Книга: Комплекс Наполеона
Назад: ГЛАВА 3
Дальше: ГЛАВА 5

ГЛАВА 4

— Ну а вы что можете рассказать в свою очередь? — спросил Владислав, закончив свой рассказ.
Он смотрел на меня с надеждой, и мне в самом деле хотелось его порадовать и обнадежить какими-то фактами, но, к сожалению, сведений, действительно могущих привести к разгадке смерти его сына, у меня и не было. Пришлось, подобно ему, для начала вздохнуть в ответ. Затем я рассказала о своем визите в детский дом, о разговоре с сотрудниками, с работниками милиции и с Никишиной, после чего завершила:
— Единственное, в чем я убеждена, так это в том, что Варвара Михайловна невиновна в смерти вашего сына. А вот чем объяснить ее поведение — не знаю. И вот о чем давайте мы с вами договоримся: раз уж мы занялись одним делом, то действительно давайте раскручивать его будем параллельно. Я вас ни о чем просить не буду, у вас наверняка есть свои методы. Кстати, потом и посмотрим, кто из нас найдет больше интересного. А сейчас — до свидания, продолжать разговор мне уже некогда, у меня на повестке дня другая забота.
— Какая? — тут же заинтересовался с улыбкой один из сотрудников детективного агентства из Санкт-Петербурга.
— Другая, — лукаво повторила я, покидая машину питерской компании. — Во всяком случае, вы можете не сомневаться в том, что мы с вами не враги. И я отдаю себе отчет в своих действиях. При следующей встрече можем обменяться сведениями. Номер моего сотового вы, как профессионалы, и так сможете узнать, но я не стану отнимать у вас время.
С этими словами я вручила Михаилу свою визитку и, садясь в свою родную «девятку», помахала рукой. Ответом мне послужил добродушный взгляд Михаила и полные вселенской скорби глаза Владислава Губанова.
* * *
16+26+12 — «Начнутся хлопоты, связанные с приготовлением к путешествию. Пусть ваши планы соответствуют вашим возможностям. Только смотрите в оба, чтобы пришедшая радость не сменилась огорчением».
Вот такое напутствие я получила от костей, оказавшись уже в собственной квартире. И еще раз убедилась, что на сей раз наши планы совпадают. Без поездки в Питер было не обойтись, это я решила еще до разговора с Владом Губановым и окончательно уверилась в своей правоте после беседы. А они пускай занимаются рутинной работой. Раз уж нежданно-негаданно у меня появились помощники, то пускай облегчат мою участь.
Санкт-Петербург я знала достаточно хорошо. Мне не раз приходилось бывать в этом городе, и, надо сказать, он всегда производил на меня благоприятное впечатление. Да что там скрывать, я всегда любила Питер. Некоторое время я даже позволила себе просто поездить, поколесить по его улицам, глядя на старинные и современные дома, памятники архитектуры, и предаться ностальгическому настроению. Но это продлилось недолго: все-таки я четко понимала, что приехала сюда по работе, а не, увы, с развлекательной целью.
Мне даже вспомнилось, как пару лет назад один мой знакомый, уроженец Питера, пригласил меня к себе в гости. Работы у меня тогда не было, и я охотно согласилась. Это были незабываемые две недели! Мы обошли весь Эрмитаж, побывали и в Павловске, и в Петродворце, и просто гуляли по берегам Невы, любуясь белыми ночами… Все было окутано такой атмосферой романтики, что казалось, нигде на свете нет ни грязи, ни лжи, ни предательства… Ни уж тем более таких ужасов, с которыми мне приходится сталкиваться по профессии. Я тогда, грешным делом, даже подумала: эх, брошу к чертям свою гнилую работу, выйду замуж за этого мальчика, нарожаю ему детей и навсегда останусь с ним в Питере. И, как говорится, жили они долго и счастливо, и… Ну, дальше вы знаете.
Две недели прошли, и мы прощались на вокзале, чуть не плача, держались за руки и давали обещания встретиться ровно через месяц. Навсегда. И даже я, повидавшая достаточно всего в своей жизни, ощущала себя тогда по-настоящему влюбленной.
Дома я обзвонила всех знакомых и, смеясь, сообщила, что выхожу замуж. А всем клиентам, звонившим по вопросам моей работы, радостно отвечала, что покончила с карьерой частного детектива и уезжаю из Тарасова навсегда. Одним словом, была типичной влюбленной дурочкой. Пусть дурочкой, но такой счастливой…
Может быть, именно тогда я и была сама собой, истинной Таней Ивановой — наивной, доброй, готовой на счастливую семейную жизнь, которой так опасалась всегда?
