– Надо вам сказать, Татьяна, что я с детства мечтал стать подводником. Начитался книжек об Атлантиде, Конан Дойля с его Марракотовой бездной, Беляева – вот и заболел морями-океанами. Отец, конечно, хотел, чтобы я тоже артиллеристом стал, а потом посмотрел на меня, увидел, как я всем этим увлекся, и дал «добро». Поехал я учиться в Питер, тогда еще Ленинград, и началась у меня курсантская жизнь. Что это такое, я вам рассказывать не буду, потому что и чудили мы порой, не подумав хорошенько, и в самоволки ходили... Да все, в общем, было.

– То есть от сухопутных вы отличались мало? – усмехнулась я.

– У нас была своя специфика, – хмыкнул он и продолжил: – Незадолго до выпуска познакомились мы, то есть я и мой друг Кирилл, с танцовщицами из Ленинградского мюзик-холла, и я влюбился по самые уши. Девчонки у меня, конечно, и раньше были, но ничего серьезного и особенного, а эта в постели такое вытворяла, что я с ума сходил. Кирилл как услышал, что я на ней жениться хочу, аж взвыл! Уж как он меня уговаривал ее бросить! И старуха, мол, она, а Вере тогда действительно уже под тридцать было, но она все равно была очень красивая! И пробу на ней негде ставить, потому что у нее до меня небось мужиков было видимо-невидимо! Ничто меня не брало! Уперся как баран и стоял на своем: женюсь – и все тут!

– К сожалению, молодые холостые лейтенанты обычно на это во время первого отпуска и ловятся – кто шире ноги раздвинет, та и станет офицерской женой, – заметила я.

– Все мы задним умом крепки, – невесело усмехнулся он. – Родители мне приличные деньги присылали – отец-то тогда уже генерала получил, так я почти все на нее тратил. А она вокруг меня только что польку-бабочку не танцевала! И самый красивый я...

– Ну, в этом я с ней согласна! – заметила я, на что он только фыркнул.

– И самый умный. И самый способный. Ну, чуть ли не гениальный! А уж о моих самцовских качествах просто соловьем заливалась! А я, уши развесивши, все это слушал и был на седьмом небе от счастья. Дурак! – с чувством произнес Василий.

– Все мы на лесть падки! – утешила его я, и он стал рассказывать дальше.

– Ну, упивался я своим счастьем до самого почти что выпуска. Оставалось до него совсем чуть-чуть, когда в Ленинград приехали мама с отцом, чтобы вместе со мной такой торжественный момент отметить – а как же? Их сын морским офицером вот-вот должен стать! Тут я и решил воспользоваться случаем и их с Верой познакомить. Расписал им, какая она расчудесная и распрекрасная, они, конечно, заинтересовались, заказали в гостиничный номер обед с шампанским, цветы и все такое прочее.

– А Вера действительно была такая красивая? – спросила я.

– Да, – кивнул он. – Но скорее эффектная. Высокая такая, стройная и гибкая, как хлыст. Обычно она ярко красилась и броско одевалась, так что на улице на нее все оборачивались, что мне, естественно, страшно льстило. Но тут я попросил ее, чтобы она поскромнее оделась, ведь отец у меня человек старой закваски и лучше его не раздражать. Пришел я за ней в тот день и вижу, что моим советам она последовала. И платье нашла скромненькое, и косметики на лице чуть-чуть, и волосы – а они у нее роскошные были – не распустила, как всегда, по плечам и спине, а сзади в хвост собрала.

– Ну, просто девочка-отличница! – не удержалась я.

– Точно! – согласился Василий. – Ну, привел я ее к родителям и вижу, что у отца, несмотря на всю его выдержку, глаза на лоб полезли, а мама побледнела и все никак не могла со стула подняться – видно, ноги ее не держали. Сели мы за стол, и начали родители ее расспрашивать, кто она да что.

– Представляю себе, что с ними было, когда они узнали, кем она работает! – покивала я.

