Глава 9 Первый и последний
— Господи… Виктор Сергеевич… вы что, и есть…
— Базаев же сказал вам, что да, — безапелляционно перебил меня Путинцев, он же Шумилин. — Какие еще подтверждения вам нужны?
Я не могла поверить собственным глазам и ушам. Как… бывший муж тети Кати, отец трагически погибшего Саши Путинцева, ответственный работник дочерней «ратмировской» фирмы — и вдруг знаменитый террорист заявляет, что этот идиллический портрет мало соответствует истине. Что благородный отец семейства — сообщник чеченских сепаратистов и, что главное, носит одно из самых громких имен в современной микробиологии и генной инженерии!
Как такое могло получиться?
— Но как же так? — синхронно с моими мыслями пробормотал Салихов, очевидно, вспоминая, как еще позавчера этот человек веселился у него в загородной резиденции.
Шумилин присел на табуретку и, угрюмо посмотрев на Базаева, сказал:
— Ты вызвал меня сюда для того, чтобы вести душещипательные беседы о причинах и следствиях? Или, быть может, поговорим о деле? Потому что, честное слово, если ты хочешь достигнуть того, что наметил, не надо толочь воду в ступе. Надо действовать.
Чеченец усмехнулся.
— Ты читаешь мне лекцию, Виктор Сергеевич? — проговорил он. — Это забавно. Ну хорошо. На вопросы своих коллег по работе будешь отвечать позже. Кого ты планируешь взять с собой в Тбилиси?
— Я думаю, что Шкапенко и Гелю. Ну и, разумеется, Юлию Сергеевну. Ей как раз по профилю — действия на территории чужого государства.
Гелей оказалась та самая эмансипированная девочка с автоматом.
— А я останусь здесь? — спросил Салихов.
— Пожалуй, — отозвался Базаев. — Привезут оборудование — уедешь отсюда живой и здоровый. Подбросим прямо до российских укреплений. Не привезут — плохо. Тогда будем думать, как поступить.
— Но я не понимаю, почему вы не можете сами поехать в Тбилиси и захватить это оборудование? — с ноткой отчаяния в голосе спросил Ринат Ильдарович. — Я не думаю, что это сложнее того, что уже проделали Шкапенко и его люди. Даже проще.
— Нет уж, спасибо, — покачал головой Базаев. — Я не хочу портить отношения с государством, через которое идет сюда помощь. Если бы это было на территории России, с которой мы воюем, то я бы ни секунды не колебался. Но все должно выглядеть пристойно. Без лишней крови. А то замашки Шкапенко я хорошо знаю. Он полетит туда, но только для охраны.
— Я должен им подчиняться? — насмешливо осведомился Алеко.
— Не им, а Шумилину. Ясно?
— Ясно.
Базаев повернулся к Ринату Ильдаровичу и спросил:
— У вас есть при себе спутниковая связь?
— Я всегда ношу ее в кармане, — не сумев отказать себе в иронии, проговорил тот. — Вот, пожалуйста.
И он протянул Базаеву мобильный телефон.
— Да нет, — в тон директору «Ратмира» ответил тот. — У меня таких целая вязанка в сарае. Я просто хотел, чтобы вы позвонили генеральному директору этого совместного предприятия, которому продана или отдана в аренду вся аппаратура, и договорились о передаче оборудования нам. То есть, я хотел сказать, Юлии Сергеевне и Виктору Сергеевичу.
— Вот оно что, — усмехнулся Ринат Ильдарович. — Тогда подскажите телефон. И название того предприятия, куда я должен позвонить.
— А вы не помните? — вклинился Шкапенко, который тем временем мешал девушке собирать автомат и лез ей под платье.
— Это по части твоего братца.
Словосочетание «твоего братца» прозвучало не столько презрительно, сколько с горьким сожалением.