А потом мне предложили дело, от которого я тоже отказалась, но которое завертелось так, что я волей-неволей оказалась в него вовлечена. Потом, уже выбравшись из этой передряги, я вспомнила своего любимого, позвонить которому у меня за время всей катавасии просто не было возможности. Позвонила, пыталась объяснить ситуацию. А он, оказывается, обиделся, по-юношески надулся и решил, что я его обманываю. Ладно, решила я, время покажет истинность наших чувств. Но время шло, сама я не напоминала о себе, а потом вдруг позвонила не кто иной, как его мама, и сообщила, что как раз сейчас ее мальчик должен выехать за границу на стажировку и что у него есть девушка, которую он любит и которая подходит ему по возрасту и воспитанию (последняя фраза была особенно подчеркнута). То есть мне дали ясно понять, чтобы я «мальчика» больше не беспокоила, хотя я и не собиралась. Мне все было ясно. Конечно, мама и папа мальчика, узнав о нашей связи, быстренько «подогнали» — то бишь подобрали ему девушку «его круга»: молоденькую, наверняка из обеспеченной семьи, домашнюю, а не такую сумасшедшую провинциальную даму (в их понимании — еще и не первой свежести), прошедшую огонь и воды, как я. Я была не в обиде на них, я все понимала. Поревела, конечно, какое-то время в подушку, досадуя больше не на них, а на свою глупость. А потом поднялась, взялась за работу, провела несколько дел подряд — и успокоилась. Работа явилась самым лучшим лекарством. Что стало потом с этим мальчиком, я не знала, хотя где-то через полгода он пару раз пытался мне звонить. Но я на одну и ту же удочку не попадаюсь. Прощай, милый, будь счастлив.
Сейчас, вспоминая все это, я невольно усмехнулась. А Питер для меня все равно остался одним из любимых городов. И сейчас я ехала сюда с удовольствием, несмотря на весьма прозаическую цель поездки.
Дом по улице Огнева я нашла довольно быстро. Обычная девятиэтажка, выстроенная во второй половине двадцатого века. Естественно, никакого намека на былое величие старинных построек, на красоту и причудливость зданий, в создании которых присутствовало именно творческое начало. Шаблон — он и есть шаблон.
Оставив машину во дворе, я поднялась на лифте до нужной мне квартиры и позвонила. Почти сразу же послышались торопливые женские шаги, и дверь открылась. При первом взгляде на меня глаза отворившей женщины чуть прищурились.
— Нам ничего не нужно, — равнодушно ответила она, приняв меня, видимо, за распространительницу «жизненно необходимых» товаров какой-нибудь компании.
— Зато мне нужно, — улыбаясь, проговорила я. — И тарасовскому суду тоже. Вы ведь Губанова Ирина Викторовна?
— Да, — с легким недоумением в голосе ответила женщина, и уверенности в ее тоне поубавилось. Она даже отступила на шаг назад. — А вы… все же по какому поводу? И при чем здесь суд?
— Вы ведь в курсе того, что сын вашего мужа от первого брака Сережа Губанов умер в детском доме? Причем, как выяснило следствие, насильственной смертью.
Следствие пока, правда, такого не выяснило. Следствием в данном случае была я. А кто я такая, Ирина Викторовна даже не спросила. То ли у нее не было сомнений, что меня официально послали тарасовские судебные инстанции, что скорее всего, то ли она растерялась, зная за собой какие-то грехи и боясь последствий их разоблачений… Так или иначе, она молча пропустила меня в квартиру. Собственно, если бы ей и потребовались документы, то на этот счет у меня всегда была при себе красная книжечка, давным-давно полученная с помощью друзей в милиции. На всякий случай.
Ирина Викторовна пригласила меня в кухню, но не стала предлагать ни кофе, ни чаю, ни коньяка с закуской, ни прочих разносолов. Да мне это было и не нужно. Я не стала тянуть время. Усевшись на табуретку, я начала излагать факты.
— Ирина Викторовна, следствию известно, что ваш муж хотел забрать к себе своего сына Сергея, оставленного матерью в детском доме три года назад. И документы, подтверждающие его право на это, были практически готовы. Но он не успел — мальчик погиб. Вы знали об этом?
Губанова присела за стол напротив меня и просто кивнула. Невысокого роста, в коротком голубом халатике, обнажавшем круглые колени, вся такая розовенькая, пухленькая и душистая, в белых кудряшках, она производила впечатление этакой наивной юной милашки, хотя, по моим представлениям, ей было где-то около тридцати. Она представляла собой полнейшую противоположность худой, замызганной Антонине. Да и вся обстановка вокруг также являла явственный контраст убогой хибаре в богом забытом Змеином овраге. Как два мира: один, из которого Владислав Губанов вовремя сбежал, другой — куда он пришвартовался и чувствовал себя в нем, видимо, весьма комфортно, если только не считать отягощавшего его душу «хвоста» в виде незавидной судьбы сына от первого брака.
Ирина Викторовна склонила набок хорошенькую головку в белых локонах, подперла гладким кулачком детский подбородок и продолжала ждать дальнейших вопросов, всем своим видом выражая: дескать, я вся такая душечка, вся перед вами на виду, что вы от меня еще хотите? Я же хотела от нее только правдивых ответов.
— Скажите, а как вы сами относились к предстоящим переменам в вашей семье?
— В каком смысле? — сделала вид, что не поняла, Ирина Викторовна.
— Ну вы же знали, что так или иначе не останетесь от этого в стороне. В вашу семью приходит посторонний, по сути, человек. И вы наверняка не раз обсуждали это с мужем. Каковой была ваша позиция?
Губанова молчала. Молчала довольно долго, минут пять. Потом устало посмотрела на меня и проговорила:
— Притворяться, что мне это было по душе, у меня нет сил. Да, я не хотела, чтобы этот Сережа жил с нами. И, кстати, никогда не скрывала этого от Владислава. Я приводила ему сотни аргументов, но он уперся, как осел. Он принял решение сам, не советуясь со мной, и это было обиднее всего.
— То есть вы прямо ему возражали?
— Не только я, но и все наши друзья и знакомые. Я уж не говорю о родственниках!
