Марина Серова
Комплекс Наполеона
ГЛАВА 1
Я не люблю зиму. Я ее просто ненавижу. Не нужны мне ни коньки-лыжи, ни заснеженные белым кружевом деревья, ни морозные узоры на окнах, ни прочая романтическая чушь. И даже Новый год мне не нужен — слава богу, прошел уже… И вообще мне ничего не нужно, когда за окном мороз минус тридцать, в моей комнате всего плюс пятнадцать, и я сижу с ногами на диване, в теплых брюках, двух свитерах, закутанная еще и в клетчатый плед, из которого только и торчит мой нос, кончик которого даже дома все время красный. На коленях у меня лежит журнал, и я, буквально на секунду выдергивая руку из-под пледа, переворачиваю страницы. И у меня даже не хватает духу пойти и принять горячую ванну, потому что, сами понимаете, возвращаться после нее в комнату, где всего плюс пятнадцать… Что-то не тянет меня на подобный экстрим. И я очень рада, что телефон молчит и никто не предлагает мне работу.
Да и откуда ей взяться-то, этой работе, в такую холодину? Преступники все, наверное, тоже отогреваются на кухнях и оставляют свои коварные замыслы до лучших времен, когда мозги их потихоньку оттают. И насчет этого есть официальное подтверждение: в программе «Время» с радостью объявили статистику Московского управления внутренних дел — количество преступлений в морозные дни уменьшилось на тридцать процентов.
В принципе сидеть бы да радоваться: средствами я обеспечена, холодильник забила продуктами еще вчера, предприняв отчаянным усилием воли поход, а точнее, забег в ближайший супермаркет, работать не надо. Вот только чертов холод отравляет все преимущества такого отдыха. И даже поехать к кому-нибудь в гости я не могу, потому что моя «девятка» вчера, например, просто отказалась заводиться, когда я хотела хоть немного скрасить свое существование и рвануть к своей подружке Светке-парикмахерше.
Самое печальное, что у меня вчера сломался еще и обогреватель, который, видимо, за последние годы отвык от подобных морозов и, ошалев от перегрузки, тихо скончался. Правда, он уже и по возрасту должен был это сделать — приобретен он был много лет назад, — а купить новый мне и в голову не приходило: прошлые зимы не доставляли людям таких проблем, как нынешняя. И теперь у меня в кухне на одной из зажженных конфорок плиты покоился красный кирпич: пришлось воспользоваться бабушкиным методом, чтобы совсем не закоченеть.
Я щелкнула пультом, включая телевизор, дабы послушать прогноз погоды, в надежде, что синоптики скажут что-нибудь, что поднимет мне настроение. Увы, ничего оптимистичного в их прогнозах не было, наоборот, обстановка только нагнеталась, и даже глава РАО ЕЭС озабоченно качал с экрана рыжей головой, рассказывая о дефиците электроэнергии. Я тоже покачала головой от досады и переключила канал, отложив журнал, и, втянув руки в рукава свитера, спрятала их под плед. Так все-таки поудобнее: и страницы переворачивать не нужно, и живых людей видишь — все веселее. Мне очень хотелось выпить горячего кофе или чаю, но вылезти из-под пледа я так и не решалась. Решилась я на это, лишь вспомнив о своих незаменимых «друзьях» — двенадцатигранных цифровых костях, обладающих способностью предсказывать будущее. Правда, я пользовалась ими в основном по работе, но можно попробовать и сейчас. Доставая замшевый мешочек, я молила про себя, чтобы кости сказали мне, что синоптики ошибаются и что тепло наступит очень скоро. Лучше всего — уже завтра.
8+18+27 — «Существует опасность обмануться в своих ожиданиях».
Что ж, придется, видимо, смириться с этим жизненным ударом и терпеливо ждать. Если синоптики и ошибаются, то мои кости — никогда. Я убрала их на место и снова юркнула под плед.
Только я начала запоминать по именам героев сериала, который вынужденно обозревала, как зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я вначале хотела было проигнорировать звонок, но потом подумала, что, может быть, звонит кто-то, у кого заводится машина и в квартире тепло, и он хочет пригласить меня к себе в гости, естественно, заехав за мной…
Увы, все оказалось совсем не так.
— Татьяна Александровна? — прозвучал незнакомый женский голос.
— Угу, — пробурчала я.
— Я вас беспокою по очень важному и деликатному делу, — продолжала незнакомка. — Вы ведь частный детектив?
— В общем, да, — подтвердила я. — А с кем имею честь?
— Меня зовут Аделаида Анатольевна Морозникова, — сообщила женщина, и при произнесении ею своей фамилии меня словно обдало холодом. — Я заведующая детским домом, и у нас… — Она замялась. — Одним словом, я говорю, что дело деликатное. Мне необходимо с вами встретиться.
— Ну что ж, — вздохнула я. — Подъезжайте ко мне. Адрес знаете?
— Нет, — огорошила меня Аделаида Анатольевна. — Я вообще-то думала, что вы сами приедете. Я сейчас как раз на работе… Вам ведь все равно, наверное, придется здесь побывать…
— Ну уж нет, — усмехнулась я. — Вообще-то я привыкла, чтобы первый разговор с клиентом происходил у меня. И потом, я не уверена, что мне доведется побывать у вас: вдруг я не возьмусь за ваше дело? Я же даже не знаю, в чем его суть. И при подобном раскладе в такой мороз самой к вам ехать?
Проще говоря, мне хотелось сказать: ищите дураков в другом месте. Морозникова, очевидно, это поняла, поскольку в трубке повисло молчание, а потом потенциальная клиентка проговорила, причем довольно неохотно:
— Хорошо. Назовите ваш адрес, я сама приеду.
Я рассказала Морозниковой, как меня найти, положила трубку, шмыгнула красным носом и пошла в кухню ставить чайник, раз уж все равно вылезла из-под пледа. Аделаида Анатольевна появилась у меня минут через сорок, когда я уже допила второй бокал чаю и немного согрелась.
— Кофе хотите? — предложила я в прихожей, пока она снимала длинную нутриевую шубу и разматывала шарф.
— О да, — кивнула Морозникова, разуваясь. — Жуткий холод! Хорошо хоть, что я на служебной машине и водителю удалось ее завести.
Я пригласила ее в кухню, так как это было самое теплое помещение в моей квартире. Аделаида Анатольевна была довольно высока, возраст ее приближался где-то к сорока, но выглядела она моложаво и ухоженно. Достаточно модная стрижка на основе сэссона, мелирование: прямые светлые пряди волос чередовались с темными, очки в тонкой оправе. На Морозниковой был надет темно-голубой джемпер и длинная черная шерстяная юбка. Продолговатое лицо было довольно приятным, интеллигентным, хотя и не очень запоминающимся. Даже глаза красивого голубого цвета из-за очков с сильными диоптриями казались меньше и не выделялись. Губы были накрашены светло-розовой помадой.
«Ей бы следовало носить контактные линзы, — мелькнуло у меня в голове. — И губы слегка утолщать темной помадой — лицо бы выглядело ярче и выигрышнее».
Но я быстро забыла о вдруг проснувшихся во мне идеях доморощенного визажиста и, разлив кофе по чашкам, обратилась к Аделаиде Анатольевне:
— Так что у вас произошло?
