когда трехлетний Сережа разлюбил сладости.
Старушка проводила меня до дверей и пригласила заходить еще.
Я сказала, что зайду обязательно — такая служба.
Когда дверь в квартиру Осокиных закрылась, я застыла в неподвижности в общем коридоре.
Никакого сообщения Грому я передавать уже не собиралась. Странно все было. Мне вдруг вспомнились жуткие обои в комнате Сергея. Будто тысячи насекомых выползли из щелей, да так и застыли на покрытых белой бумагой стенах. Звезды, похожие на пауков…
Дверь с лестничной площадки в общий коридор распахнулась и на пороге показался низкорослый молодой человек в драных спортивных трико. Старая длинная кожаная куртка была накинута прямо на грязную хлопчатобумажную майку. Увидев меня, он остановился, и цинковое мусорное ведро в его руках качнулось.
— Вы к кому? — неприязненно щурясь на меня, проговорил он.
— Я ухожу, — улыбнулась я, шагнув вперед.
Однако молодой человек не посторонился. Он выставил перед собой ведро, явно желая преградить мне путь.
— Ходят тут, — проворчал он, — а потом вещи пропадают…
На это я не нашлась что ответить.
— Вы к кому приходили-то? — спросил молодой человек.
— К Осокиной, — ответила я, — из Комитета социальной защиты. Может быть, вы меня пропустите, мне еще по двум адресам сегодня зайти нужно…
— По адресам… — прогудел молодой человек и вдруг, пошарив по стене рукой, щелкнул выключателем.
И примерно минуту внимательно изучал меня при свете ярко вспыхнувшей электрической лампочки. Заложив руки в карманы, я терпеливо стояла под его взглядом до тех пор, пока он не задал следующий вопрос:
— Что вам у Осокиной надо-то было?
«И профессиональному терпению сотрудника Комитета социальной защиты может прийти конец, — подумала я, — какие, однако, странные соседи у Осокиной».
— А вам какое дело? — строго спросила я. — Вы, извините, кто такой?
— Сосед я Осокиной, — представился молодой человек, — Санек… то есть Александр Михайлович. А ваше удостоверение можно посмотреть?
— Нельзя, — твердо сказала я, — удостоверение, будет вам известно, предъявляется людям, интересующимся личностью предъявляющего исключительно из служебных интересов — милиционерам, охранникам… Понятно?
Произнеся эту галиматью, я начальственно нахмурилась.
— П-понятно… — пробормотал молодой человек, которому, судя по выражению его лица, ничего понятно не было. — А это… мы в ваш Комитет, кстати, уже заявление подавали. Насчет Осокиной.
«Вот это уже интересно», — подумала я.
— Во-первых, кто это мы? — осведомилась я. — И по какому поводу заявление?
Молодой человек поставил мусорное ведро себе под ноги. Растерянность понемногу начинала покидать его.
— Мы — это соседи по коридору, — внушительно выговорил он, — а заявление по такому поводу: Осокина очень больной человек, за ней нужен уход. А мы — соседи — этот уход осуществляем. То есть продукты покупаем ей, квартиру ее убираем, понятно? Без нас она бы давно уже… в грязи утонула. Она ведь это… больная и одинокая.
— Одинокая? — переспросила я, — я только что разговаривала с Осокиной, она говорит, что живет с сыном…
— С сыном?! — Молодой человек хихикнул. — Который только что из армии вернулся? Который ушел за хлебом и через полчаса должен подойти?
— Н-ну да…
— Совсем вы уже в своем Комитете… — сбитый с толку поначалу молодой человек стал вдруг очень уверен в себе. — Да нет у нее никакого сына!
— Как это нет? — очень натурально удивилась я. — По документам — Осокин Сергей Владимирович. Год рождения, прописка…
— Прописка! — фыркнул молодой человек, извлек из кармана куртки папиросу и закурил, немедленно наполнив тесный коридор клубами сизого табачного дыма. — Ее сын пять лет как пропал без вести! Пять лет назад из дома вышел: за хлебом, сказал, пойду — и… все. Так и не вернулся. А старуха его ждала-ждала — заявление писала в милицию, бегала целыми днями по городу… Эта… девчонка тут его… бегала тоже… А потом — через месяц, наверное, — смотрим — притихло все. Мы к Осокиной зашли, а она уже того…
— Что — того? — не поняла я.
