ГЛАВА 7
Говорить нам больше не хотелось, да, честно говоря, и видеть друг друга тоже.
Я понимала, что Семен ни в чем не виноват, но какой-то древний инстинкт во мне отвергал недееспособного мужчину, и я изо всех сил старалась не наговорить ему гадостей.
Поэтому, когда Семен с каменным лицом удалился к себе в спальню, я не стала его удерживать, а разделась и, отвернувшись к стене, собиралась отойти ко сну.
Но заснуть в полном смысле этого слова мне в эту ночь было не суждено.
Минут двадцать я ворочалась с боку на бок, вспоминая и анализируя события последних часов, потом меня начала мучить жажда, и я на цыпочках, чтобы не разбудить Семена и, не дай бог, не спровоцировать его на еще одну бесплодную попытку близости, сходила на кухню за водой.
Напившись, я вернулась в постель и едва улеглась, как почувствовала в комнате чье-то присутствие.
Мне трудно объяснить свои ощущения. Никаких явных признаков того, что я в комнате не одна, вроде бы не было. Но ощущение не проходило.
Если вам хоть раз довелось испытать то неуловимое волнение, от которого человек просыпается среди ночи, почувствовав на себе чей-то взгляд, то вы можете меня понять.
Сон, и без того никак не желавший прийти ко мне, в эту самую минуту пропал вовсе…
* * *
Трудно описать все, что происходило со мной в эту ночь, как почти невозможно найти слова, чтобы передать сумбурное, перенасыщенное событиями видение.
Тем более что состояние моего сознания точнее всего можно было бы назвать «помраченным». У психиатров для обозначения подобных состояний есть специальный термин: «суггестивные».
В переводе на нормальный язык это означает, что человек не совсем хорошо понимает, где кончается реальность и начинается… сон, видение, бред — называйте, как хотите.
Но именно к этому состоянию стремится шаман во время камлания, и что-то подобное пережила в эту ночь и я.
Во всяком случае, ориентацию во времени я потеряла напрочь. А по субъективному ощущению — эта ночь длилась вечно.
Я лежала в темноте с открытыми глазами и, затаив дыхание, ждала…
Нет, мне не было страшно, скорее жутко.
Разница между этими состояниями в том, что в первом случае тебе хочется, чтобы причина твоего страха исчезла, а во втором — наоборот. Ты ждешь не дождешься, когда это начнется и одновременно замираешь от ужаса.
Наверное, я пишу сумбурно, но я ничего не придумываю, а только пытаюсь как можно точнее описать пережитые мною чувства, и не моя вина, что они были именно такими.
Ничего подобного мне не доводилось испытывать за всю мою богатую событиями жизнь. Я чувствовала присутствие всесильного существа, которое в состоянии сделать со мной все, что угодно. И именно по причине его безусловного превосходства меня тянуло к нему, как кролика к удаву.
А когда я почувствовала на губах чье-то теплое дыхание, мурашки побежали по моему телу, а вдоль позвоночника потекла тоненькая струйка пота.
Это дыхание перемещалось от губ к шее, спускалась к груди, я могла с точностью до миллиметра определить его местонахождение в тот или иной момент. И при этом ни секунды не сомневалась, что на самом деле в комнате никого, кроме меня, нет.
Я вся горела и, чтобы немного охладиться, выпростала из-под одеяла влажные, как и все тело, ступни. И тотчас почувствовала, как кто-то невидимый нежно дует на них, как дует на горячий лобик своего больного ребенка заботливая мать.
Надо ли говорить, что голова у меня пошла кругом? Я отказывалась верить, что это всего лишь результат действия неизвестной мне аппаратуры, так много было в этом человеческой «ласки».
Меж тем воздух в комнате снова сгустился, если только вы можете себе такое представить, и замерцал волшебным светом. А может быть, это я неожиданно обрела способность видеть в темноте или сами предметы наполнились вдруг необъяснимым сиянием.
В ушах у меня звенело, и мне послышалась музыка, отдаленно напоминающая мелодию из музыкальной шкатулки.
Веки стали тяжелыми, но я изо всех сил таращила глаза, чтобы не пропустить ничего из происходящего.
Тем временем в воздухе появились сначала еле заметные, но с каждой минутой все более яркие разноцветные огоньки, «танцевавшие» в ритме музыки.
