Глава 11

Стена клуба «Ривароль» бросилась в лобовое стекло, и я едва успела затормозить «Ягуар», так, что между бампером и лепным выступом на стене остался буквально сантиметр.

Из клуба выскочил охранник, начал что-то орать и усиленно жестикулировать, но его разъяренное лицо мелькнуло перед глазами только на секунду, потому что я отвернулась, а когда его тяжелая рука легла на мое плечо и начала выволакивать из салона, я ударила, не глядя. В висок.

Охранник рухнул как подкошенный.

Я перепрыгнула через него и стремительно двинулась к дверям «Ривароля». В них уже возник второй охранник, он прекрасно видел, что произошло с его напарником, и потому тепло встретил меня наведенным в лицо дулом пистолета-пулемета «узи».

— Мне нужен Корсаков, — выговорила я.

— Хрен тебе, а не Корсаков! — рявкнул он в ответ, но тут же на звук его еще не затихшего голоса наложились мерные, цедившиеся по одному, как глотки хорошего коньяка, слова:

— Пропусти ее. Она ко мне. Проходи, Юля.

Я уже успокоилась. Взглянула на оторопевшего охранника и, деловито пройдя мимо него, выговорила с поразившим меня саму насмешливым спокойствием:

— Здравствуй, Володя. Не ожидал так рано? А я вот соскучилась.

— Я тоже, — отозвался он. — Хотя, конечно, я несколько занят. Но для тебя время найду, если Роман Альбертович не оторвет. Ведь ты хотела поговорить со мной? Пойдем.

Мы расположились в небольшой комнате, в которой из мебели были только два кресла и журнальный столик, да в углу стоял огромный телевизор с плоским экраном. Корсаков закурил, хотя до этого я склонности к курению за ним не замечала, и произнес:

— Я тебя слушаю, Юлечка.

— А сам ты не знаешь?

— А что я должен знать? Если ты хочешь рассказать мне об истеричке Кате, так это вчерашний день. Я с ней больше не общаюсь. У девушки не все дома. Она вбила себе в голову, что я должен быть только с ней, и все тут. Хоть кол на голове теши.

— Ну, до таких изысков ты еще не дошел, а вот своим любимым коктейлем поил ее знатно, — усмехнулась я. — Видел бы ты, как она в лице изменилась, когда я ей подсунула пробирку.

— Пробирку? — недоуменно спросил он. — Какую пробирку?

— Ты допустил маленький прокол — слишком подробно рассказал мне о передвижениях Иванова по зданию «Каллисто» и возле него. А загвоздка в том, что ты забыл упомянуть, как Роман подлез к окну женского туалета и налил Кате коктейля. Такой вот у него экстравагантный способ угощать девушек. А она забыла коктейль допить и сунула бокал в нишу возле окна, на подоконнике. Там-то я его и обнаружила. Теперь бокальчик вместе с содержимым — на экспертизе. Такие дела, Володя.

Корсаков улыбнулся и произнес:

— Не порти впечатления о себе, Юля. Ты такая хорошая, когда не строишь из себя Шерлока Холмса. Хотя, откровенно говоря, мне всегда казалось, что к Холмсу ты имеешь большее отношение, нежели, скажем, в юриспруденции.

— А мне недавно показалось, — резко произнесла я, — что ты, мой дорогой Володя, не только тот, кем являешься, но еще и тот, кем уже не являешься.

— Ой, как сложно. Не понимаю, — покачал головой он. — Юлька, да ты прямо как с цепи сорвалась. В чем дело-то?

— А в том, что вовсе не Роман Иванов убил Войнаровского и Игоря, — отчеканила я. — Да, вовсе не Роман Иванов.

— А кто же?

— Ты!

Он засмеялся и немедленно ответил:

— Я всегда знал, что у красивых женщин богатая фантазия. Но не до такой же степени. Я даже не буду с тобой спорить. Зачем мне убивать их?

— А по одной простой причине, — сказала я. — Когда ты рассказывал мне о Романе Иванове, ты рассказывал о себе. Роман Иванов и Владимир Корсаков — одно и то же лицо. Ведь правда?

Он взглянул на меня в упор, но ничего не сказал.