Под родственниками она, конечно же, имела в виду своих родителей, потому что родственников у самого Владислава Юрьевича не было.
— И возражения ваши заключались только в словах?
— Конечно! А в чем же еще? — Она недоуменно посмотрела на меня.
— Скажите, а вы когда-нибудь были в Тарасове?
— Я? Нет! — тут же ответила Губанова. — С какой стати мне там быть?
— Ну, все-таки когда-то там жил ваш муж…
— Вообще-то мой муж родом из Самары, — перебила она меня. — В Тарасове у него никого из родни нет, — резко подчеркнула она последнюю фразу и встала из-за стола. Подошла к серванту, достала флакон настойки валерьянки и плеснула себе в стакан. Я наблюдала за ней. Что это она так волнуется?
— Если вы считаете родственницей его первую жену, — презрительно продолжала она, — то он давно вычеркнул ее из своей жизни. Алкоголичка несчастная! Живет черт знает в каких трущобах!
— А вы откуда знаете? — прищурилась я.
— Мне Владислав рассказывал! — ничуть не смутившись, махнула рукой Губанова. — Тоже мне мать называется. А он еще хотел сюда этого мальчишку привезти! Вы представляете себе, что такое наследственность?
Ирина Викторовна снова села за стол и пристально посмотрела мне в глаза.
— Вообще-то да, примерное представление имею, хоть я и не врач, — улыбнулась я.
— Так вот! — Ирина Викторовна подняла пухленький белый палец. — Это очень серьезное дело. Я прочитала массу статей на эту тему, поверьте. И большинство ученых сходятся во мнении, что наследственность имеет куда большее значение, чем воспитание. А тут еще и последствия от пребывания в детском доме… Одним словом, понятно, что от этого мальчика ничего хорошего ждать не приходится.
— Но ведь бывают и другие примеры, — возразила я. — В семье алкоголиков, воров, проституток, да и просто подлецов вырастают прекрасные дети, с хорошим нравственным стержнем. Хотя их воспитание далеко от правильного. Чаще всего ими никто не занимается.
— Правильно, — кивнула белокурой головой Ирина Викторовна. — Но это только подтверждает мою теорию. Точнее, теорию генетиков, — поправилась она. — Просто этим детям передались иные гены. Не дурные гены их родителей, а чьи-то еще, из предыдущих поколений: прабабушек, прадедушек, вот и все. В одной и той же семье могут вырасти два абсолютно разных человека. Но одному передались отрицательные гены, а другому — положительные. Вот так.
— Но тогда почему же вы противоречите сами себе? Получается, что вы априори записали Сережу Губанова в человека с дурными генами. А вдруг он пошел не в мать, а в отца? Вы ведь уважаете своего мужа?
Ирина Викторовна вспыхнула.
— Мой муж — достойный человек, — пробормотала она.
Я молчала, ожидая продолжения, но она после моих слов замкнулась и не стала развивать дальше теорию, которая ей так полюбилась.
— Вы когда в последний раз видели своего мужа? — круто переменив тон, сухо и деловито спросила я.
Ирина Викторовна явно не ожидала такого жесткого поворота в столь мирно и идиллически протекавшей дискуссии.
— В каком… смысле?
— В прямом, — еще жестче уточнила я. — И в суде вам будут задавать вопросы еще и похлеще.
Нет, я не угрожала. Мне и угрожать-то ей пока что было нечем.
Просто я постаралась выбрать наиболее подходящий тон, чтобы заставить эту дамочку пусть даже не говорить правду, но хотя бы задуматься, что если ей есть что скрывать, то рано или поздно это выяснится. Суд-то все равно состоится, как ни крути. И мадам Губановой номер два придется на нем присутствовать: Ярослава Ярошенко времени терять не станет. Да и я не зря сюда явилась, во всяком случае, не только для разговора с Губановой. Похоже, Ирина Викторовна не договаривает чего-то очень существенного. Уж не замешана ли она сама каким-то образом в этом деле? Если так, то каким именно? Но она явно скрытничает!
— Послушайте, что вы от нас хотите? — не выдержав, вскочила она со стула. — Ни я, ни мой муж ни в чем не виноваты — ни в чем! И на суде я буду защищать его, понятно?
— От кого защищать? — со спокойной улыбкой спросила я. — Или от чего? От обвинения в убийстве собственного сына?
Ирина Викторовна буквально задохнулась от этого абсурда, в который я намеренно ее загнала, и снова опустилась на стул. Что-что, а вывести ее из равновесия мне удалось. Это было что-то типа «графиня изменившимся лицом бежит пруду» или «грузите апельсины бочками», но именно такие действия и заставляют человека потерять почву под ногами. Кому-кому, а достопочтенному Остапу Бендеру в этих вопросах можно доверять.
— Вы просто издеваетесь надо мной! — выкрикнула Ирина Викторовна. — Но у вас ничего не выйдет! И даже если меня вызовут на этот самый суд — мне ничего не грозит, я чиста перед законом! И я вообще не обязана присутствовать на этом суде! И мы с мужем сможем нанять адвоката, который поставит вас на место!
— Значит, вам все-таки нужен адвокат, — улыбнулась я. — А говорите, что чисты перед законом. Так, значит, в Тарасове вы никогда не были?
— Уходите! — уже в голос кричала на меня Ирина Викторовна. — Уходите, я не могу вас больше видеть!
— До свидания, — спокойно ответила я и вышла в коридор.