Вероятно, я уже не полностью отдавала себе отчет в своих действиях, потому что в следующий миг осознала себя лежащей поверх одеяла, бесстыдно обнаженной и призывно протягивающей руки навстречу проникающему в меня теплу и свету.
Моя постель, словно укачивая меня, волнообразно вздымалась и опускалась, одновременно вибрируя и доводя меня почти до исступления.
Мое собственное тело уже не принадлежало мне и подчинялось чьим-то посторонним мысленным приказам.
Но это совершенно меня не беспокоило. Словно зачарованная, я лишь прислушивалась к незнакомым ощущениям, покорная и благодарная ласковому «хозяину».
Поэтому неудивительно, что, осознав себя через некоторое время на пороге квартиры, одетой и с сумкой в руках, я приняла это как должное.
Скорее всего, как я теперь понимаю, я воспринимала себя идущей навстречу безмолвному зову и пребывала в состоянии радостного ожидания новых чудес…
Выйдя из подъезда, я, ни секунды не сомневаясь, открыла дверцу автомобиля и включила зажигание.
Маршрут совершенно не беспокоил меня. Я точно знала: меня ведут в верном направлении и не дадут сбиться с пути.
Думаю, что зомби, совершая те или иные поступки, пребывают в том же состоянии.
Но это я понимаю сейчас, а тогда лишь нажимала на газ с блаженной улыбкой и старалась не мешать чужому сознанию руководить своими действиями.
Дороги я совершенно не помню, сохранились лишь крохотные островки воспоминаний отдельных эпизодов, когда та или иная дорожная ситуация требовала подключения моего собственного сознания.
Последним таким «островком» стала заправка бензобака на выезде из Москвы.
Сколько часов я находилась в пути — неизвестно. Одно знаю наверняка — когда я достигла «места назначения», уже стемнело. А выехала я из Москвы незадолго перед рассветом. Хотя за точность своих воспоминаний не ручаюсь.
За всю дорогу я ни разу не вспомнила о еде и, если не ошибаюсь, не сделала ни глотка воды. Такое ощущение, что время от времени я получала «энергетическую подкачку» и благодаря этому не нуждалась ни в пище, ни в отдыхе.
Но как только достигла пункта назначения — усталость навалилась на меня всей многочасовой тяжестью и я буквально вырубилась, едва лишь припарковала машину в первом удобном месте и заглушила двигатель.
Собственно говоря, именно поэтому я и остановилась, а не потому, что догадалась о прибытии в пункт назначения.
И тем не менее, прежде чем заснуть, прошептала со вздохом облегчения:
— Приехали…
* * *
Когда я вновь открыла глаза, у меня над головой был потолок, а подо мной — что-то наподобие ку — шетки.
Впрочем, первое пробуждение было совсем коротким, и я тут же заснула опять, свернувшись калачиком и натянув одеяло на голову.
Судя по тому, что даже такая неожиданная метаморфоза оставила меня равнодушной, я все еще была не в себе.
И потребовалось еще несколько часов, чтобы я окончательно пришла в норму и ко мне вернулся инстинкт самосохранения.
Во всяком случае, именно он разбудил меня во второй раз, вернее, пронзившая мозг мысль: «Где я? И что это было?»
Физически я чувствовала себя разбитой, но сознание работало как часы. И помнила я более чем достаточно, чтобы встревожиться не на шутку.
Все произошедшее со мной предыдущей ночью уже не казалось мне таким привлекательным. Во всяком случае, не в большей степени, чем обрывочные воспоминания проспавшегося человека о пьяной оргии, участником которой он стал накануне.
Окружающая обстановка лишь усугубляла мои тревожные предчувствия.
Кушетка, на которой я проспала несколько часов, — хотя я и не помнила, как на ней оказалась, — располагалась в небольшой с зарешеченным окошком под самым потолком комнатке, из чего я сделала вывод, что нахожусь в полуподвальном или даже подвальном помещении.
В комнате горел свет, а за окном было темно, и я, как ни старалась, так и не смогла там что-то разглядеть.
Дверь была закрыта на ключ снаружи, поэтому выйти из комнаты не было никакой возможности.
Можно было бы попытаться высадить ее ударом ноги, но, прежде чем решиться на это, следовало хоть что-то узнать о месте, в котором я оказалась, и о здешних обитателях. Но я не могла этого сделать, пока не увижусь с кем-нибудь из них.