А я продолжила:

— Зачем тебе врать? Если бы со мной не случилось этого несчастья, — я не стала уточнять, что под «несчастьем» разумела свое внезапно возникшее чувство к нему, но он и так меня понял, — я бы давно поняла, что все фальсифицировано. Я прокрутила мысленно заново вчерашнюю сцену в «Каллисто» и пришла к единственно верному выводу: на той лестнице не было никакого Романа Иванова. Роман Иванов давно умер, он стал Корсаковым. Ты там был один. Наверное, ты не ожидал, что Катя так быстро поднимет тревогу. Может быть, она в самом деле ничего не помнит, иначе вела бы себя по-другому. А когда понял, что тебя заметят, разыграл это шоу с ударом и падением с лестницы. Ты, верно, ударил сам себя? — Я, протянув руку, коснулась синяка под глазом Корсакова. — Не буду отягощать ни тебя, ни себя логическими выкладками и доказательствами. Мне достаточно и этого: ты говорил об Иванове, как о себе, и об этой Юле, как о своей любимой.

Корсаков качнулся в мою сторону и пожал плечами:

— Пожалуй, ты права. Какой смысл скрывать все от тебя? Перед тобой я чист. Я на самом деле люблю тебя.

— Нет, Корсаков, ты любишь не меня. Ты любишь другую — правда, в моем лице. Покойницу. И ты был прав, когда говорил, что Роман Иванов психически неадекватен. Потому что нормальный человек так бы себя не повел.

— Ты снова права, — грустно сказал Владимир. — Но я ни о чем не жалею. И если бы можно было все начать сначала, я бы повторил все то, что сделал. Снова убил бы отчима и Игоря. Снова полюбил бы тебя. Полный идиотизм! Но я, кажется, говорил тебе, что у Ромы Иванова с юности были проблемы с психикой. Рома Иванов стал другим, он стал сильным, починил свое искалеченное лицо. Но душу… ее чинить сложно.

Я засмеялась, хотя хотелось заплакать:

— Ты говоришь о себе в третьем лице. Как индеец. А Катя… кто она для тебя?

— Игрушка, — честно ответил он. — Она была любовницей Войнаровского. Мы познакомились в Москве. Вообще-то я не хотел мстить и возвращаться сюда. Никогда. Но она рассказала мне о Войнаровском, об Игоре, любовницей которого она тоже была. И я решил, что, верно, дух Юли послал ко мне Катю, чтобы напомнить… напомнить. Конечно же, я быстро подчинил себе эту дурочку. Ну что ж, ты права. Это я был на даче моего отчима. Навела Катя. Отшибленная память у монтера Семенова и у Игоря — ты уже сама знаешь, отчего это. Игоря я не хотел убивать там, на даче. Ведь он не убивал меня или Юлю. Я убил только тех, кто на моих глазах убивал Юлю. Игоря я только подставил, как он в свое время подставил меня. Но он быстро вышел на свободу, слишком быстро. А дальше… Дальше ты знаешь. Все вышло спонтанно. Я забрался по лестнице в женский туалет и, когда туда пришла Катя, окликнул ее. Она подошла. Я дал ей немного «Р & Дж». Я всегда ношу его с собой во фляжке. Еще одна глупость: пока лез в темноте, разодрал себе лоб. Я дал Кате микровидеокамеру и инструкции, где и как установить. Позже незаметно для всех снял ее и выбросил, так же как и приемник сигнала от камеры с крыши. Так вот, о Кате. Она все понимала, но не соображала, чем это ей грозит. Смеялась, как дурочка. Сказала, что отведет Игоря в апартаменты. Вот и все. Я пробрался по карнизу на запертую лестницу, ну а остальное ты видела. Если бы дура Катька заорала пятью минутами позже, мне не потребовался бы никакой маскарад. — Владимир глухо засмеялся и добавил хрипловато: — А как перепугался тот мужик на крыше, когда я ткнул в его сторону пистолетом и крикнул: «Вот он!»… Не знаю, что он там делал, на крыше, может, пялился через окна на девочек «Каллисто», но совершенно точно — больше он туда никогда не полезет.