— Кроме того, никто не знает, где именно находится это оборудование, — возвратился к вопросу о сложности предстоящего маневра Шумилин. — Куда приказал отвезти его Шкап — это полная загадка. Об этом знают только в грузинско-турецком СП, с которым у вас контракт, Ринат Ильдарович.
— Фирма «Тамерлан»? — воскликнул Салихов.
— Да, кажется, она называется именно так. — Базаев поднялся во весь рост и неожиданно шагнул к президенту «Ратмира». — И моли бога, чтобы все было хорошо!
Салихов молча смотрел на перекосившееся от ненависти лицо чеченского террориста, уголок рта его подергивался.
— Я ничего не понимаю…
— Звони, — холодно сказал Базаев.
Ринат Ильдарович покачал головой и начал набирать продиктованный ему номер.
— Как его зовут?
— Гоча Бачоевич, — с улыбкой, внушающей мне мало надежд на безмятежное существование, ответил Шкапенко, — это и есть их директор.
— Как?
— Гоча Бачоевич Попхадзе, — сказал Руслан Базаев.
Салихов с первого раза дозвонился до грузинского бизнесмена. Когда тот узнал, что с ним лично говорит президент тарасовской фирмы «Ратмир», с которой его связывало долгое и плодотворное сотрудничество, то почему-то несказанно обрадовался.
— Я сам хотел звонит вам, многоуважаемый Ррынат Ильдаровытш, — сильно раскатывая громовую «р-р-р», заорал он в трубку. — Дэло в том, что мой управлающий… нэхарощь чэловек, панымаешь… купил у вас нэкондиционное оборудование для то лы крэкинга, то лы вулканызации. А мои спэцы посмотрэли и в голос говорят: нэ знаем, что это такое. А коммерческий директор купил эту роскощ за какую-то смэщную сумму… нэсколько миллионов, паразит! За что он их платыл?
Базаев, который слышал каждое слово разговора, насторожился.
— А вы сами не пробовали спросить у этого коммерческого директора?
— Нэ могу, дорогой. Он позавчера ел сациви…
— Ну и что? — довольно экспансивно произнес Салихов, которого грузинский коллега стал уже выводить из себя.
Немудрено — в такой-то обстановке.
— А то, что он ел сациви, и его застрелили.
— Это когда? — спросил Базаев.
— Когда? — продублировал его слова Ринат Ильдарович.
— Позавчера, дорогой. За день до того купил, а потом застрэлили. Жалко. Я бы его сам — застрэлил.
В голосе Попхадзе звучала веселая насмешка, но Салихов не рискнул бы принять ее исключительно за шутку. Кто его знает, этого грузинского бизнес-князька.
— Да ты не печалься, дарагой, — откликнулся тот, неверно истолковав молчание Салихова. — Мы уже нашлы, кто его застрелил.
— Кто?
— Да жэна, слющь. Такой взбалмощный жена был, сколька раз я ему гаварил: разведись, почтенный. Нечего с чеченками жить. Они слышком мстытельные женщины для такого любвеобильного мужчины, как ты.
Салихов вопросительно взглянул на Базаева и, прикрыв трубку ладонью, спросил:
— Ваша работа?
Чечечец покачал головой.
— Так что ты там хотел, дорогой? — совсем уж расфамильярничался Попхадзе.
— Я хотел купить это оборудование.
— Обра-атно?
— Это вас удивляет? Тем более что вы говорите о некондиционности товара.
— Да ради бога, многоуважаемый Ринат Ильдарович, — обрадовался грузин. — Прыезжайте, забирайтэ. Только возьму я с вас немного болше, чем за него платыли мы. Перевозки сэйчас дороги, вы же знаете… да и расстроился я немало, и… в общэм, когда ждать?
— Сегодня к вечеру, — сквозь зубы просуфлировал Базаев, и Ринат Ильдарович покорно повторил его слова…
* * *
Нас должны были добросить до чеченско-грузинской границы на одном из тех вертолетов, которые так рискованно доставили заложников из Ставрополя.