Та для начала вздохнула и заговорила, почему-то понизив голос, хотя мы были вдвоем:
— Понимаете, я уже говорила, что дело деликатное… И мне как раз хотелось бы, чтобы вы помогли сохранить все в тайне… Ну, пусть не все, но хотя бы… Одним словом, мне бы хотелось сохранить репутацию нашего заведения. Сами понимаете, это детский дом!
— Так что же все-таки у вас случилось? — прихлебывая кофе, который остывал прямо на глазах, повторила я.
Морозникова опустила плечи, нервно побарабанила пальцами по столу и сказала, глядя в сторону:
— У нас умер воспитанник.
Я чуть приподняла брови, но пока ничего уточнять не стала, ожидая, когда заведующая сама расскажет мне все детали.
— Простите, у вас можно курить? — спросила та.
Я кивнула, тоже достала свои сигареты и включил вытяжку над плитой. Аделаида Анатольевна сделала несколько длинных затяжек, смяла сигарету в пепельнице и тут же закурила новую. То, что она заметно волнуется, было видно невооруженным глазом.
— Простите, вы ведь обещаете мне сохранять конфиденциальность? — вдруг подняла она на меня свои голубые глаза.
Настал мой черед вздохнуть.
— Аделаида Анатольевна, — проговорила я. — Вы ведь обратились ко мне не просто так, верно? Скорее всего, вам кто-то меня рекомендовал, поскольку объявлений в газетах о своих услугах я не даю. Верно?
— Да, — осторожно подтвердила Морозникова. — Одна моя знакомая, из парикмахерского салона «Элит»…
— Я догадываюсь, о ком идет речь, — стряхивая пепел, кивнула я. — Вполне приличная дама, верно? И вы ей доверяете, раз обратились за помощью в своем… деликатном деле. И уж она, наверное, предупредила вас, что частные детективы, которые позволяют себе разглашать профессиональные тайны, очень быстро теряют и репутацию, и клиентов, а порой и лицензию. А если не предупреждала, то об этом вам говорю я. Я работаю частным детективом много лет. И пока что у меня нет ни одного нераскрытого дела. И жаловаться на меня клиентам тоже не приходилось. Ну, разве что сам клиент вдруг оказывался преступником — попадались мне и такие оригиналы. Надеюсь, у вас не тот случай?
Морозникова сначала, видимо, не поняла мою последнюю фразу, потому что несколько секунд сидела неподвижно, затем вспыхнула и воскликнула:
— Да что вы! Я вообще не имею к случившемуся никакого отношения! Меня вообще тогда не было в детском доме, у меня давно рабочий день закончился!
— Вот и славно, — невозмутимо откликнулась я. — А теперь расскажите, пожалуйста, что там у вас случилось и как все произошло. И поподробнее, чтобы мне пореже приходилось перебивать вас вопросами.
Аделаида Анатольевна залпом допила кофе, который, увы, уже совсем остыл, и начала:
— Одним словом, у нас заболел воспитанник. Точнее, двое… Первый мальчик, из старшей группы, уже был направлен в изолятор — речь шла о дизентерии. Второй поступил туда на следующий день. Два дня пролежал, пролечился, ему стало лучше… И вот наутро он был обнаружен мертвым! В своей кровати!
— А отчего наступила смерть? — все-таки пришлось мне уточнить, потому что Морозникова, вспомнив о деталях трагедии, закрыла лицо руками и замолчала.
— Разумеется, пришлось вызвать «Скорую» и милицию. Врач сказал, что смерть наступила от асфиксии. То есть он задохнулся…
— Или его кто-то задушил, — добавила я.
— Да, — нервно согласилась заведующая. — Но вы же понимаете, что этого просто не может быть!
— Почему? — удивилась я.
— Потому что… Да потому что этого просто некому сделать! — развела руками Морозникова. — У нас только дети и воспитатели! Неужели вы думаете, что кто-то из них способен на такое?
— Но ведь мальчик же умер. Вряд ли он сам себя задушил.
— Но он… Но это мог быть несчастный случай! — стояла на своем Аделаида Анатольевна.
Я вздохнула.
— Когда наступила смерть, по словам врача?
— Около двенадцати часов ночи, — ответила Морозникова.
— А во сколько обычно дети ложатся спать?
— В десять.
— Аделаида Анатольевна, а кто оставался в детском доме после ухода воспитателей? Я так понимаю, что не все сотрудники там ночуют…
— Разумеется, нет. Остаются дежурный воспитатель, нянечка… ну, и охранник.
— Охранник находится в помещении?
— Да, у входа, в вестибюле. Ворота на ночь мы запираем. Входную дверь — тоже.
— То есть никто посторонний на территорию детского дома проникнуть не мог?
Морозникова чуть подумала, потом отрицательно замотала головой.
Я выразительно посмотрела на нее. Она снова вспыхнула:
— Но у нас проверенный коллектив! Вы что же думаете, я людей с улицы набираю на работу? У них у всех стаж, рекомендации! Опыт педагогической работы!
— А воспитанники? — уточнила я.
— А что воспитанники?
— Ну, они-то наверняка не все из благополучных семей. У вас же не только сироты, как я понимаю, но и те дети, от кого отказались родители. Или лишены родительских прав.
— Все верно, — кивнув, согласилась Аделаида Анатольевна. — Но кому из воспитанников и, главное, зачем придет в голову убивать… этого мальчика?
— А что говорит милиция? — спросила я.
— Говорят — будем разбираться! Уже вызывали несколько раз — и меня, и воспитателей, и нянечку. И даже детей опрашивали.
— И что выяснили?
— Да разве они мне докладывают? — отчаянно махнула рукой Морозникова.
— То есть по подозрению в убийстве никто не задержан, не арестован?
— Нет, — покачала головой заведующая и выжидательно посмотрела на меня.
— Простите, но я не совсем понимаю — чего, собственно, вы хотите от меня? — спросила я.
— Ну я же вам говорила о репутации своего детского дома. Я дорожу своей работой, своим коллективом… Детьми, наконец! И мне бы совсем не хотелось, чтобы поползли слухи… — вкрадчиво заговорила Аделаида Анатольевна.
— Ну, слухи так или иначе поползут, — заметила я. — Детей же не заставишь молчать.
— Пускай так, но одно дело, когда просто болтают, а другое — когда для этого есть основания, — возразила мне директор детского дома.
— А разве их нет? — удивилась я.
— Вы меня не поняли, — со вздохом сказала Морозникова. — Я потому и обратилась к вам, чтобы вы развеяли все возможные сплетни. Чтобы вы доказали, что это был несчастный случай и ни воспитатели, ни воспитанники к нему не причастны!
— Я думаю, что это вы не понимаете специфики моей работы, Аделаида Анатольевна, — покачала я головой. — Поймите, я занимаюсь расследованием преступлений — убийств, краж, ичезновения людей… Я могу провести работу и выяснить, что произошло на самом деле. Понимаете? Я могу установить ис-ти-ну. Но вам она как раз может не понравиться. Вдруг окажется, что это было убийство и виноват как раз кто-то из персонала или воспитанников? Что тогда?
Аделаида Анатольевна поморгала накрашенными ресницами.
— Вот этого как раз и не надо! — выдала наконец она. — Я хотела, чтобы вы всех опросили, все сопоставили, а потом сказали в милиции, что мы тут совершенно ни при чем! И чтобы они прекратили дело!