– Да подавились оба, – усмехнулся он. – А отец – он у меня, вообще, невероятно прямолинеен – в лоб ее и спрашивает: «А если Васька в медвежий угол назначение получит, вы за ним поедете?» Вера, конечно, заверила его, что поедет, но сказала, мол, Вася обязательно получит хорошее назначение в какой-нибудь крупный город, в штаб например. Услышал этот папа и заявил: «Вы, наверное, думаете, что я за сына хлопотать буду? Так ошибаетесь, девушка! Я сам в дальних гарнизонах свою службу начинал, и никто меня наверх не тащил! Вот пусть и он сам всю дорогу пройдет! Так что готовьте побольше теплых вещей – климат на Севере суровый!» Тут она поднялась, губы поджала, в глазах слезы и сказала, что ей пора, потому что у нее вечером выступление. А я-то знал: никакого выступления у нее в тот день быть не должно, и уходит она только потому, что на моих родителей обиделась. Рыпнулся я было ее проводить, но она отказалась. Да и отец цыкнул на меня, чтобы я остался, потому что нам серьезно поговорить надо.

– Страшно подумать, какую головомойку он вам устроил! – покачав головой, произнесла я.

– Мама у меня была человеком мягким, так что она и сказала только, что быть женой военного – это призвание, мол, это не каждой дано и не каждая такую жизнь выдержит. Зато отец разбушевался вовсю! Для начала он спросил, в какой сточной канаве я нашел эту потасканную проститутку и как у меня совести хватило ее с ними знакомить? Я попытался было ответить, что танцовщицы гримируются почти каждый день, поэтому так рано морщины и появляются, но он меня, кажется, даже не услышал. Он заявил, что эта девка привыкла к веселой жизни большого города и, оказавшись в маленьком городке без профессии, иначе говоря, без работы, да еще когда муж на полгода и больше уходит в плаванье, начнет искать развлечений и сделает из меня посмешище, чего он не допустит.

– Вообще-то, он был прав, – осторожно заметила я. – В гарнизонах с работой для женщин без образования туго – официантки, продавщицы и прочая обслуга – и смотрят на них соответственно. А те, кто дома сидит, ищут приключений на свою голову.

– Об этом он тоже упомянул, – кивнул Василий. – Потом сильно усомнился в том, что такая, как Вера, способна родить нормального ребенка – при ее-то образе жизни! А им с мамой внуков, мол, хочется, причем полноценных, и еще они полностью должны быть уверены в том, что это действительно их внуки.

– И что же вы? – с интересом спросила я.

– А я в тот момент думал не той головой, которая на плечах, – грустно сознался он. – Да еще и обидно мне было до чертиков, что ее, такую хорошую и так меня любящую, отец до слез довел и уйти вынудил. Так что я стоял на своем: «Люблю и женюсь!»

– И как вас отец не убил? При его-то характере! – воскликнула я.

– Сам удивляюсь, – хмыкнул Василий. – Он только поставил меня перед выбором: или она, или они.

– И вы выбрали ее, – уверенная в его ответе, сказала я.

– Да! И совершил аварийную ошибку, – горько заговорил он.

– Почему аварийную? – удивилась я.

– Да это у нас так говорят, – вздохнул он. – Вот тогда отец мне и сказал: «Был у нас сын, а стал просто однофамилец!» А потом деньги, причем много, протянул и издевательски так выговорил: «На! Возьми на нужды своей новой семьи. Это тебе наш с матерью прощальный подарок. И запомни, что родителей у тебя больше нет!»

– И вы взяли? – воскликнула я.

– Взял! Время было уже позднее, и я прямо в училище вернулся, а по дороге размышлял, какой же такой необыкновенный подарок Вере купить, чтобы как-то сгладить неприятный осадок, оставшийся после встречи с моими родителями. Еще и речь репетировал, думал, скажу ей, что ради нее добьюсь всего, чего угодно, что отец тоже когда-то начинал с нуля, но рядом с ним была мама, которая верила в него и поддерживала, и он стал генералом. Вот и я стану, чтобы она могла мной гордиться.