Я села рядом с Шумилиным и спросила:
— Ну теперь-то вы объясните мне, зачем и каким образом вы переквалифицировались в…
Он оборвал мой вопрос холодным презрительным смешком и заговорил:
— Зачем? Зачем, вы спрашиваете? Об этом нужно спросить у тех деятелей КГБ, которые еще в девяносто втором приняли решение о моей физической ликвидации. Я слишком много знал и слишком много разработал, чтобы… В общем, они подстроили мне автокатастрофу. Но я выжил. Наверно, лучше бы я тогда умер. Когда я впервые после всего этого взглянул на себя в зеркало, я подумал, что, живи Виктор Гюго в наше время, он писал бы своего Квазимодо с меня.
Шумилин перекосил свое красивое лицо, которому неведомым ухищрением пластического хирурга были приданы такие классические правильные черты.
— Вы поинтересуйтесь у своего начальства, — продолжал Виктор Сергеевич. — Наверняка там известна моя фамилия и то, как со мной поступили.
Я вспомнила Грома и то, как он говорил о Шумилине. Превозносил его.
Быть может, Гром что-то и знал. Но сейчас это не имеет никакого значения. По всей видимости, в автокатастрофе Шумилин не только повредил себе лицо, но и повредился в уме.
— Автокатастрофа произошла под Грозным. В то время еще не было никакой войны — просто эскалация напряженности. Меня подобрали вот здесь, — продолжал он. — И хотели прикончить. Но я сказал им, кто я такой, и мне поверили. То есть сначала не поверили, но я убедил… Базаев убедил своих сообщников, что я им нужен.
— Тогда же еще не было такого понятия — чеченские «полевые командиры», — проговорила я.
— Да, но они все были офицерами федеральной регулярной армии, а, смею вас заверить, они и тогда мало чем отличались от бандформирований.
— Эй, задрай хлебало! — крикнул ему через весь салон вертолета Шкапенко.
— И как же вы стали Путинцевым? Мужем тети Кати и отцом Саши?
— Почему — стал? — проговорил он. — Я и был им. У меня даже паспорт на имя Путинцева. Шумилиным я оставался только на работе в госструктурах. Когда я и Катя поженились, я уже работал на спецслужбы в Пятнадцатом управлении Минобороны.
— То есть в спецслужбах знают, что вы и Путинцев — одно лицо?
— Разумеется, нет. У каждого серьезного специалиста, зарабатывающего себе на жизнь работой на секретном объекте, всегда должен быть запасной вариант. Запасная жизнь, так сказать. Вот я и обзавелся паспортом на имя Путинцева Виктора Сергеевича. Помогли друзья.
— Я примерно догадываюсь, кто эти друзья.
— Ничего подобного. Вы не можете знать и не узнаете — незачем. Могу только сказать, что эти люди не граждане России. Да и вообще… я очень хорошо прикрыт. Вот например: вы узнаете этого человека?
Он извлек из кармана цветную фотографию, на которой был изображен грустный мужчина лет тридцати пяти. Он имел неправильные черты лица, оттопыренные уши и некрасивую улыбку — один передний верхний зуб наезжал на другой.
Несмотря на молодость, он уже начинал лысеть — высокий лоб интеллектуала переходил в прилизанные залысины, которые их обладатель старался стыдливо прикрыть редкими светлыми волосами.
— По всем правилам жанра это должны быть вы, — сказала я.
— Да, — кивнул Шумилин. — Это на самом деле я. А Катя так и не смогла приспособиться к моему новому облику. Она говорила, что меня испортили… сделали слишком красивым для нее.
— И тогда она с вами развелась.
— Вот именно. Я женился на молодой. Но ни на секунду я не забывал, кому я обязан жизнью и новым лицом. Да они и не давали забыть. Потому что мое возвращение в Тарасов было началом прекрасно спланированной и обеспеченной всем необходимым операции. Ее инициировал еще генерал Дудаев.