Оставшиеся дела в Санкт-Петербурге я рассчитывала решить уже за сегодняшний день. Так оно и получилось, и посещение этого места, надо сказать, оказалось плодотворным. Теперь я могла с чистой совестью возвращаться в Тарасов. Мне было что предъявить Ярославе Ярошенко. Однако, для того чтобы ее защита Варвары Никишиной прошла успешно, материала пока было недостаточно.
* * *
Детский дом — не самое для меня привычное место работы. Своих детей у меня нет, и меня нельзя назвать человеком, который умеет общаться с детьми и устанавливать с ними доверительный контакт. Но такова уж работа частного детектива — она предполагает умение общаться с представителями разных слоев: как возрастных, так и социальных.
На этот раз на вахте сидел другой охранник, я представилась и сказала, что иду к Аделаиде Анатольевне.
Морозникова сидела в кабинете вместе с Валерией и находилась в нервозном и взбудораженном состоянии. Меня она поприветствовала не очень радушно, с таким видом, будто делает мне большое одолжение.
— Что-нибудь опять случилось, Аделаида Анатольевна? — поинтересовалась я.
— Ох, — только выдохнула Морозникова. — Вчера всю ночь не спала. И вроде спать хотелось, так разнервничалась! А как до кровати добралась, все куда-то делось! Мало того, меня то в жар бросало, то пот ручьями тек, хоть переодевайся.
— Да у тебя климакс, наверное, Ада, начинается, — бросила со своего места Сокольникова с оттенком злорадства.
Морозникова встрепенулась и посмотрела на Валерию пронизывающим взглядом.
— Я бы попросила без намеков, — строго произнесла она.
— А в этом ничего такого и нет, — невозмутимо отреагировала Сокольникова. — Ты не волнуйся, дело житейское. «Климадинон» купи, и нервы успокоишь, и настроение поднимешь, да и раздражаться меньше будешь. Окружающие только спасибо скажут, — хихикнула Валерия.
— Чего? — скривилась Морозникова.
— «Климадинон»… Его сестра моя старшая пьет, говорит — никаких проблем.
— Это добавки, что ли? — снова поморщилась Аделаида.
— Нет, обычный препарат, его производят из лекарственных трав. Последние разработки науки! Попробуй… Все же возраст! — Снова Сокольникова подчеркнула то, что моложе своей начальницы, и этот момент ей положительно нравился.
— Так, ладно, я подумаю, — раздраженно бросила Морозникова. — Ты все поняла, о чем мы с тобой говорили? — строго спросила она воспитательницу.
Сокольникова кивнула и поднялась со стула.
— Ну, иди, мне с человеком надо поговорить. — Аделаида закрыла какую-то папку и убрала ее в сейф.
Когда дверь за Валерией Георгиевной закрылась, Морозникова забросала меня кучей вопросов, но отвечать на них я не стала — у меня был к ней свой вопрос.
Я достала из сумки фотографию Ирины Губановой и протянула ее заведующей. Раздобыть этот снимок для меня оказалось совсем несложно: я просто, покинув ее питерскую квартиру, дождалась на улице, когда Ирина Викторовна выйдет из дома, после чего щелкнула ее «Полароидом». Аделаида Анатольевна, нахмурившись, смотрела на снимок.
— Кто это? — непонимающе спросила она.
— Это нынешняя жена Владислава Губанова, — пояснила я. — Посмотрите повнимательнее, может быть, вы все-таки видели ее здесь. Она могла быть в парике, в темных очках…
Морозникова еще пристальнее вгляделась в снимок.
— Нет, — наконец с уверенностью покачала она головой. — Здесь я ее точно не видела. Да и охранник бы просто так не пропустил кого попало.
— Кстати, насчет охранника. Сегодня дежурит тот человек, что и в ночь трагедии?
— Да, — ответила Морозникова.
— Хорошо, мне нужно будет обязательно побеседовать и с ним. И еще — с ребятами.
— А зачем с ребятами? — насторожилась Аделаида Анатольевна.
— Ну, раз уж я провожу расследование, значит, знаю зачем, — улыбнулась я.
Моей беседы с детьми заведующая явно не хотела, но все же возражать мне не стала, поскольку сама же меня наняла.
— Вы с кем хотите поговорить — с ребятами из младшей группы или из старшей? — уточнила она.
— Для начала с ровесниками Сережи. Возможно, если понадобится, то и со старшими.
— Ну хорошо. — Аделаида Анатольевна поднялась с места. — У них сейчас как раз нет занятий, я провожу вас. Только я настаиваю, чтобы этот разговор проходил в моем присутствии.
— Да ради бога, — пожала я плечами. — Пойдемте.
В комнате с детьми находилась не Валерия Георгиевна, а другая воспитательница, которую Морозникова попросила выйти. Мне предложили сесть. Дети поглядывали на меня с любопытством — должно быть, до них уже дошли слухи, что делом об аресте их нянечки занимается частный детектив.
— Ребята, вы вот эту женщину никогда не видели? — Я достала все то же фото Ирины Губановой.
Снимок пошел по кругу, дети смотрели, и все отрицательно качали головами.
— Тогда такой вопрос: кто-нибудь из вас дружил с Сережей Губановым? Кто-нибудь разговаривал с ним по душам?
— Да он сам ни с кем дружить не хотел, — сказал один из мальчишек. — Он все прикалываться любил по-своему, сам…
— Леша, что за выражения! — строго сдвинула брови Аделаида Анатольевна.