— Ты хороший актер, Володя. То есть Рома.

— А вот Ромой меня называть не надо. Рома — вот он идет.

В комнату вошел невозмутимый Лозовский и, кивнув мне с несколько удивленным видом, выговорил:

— Ну что ж, надо ехать. Переговоров не будет. Вы ведь в курсе, Юлия Сергеевна?

— В курсе, — мрачно ответила я. — Дмитрий Филиппович отдает все решения по заводу на усмотрение совета директоров, Фиревича и ваше, Роман Альбертович. Так что смерть Войнаровского вышла вам на пользу.

Лозовский пожал плечами и, что-то тихо и коротко бросив Корсакову — я не расслышала, да и не хотела слышать, — вышел. Владимир повернулся ко мне и сказал:

— Юля, и все-таки я думаю, что тебе нужно перейти на работу к нам. Я все понимаю, но…

— Дурак ты, Корсаков, — сказала я, чувствуя, что никакой неприязни к этому человеку я все-таки питать не стала, просто растаял тот ореол нежности, которым он был окружен в моих глазах до сего момента. — Я ничего не буду делать в отношении тебя. Ни переходить на работу к Лозовскому, тем более что это невозможно, ни сдавать тебя. Хотя это — проявление непрофессионализма.

— Теперь я догадываюсь, откуда ты, — хмуро сказал он. — Я же говорил, что ты не юрисконсульт.

— Это не имеет значения.

— Да. Тогда прощай, Юля. И спасибо тебе за успокоение, которое ты внесла в мою душу. Я знаю, что поступал то глупо, то преступно, а иногда и то и другое вместе, но так было нужно. Вернее — я не мог иначе.

— А еще говоришь, что не сентиментален, — произнесла я и, резко повернувшись на каблуках, вышла вон.

Он, верно, смотрел мне в спину.

Нельзя допускать, чтобы тебе в спину смотрели такие опасные люди, — это же очередное проявление непрофессионализма…

— Андрей Леонидович, задание до сих пор не выполнено и едва ли будет выполнено, — проговорила я. — Мне не удалось взять Иванова, и даже нет наметок на это.

— А Корсаков? — после некоторой паузы спросил он.

— Корсаков уехал в Москву.

— Я первый раз слышу от тебя такие детские и беспомощные слова, — холодно выговорил Гром. — В чем дело?

— Наверно, мне пора в отставку, — выдохнула я. — Профнепригодность.

В трубке повисло молчание. Потом Гром кашлянул и негромко проговорил:

— Я понимаю. Такое бывает. У меня у самого так было. Правда, я уже давно все забыл. Даже не помню, как звали ту женщину. Все мы — люди.

И, сменив этот, все реже встречающийся у него отеческий тон на обычный — властный, чуть холодноватый, спокойный, — добавил:

— И все-таки ты должна работать. Ты — профессионал. Запомни это, Багира. Ты нужна отделу, и нельзя вот так легко говорить: в отставку.

— Поняла, — отчеканила я. — Продолжаю работу.

Положив трубку, я некоторое время подумала и набрала другой номер:

— Добрый вечер. Максимова из администрации вас беспокоит. Есть результаты анализа, Борис Иваныч?

— Да кое-что имеется. В общем, в напитке наличествует сложный синтетический наркотик психостимулирующего действия. С таким мне еще не приходилось сталкиваться. Вообще напоминает крэк — синтетический кокаин, но… как бы это вам так попроще сказать…

— Говорите как есть.

Эксперт выдал мне фразу, из которой я поняла, дай бог, половину слов. Но все же уяснила, что препарат действительно вызывает гормональный резонанс, то есть выплескивает в кровь невиданное количество эндорфинов, которые называют гормонами счастья.

Эксперт-химик еще некоторое время распространялся на ту же тему, в результате погрязнув в дебрях кошмарной терминологии, а в финале своего монолога заявил так: светлая голова делала синтетик, да дураку досталась.

Я положила трубку и тут же услышала резкий звонок в дверь, а потом — захлебывающийся собачий лай на улице. Я тяжело вздохнула: кажется, пожаловали соседи.

Димитрий Евгеньич Кульков и его пес Либерзон.