Я мельком посмотрела на него и подумала, что, пожалуй, мое первоначальное впечатление — когда я увидела его здесь, в Чечне, — верно. Он в самом деле какой-то ненормальный. Преступно ненормальный.
Кажется, он понял мои мысли.
— Да, я сотрудничаю с ними, — громко сказал он. — Но почему? Уж не потому ли, что я получал гроши на госслужбе и не мог даже купить себе приличного пиджака… ученый с мировым именем!.. а потом за мою долгую службу этим проклятым… потом они решили и вовсе от меня избавиться!
Он глубоко вздохнул.
— А тут я почувствовал себя человеком. Я чувствую себя нужным и востребованным, и мне платят… о, как мне хорошо платят! Мало того, что я имею возможность вести исследовательскую работу, так еще и получаю за нее огромные деньги! Но теперь все… Теперь я закончил работу. Я получу свои деньги после того, как успешно пройдут испытания… оружие уже почти было отлажено до совершенства, я исследовал особенности его воздействия на человека славянской крови.
— Это при каких же обстоя…
И тут я поняла, при каких. Вспомнила. И многое в этом деле, как по мановению волшебной палочки, стало простым и незамысловатым, вытекающим одно из другого.
Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына. Которое переслали ему в цинковом гробу в сопровождении… в сопровождении людей, которые затем были зверски убиты. Судя по всему, они не смогли внятно объяснить, при каких обстоятельствах и от чего конкретно погиб Саша… или Путинцев просто почуял недоброе, но так или иначе — он решил проверить свою догадку.
Догадку… что его собственное изобретение испробовано на его родном сыне. Конечно, террористы не знали, что их подопытный кролик — сын великого ученого, которого они знали под фамилией Шумилин. И убили его, этого кролика. А потом сообщили результаты опыта главному генератору идей.
Возможно, Виктор Сергеевич сам дал указание проверить свои разработки на практике. На первом взятом в плен солдате. И этим солдатом — по трагическому ли жребию судьбы или по неотвратимо карающей предопределенности — оказался его сын.
Его родной сын.
Вероятно, Виктор Сергеевич был в шоке от того, что его предположение подтвердилось. Иначе как он мог проболтаться бывшей жене об обстоятельствах гибели Саши? Только при условии, что находился в глубоком шоке.
А потом опомнился. Нельзя было говорить так.
Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына не потому, что у него было так запланировано. Просто другой такой возможности видеть воочию плоды своего многолетнего труда у него могло и не быть.
И он решился на кощунство. Только так можно интерпретировать калейдоскоп следующих один за другим загадочных и трагичных происшествий.
Конечно, обо всем этом можно говорить только гипотетически. Все равно сидящий передо мной человек не скажет…
Так вот как было получено разрешение на вскрытие гроба. Вот как было выбито согласие задержать похороны боевого товарища лейтенантов Богрова и Микульчика.
И человек, способный на зверство, от которого мороз продрал бы по коже, возможно, даже выкованного из брони жестокого Алеко — Алексея Шкапенко, — сидел передо мной.
— Вы владеете кинжалом?
Реакция на эти мои слова, не имеющие прямого отношения к нашему разговору, сказанные самым простым и сдержанным тоном, была очень эмоциональной. Шумилин вскочил, его белозубый оскал метнулся перед моими глазами, как блеск смертоносного клинка… но в этот момент вертолет сильно качнуло, словно он принял в себя флюиды ярости, источаемые Виктором Сергеевичем, и какой-то рваный металлический скрежет прополз по телу машины.
— Падае-е-ем!!!
Шумилин не устоял на ногах и рухнул прямо на Алеко, который был занят тем, что ворковал с Гелей. Чеченка презрительно улыбалась.
Шкапенко, в свою очередь, упал на Гелю. Клубок тел припечатало к стене салона, и автомат, который так лелеяла Геля, протащило по полу и швырнуло прямо к моим ногам.