— Подождите, — встряла я. — В каком смысле — прикалываться по-своему?
— Ну, шутки там всякие дебильные устраивал, — отведя взгляд в сторону, продолжил Леша. — То соли в компот подсыплет, то шнурки у ботинок между собой завяжет…
— В принципе ничего уж такого в этом страшного нет, — поспешила продемонстрировать свой педагогический опыт заведующая. — Вы все дети, все любите пошалить… Ты вот, Леша, сам на прошлой неделе некрасивое слово написал в тетрадке у Валерии Георгиевны, помнишь?
В голосе Аделаиды Анатольевны зазвучал укор, но говорить она старалась мягко, словно просто журила нерадивое дитя. Леша покраснел и отвернулся.
— Все равно это не то, — буркнул он. — Слово, конечно, некрасивое, только Валерия Георгиевна сама виновата! А зачем она…
— Так, стоп! — В голосе заведующей моментально появился металл. — Я думаю, ты не станешь здесь обсуждать Валерию Георгиевну, просто потому, что не имеешь на это права. Она твой воспитатель, и ты обязан ее слушаться, даже если тебе кажется, что она не права.
У меня было несколько иное мнение на данный счет, но я, естественно, не стала его высказывать: в конце концов, у меня нет педагогического образования и вообще я здесь по другому поводу. Я уже хотела вернуть разговор в нужное русло, но Леша сам продолжил насчет Сергея Губанова.
— Все равно, — упрямо повторил он. — Сережка злой был. И с ним никто дружить не хотел!
— А вот и нет, — неожиданно тихонечко сказала девочка с тонкими русыми косичками. — Помните, он с Антоном дружил… Еще когда Антон здесь жил.
Вот это было уже интересно.
— А что за Антон? Почему — жил? А где он сейчас? — Вопросы посыпались из меня градом, и тут снова вмешалась Морозникова.
— Это Антон Корольков, наш бывший воспитанник, — сказала она. — Но я думаю, что о нем сейчас вспоминать неуместно. Какое он имеет отношение к… к тому, что случилось с Сережей? Он не живет здесь уже полгода, просто потому, что его забрала тетка. Он, кстати, не из неблагополучной семьи, родители его в автокатастрофе погибли, и тетка временно его сдала… Потом она решила все бумажные вопросы — ну, насчет оформления наследства на квартиру, опекунства и всего прочего. И забрала Антошку. Вот и все. Не понимаю, зачем вам тратить время на это, — развела руками Аделаида Анатольевна.
— А они, значит, с Сережей дружили, — задумчиво проговорила я. — Аделаида Анатольевна, вы мне адресок этого мальчика дайте, пожалуйста.
Морозникова только вздохнула, явно недовольная моими намерениями.
— У вас есть еще вопросы к детям? — спросила она суховато.
— Еще немного, — успокоила я ее. — Ребята, а почему же они все-таки дружили, Антон с Сережей? Вот ни с кем Антон не дружил, а с ним почему-то дружил.
Двое из мальчишек переглянулись.
— Ну, смелее, — подбодрила я.
— Да мы не знаем почему. Уходили они часто вместе гулять, и все, — сказал один из ребят.
— Антон — он замкнутый, молчаливый, — вступила все та же девочка. — Он не очень-то стал бы рассказывать, почему они дружат. Может, потому, что Сережка, кстати, не очень над ним подшучивал, не издевался. А потом, у Антона же родители погибли совсем недавно. Это мы здесь привыкли, а он-то, конечно, по дому скучал. Молчал все время…
— Хорошо, ребята, теперь еще кое-что: в ту ночь, когда с Сережей случилось несчастье, никто из вас ничего подозрительного не заметил? Ну, может быть, кто-то посторонний в детский дом приходил?
Аделаида Анатольевна заерзала на стуле.
— Ну что они могут знать! — раздраженно сказала она. — Дети спали в то время!
— А в детском доме, стало быть, кроме детей, были только Варвара Михайловна Никишина, дежурная воспитательница Сокольникова и охранник, кстати, как его зовут?
— Олег Точилин, — сказала директриса.
— Так, значит, Олег Точилин… И все?
Директриса кивнула головой в знак согласия. Я чуть помедлила и сказала:
— Ну, вот теперь мы можем вернуться к вам в кабинет, к детям у меня больше нет вопросов.
В кабинете Морозниковой я спросила:
— А какие отношения были у Никишиной и охранника, дежурившего в ту ночь?
Глаза Аделаиды Анатольевны изумленно расширились.
— Что значит — какие отношения? Да никаких! Вернее, обычные, рабочие… Они и пересекались-то мало!
— А охранники когда-нибудь вмешивались в отношения воспитательниц и детей?
— Нет, — пожала плечами Морозникова. — Зачем им это надо? У них своя работа, у воспитателей — своя.
— То есть как-то вмешиваться в случае, если кто-то активно не слушается, буянит, хулиганит, он бы не стал — я правильно вас поняла?
— Совершенно верно, — ответила Морозникова. — Ну, если только вдруг случится что-то совсем неординарное. Но такого, слава богу, я не припомню. Если ребенок начнет вести себя как-то неадекватно, ему поможет врач. Только при чем тут это?