– Чем же дело кончилось? – спросила я.

– В тот вечер я до нее так и не дозвонился – ее квартирная хозяйка говорила мне, что ее нет дома, – ответил он.

– Она была иногородней?

– Да, из Вологодской области, – сказал Василий. – Я потом всю неделю до следующих выходных ей звонил то домой, то на работу, но нигде так и не застал. Я решил, что она сильно обиделась на меня за то, что я тогда остался с родителями и не пошел ее провожать, вот и попросила не звать ее к телефону. Тут увольнение подоспело, и я первым делом в ювелирный магазин бросился – был в Ленинграде один, где драгоценности на комиссию принимали. Решил купить ей что-то особенное, чтобы она поняла, как сильно я ее люблю.

– И купили эту цепочку и кулон, – поняла я.

– Да. Почти все деньги на это потратил! – невесело усмехнулся он. – Хотел вручить его Вере как символ того, что она и есть мой единственный на свете якорь, который держит меня намертво. Расписание Веры я как таблицу умножения знал и сразу же поехал к ней домой. А там!.. – Он только махнул рукой и, отвернувшись, закурил, а потом, вздохнув, продолжил: – Короче! Оказалось, что она уехала из Ленинграда. Ее квартирная хозяйка, как мое перекошенное лицо увидела, меня пожалела, на кухню повела, чаю налила и сказала: «Глупышок ты маленький! Неужели ты думал, что ей нужен ты сам? Да то, что ты генеральский сын, ей было важно! У нее ведь жених есть с торгового флота. Она за него замуж собиралась и давно уже вышла бы, если бы с тобой не познакомилась. Вот она и стала резину с замужеством тянуть! Его на привязи разными обещаниями держала, а сама тем временем тебя охмуряла! Размечталась, что если тебя окрутит, то будет всю оставшуюся жизнь как сыр в масле кататься. Она же думала, что отец тебя куда-нибудь в хорошее место пристроит, а все сорвалось. Верка-то в тот день прямо зеленая пришла и с порога мне заявила, что к Петьке уезжает, потому что родителям твоим не понравилась и рассчитывать на них нечего!»

– Да, положение не из веселых, – сочувственно сказала я.

– Чего уж тут веселого? Оказался я дурак дураком! Родители Верку с первого взгляда раскусили, а я?.. – хмыкнул Василий. – Вот так я и оказался в Магаданском дивизионе подводных лодок – это уже отец постарался на тот случай, если я все-таки на ней женюсь. С тех пор я там и служу. Мог бы, конечно, и смениться давно, уехать куда-нибудь, где потеплее, да привык как-то...

– А вы были женаты? – спросила я.

– Нет. Я после Верки ни одной женщине не верил. А одиноких женщин везде много, потому что с замужними я никогда не связывался – подло это! Тем более как жениться при нашей службе, когда тебя по восемь месяцев дома не бывает?

– А кулон, значит так у вас и остался?

– Да. Сам носил как память о собственной глупости, – усмехнулся он. – Думал, вот выйду в отставку, найду настоящую женщину и подарю ей...

– Как знак того, что она стала вашим якорем, который держит вас на земле, – закончила за него я.

– Правильно! – кивнул он. – Да вот не успел...

– Что же вы за столько лет с родителями так и не помирились? – спросила я.

– А у нас характеры с отцом бешеные – я же в него пошел, – усмехнулся Василий. – Зато я с мамой все эти годы переписывался, «до востребования» ей писал, чтобы отец не узнал, а она мне отвечала. Каждый год в отпуск приезжал туда, где они жили, но останавливался в гостинице: отец – на службу, а мама – ко мне! Правда, как теперь оказалось, отец и письма мои читал, и службой интересовался, и маму в подробностях обо всем расспрашивал. А тут вернулся я из похода, а мне принесли телеграмму от отца, в которой говорилось о смерти мамы. – В его голосе звучала горечь. – Тут уж я плюнул на собственное самолюбие и прилетел.