Я специально вела себя довольно шумно, чтобы привлечь к себе внимание, но ни мое покашливание, ни демонстративно тяжелые шаги не вызвали желаемого результата.
Никто попросту не обратил на них внимания, и это было плохим предзнаменованием.
Гостеприимные хозяева не торопились засвидетельствовать мне свое почтение.
«Ну, что же, — подумала я, — в этом тоже есть свои преимущества. Во всяком случае, у меня есть возможность отойти от шока и привести в порядок собственные мысли».
А такая потребность у меня явно назрела.
«Прежде всего, — размышляла я, меряя шагами пространство своей „одиночки“, — у меня есть все основания полагать, что я попала в то самое место, отыскать которое уже и не надеялась. Нежданно-негаданно исполнилось мое заветное желание — уже за одно это я должна благодарить судьбу. Другое дело — зачем меня сюда заманили?»
Я уже не сомневалась, что попалась в расставленные для меня сети, хотя и не понимала, зачем им это понадобилось.
Я могла долгие месяцы колесить по всей стране, испытывая на себе все «прелести» пси-воздействий, без всякой надежды отыскать место, откуда они исходят.
«Или я ошибаюсь? И мое нынешнее местопребывание не имеет никакого отношения к тем, кого я пыталась отыскать?
А может быть, это вообще — психушка?..»
Эта «забавная» мысль показалась мне настолько правдоподобной, что заставила еще раз с пристрастием изучить мою «палату» во всех подробностях.
Уже с новой точки зрения.
И прийти к выводу, что помещение вполне соответствует моим представлениям о палате дурдома. Для полноты ощущения не хватало только судна под кроватью.
«Но, может, „психам“ оно и не полагается? Господи, только этого мне не хватало…»
Тут же в моей голове родилась вполне убедительная версия моих ночных похождений:
«Все, что ты считаешь своими воспоминаниями, вполне может оказаться обычным бредом, и тебя просто забрала „Скорая“… Возможно, ее вызвал Семен, отчаявшись привести тебя в чувство…»
— Но я же сама приехала сюда на машине… — попыталась я опровергнуть свои неприятные подозрения, но запнулась на полуслове, потому что и вся эта поездка вполне могла оказаться плодом больного воображения.
— Да нет. Я же прекрасно помню… — снова я успокаивала себя, но в этот момент подумала, что и поцелуи невидимого любовника тоже помнила довольно отчетливо. А это, вне всякого сомнения, было диагнозом. Для любого психиатра.
«Но на мне же нет смирительной рубашки», — привела я последний довод в защиту собственного психического здоровья, хотя и понимала неубедительность и наивность аргумента.
Но подобная версия меня совершенно не устраивала еще и по той простой причине, что была тупиковой. Если бы она подтвердилась, то мне бы ничего не оставалось, как сидеть сложа руки и ждать, когда меня отыщет Гром и вызволит отсюда. Если до тех пор местные коновалы не «залечат» меня до полного отупения.
Вторая версия была еще неприглядней. В кратком изложении она выглядела так:
«Пси-террористы и местные психиатры — это одни и те же люди. Доведя своими воздействиями человека до „умопомрачения“, они уже на законном основании заполучают его в свои руки в качестве пациента и здесь под видом лечебных процедур вольны творить с ним, что только заблагорассудится вплоть до операции на мозге».
Все это напоминало фильмы ужасов и грозило окончательно испортить мне нервную систему.
Я в самой категоричной форме запретила себе развивать эти версии и поспешила направить свою фантазию в иное русло.
«В конце концов, если одна из них подтвердится, то я смогу убедиться в этом в самое ближайшее время», — подумала я, а до тех пор решила не терять понапрасну времени и придумать что-нибудь повеселей.
Под «чем-нибудь повеселей» я подразумевала версию, по которой попала в руки пси-террористов, не заинтересованных в моих дальнейших расследованиях и предпочитавших иметь меня в качестве пленницы.
«Итак, начнем с самого начала», — решила я, но в этот момент поняла, что больше всего на свете хочу пить и не могу заставить себя думать ни о чем другом.
Но ни графина с прохладной чистой водой, ни других вожделенных для меня источников в комнате не было. И меня это разозлило.
— Воды, по крайней мере, могли бы оставить, — прошипела я, так как пересохшие связки отказывались производить любые другие звуки, кроме шипения.