— Свихнулась! — четко выговорил молодой человек. — Сидит за столом и ждет своего Сереженьку. Говорит: он сейчас придет. Ну и… все пять лет так. И девчонка та куда-то пропала. А Осокина…
«Так вот оно в чем дело, — подумала я, — что-то в этом роде я и подозревала… Как же я сразу не догадалась — только что из армии…»
— Так что, — заключил молодой человек и выплюнул окурок папиросы себе в ведро, — вам тут, можно сказать, делать нечего. Мы за ней ухаживаем и это… В обиду ее не даем. Живет бабка.
— А что же? — спросила я еще. — Родственников у нее больше никаких нет?
— В том-то и дело, что никаких, — сказал молодой человек и цокнул языком, как будто был очень рад тому, что у Светланы Александровны Осокиной, кроме пропавшего сына, нет никаких родственников.
— А по документам, — снова сказала я, — у нее еще дочь…
— Дочь замуж вышла и совсем про мать забыла, — отрапортовал молодой человек, — такая, между нами говоря, сука… В прошлом году была один раз, полчаса посидела и выбежала. Рыдает, говорит: не могу я на нее смотреть на такую, — понятно, человек-то сумасшедший, кому же смотреть приятно. А мы так ничего… Приходим, продукты приносим, убираемся у нее…
— Хорошие соседи попались бабушке, — заметила я, — альтруисты.
— Чего? — не понял молодой человек и нахмурился, — вы тут не очень-то… За оскорбления тоже можно, между прочим, в суд подать. Да, да, не обрадуетесь…
— Извините, — проговорила я, — я просто хотела сказать… это хорошо, что вы несчастную женщину в беде не оставляете.
— Не оставляем, — подтвердил молодой человек, — так что по закону имеем все права… И нечего тут ходить, воду мутить…
— Какие права? — переспросила я.
— А то вы не знаете! — воскликнул молодой человек и достал еще одну папиросу. — Квартирку хотите оттяпать себе, да? Бабку в приют какой-нибудь или в психушку, а квартирку — себе. Не выйдет. Мы уже заявление подавали и писали куда следует. Мы теперь полные права имеем… Ходят целыми днями, — добавил разволновавшийся молодой человек, закуривая.
— Я первый раз только пришла, — осторожно напомнила я.
— Это вы в первый раз, — тут же отозвался молодой человек, — вчера заходили какие-то… в костюмах с «дипломатами», целую сумку жратвы принесли Осокиной, все про сына ее выспрашивали…
«Что-то никакой сумки я не видела у… Постойте, — вдруг ударило меня, — Гром ведь говорил, что никто, кроме меня, этим делом не занимается. Ни менты, ни… Вот так новости…»
— А откуда они приходили? — быстро спросила я. — Из какого ведомства?
— А хрен их знает, — ответил молодой человек, мигом помрачнев, — они со мной даже разговаривать не стали, гады… Сказали только, что из какого-то… опекунского совета. Я про такой и не слышал.
«Я тоже, — подумала я, — и вообще, сомневаюсь, существует ли такое ведомство».
Молодой человек поднял ведро, выплюнул туда второй окурок и, буркнув что-то на прощание, прошел мимо меня и скрылся за дверью, располагавшейся как раз напротив двери в квартиру Осокиной.
Я вышла на лестничную площадку и медленно начала спускаться вниз по лестнице.
«Что же мы имеем? — размышляла я. — Немного, надо сказать. Осокин тут явно не появлялся… Представляю, какой резонанс вызвало бы среди соседей его неожиданное возвращение. А с другой стороны — я получила важную информацию. Настолько важную, что сообщить ее Грому необходимо. Может быть, он что-то скажет мне о тех людях, что заходили к Осокиной».
* * *
Он вошел в подъезд, поднялся по лестнице на нужный ему этаж, привычно повернулся к двери, нажал на кнопку звонка и услышал хорошо знакомую ему трель.