Нарочно не придумаешь.
Но иногда судьба, откровенно говоря, довольно сварливая и несговорчивая особа, выкидывает такие счастливые пируэты, что хоть стой, хоть падай.
Я подцепила носком правой ноги пресловутый автомат и, ловко подкинув, поймала и четко зафиксировала в руке.
— Падаем!
Очевидно, что-то сломалось, и пилот никак не мог справиться с управлением.
Шкапенко оттолкнул Гелю и Шумилина и одним коротким кошачьим прыжком бросился на меня. Ловок, сукин сын, чего у него не отнять — так это отточенности и силы движений. Прекрасная подготовка.
Однако ему не повезло. Вертолет дернуло еще раз, и Шкапенко наткнулся прямо на дуло автомата. Вероятно, палец нажал на курок чисто машинально — уж слишком велик был негативный заряд, сидящий в моем подсознании.
— Не стреля-а-ать! — заорал Шкапенко, словно не чуя, как его тело прошила очередь, а потом рванулся к выходному люку и распахнул его.
Вероятно, это уже были конвульсии.
Леденящий порыв ветра ворвался в салон вертолета. И тут Шкапенко почувствовал, сколь серьезно он ранен. Он застонал и упал на колени. Его буквально скрутило в дугу, прежде чем вертолет не тряхнуло еще раз, и Алеко с душераздирающим воем рухнул вниз, в слепящую белую мглу.
— Падаем! — раздался уже третий по счету однообразный безнадежный вопль, и из кабинки пилота, на ходу пристегивая лямки парашюта, показался небритый чеченец с большим хищным носом, как у Фрунзика Мкртчяна.
Вероятно, это и был сам пилот.
— Сколько парашютов? — резко спросила я.
— Од… один, — машинально ответил он. И остановился, словно его толкнули в грудь. Потому что понял, что произнес свой собственный смертный приговор.
— Это очень плохо, — сказала я. И вскинула автомат на уровень его налившихся кровью темных глаз.
На его заросшем лице еще только тяжело выкристаллизовалась гримаса ужаса, как короткая очередь прошила его. Он повалился навзничь, согнувшись, как Шкапенко, когда тот падал в пропасть, и покатился по сильно накренившемуся полу.
Парашют отстегнулся — вероятно, пилот не успел закрепить ремень — и отлетел к стене, возле которой уже поднималась оглушенная падением Геля.
Я схватила парашют и, побив все личные рекорды скорости, закрепила его на спине. Конечно, меня учили прыгать со сверхмалых высот, но с такой высоты мне прыгать еще не приходилось. Сто метров — это наименьшая высота, с которой, как принято считать, возможно спрыгнуть без последующего смертельного исхода. А сколько тут было — точно определить не представлялось возможным, но меньше ста — это наверняка.
Метров семьдесят. А то и пятьдесят.
Я рванулась к люку, чувствуя на себе испепеляющий взгляд чеченки… но Геля не успевала за мной, в ее черных глазах вспыхнули отчаяние и злоба, и она резко подалась вперед, надеясь все-таки достать меня.
И тогда я прыгнула в раскрытый люк, в котором с пугающей быстротой — все ближе и ближе — проносились затянутые мутной пеленой заснеженные белые холмы.
Из падающего вертолета вырвался и змеистым холодом продрал меня по коже дикий вой смертельно раненой волчицы, на которую неумолимо надвигается дуло охотничьего карабина…
Земля раскрылась гибельным снежным веером, подо мной промелькнуло что-то непостижимо огромное, и я дернула за кольцо.
Возможно, это конец.
Не всем же дано прыгать со сверхмалых высот.
И тут меня накрыл грохот взрыва, и взметенная им снежная волна захлестнула меня и завертела в неразличимой мутно-белой круговерти…
* * *
— В чем дело? — заорал Базаев, когда все попытки вызвать вертолет оказались неудачны, а посланный вдогонку второй экипаж оказался бессилен найти Шумилина и его сопровождение. — Где они?