— Простите, но это звучит, я бы сказала, более чем наивно, — усмехнулась я. — Вы сами-то понимаете, что говорите? Я приду в милицию и скажу: «Вы знаете, я там пообщалась в детском доме со всеми, они все такие милые, какие из них убийцы? А мальчик просто забыл, как дышать, и задохнулся, как в том анекдоте. Так что быстренько сворачивайте дело, я вам приказываю». Так, что ли?
— Господи, ну как вы все утрируете! — недовольно проговорила Морозникова. — Но у вас же есть какие-то знакомства, связи в милиции? Наверняка же есть! Вы могли бы просто… ну… как бы неофициально попросить их замять это дело… Разумеется, я заплачу вам за работу!
— Я уже сказала вам, в чем заключается моя работа, — сухо ответила я. — То, о чем вы просите, совсем не по моей части. Если вам нужно решить вопрос, как вы выражаетесь, неофициально, попробуйте сами обратиться в правоохранительные органы и договориться, что называется, без свидетелей. Но я не уверена, что ваша просьба будет удовлетворена.
— То есть вы отказываете мне в помощи, — констатировала Аделаида Анатольевна.
Я только развела руками.
— Хорошо. — Она поднялась и молча направилась в прихожую.
Я последовала за ней и, наблюдая, как заведующая детским домом обувает сапоги, сказала:
— Могу дать вам совет: доверьте все милиции. Даже если окажется, что виноват кто-то из ваших подопечных, то это все равно лучше, чем если спустя какое-то время выяснится, что вы пошли на подкуп. В первом случае вы, конечно, можете получить взыскание, но это не такая уж строгая мера, и со временем все забудется. А вот во втором… Тогда будет существенно подмочена не только репутация вашего заведения, но и ваша собственная. А для педагога она очень важна. Работу можно потерять, а найти новое место будет непросто. Так что послушайтесь меня — не наломайте дров.
— Спасибо, — сухо кивнула Морозникова и, не застегивая шубы, открыла дверь и вышла на лестничную клетку. Потом обернулась и добавила: — Только и в первом случае, боюсь, дело не ограничится простым взысканием. Так что перспективы у меня в любом случае нерадужные.
Вздохнув, я пожала плечами и закрыла дверь. Постояла немного, потом, поежившись от холода, направилась в комнату и залезла под плед, предварительно включив телевизор. Перспективы на вечер у меня тоже не были особенно радужными, хотя это, наверное, мелочи по сравнению с проблемами Аделаиды Анатольевны Морозниковой. Но, как бы ни звучало это цинично, меня эти проблемы не касаются.
* * *
Ирина Викторовна нервно ходила по комнате, время от времени бросая косые взгляды в сторону мужа, который молча и внешне спокойно укладывал вещи в большую спортивную сумку и словно не замечал супругу. Затем он подошел к двери, возле которой она стояла, и, чуть отстранив жену, прошел в ванную комнату, откуда вынес бритвенный станок и упаковку лезвий. Ирина Викторовна не выдержала:
— Значит, ты все окончательно решил? — спросила она.
— Я ведь уже сказал, — откликнулся муж, укладывая набор в сумку.
— Но ты понимаешь, что это безумие! — воскликнула женщина, беря мужа за руку и насильно усаживая его на диван рядом с собой. — Владислав, давай поговорим, в конце концов, спокойно!
— Мы же все это уже обсуждали, — глядя в сторону, сказал Владислав Юрьевич.
— Мы так и не пришли к общему знаменателю, — возразила супруга. — Ты совершенно не принимаешь в расчет мои доводы! А они, между прочим, очень убедительны! Господи, да тебе все твердят одно и то же: брось ты эту затею! Все друзья говорят!
— В данном случае меня не интересует их мнение, — парировал муж.
— А мое мнение тебя интересует? — повысила голос Ирина Викторовна.
Владислав промолчал.
— Ты же жизнь свою губишь! — В голосе супруги зазвучали слезы. — И не только свою, но и нашу: мою и Алешкину! Ты о нас подумал? О нем подумал, о сыне родном?
Владислав пристально посмотрел в глаза жене, и та несколько осеклась.
— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — уже спокойнее заговорила она. — Но и ты согласись, что нельзя принимать такое серьезное решение столь поспешно. Ладно, я согласна, можно поехать, выяснить обстановку, потом трезво все оценить, рассудить… А потом уже решать. Но нельзя же действовать вот так, под влиянием порыва, эмоций!
— Но и ты сейчас говоришь под влиянием эмоций. Ведь они в первую очередь в тебе протестуют против моего решения.
— Во мне протестует здравый смысл! — Голос Ирины Викторовны снова поднялся до визгливых нот. — И я считаю, что это просто предательство по отношению к нам.
— Ира, я вас вовсе не предаю, — устало проговорил Владислав Игоревич. — Я просто хочу исправить собственную ошибку, совершенную несколько лет назад.
— Что ты называешь ошибкой? — округлила глаза Ирина Викторовна. — Меня и Алешку? Может быть, ты жалеешь о том, что бросил ту женщину? Ты, может быть, потому так и рвешься туда, что решил вернуться к ней насовсем? Так ты мне лучше сразу скажи…
— Ну о чем ты говоришь, — поморщился Губанов. — Ты же знаешь прекрасно — я вернусь через неделю, и все у нас будет по-прежнему. Ну, с маленьким изменением, которое никак не повлияет на наши отношения.
— Ничего себе — маленькое изменение! — Губанова вскочила с дивана. — Оно меняет всю нашу жизнь. И Алешкину тоже! Ты вообще знаешь, как он-то к этому отнесется? Он ведь пока ничего не знает! А ему осенью в школу идти, если ты забыл!
— Ну а это-то здесь при чем? — тоже начал раздражаться супруг.
— При том, что ему сейчас совершенно ни к чему подобные… сюрпризы!
— Почему ты так уверена? Может быть, наоборот, ему это только поможет. Будет веселее, проще. Уроки легче делать.
Ирина Викторовна только презрительно рассмеялась.
— Нет, ты поразительно наивен, — проговорила она, подходя к столу и закуривая сигарету. — Я удивляюсь тебе! Ты взрослый умный человек, грамотный, уважаемый на работе, во многом разбирающийся — и совершенно ничего не понимаешь в жизни! В молодости лопухнулся, теперь хочешь снова…
— Ирина, — строго перебил женщину Губанов. — Давай не будем трогать эту тему об ошибках моей молодости. Как раз одну из них я и хочу поправить, пока не поздно.
— Как бы ты этим самым не совершил очередную ошибку. На этот раз роковую, — вздохнула женщина и выразительно посмотрела на мужа. — Имей в виду, я ведь, если что, рассусоливать не стану. Как бы тебе не потерять ту семью, которая у тебя сейчас есть.
— По-моему, ты начинаешь меня шантажировать, — неожиданно улыбнулся Владислав и, подойдя к жене, обнял ее сзади. — И вообще, я думаю, что ты просто ревнуешь. Этим и объясняется твоя непримиримость. Ирка, ну что ты, в самом деле? Ты же знаешь, что вы с Алешкой для меня дороже всего. Ну? Чего ты?
Ирина всхлипнула и, потушив сигарету, повернулась к мужу. Тот взял ее мягкое лицо обеими ладонями и поцеловал. Они постояли так некоторое время, потом Губанов мягко отстранил жену.