— Кстати, о враче, — вспомнила я, не отвечая прямо на последний вопрос заведующей. — Что, ваш штатный врач не оставался в ту ночь в детском доме? Все-таки в изоляторе находились больные дети…
— Ну, в этом не было необходимости, — покачала головой Аделаида Анатольевна. — Состояние детей не было критическим, все указания Валентина Андреевна оставила, лекарства тоже… И Варвара Михайловна, и Валерия Георгиевна знают, что делать. А в крайнем случае всегда можно вызвать «Скорую»…
— Только вот ее как раз и не вызвали, — невесело усмехнулась я.
— Я имела в виду другое: если вдруг кому-то из детей стало бы хуже, — поморгала глазами Аделаида Анатольевна.
— И все-таки мне не дает покоя одна мысль, — задумчиво проговорила я.
— Какая? — спросила Аделаида Анатольевна.
— Никишина, на мой взгляд, кого-то выгораживает.
— Хм… Но кого, кого?! — развела руками директриса. — Кого ей выгораживать, не охранника же? Да он и не поднимается к детям, сидит на своем посту.
Я промолчала.
— А у Сережи Губанова в стенах детского дома не было заклятых врагов? Знаете, такое часто бывает между детьми… Хотя бы вот тот мальчик Леша не скрывал, что обижался на Сережу, не любил его.
— Ну, уж вы скажете! Обижались, конечно… Но я же вам говорила! Это все несерьезно, дети сами разбирались в таких проблемах. И потом, с Сережей Никишина была. Как бы туда кто-то проник?
— Но она же не торчала постоянно в этом изоляторе, наверняка куда-то отлучалась. И вообще, вы что-то противоречите сами себе: то вы кричите, что уверены в невиновности Варвары Михайловны, то говорите, что в изолятор, где лежали дети, никто проникнуть не мог. Выходит дело, это она! Но я-то теперь уже тоже убеждена, что это не она.
— Я просто считаю, что это все-таки был несчастный случай, — пробормотала Аделаида Анатольевна.
— Какой там несчастный случай, о чем вы говорите! — вздохнула я. — Убийцу нужно искать, настоящего убийцу. И Никишину защищать.
— А вы все-таки что-нибудь предприняли в этом направлении?
— А чем, по-вашему, я все это время занимаюсь — книжки дома почитываю да кофе попиваю? — съехидничала я. — Но у меня складывается такое впечатление — вы уж извините, — что вы сами не хотите мне помочь. Вы чего-то недоговариваете, Аделаида Анатольевна, и это мне очень мешает продвинуться в расследовании.
— Да господи, ничего я не скрываю! — хватая сигарету, вскричала Морозникова. — Нечего мне скрывать!
«С Никишиной поговори… И Ада тоже врет…» — вспомнила я слова Антонины Губановой, переданные мне Владиславом. Что это — пьяный бред? Откуда она может знать про вранье Ады, если не видела ее несколько лет? Откуда она вообще помнит ее имя? В принципе я догадывалась откуда — мне уже было многое известно про «крашеную выдру», но эти сведения я пока передала только Ярославе Ярошенко, приберегая их до суда. Ирину Викторовну Губанову уличить во лжи не составит труда, куда сложнее вывести на чистую воду саму Морозникову, заставить ее говорить правду. А ведь молчит, молчит, зараза, а еще хочет «истину установить»! И Антонина эта, будь она неладна, отказывается на суд идти. Ну, к ней-то я еще наведаюсь, и думаю, что все-таки заставлю ее прийти. А разговор с Морозниковой можно было заканчивать, поскольку она надулась на меня и молча докуривала свою сигарету.
— Ну что ж, пойду-ка я теперь побеседую с вашим Точилиным, — вздохнула я. — Только здесь уж, извините, наедине — он не ребенок и не находится на вашем попечении, так что я имею на это право.
— Идите, — холодно сказала Аделаида Анатольевна. — Он внизу, на вахте.
— Я в курсе, — ответила я. — До свидания. Вот, кстати, папка с делом Сережи Губанова, я вам ее возвращаю.
Аделаида Анатольевна молча подошла к шкафу и сунула папку туда.
Я еще раз обратила внимание, что в нем лежало еще много таких же.
Точилин сидел за столом внизу и читал газету. Это был достаточно высокий и смазливый парень. Правда, его комплекция для охранника показалась мне хиловатой, ну да я не на работу его нанимать пришла.
— Еще раз добрый день, я частный детектив, занимаюсь расследованием смерти Сережи Губанова по просьбе вашей заведующей, — скороговоркой проговорила я. — Вы, наверное, в курсе?
Олег молча кивнул и спросил:
— А от меня-то вы что хотите?
— Но вы же дежурили в ту ночь.
— Ну и что? — пожал он плечами. — Я тут сижу почти всегда.
— И что, совсем никуда не отлучаетесь?
— Ну, разве что в туалет, — с долей язвительности произнес он. — Я даже обедаю здесь, за этим столом.
— То есть ничего подозрительного вы в ту ночь не заметили? Никто из посторонних не пытался проникнуть на территорию детского дома?
— Нет. Вообще ночь была спокойная, для меня во всяком случае. Это утром весь этот кошмар начался! — махнул он рукой.
— А раньше когда-нибудь были случаи, чтобы кто-то пытался ночью сюда залезть?
— При мне не было, — снова пожал он плечами. — Мы вообще-то ворота на ночь запираем, да и входные двери тоже… Бывает, конечно, вдруг какая-нибудь шпана малолетняя по пьянке орать начинает за воротами. Ну, выйдешь, шуганешь их… Так это все несерьезно.