– И встретили свою судьбу, – добавила я.

– Да. Встретил, – согласился он. – Помню, как Анюта со шваброй наперевес в комнату влетела! – рассмеялся он. – Вид самый отважный и решительный! Взгляд грозный! – произнес он таким голосом, каким обычно говорят о любимом ребенке.

– Вы сразу поняли, что она в вас влюбилась? – спросила я.

– Конечно! У меня, как вы понимаете, взгляд наметанный, – не стал лукавить Василий. – Потом отец мне о ней рассказал, и я пожалел ее – сколько же ей вынести пришлось, а она не сломалась! Я тогда уехал и, честно говоря, не вспоминал о ней, а потом, уже в походе, вдруг такая тоска навалилась! Целыми ночами лежал и все о ней думал, о жизни ее несложившейся, а перед глазами ее лицо стояло.

– Если бы у вас была ее фотография, то вам легче было бы, – посочувствовала я.

– Да вы что?! – воскликнул он. – Подводники никогда не берут с собой фотографии родных, чтобы, если сами погибнут, их с собой не забрать! Только снимки детей, потому что их бог хранит!

– Не знала! – удивленно сказала я.

– Да это одна из наших традиций, – ответил он.

– Вам отец написал, что Анна беременна? – спросила я.

– Меня на берегу целый ворох телеграмм ждал, – усмехнулся он. – Начиная с самых гневных по поводу моего распутства и заканчивая той, где отец написал, что у нас тройня будет. Ну, я тут же сорвался в Тарасов! Вещи в камере хранения оставил и сразу сюда! Вот распишемся мы с Анной, и вернусь я рапорт об отставке подавать – детям отец нужен, а не его фотография! А выслуга у меня давно огромная! – веско закончил он и, встав, сказал: – Пойду узнаю, как там, а то, верите, аж мурашки по спине бегают!

– А по вам не скажешь! – бросила я ему вслед.

– Так это характер наш фамильный! Максимовский! – кинул он на ходу и скрылся в здании.

«Повезло Анне! – подумала я. – Просто в сказку о Золушке попала! Появилась добрая фея, правда, в виде немолодого генерала, и ее жизнь сразу же чудесным образом наладилась! Теперь-то у нее все хорошо будет. И совершенно заслуженно!»

– Я вас предупреждал? – раздался у меня над ухом гневный голос генерала. – Пеняйте на себя!

– Вы не правы, Василий Васильевич! – примирительным тоном сказала я. – Я здесь совершенно ни при чем! Мы с Анной очень спокойно и мирно беседовали, когда у нее роды начались.

– Раньше срока? – все тем же тоном спросил он.

– Врачи, бывает, со сроками ошибаются, – заметила я.

– Вы на них не валите! – рявкнул он. – Ни при чем она здесь, видите ли! Как бы не так! Кто же тогда здесь при чем?

– Папа! Это я виноват! – раздался за его спиной голос сына. – Это меня она увидела и разволновалась!

– Явился – не запылился! – резко повернувшись к нему, взорвался генерал. – Как чертик из табакерки! То от него ни слуху ни духу, а тут – нате вам!

– Да подождите вы! Потом ругаться будете! – остановила их Людмила Алексеевна. – Васенька! Вы уж извините, что я с вами так запросто, но вы ведь оттуда, да? – Он кивнул, и она спросила дрожащими губами: – Ну, как там? Как Анечка?

– Все хорошо! Дочки вышли, а сын пока ленится, – ответил он, улыбаясь глупой и счастливой улыбкой.

– Значит, в тебя, балбеса, пошел! – облегченно вздохнув, сказал генерал. – Такой же разгильдяй будет!

Поняв, что я здесь лишняя, я тихонько попрощалась, причем меня, кажется, никто даже не услышал, и отправилась по своим делам – мне еще многое предстояло сделать.