— Все, мне пора ехать, — сказал он. — Ни о чем не беспокойся, все будет хорошо. Ты за Алешкой в садик собираешься? Я могу тебя подвезти.
— Нет, еще рано, — покачала головой жена. — Они сейчас только встают после сна. Я сама за ним схожу.
— Ну смотри. — Губанов потрепал жену по волосам и, взяв сумку, направился в прихожую.
— Владик, — дрогнувшим голосом окликнула его Ирина.
Губанов обернулся.
— Не уезжай, — вдруг тихо попросила жена. — Я тебя просто прошу, я не хочу, чтобы ты потом об этом жалел…
Владислав Юрьевич чуть помолчал, потом повторил:
— Все будет хорошо.
Он оделся, крикнул слова прощания, поскольку жена так и не вышла к нему, и, не дождавшись ответа, стал спускаться по лестнице. Ирина стояла у окна, провожая взглядом его машину. И уже когда он уехал, продолжала стоять, задумавшись и закусив нижнюю губу.
* * *
— Татьяна Александровна! — Смутно знакомый голос в трубке просто срывался на крик. — Это Аделаида Анатольевна, Морозникова! Я вас просто умоляю приехать! У нас ЧП!
— Что такое? — Я даже не сразу поняла, о ком и о чем идет речь.
— Вы меня забыли? Я же была у вас буквально несколько дней назад!
— Я вас помню, но мне казалось, что мы обо всем договорились…
— Татьяна Александровна, миленькая, мне некогда сейчас все объяснять, тем более по телефону! Я просто хочу, чтобы вы приехали как можно быстрее! Я все поняла, я хочу, чтобы вы провели расследование. Все — в рамках вашей профессии, и ничего больше!
— Вот как? — Я была удивлена безмерно. — Ну что ж, говорите адрес вашего детского дома.
Аделаида Анатольевна быстро продиктовала мне адрес, и вскоре я уже садилась в свою «девятку». Лютые морозы, слава богу, спали. Правда, не настолько, чтобы можно было часами разгуливать по улицам, но, по крайней мере, машины стали исправно заводиться, по квартире можно было передвигаться в обычном домашнем костюме, да и на улицах жизнь зашевелилась: активизировались торговые точки, которые две недели подряд пустовали, прохожих и автомобилистов заметно поприбавилось, и даже в сквер возле моего дома молодые мамы вывезли в колясках детей — подышать свежим воздухом.
Тем не менее печку в машине я, конечно же, включила в первую очередь. Путь мне предстоял не такой уж близкий: детский дом номер восемнадцать находился чуть ли не за чертой города, на окраине Заводского района.
Интересно, что такого могло там произойти, если заведующая столь резко поменяла свое настроение? Она сказала — ЧП. Неужели новая трагедия? Это что же, скоро пойдут газетные заголовки типа: «Серия убийств в детском доме» или «Воспитатели-убийцы»? Тогда уж Аделаиде Анатольевне совсем не позавидуешь, это уже не просто неприятные слухи…
Однако я тут же одернула себя. Еще ничего не известно, а я строю какие-то предположения на грани фантастики. И все-таки, ЧП не ЧП, но что-то там произошло явно неординарное.
Территория детского дома номер восемнадцать была огорожена металлическим забором, выкрашенным в голубой цвет. Ворота в это время дня были открыты. Я прошла во двор, довольно просторный: детская площадка, спортивная площадка, лавочки по обеим сторонам дорожки в небольшом скверике, которая вела ко входу в здание… Ничего особо выдающегося, тем не менее все оборудовано вполне сносно. И само трехэтажное здание — вовсе не мрачное и облупившееся, желто-серого цвета, как представляло мое воображение. Видно было, что ремонт делался здесь совсем недавно, по крайней мере, снаружи: стены выкрашены свежей краской, белый цвет чередовался с салатным. И дверь была добротной, современной. Очевидно, Аделаида Анатольевна следила за своим детищем. Вот только как это она смерть воспитанника проморгала…
Я открыла дверь и прошла в помещение, отметив, что и внутри все чисто и ухожено. Неужели спонсоры начали наконец вкладывать средства в детские дома, а не в дурацкие реалити-шоу? В вестибюле ко мне сразу же шагнул охранник, крепкий парень лет двадцати пяти.
— Вы Иванова Татьяна Александровна?
— Да, — подтвердила я.
— Аделаида Анатольевна ждет вас, пойдемте, я провожу.
Кабинет заведующей находился на втором этаже. Охранник проводил меня и, постучав в дверь и услышав: «Да-да», молча впустил меня и сразу же ушел. Аделаида Анатольевна сидела за столом и курила. Форточка в ее кабинете была раскрыта настежь, несмотря на минусовую температуру за окном. Она была в темно-синем брючном костюме, при макияже и маникюре, вот только лицо ее раскраснелось, и этого не мог скрыть даже тональный крем.
— Татьяна Александровна! — Она даже вскочила при моем появлении. — Садитесь, пожалуйста, курите… Хотите чаю или кофе?
Я вежливо отказалась, так как не хотела терять время и желала поскорее выяснить, что за ЧП постигло детский дом на сей раз.
— Я надеюсь, никто больше не умер? — осторожно начала я, опускаясь в мягкое кресло напротив Аделаиды Анатольевны.
— Слава богу, нет, — выпуская длинную тонкую струйку дыма, отозвалась заведующая. — Но и без этого голова кругом. Дело в том, что у нас арестована сотрудница.
— Арестована? За что?
— Ну, или задержана, я не знаю, как это точно называется! — Морозникова с досадой махнула рукой и затушила сигарету. — За то, что она якобы убила Губанова.
— А кто такой Губанов?
— Это тот самый мальчик, который умер, — еще более раздраженно пояснила Аделаида Анатольевна. — Его звали Сережа Губанов.
— А откуда взялась версия о виновности вашей сотрудницы?
— Так она сама призналась! — воскликнула Аделаида Анатольевна. — Вот так, взяла и призналась, прямо как снег на голову!
— Почему? — удивилась я. — Что ее толкнуло сделать это именно сейчас? И кстати, когда произошла смерть мальчика?
— Сережа умер две недели назад.
— И все это время ваша сотрудница не делала никаких намеков, попыток в чем-то признаться?
— Нет. Это наша нянечка, Варвара Михайловна. Она оставалась в ту ночь в детском доме вместе с дежурным воспитателем. До сегодняшнего дня никому не приходило в голову ее заподозрить! Она работает у нас четыре года, и я со всей ответственностью могу заявить, что более доброй сотрудницы у нас нет. Она всю себя отдавала детям, совершенно искренне, понимаете? Она сама — женщина одинокая, дни и ночи проводила в детском доме, можно сказать, жила здесь. Она даже детям покупала игрушки за свой счет, но я запретила ей это делать. Ведь если даришь что-то одному ребенку, то другие начнут ревновать…
— А Варвара Михайловна выделяла конкретно кого-то из детей?
— Ну, ни одного любимчика у нее не было. Да она всех любила! Просто, например, если Таня вдруг заплакала вечером, то Варвара Михайловна на следующий день тащит ей куклу. Вадик обжег руку — так она ему конструктор несет, чтобы утешить. Жалела детей… И какая из нее убийца? Это просто абсурд! Я поэтому и позвонила вам, чтобы вы выяснили все до конца. Не могла она убить, это все чушь!