Он повернул свое обычно непроницаемо-любезное, а теперь перекошенное гневом лицо и рявкнул:
— Если что случится, ты ответишь за свою сучку!
— Мою? — пробормотал Салихов. — Да я только сегодня узнал ее имя и отчество… а фамилии так до сих пор не знаю.
— Ты нэ понимаешь, что поставлено на карту, — прошипел чеченец, — если нам удастся палучыт необходимое количество шумилинской отравы… тогда русские не посмеют и сунуться сюда, потому что все будет отравлено… отравлено только для них, но не для нас!
Салихов отшатнулся.
— Молись, чтобы все было хорошо! — процедил сквозь зубы чеченец. — Отведите его к остальным!
* * *
…Мне удалось вырваться из снежной лавины. Я отряхнулась от снега, отцепила парашют, который глубоко увяз в снегу и теперь стал чем-то вроде цепей, которыми в средневековье приковывали узника к стене.
Осталось определиться, где я. Но в любом случае мое положение было незавидным: одна, посреди враждебной, объятой пламенем войны страны. Горы напичканы боевиками, и нет надобности уточнять, как настроены они по отношению к русским.
На все про все один забитый снегом автомат «борз» с полуразряженной обоймой. И сколько мы пролетели от линии фронта — один бог знает. Быть может, сотня километров отделяет меня от спасительного блокпоста российских федеральных сил.
Да какая сотня. Что это я? Чечня — это тебе не просторы Тарасовской области. Здесь один километр может считаться за десять.
А то и за сто.
Я сделала несколько шагов по склону и только тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Никто из оставшихся в вертолете выжить шансов не имел, и потому это мог быть только кто-то еще.
Снежный барс, живущий в этом крае смерти.
Или чеченский боевик, рядом с которым громадная горная кошка кажется невинным трехмесячным котенком, играющим на коленях хозяйки.
Я медленно, словно при покадровом воспроизведении кинопленки, обернулась.
Я ошиблась. Я дважды ошиблась. Первый раз — когда предположила, что на меня смотрит зверь или боевик, мало чем отличающийся от зверя. Разве что только в худшую сторону. А второй раз — когда подумала, что никто с падающего вертолета спастись не мог.
Потому что на меня завораживающе неподвижно смотрел Шумилин. У него в руках не было оружия, но я чувствовала, что он держит его в отведенной за спину руке.
— А я выжил, — сказал он, словно отвечая на мой безмолвный вопрос. — Сам не понимаю, как это получилось… по-моему, я упал на купол твоего парашюта.
— Значит, вы мне обязаны жизнью.
— Да, — сказал он. — Обязан. Ты… вот что. Счеты сводить будем позже, сейчас не время. Если мы наткнемся на боевиков, нам конец.
— Вы же сотрудничаете с ними, — с ядовитым сарказмом сказала я. — Вам же нечего опасаться.
— Правда? А по-вашему, я похож на чеченца? Да? Или как? Они не станут спрашивать, кто ты таков. Просто отрежут башку, и все.
— Ну да, — сказала я, — прямо как вы этим парням из спецназа. Одного я не понимаю, Виктор Сергеевич: ну разозлились вы на них, что не могли познакомиться с характером поражений на теле своего собственного сына… убитого вашим же оружием, горький парадокс, правда? Впрочем, вам повезло: где бы еще так, без отрыва от производства и не вызывая лишних вопросов, вам удалось бы осмотреть труп погибшего от ваших новоявленных вирусов, которые настроены на антипатию к русским и приязнь к лицам кавказской национальности. А Богров и Микульчик не давали вам такой возможности… так вот, я не понимаю, как вы сумели одолеть двух офицеров спецназа?
— Меня три года тренировали арабские инструкторы, — глухо ответил он. — Три года… мне надоело быть слабым. Я решил перемениться во всем.