— Вот эту женщину не видели здесь? — подсунула я ему пресловутую фотографию Ирины Губановой.
— Нет. — Он равнодушно посмотрел на снимок и вернул его мне.
Человек этот явно отличался флегматичностью и неразговорчивостью. Да, собственно, мне и спрашивать было больше нечего. Если охранник и впрямь сидел всю ночь за своим столом, то вполне возможно, что он ничего не слышал, даже того, как хулиганил этот Сережка.
Я уже вышла из детского дома, когда обнаружила, что забыла свои перчатки в кабинете у Морозниковой. Это было просто сущим головотяпством с моей стороны, обычно я никогда такого себе не позволяю.
Пришлось вернуться. К моему удивлению, охранника на месте уже не было. «Видимо, отправился в туалет», — усмехнулась я про себя. Подойдя к кабинету Морозниковой, я обнаружила, что он пуст. И даже не заперт, что меня еще больше удивило. Я поднялась на третий этаж, где встретила одну из воспитательниц.
— Простите, вы не видели Аделаиду Анатольевну? — обратилась я к ней.
— По-моему, она прошла вниз, я видела, как она спускалась по лестнице, — ответила воспитательница.
Вниз так вниз. Но ни на втором, ни на первом этаже я так и не обнаружила заведующей. Я даже заглянула в столовую, но там мне сообщили, что Аделаида Анатольевна здесь не появлялась.
«Тоже, что ли, в туалет отправилась? — хмыкнула я. — Какая синхронность с охранником!» Тот, кстати, тем временем так еще и не появился. Смутное подозрение возникло у меня, и на свой страх и риск я стала спускаться в подвальное помещение. Уже на ступеньках я услышала смутно доносившиеся до меня голоса. Тем не менее я узнала их: это были Морозникова и Точилин. Стараясь ступать как можно тише, я спустилась еще на пару ступенек.
— …Но у тебя хотя бы хватило ума не рассказать ей, что мы были здесь и чем занимались? — шипела Аделаида Анатольевна.
— Ты меня совсем за дурака, что ли, держишь, — послышался голос Точилина.
Он говорил очень тихо, и мне пришлось напрягать весь свой слух, причем в двух направлениях: не быть застигнутой этой парочкой и не быть обнаруженной кем-то из персонала.
Я вспомнила, что оставила Аделаиду Анатольевну в очень невротическом состоянии, видимо, поэтому она и оставила кабинет незапертым и помчалась разбираться с Точилиным и выяснять, в чем заключался наш разговор. Значит, я была права: скрываете вы от меня что-то, голубушка, ох скрываете! И дай бог выяснить сейчас, что именно.
— Ты сама зря все это затеяла, я тебе говорил! На фига тебе нужен был этот частный детектив, деньги только на ветер выбросишь и себя выдашь с головой. Тебе надо, чтобы тебя уволили? — упрекал директрису Точилин.
Я услышала, как Аделаида Анатольевна всхлипнула, а Точилин продолжал:
— Да та же Валерка тебя может сдать с потрохами, просто чтобы досадить! И что будет? Скандал будет! Эта детективщица все это на суде и выложит! Директор детского дома напилась в стельку на рабочем месте вместе со своим охранником, потом трахалась с ним в своем кабинете, а нянечку посылала за водкой! А когда эта нянечка ей сообщила, что умер ребенок, то велела ей молчать до утра!
— Погоди, погоди, — торопливо заговорила Морозникова. — Но откуда она может узнать-то? Лерка не будет про это болтать, у нее и у самой рыльце в пуху: пили-то вместе!
— Вот и молись, чтобы не рассказала. А вдруг Никишина скажет?
— Никишина тоже не скажет! Зачем ей меня выдавать, я же специально эту детективщицу наняла, чтобы ее отмазали!
— А ты уверена, что отмажут? Лучше бы ты адвокату заплатила, а не ей — толку было бы больше!
— Она говорила, что у нее адвокат знакомый есть, — продолжала всхлипывать Морозникова. — У Татьяны то есть… И что она поможет обязательно, что она уже много материала набрала…
— Да кому нужен этот материал! Деньгами нужно было все решать, день-га-ми!
— Тебе бы все деньгами решать! У тебя самого-то они есть? Если бы не я, сидел бы на зарплате охранника и молчал в тряпочку! — перешла в наступление Морозникова.
— Слушай, вообще-то это ты меня в постель затащила, если честно, — вспылил Точилин. — Забыла?
Аделаида Анатольевна разрыдалась, и Точилин тут же зашептал:
— Тише, тише, совсем, что ли, с ума сошла?
Повисла пауза, в которой слышались только всхлипывания и тихий, успокаивающий голос Точилина. В принципе, мне нужно было, что называется, делать ноги, потому что разговор сладкой парочки, кажется, подошел к завершению и сейчас они будут выбираться из своего укрытия. Но тут Морозникова вдруг заявила:
— Никифоров бы ничего не ляпнул. Его ведь тоже на суд вызовут…
— Вот не надо было тебе вообще ее на работу брать, правильно Лерка говорит.
— Ой, да отстань ты со своей Леркой! — раздраженно сказала заведующая. — Это ей никого не жалко, а я Варвару пожалела. Тем более что она тогда совсем сопливая была, и это мать ее заставила младенца оставить. Но она же пришла, в конце концов!