— Но почему-то же она призналась? — задумчиво спросила я. — Кстати, как она объяснила, что произошло в тот злополучный вечер?
Аделаида Анатольевна горестно покачала головой и взялась за следующую сигарету. Руки у нее слегка подрагивали, когда она прикуривала.
— Она сказала, что в тот вечер никак не могла уложить Сережу спать. Что все уже легли, угомонились, а мальчик, который лежал с ним в изоляторе, вообще уже спал — ему были прописаны седативные препараты. И только Сережа стоял на голове, постоянно выбегал из изолятора, заглядывал в комнаты к ребятам, смеялся, рожи корчил… Он вообще был очень эмоционально возбудимым, трудно управляемым ребенком.
— Сколько ему было лет?
— Девять.
— И что, так трудно справиться с девятилетним ребенком? — удивилась я.
Аделаида Анатольевна невольно усмехнулась.
— Сразу видно, что у вас нет детей, — снисходительно произнесла она. — Вы себе представить не можете, как порой бывает трудно с одним ребенком… Порой один такой вот Сережа стоит целого детского дома.
— Понятно. И что же было дальше, по словам Варвары Михайловны?
— Она сказала, что, когда Сережа в очередной раз прокрался к здоровым ребятам, у нее сдали нервы. Время уже приближалось к двенадцати часам ночи. Она поймала его, схватила и потащила в изолятор. Там она насильно уложила его в постель, накрыла одеялом и навалилась сверху своим телом. Так она его удерживала минут пять, потом увидела, что мальчик затих. Тогда она спокойно покинула изолятор. Она утверждает, что была уверена, будто Сережа просто заснул. А наутро обнаружилось, что он мертв…
— И что же ее толкнуло сделать признание? Она как-то это объяснила? И почему она арестована, это вы вызвали милицию? Вы же вроде не хотели скандалов, огласки…
— Если бы я, — невесело усмехнулась заведующая. — Если бы она мне лично призналась… А то тут такое произошло! Рассказ долгий, начать придется издалека.
— Говорите, — кивнула я. — И чем подробнее, тем лучше.
В принципе, меня заинтересовало это дело. И если Аделаида Анатольевна и впрямь хочет нанять меня именно для расследования — а по ее поведению выходило именно это, — то я внутренне уже была готова согласиться. Правда, может выясниться, что эта самая Варвара Михайловна и в самом деле убийца, тогда мне, в общем-то, и расследовать ничего особо не придется, разве что собрать доказательства ее вины, помимо признательных показаний. Но пока нужно было выслушать все до конца.
— Итак, Сережа Губанов поступил к нам в детский дом шесть лет назад, трехлетним мальчиком. Его мать лишили родительских прав за неумеренное употребление алкоголя. Дело в том, что, когда Сереже исполнился год, ее бросил муж. Говорят, что она пила и до этого, правда, она уверяла, будто именно это обстоятельство заставило ее начать прикладываться к рюмке… Одним словом, не знаю, как там что получилось, да это теперь и неважно, — махнула рукой директриса. — Факт в том, что Сережа стал ей совершенно не нужен, он просто превратился в обузу. Маленький мальчик сидел постоянно голодный, соседи стали жаловаться участковому, тот сообщил инспектору по делам несовершеннолетних… В общем, она, эта самая Антонина, с радостью подписала отказ от родительских прав. Говорила, что делает это ради мальчика, дескать, здесь ему будет лучше. Здесь ему и на самом деле, наверное, было лучше, хотя все эти несчастные дети все равно любят своих непутевых родителей… С тех пор Сережа жил у нас. Где находится его отец, никто не знал: с женой он развелся и уехал, нового адреса не сообщил, судьбой сына не интересовался.
Аделаида Анатольевна перевела дух и сказала:
— Давайте все-таки выпьем кофе, я распоряжусь.
Через пару минут женщина в белом халате принесла нам две чашки кофе, и Морозникова, снова закурив и отпив глоток, продолжила:
— И вот, представьте себе, месяца полтора назад вдруг приходит к нам мужчина, представляется Владиславом Юрьевичем Губановым и заявляет, что он — отец Сережи. Оказывается, он случайно узнал, что его сын уже шесть лет как живет в детском доме. И вот, представляете, он приехал затем, чтобы его забрать! Он все это время жил в Санкт-Петербурге, где неплохо преуспел. Женился на местной жительнице, правда, жил поначалу с ее родителями. Потом устроился в какой-то немецкий концерн, стал зарабатывать хорошие деньги — он знает немецкий язык и вдобавок хороший программист. Купил квартиру в Питере, у них с новой женой родился сын, сейчас ему пять лет. Словом, живут они хорошо. Мы все это проверили, разумеется, — все верно.
— А откуда он узнал, что его сын в детском доме?
— Его приятель по Тарасову приезжал в Москву, случайно встретил его там, они разговорились… Адреса своего Губанов никому не давал. Родители его умерли, а больше в Тарасове у него никого не было — он вообще, оказывается, родом из Самары.
— И сыном он никогда не интересовался?
— Говорил, что не думал, что все так плохо, был уверен, что все в порядке. Говорил, что был сильно обижен за что-то на жену, не хотел иметь с ней ничего общего… Ну а заодно и сына из своей жизни вычеркнул. Каялся, конечно, упрекал себя, говорил, что молодой был, горячий. Вот и решил исправить ошибку молодости.
— Ну а вы что?
Морозникова со вздохом развела руками.
— Ну а что я? Я же не могу такой серьезный вопрос решить с бухты-барахты! Разумеется, хорошо, когда детдомовского ребенка забирают в семью, тем более родной отец. Но… Требуется все тщательно проверить, оценить… Да и время нужно. Вдруг это просто порыв, а через три месяца он привезет мальчика обратно и скажет — забирайте его, он мне не нужен. Еще неизвестно, как его теперешняя жена приняла бы Сережу. И потом, не забывайте, что он все-таки шесть лет не интересовался судьбой сына. Да и по документам отец числится пропавшим без вести… Словом, тут много заморочек — и психологических, и бумажных. Но, конечно же, я обещала ему, что подумаю, посоветуюсь в отделе образования, объясню там ситуацию. Договорились, что он приедет через два месяца и тогда уже будем решать вопрос. И вот сегодня он приехал, даже раньше установленного срока…
— А вы что же, не сообщили ему о смерти Сережи? — удивилась я.
Аделаида Анатольевна стала мяться и теребить воротник пиджака.
— Понимаете, я боялась… мне не хотелось… — выдавила она.
— Понимаю, — вздохнула я. — Не хотелось выносить сор из избы. Но вы же понимаете, что он все равно узнал бы рано или поздно.
— Я же не знала, чем это все закончится, что выяснит милиция! Что бы я стала ему говорить, как объяснять случившееся? Мальчика мы похоронили за государственный счет плюс спонсоры помогли… Все сделали как положено.
— Ладно, это неважно, — махнула я рукой. — Рассказывайте дальше.
— Он пришел сегодня утром к нам в детский дом. И не успел дойти до моего кабинета, как ему уже доложили о смерти мальчика!
— Кто?
— Ах, да не знаю я! Только он ворвался ко мне в кабинет уже разъяренный, даже охранник его не остановил. Стал задавать мне кучу вопросов, выяснять всю подноготную, заставил меня выйти в коридор, пригласить весь персонал… Я, признаться, жутко растерялась.