За дверью было тихо. Сергей терпеливо подождал несколько минут и снова позвонил.
Потом он звонил еще и еще, но дверь ему так никто и не открыл.
Сергей ударил кулаком по ребристой поверхности двери и только сейчас ощутил, что никакого живого тепла в квартире нет.
Он тряхнул головой и снова позвонил, хотя уже знал, что этот звонок бесполезен.
В квартире никого нет. Или… Мертвое тело не излучает живого тепла, которое мог почувствовать Сергей через дверь.
«Он ее убил, — шевельнулась в его голове мысль, — убил — и все… Как мавр Дездемону…»
Отчетливо качнулась перед его глазами перекошенная черная физиономия, и на белой подушке в окружении разбросанных темных волос — посиневшее лицо. И потянулась черная рука к длинному кинжалу, низко — по последней моде — висящему на бедре.
— Бред! — отшатнувшись от двери, прохрипел Сергей. — В квартире просто никого нет. Она ушла в магазин или… Или уехала куда-нибудь… Этот ее муж… как его… мог отправить ее от греха подальше… на Канарские острова, например…
Сергей закурил и поднялся на лестничную площадку на этаж выше. Там он закрыл глаза и опустил голову, совершенно исчезнув в клубах синего дыма.
Через полчаса, выкурив несколько сигарет подряд, он немного успокоился.
«Подожду, — решил он, — идти мне все равно некуда. А если… Сколько понадобится, столько и буду ждать. Хоть год. А как дождусь… Мне бы только увидеть ее. И она пойдет вместе со мной. Пусть это нечестно, но когда все успокоится, тогда… я со своими способностями могу дать ей гораздо больше, чем этот бандит. Только пусть пойдет со мной. Пусть сначала не по своей воле, но потом… Она же любила меня раньше, значит, сможет полюбить снова. И ничего страшного нет в том, что я использую свою силу внушения, чтобы увести ее. Она ведь считает, что я ничего не могу ей дать и потому не уходит, она даже боится меня. Она и раньше немного побаивалась моих фокусов — как она называла мои… сверхспособности, но теперь она поймет, что я многое могу… Я просто помогу ей понять. Эти кретины из ФСБ, сами того не зная, своими дурацкими упражнениями и опытами разбудили во мне силы гораздо большие, чем… чем раньше у меня были. Спасибо им. Наверное, кого-нибудь уже пустили по моему следу…»
Сергей быстро сбежал вниз по лестнице и приложил ухо к двери — ему показалось, что из квартиры раздался какой-то шорох.
Когда он понял, что ошибся, то снова поднялся на лестничную площадку этажом выше.
«Материалы, те, что были на меня в служебных компьютерах, я постарался уничтожить, — опять ухватил он мысль своих рассуждений, — может быть, что-то и осталось, но… но это мелочь. А те люди, что занимались мною и много обо мне знали… волшебным образом потеряли память. Сомневаюсь, что теперь какие-нибудь штатные гипнотизеры и психоаналитики смогут им помочь. Конечно, я наследил уже в этом городе, но… плевать. Я пять лет терпел унижения и… Пока не понял, что у меня достаточно силы для того, чтобы навсегда исчезнуть из поля зрения секретных служб. Черт, я просто хочу, чтобы меня оставили в покое! Почему я не могу жить так, как хочу?»
Сверху послышались шаги спускающегося по лестнице человека. Немного поколебавшись, Сергей все же отошел за колонку мусоропровода и прижался спиной к стене так, чтобы его не было видно с лестницы.
Прошаркали по лестничной площадке.
— Опять накурили здесь, гады, — проскрипел злобный женский голос, — и окурков набросали, козлы. Мордой бы вас в эти окурки…
Звук шагов переместился ниже, потом еще ниже, потом исчез совершенно.
Сергей стряхнул со щеки приставшую ниточку паутины и медленно опустился на корточки. Потом снова закурил, осторожно пуская дым по стене. И почему-то подумал, что ждать ему придется довольно долго.
— Сволочи, — тихо проговорил он, и если бы кто-нибудь вдруг услышал его, то наверняка бы не понял, кого Сергей имеет в виду.