Вот это было уже совсем интересно. Настолько интересно, что у меня тут же возникла мысль, пускай спонтанная и рискованная, но если я права, то тайна Варвары Никишиной, возможно, будет разгадана уже сегодня. Размышляла я меньше секунды: незапертый кабинет оказался сейчас для меня очень кстати, второго такого шанса может и не представиться.
Я быстро покинула свое убежище и чуть ли не бегом побежала к кабинету заведующей. Если даже меня там и застукают, то думаю, что ничего страшного не будет: я спокойно скажу, что мне пришлось вернуться, а так как кабинет был открыт, то я просто сижу и жду Аделаиду Анатольевну. Это ее просчет, и она вряд ли, грубо выражаясь, спустит на меня собак. Главное — успеть сделать то, зачем я туда побежала.
Оглядевшись и не увидев никого в коридоре, я быстро проскользнула в кабинет и прямиком кинулась к шкафу, в котором хранились папки с личными делами детей. Порывшись, я нашла то, что искала. «Никифоров Андрей Витальевич» — было крупно выведено на обложке. Я сунула папку себе под свитер, схватила свои перчатки, забытые на кресле, и решила не задерживаться больше в кабинете. Морозниковой могут, конечно, передать, что я ее искала, могут и не передать, — это все сейчас было неважно. Важным был документ, лежавший под моим свитером, который мне не терпелось прочитать.
Я спустилась вниз. Охранника по-прежнему не было, так что вышла я, никем не замеченная. Путь мой лежал покуда домой — читать папку, да и пообедать бы уже не мешало.
Две чашки крепкого кофе меня взбодрили, а купленная по дороге шаурма и вовсе привела в благодушное настроение. Я удобно устроилась на диване и стала читать.
То, что было написано в деле, меня потрясло, хотя нечто подобное я уже предполагала из разговора Морозниковой с Точилиным. Одним словом, сущность заключалась в следующем: четырнадцать лет назад пятнадцатилетняя школьница Варя Никишина родила мальчика, который тут же был передан в дом младенца, а затем, по прошествии нескольких лет, достигнув нужного возраста, был переведен в детский дом номер восемнадцать, которым заведовала Аделаида Анатольевна Морозникова. Мальчику была дана фамилия Никифоров — видимо, по созвучию с фамилией его матери, назвали его Андреем: такое имя числилось на бирочке, привязанной к ручке младенца, а отчество, конечно, взяли наобум.
А четыре года назад Варвара Михайловна поступает на работу в тот самый детский дом… Для чего? Вспомнила про оставленного сына, решила быть вместе с ним? Вот уже всплывает еще одна история о брошенном ребенке. Хотя чему тут удивляться? Ведь нынешнее мое дело связано с детским домом.
Вопросов у меня в голове было еще множество: знал ли Андрей о том, что Варвара Михайловна — его мать? И знала ли об этом Аделаида Анатольевна, когда принимала ее на работу, — хотя она-то была просто обязана это знать. Да и Точилин не зря же упоминал о Никифорове! И случайно ли получилось, что в ночь смерти Сережи Губанова рядом с ним находились двое близких людей — мать и сын?
Одно теперь мне было ясно: кого именно покрывает Варвара Никишина. Да конечно же, своего сына, который лежал в одной палате с Сережей! Но что это означает — Никифоров убил Губанова? За что, почему? Просто потому, что тот мешал ему спать? То есть нелепое, глупое убийство по неосторожности?
Конечно, если этот факт всплывет на суде, оправдать Варвару Никишину будет куда легче, материалов для этого было уже выше крыши. Просто невозможно будет доказать стопроцентно ее вину, вот и все. А вот кто настоящий убийца — я так и не знала. Конечно, не мешало бы потрясти как следует Морозникову, и я даже собиралась это сделать, но потом подумала, что, если оставить раздобытые мною сведения, как-то: нахождение ее на рабочем месте во время смерти Сережи, причем в пьяном виде в обнимку с охранником, который должен был в это время нести вахту, присутствие вместе с ними воспитателя Сокольниковой (следовательно, она тоже оставила своих подопечных без присмотра), а также тот факт, что работница детского дома Никишина, обвиняемая в убийстве, приходится матерью Андрею Никифорову, который находился в момент смерти Сережи в одной с ним палате… Господи, у меня голова пошла кругом.
Так, до суда нужно все четко уложить в голове, собрать всех свидетелей, убедить Антонину прийти в суд. И поделиться новыми открывшимися фактами с Ярославой Ярошенко. Не забыть еще и про Ирину Губанову!
И еще… Мальчик Антон Корольков, с которым дружил Сережа. Стоит к нему ехать или нет? Интуиция подсказывала, что неплохо бы, но я решила довериться костям.
7 + 17 + 19 — «В ваших силах довершить начатое. Бросать сейчас все на полпути — испортить собственную судьбу».
Какая однозначная трактовка событий! Аж боязно! Кости абсолютно безапелляционны, а это, надо признать, бывает с ними довольно редко. Во всяком случае, ясно, что визит к Королькову мне нанести все же придется. Но сначала надо все-таки решить вопрос с Антониной: это было сейчас на первом месте, поскольку мне нужно было, чтобы до суда она оклемалась и была более-менее свеженькой и адекватной. И я снова направилась в Змеиный овраг. 
Назад: ГЛАВА 3
Дальше: ГЛАВА 5