— А вы милицию не вызвали? Ну, чтобы его несколько усмирили…
Аделаида Анатольевна посмотрела на меня красноречивым взглядом, и я окончательно убедилась, насколько сильна в этой женщине склонность скрывать малейший намек на скандал, малейший удар по репутации.
— Разумеется, мы пытались решить все сами, тихо, миром. Все хором принялись ему объяснять, что никто не виноват, что произошел несчастный случай, но его это не убедило. Он уже немного пришел в себя, заговорил деловито, сказал, что проведет собственное расследование. Сказал, что его друг возглавляет частное сыскное агентство в Санкт-Петербурге. Затем стал расспрашивать всех, кто был в тот вечер в детском доме, дежурную воспитательницу, нянечку, мальчика, который лежал с Сережей в изоляторе, остальных детей… И тут вдруг Варвара Михайловна как заголосит! Вцепилась в него и кричит: «Уведите детей отсюда, я сама вам все расскажу!» Кое-как детей распихали по их комнатам, но воспитатели-то остались! И вот она при них во всем и призналась. Губанов тут же достал мобильный телефон и набрал «ноль-два». Приехали быстро, и Варвару Михайловну увезли.
Аделаида Анатольевна умолкла и с тоской уставилась в стену. На лбу ее прорезалась морщина, она часто терла пылающие щеки руками.
— Ну вот, теперь мне все более-менее ясно, — констатировала я. — По крайней мере, почему призналась Варвара Михайловна.
— Почему? — тут же встрепенулась Аделаида Анатольевна.
— Скорее всего, она испугалась, что Губанов выполнит свое намерение провести расследование, тем более с помощью питерской детективной конторы. Подумала, что они уж точно докопаются до правды и тогда ей будет только хуже. Вот и решила опередить события. К тому же, видимо, ее напугал напор Губанова. Она, как я поняла, человек довольно наивный и доверчивый, так?
— Да, — согласилась Морозникова. — Но я все равно в это не верю! Не могла она убить ребенка, не могла! Я вас очень прошу, Татьяна Александровна, не верить ее словам. Не делайте скоропалительных выводов, разберитесь, пожалуйста, досконально.
— Аделаида Анатольевна, если уж я берусь за дело, то можете не сомневаться, что я разберусь в нем досконально, — чуть улыбнувшись, заверила я перепуганную заведующую.
— Так вы беретесь? — воскликнула она, и глаза ее радостно вспыхнули.
— Да, — твердо ответила я. — Но… Надеюсь, вам известны мои расценки?
— Да-да, не беспокойтесь, я найду, откуда выделить деньги, — успокаивающе подняла руки Морозникова, продолжая смотреть на меня выжидательно, словно желая спросить, с чего же я начну свою работу.
— Для начала я должна побеседовать с вашими подопечными — и с персоналом, и с воспитанниками. В первую очередь с дежурным воспитателем и с мальчиком, который лежал в изоляторе вместе с Сережей Губановым. Кстати, что он говорит по этому поводу? Ведь он находился в непосредственной близости к умершему.
— Я же говорила вам, ему прописывали феназепам! И еще кое-какие препараты для лечения основного заболевания, которые при взаимодействии с феназепамом усиливают седативный эффект. Он просто спал с десяти часов, это и Варвара Михайловна подтверждает, и дежурный воспитатель. Вам позвать ее прямо сейчас?
— Для начала ответьте еще на несколько вопросов. Во-первых, где сейчас мать Сережи Губанова, что с ней?
— Понятия не имею, — покачала головой Аделаида Анатольевна. — Она здесь не появлялась ни разу. Даже не знаю, живет ли она по своему прежнему адресу. Да и жива ли вообще… — со вздохом добавила она. — Сами понимаете, после отказа от родительких прав ее согласие на то, чтобы отец забрал Сережу, не требовалось. И мы не стали тратить на нее время.
— Теперь расскажите поподробнее о Варваре Михайловне. Сколько ей лет, откуда пришла, что за отношения с коллегами…
Аделаида Анатольевна закатила глаза.
— Так, значит, Варвара Михайловна Никишина работает у нас около четырех лет. До этого она работала в детском саду. Лет ей где-то двадцать семь — двадцать девять. Отношения с коллегами… Да по-разному складывались — люди ведь все со своими характерами, со своими привычками, принципами. Вообще-то она особенно ни с кем не дружила, все больше с детьми возилась. Сама она не замужем и никогда не была.
— И своих детей нет?
Аделаида Анатольевна взялась за сигарету. Потом отрицательно покачала головой.
— Так что, как я говорила, дома ей, в сущности, нечего было делать. Вот она и проводила почти все время в детском доме.
— Вообще-то это довольно странно, в ее-то возрасте. Ведь она, в сущности, еще совсем молодая женщина, даже тридцати нет. В это время обычно у девушек иные интересы.
— Ой, вы знаете, ее как-то даже язык не повернется назвать девушкой, — развела руками Аделаида Анатольевна. — Она… как бы это сказать… немного не от мира сего, понимаете? Несовременна, не раскованна, как многие нынешние девицы. Не любит то, что предпочитает сегодняшняя молодежь. Напрочь не разбирается в компьютерах, понятия не имеет об Интернете, представить ее на дискотеке или посылающей кому-то «прикольные» эсэмэски я просто вообразить не могу. Да у нее и мобильного телефона-то, по-моему, нет — он ей ни к чему. Она словно создана для того, чтобы быть няней. Или многодетной мамой.
— Однако же детей у нее нет, — задумчиво протянула я. — И она, кажется, не стремится их заводить. Между ней и Сережей Губановым раньше возникали конфликты?
Морозникова чуть подумала.
— Нет, — наконец ответила она. — Серьезных — нет. А по мелочи… По мелочи все с Сережей помучились. Любил он поиздеваться, что называется, поизводить.
— А с другими детьми? Может быть, из старших групп?
— Ой, между детьми часто возникают всякие недоразумения, — махнула рукой с сигаретой Аделаида Анатольевна, и пепел упал на полированный стол. — Бывает, что и подерутся. Бывало, что и Сережу поколачивали. Но, как вы понимаете, они стараются скрывать свои стычки от воспитателей. Есть, конечно, мелкие ябеды, но их сами дети наказывают. Среди детдомовцев законы жестче, сами знаете… Одним словом, я не могу выделить кого-то конкретно, кто бы так сильно ненавидел Сережу. И потом, извините, но я все же никак не могу допустить мысли, что кто-то из детей решился на убийство!
— Охранник, который дежурил в ту трагическую ночь, сейчас здесь?
— Нет, сегодня не его смена. Он будет послезавтра.
— Хорошо, тогда разговор с ним отложим. А сейчас давайте поговорим с дежурным воспитателем. Как ее зовут?
— Валерия Георгиевна Сокольникова. Пойдемте, я провожу вас к ней. Или лучше вызвать в кабинет?
— Нет-нет, лучше мы сами к ней подойдем, — сказала я и встала.
Аделаида Анатольевна повела меня на третий этаж.
— Там у нас младшая группа, — пояснила она. — Валерия Георгиевна работает у них.