У меня был выбор: или терпеть жажду до предела своих возможностей, или все же попытаться достучаться до своих мучителей.
И я выбрала второе. Не последнюю роль в этом выборе сыграло элементарное нетерпение — мне хотелось получить максимальную информацию о своем реальном положении. И чем быстрее, тем лучше.
И я принялась барабанить в дверь своей «камеры пыток» с упорством взбунтовавшегося заключенного.
Но этого скорее всего никто не заметил.
А если и заметил, то демонстративно проигнорировал.
Только вернувшись на кушетку, я сообразила, что все мои вещи, включая документы и оружие, попали в руки моих «гостеприимных хозяев», а это значило, что они прекрасно понимали, что за птичка залетела к ним в клетку, и вряд ли захотят отпустить меня подобру-поздорову.
Поэтому если на самом деле окажется, что я в сумасшедшем доме, то, пожалуй, это будет означать, что еще легко отделалась.
В любом другом случае я могла считать себя покойницей.
Это открытие настолько поразило меня, что заставило позабыть о мучившей меня жажде и попытаться найти выход из моего очевидно безнадежного положения.
Я восстановила в памяти события последних дней. И все сомнения развеялись как дым.
С первого дня я была у них «на крючке» и теперь удивлялась собственному легкомыслию. Только благодаря ему я сознательно игнорировала те сигналы тревоги, что посылало мне подсознание. И с упорством, достойным лучшего применения, шла навстречу собственной гибели. И, кажется, достигла сегодня в этом направлении «конечного пункта».
«Ну разумеется, — ругала я себя, — еще в тот момент, когда они испортили тебе магнитофон, было понятно, что они тебя „запеленговали“ или как там они это делают.
Но ты, как бабочка на свечу, летела прямо им в лапы. И добилась своего. Можешь радоваться. Неужели прав был доктор Фрейд, считавший инстинкт смерти вторым по силе после инстинкта продолжения рода?
Как это у Высоцкого? „Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю…“
Просто как про тебя написано — именно с „гибельным восторгом“.
Или ты считала, что тебя это не коснется? Умный, сильный, волевой Илья Степанович превратился в ничтожество; Татьяна Ивановна — совершенно героическая женщина, российская „железная леди“ — спряталась в психушку; Липсанов допился чуть ли не до белой горячки… А тебе что с гуся вода. Тебя это даже не насторожило.
Ну, разумеется… Ты же у нас не такая, как все. Ты особенная. Суперагент экстра-класса!
Вот и получай, что заслужила…»
Это уже было похоже на истерику, и это мне совсем не нравилось. Я решила «сменить пластинку», тем более что неожиданная идея заставила меня еще раз переосмыслить свои перспективы:
«Но если бы им нужно было избавиться от меня, то почему они не сделали этого до сих пор? Казалось бы, чего проще при их-то возможностях? А учитывая мое состояние в пути — устроить мне небольшое дорожно-транспортное происшествие и вовсе ничего не стоило. Для этого даже не понадобились бы никакие генера — торы…»
Но они аккуратно вели меня — а в том, что моим передвижением руководила чья-то твердая воля, я не сомневалась, — и в результате я оказалась в «пункте Б», который вполне может оказаться местом их постоянной дислокации.
Для этого у них должен был быть очень серьезный повод, или я совершенно ничего не понимаю.
Вряд ли меня заставили проделать весь этот многочасовой путь только для того, чтобы насладиться зрелищем моей мучительной смерти, и я понемногу пришла в себя и даже повеселела.
«Что же им от меня понадобилось? — мысленно спрашивала я себя. — Может быть, они хотят перевербовать меня на свою сторону? И использовать в своих гнусных целях?
Почему бы и нет? В конце концов, агенты моего уровня на дороге не валяются».
Но эта версия имела бы право на существование только в том случае, если бы я сумела ответить на вопрос, откуда этим людям стало известно о моих уникальных профессиональных качествах. При моей-то секретности.
Но как ни билась, я так и не смогла этого сделать.
По слегка посветлевшему фону за окном я догадалась, что близится рассвет.
Облизывая окончательно пересохшие губы, я потеряла надежду дождаться у себя посетителей до наступления утра.
«Говорят, от жажды собаки бесятся, — мысленно простонала я. — Хоть я и не собака, но, кажется, недалека от этой печальной перспективы».
И чтобы по возможности сократить свои страдания, попыталась заснуть хотя бы на пару часов.