— И это вам удалось, дорогой мой, — проговорила я. — А теперь скажите: это вы рассекретили меня и сказали Базаеву, что я агент разведки?
— Да. Я видел ваше личное дело, когда мы в свое время подбирали кадры… впрочем, какое это теперь имеет значение? Не всегда же я работал на Базаева.
— Правда?
…Они подкрались совершенно бесшумно. Быть может, в городе я бы сумела не то чтобы услышать, а скорее почувствовать их. Но тут они были в своей родной местности. Они были у себя дома и потому, как дикие звери, идеально приспособились к своей среде обитания.
Шумилин коротко взвыл и бросился бежать по склону: «гениальный ученый» понял, что этим людям нет никакого дела до того, что он знаком с полевыми командирами и общался с покойным генералом Дудаевым.
Я воспользовалась тем, что чеченцы на мгновение посмотрели в его сторону, и опрометью скатилась со склона холма в забитое снегом ущелье. А там с головой провалилась в нанесенные ветрами и обвалами сугробы.
Что-то дрогнуло в окружавшей меня снежной массе, и я поняла, что весь огромный слой снега пришел в движение. Вероятно, он лежал на самом краю ущелья, дожидаясь того момента, когда что-то нарушит его застывший в немом оцепенении стылый покой.
Этим «что-то» стала я.
Массивная лавина сорвалась вниз и, стремительно увеличивая скорость и жадно вбирая в себя все новые и новые снеговые массы, понеслась вниз.
Эхо стрельбы, вспыхнувшей где-то там, наверху, было заглушено глухим ревом лавины…
* * *
Я родилась под счастливой звездой. Несмотря на то что это было, вероятно, самое бестолково проведенное дело в моей жизни, ломающее все принципы и критерии агентурной работы в лабиринтах бесконечных случайностей, я выжила.
Хотя по понятиям старой, советской школы разведки не имела на это права.
Меня подобрало одно из подразделений федеральной войсковой разведки. После ласковых снежных объятий у меня на теле не осталось ни одного живого места, правая рука была сломана, а левая нога вывихнута.
Но я выжила — это было главное.
Как оказалось, я находилась всего в нескольких километрах от чеченско-дагестанской границы. Не знаю, по какому маршруту летел вертолет, но он потерпел крушение в месте, которое было куда ближе к позициям федералов, нежели то, откуда он вылетел.
То есть точка дислокации Руслана Базаева.
И через несколько дней после этого федеральные войска выбили его группировку с занимаемых позиций. Полуразрушенная мечеть была уничтожена до основания, а в двухэтажном домике, который служил резиденцией главе террористов, нашли несколько трупов.
Сильно обезображенных, съежившихся… впрочем, хватит одного описания. Описания тела Саши Путинцева. Тот же самый характер повреждений был и у трупов, обнаруженных в резиденции Базаева.
Содержимого контейнера, привезенного из волжского города, вполне хватило на уничтожение сотрудников «Ратмира».
Все трупы были опознаны. Они принадлежали заложникам, которых Алексей Шкапенко и его группа захватили в Тарасове и через Ставрополь доставили в ставку Руслана Базаева.
Ни в одном из них не признали Рината Ильдаровича Салихова.
Но был найден еще один труп. Он был настолько обезображен, что эксперт сказал: единственное, что он может сказать с уверенностью, это то, что лицо этого человека подвергалось пластической операции. Иначе кожный покров не мог расползтись так страшно.
…Вероятно, Виктор Сергеевич Шумилин все-таки добрался до Базаева. А тот поступил с ним так, как перед этим обошелся с родным сыном Шумилина.
А оборудование в Тбилиси было изъято с санкции генерального прокурора Грузии.
И уничтожено.
Оружие смерти по национальному признаку не имеет права на существование. Впрочем, как и любое оружие массового поражения.
И хотелось бы верить — любое оружие.
Назад: Глава 8 Главный специалист Руслана Базаева
На главную: Предисловие