Валерию Георгиевну мы и впрямь нашли на третьем этаже. На пороге одной из комнат стояла высокая женщина лет тридцати семи, с замысловато закрученной «ракушкой» из черных волос. Короткая розовая юбка открывала довольно стройные ноги, черная блузка с глубоким вырезом туго обтягивала очень пышную грудь. Лицо у Валерии Георгиевны было округлым, карие глаза густо подведены черным карандашом, а губы выкрашены помадой темно-вишневого оттенка. Вот уж кому было не занимать яркости и броскости, так это ей. Правда, я отметила, что эта нарочито подчеркнутая, искусственная броскость ей не очень к лицу: во-первых, она была щедро одарена ею самой природой, во-вторых, чересчур откровенный наряд усиливал впечатление крупноватости ее фигуры, особенно верхней части, и был не совсем уместен и даже вызывающ для детского дома, а в-третьих, все же возраст, знаете ли… Когда сорок лет не за горами, все же лучше отказаться от слишком коротких юбок, яркого макияжа и вычурных причесок — это только прибавляет зрительно несколько лет. Но Сокольникова, очевидно, считала совершенно по-иному, потому что держалась очень уверенно, в лице ее была некая властность и даже, как мне показалось, стервозность.
— Так, все пошли мыть руки — и в столовую на обед! — громким и звонким меццо-сопрано взывала она к детям. — Я повторять не стану!
— Валерия Георгиевна, — окликнула ее заведующая.
— Да. — Сокольникова сделала движение в нашу сторону.
— В столовую детей отведет другой воспитатель, а вы поговорите, пожалуйста, с Татьяной Александровной. Я вам говорила, — при последней фразе Аделаида Анатольевна понизила голос до шепота и выразительно посмотрела на свою сотрудницу.
— Ах да, — кивнула высокой прической Сокольникова. — Где нам лучше побеседовать?
— А вот сейчас дети отправятся на обед, и комната станет свободна, — взяла я инициативу в свои руки. — Здесь и побеседуем.
— Хорошо, — кивнула воспитатель и, повернувшись к детям, снова повысила голос:
— Через полминуты все стоят у двери парами в ряд!
«Ого! — подумала я. — Не женщина, а прямо-таки сержант в юбке! Интересно, здесь все воспитатели так разговаривают с детьми? Или они только так и слушаются?»
Комната вскоре опустела, и мы прошли внутрь. Это был не класс, а именно комната, где дети жили, проводили свободное время и спали — у дальней стены в два ряда были расставлены тщательно заправленные кровати.
Валерия Георгиевна пододвинула мне деревянный стул, сама села на точно такой же рядом, положив ногу на ногу. И колготки у нее были с блеском, и черные туфельки на высокой шпильке… Ну, словно она не на работу воспитателя пришла, а как минимум на должность менеджера по работе с клиентами в какую-нибудь торговую компанию.
— Валерия Георгиевна, вы, наверное, понимаете, по какому поводу я пришла с вами поговорить, — начала я.
— Да все я понимаю! — махнула рукой Сокольникова. — Не понимаю только, для чего Аде все это нужно.
Я подумала, что Адой она, вероятно, называет Аделаиду Анатольевну, а это означало, что отношения между этими женщинами лишены официоза. Ну, разумеется, не в кругу воспитанников.
— Она хочет установить истину, — заметила я.
— Да бросьте вы! — Сокольникова снова махнула рукой. — Трясется она вечно, все боится, что какой-нибудь скандал выйдет и что спонсоры от нас откажутся. Что ей тогда делать, на одну зарплату жить?
Валерия Георгиевна разговаривала со мной запросто, раскрывая карты, которые, в сущности, не обязана была раскрывать. И, по сути дела, в чем-то подставляла свою начальницу. Что это — умышленное желание досадить ей или лишь простодушие и непосредственность? На простушку она явно не похожа…
— Что, хорошие спонсоры? — поинтересовалась я.
— Да уж грех жаловаться! И ремонт отгрохали, и детям новые игрушки, одежду, оборудование… Компьютеры даже закупили. Ну и ей, конечно, перепадает — что мы, дураки, что ли? На зарплату педагога так не разоденешься, в салон красоты каждую неделю не походишь. А у нее только шуб целых три! Правда, одна старая совсем. И сережки-колечки часто меняются.
«Наблюдательная дамочка», — отметила я про себя.
— А что касается этой Никишиной, то Ада зря суетится. Поздно суетиться-то! Она же во всем призналась! Господи, да я сразу подумала, что это она! Кому же еще? Мы же вместе с ней тогда дежурили. И никого больше не было, тем более посторонних.
— А вот Аделаида Анатольевна уверена, что Варвара Михайловна не могла этого сделать, — заметила я.
— Просто Аделаиде Анатольевне хочется так думать, — фыркнула Валерия Георгиевна, поправляя кокетливо выпущенный из гладкой прически завиток. — И еще она слишком наивная. Я бы на ее месте эту Варвару на работу вообще не взяла!
— Почему это? — удивилась я.
— Потому что она припадочная! С детьми сюсюкает, а на воспитателей набрасывается. Один раз меня чуть не ударила.
— За что?
— А я откуда знаю? — капризно скривила губы Сокольникова. — Что-то ей взбрело в голову… Она же одинокая совсем, у нее даже мужика нет! Вот и бесится. Ада ее хвалит: дескать, она всю себя детям отдает. А кому ей еще себя отдавать-то? Она, может, и рада была бы кому отдаться, да только никто не берет, — и она рассмеялась каким-то злым, неискренним смехом.
— И тем не менее вы уверены, что она задушила мальчика, — напомнила я. — При том, что всю себя отдавала детям.
— Я же говорю, у нее с головой не в порядке. И с нервами тоже. Конечно, перезрелая девица, живет, как старуха, без мужика, не ходит никуда… Тут у кого угодно крыша поедет. А кто виноват? Сама виновата! Одевается, как монашка, ведет себя так же… Сколько раз мы на праздники сбрасывались, так она хоть бы рубль дала — никогда! Вечно отказывается. А чего отделяться от коллектива-то? Так никогда отношения не сложатся. Да я вам больше скажу — она нам всем завидовала просто! У остальных-то все в порядке: у кого семья, дети, мужья, у кого любовники. А она вечно одна, зачуханная и убогая. Ох! — Валерия Георгиевна покачала головой. — Хотя мне ее, признаться, жалко было. Ну что себя заживо хоронить в ее-то возрасте? Мне бы сейчас ее годы — о-о-ой!
В этом последнем протяжном «о-о-ой» прямо-таки слышалось: «Вот уж я бы оторвалась на полную катушку!»
«Странно, что женщина с таким складом характера выбрала для себя работу воспитателя, — подумалось мне. — Коллектив сплошь женский, да еще и дети…»
— А у вас самой дети есть? — поинтересовалась я.
— Дочь, — коротко ответила Сокольникова. — Взрослая уже, пятнадцать лет.
— Валерия Георгиевна, расскажите, пожалуйста, о той ночи, когда произошла трагедия, — попросила я.
— Да про ночь-то и рассказывать нечего, все, как обычно, — быстро проговорила Сокольникова. — Все уже утром выяснилось, уже когда и заведующая, и другие воспитатели пришли. Я уже домой собиралась, сменщица моя пришла, директриса явилась, а тут вылетает Никишина с бешеными глазами и орет: «Кошмар! Ужас! Сережа умер!» До сих пор помню, как она завывала, у меня аж мороз по коже прошел. — Сокольникова передернулась. — Ну, естественно, мы побежали, проверили — действительно мертвый, холодный уже совсем. Милицию пришлось вызывать, хотя Ада до последнего тянула, все тряслась. Приехали, всех опрашивали, все осматривали… Я домой только к вечеру попала, и это после суток работы!
— И тогда вы не заметили в поведении Варвары Михайловны ничего необычного?
— Да нет, — глядя в сторону, ответила Валерия Георгиевна. — Она вообще со странностями, так что… Да и не до нее всем было, всех смерть Губанова взбудоражила. Это я уж потом, дома, прикинула, что кому же, кроме нее…
— А ночью вы ее видели?
— Да, она спала на кушетке, я мимо проходила, в туалет.
«Если Никишина действительно задушила мальчика, то при ее взвинченных нервах ей трудно было до утра сохранять спокойствие и молчание. Да еще и спать. Или она сама не знала, что задушила его, и поняла это только утром?»
— А что вы можете сказать про Сережу Губанова?
— Да мальчишка как мальчишка! — отмахнулась Сокольникова с какой-то досадой. — Ну, любил пошалить — а кто не любит? Ему же девять лет всего было! Простительно для ребенка. Господи, они же дети, тем более брошенные, надо же с пониманием относиться, с лаской, — и Сокольникова улыбнулась.
Улыбка показалась мне натянутой, и вообще, по тону, с каким она сама разговаривала с детьми, у меня не создалось впечатления, что Валерия Георгиевна переполнена к ним таким чувством, как ласка. Она просто выполняла свою работу — может быть, и исправно, но без души. И вообще, я была уверена, что Сокольникова неискренна со мной. В чем-то она явно кривила душой, не высказывала своего настоящего мнения, и делалось это, видимо, в угоду себе. Только чего ей за себя-то опасаться? Только потому, что она была дежурным воспитателем в ту ночь и не уследила за ребенком? Но их функции с Никишиной были разграничены, и вообще, понятно, что в первую очередь будут отвечать непосредственный виновник и заведующая. И все же Валерия Георгиевна явно что-то скрывала. И вытянуть из нее правду, по крайней мере сейчас, было невозможно. Почувствовав, что я ей не доверяю, она сейчас или станет отвечать односложно, или вообще пойдет врать напропалую — попробуй потом отличить зерна от плевел.
— Вы знали о том, что Сережу хочет забрать отец? — спросила я.
— Знала, конечно, — пожала плечами Сокольникова. — Только не очень-то я в это верила.
— Почему?
— Да потому что кому это надо — с чужим ребенком возиться? Это я про его теперешнюю жену говорю. Зачем ей это? Я была уверена, что она его все равно переубедит забирать Сережу. Не лаской, так хитростью или угрозами — женщина же всегда своего добьется, верно?
Вот сейчас она была сама собой, абсолютно искренней, в этом я не сомневалась.
— А вы разве знакомы с его женой?
— Откуда же мне быть с ней знакомой? — воскликнула Сокольникова. — Она ведь живет в Санкт-Петербурге! Я просто представляю, как повела бы себя на ее месте любая женщина.
Я не стала спорить и спросила:
— Можно мне сейчас поговорить с тем мальчиком, который лежал с Сережей в изоляторе?
Сокольникова чуть отдернула левый рукав блузки и взглянула на изящные часики.
— Можно, у них уже закончились занятия. Средние и старшие классы у нас учатся в первую смену, а младшие — во вторую, — пояснила она. — Вас проводить к нему?
— Да, пожалуйста, — попросила я.
Мы отправились вниз по лестнице. По дороге я спросила Валерию Георгиевну, как она может охарактеризовать этого воспитанника, но та ответила, что работает в младшей группе и старшеклассников знает только в лицо. Я приняла ее отмазку, решив не настаивать.
Андрей Никифоров оказался сероглазым и темноволосым мальчишкой, не очень высоким, но стройным, с коротким ежиком на голове. Мы застали его в столовой, где он с удовольствием допивал компот из сухофруктов.
— Никифоров, ты пообедал? — спросила Валерия Георгиевна.
— Да, — ответил пацан.
— Тогда сдай стакан и побеседуй с Татьяной Александровной, она из милиции, — заявила Сокольникова, оставаясь стоять рядом со мной.
— Спасибо, вы мне больше не нужны, — улыбнулась я.
На лице Валерии Георгиевны выразилось сомнение, связанное, как я подумала, с тем, стоит ли оставлять воспитанника наедине с моими вопросами. Потом она все же кивнула и, быстро повернувшись, пошла к лестнице. Я решила, что она сейчас пришлет сюда Аделаиду Анатольевну, и не ошиблась. Но пока заведующая прибыла из своего кабинета, я успела задать Никифорову несколько вопросов. Парень, чувствовалось, был не очень-то рад этому разговору. Он нахмурился, смотрел в пол и отвечал неохотно.
— Андрей, тебе нечего бояться, — начала я самым мягким тоном, на который была способна. — Расскажи мне о той ночи, когда умер Сережа Губанов.
— Да я спал, — сказал Никифоров. — Мне лекарства давали, я с них каждую ночь спал как убитый.
— Хорошо, тогда расскажи, что происходило вечером, перед сном?
Андрей еще больше нахмурился.
— Да ничего особенного. Воспитатели стали всех спать укладывать, а Губанов никак не хотел ложиться. А я уже лекарство выпил, и у меня глаза слипались. Я еще сказал ему, мол, будешь шуметь — уши оборву. А потом просто отрубился.
— А Варвару Михайловну ты видел перед сном?
— Конечно, она несколько раз к нам заходила, все тоже Губанова уговаривала, чтобы он ложился.
— Она кричала на него?
— Да нет, — пожал плечами Андрей. — Она вообще почти не кричит никогда.
— Ты к ней хорошо относишься?
Никифоров отвернулся от меня. Потом сказал:
— Она очень хорошая и добрая. А если кто на нее наговаривает, не верьте.
— Но она же сама призналась в убийстве Сережи, — тихо напомнила я, думая, что все дети все равно уже в курсе сегодняшних событий.
Никифоров совсем насупился.
— Я не знаю, — наконец сказал он. — Если она в милиции, то они, наверное, разберутся, да?
Он посмотрел мне в глаза.
— Если они не разберутся, то я помогу, — улыбнувшись, пообещала я ему.
— У нас ее все любят, — добавил Андрей.
В это время, стуча каблуками, к нам торопливо приближалась Аделаида Анатольевна.
— Татьяна Александровна, мы можем пригласить Андрея ко мне в кабинет, там будет удобнее, — заговорила она еще метра за два до нас.
— Да мы уже обо всем поговорили, — обнадежила я ее. — Я больше не хочу задерживать Андрея.
Никифоров посмотрел на заведующую и, получив согласный кивок, вышел из столовой.
— А вот теперь пойдемте к вам, — сказала я. — Мне еще кое-что нужно.
Мы снова расселись по обе стороны полированного стола, и я попросила у Морозниковой личное дело Сережи Губанова. Помявшись, та все-таки нашла его в шкафу среди множества других папок и протянула мне. Я сказала, что возьму его домой и верну, как только оно перестанет быть мне нужным. Морозникова неохотно, но согласилась. Кроме этого, я попросила у нее координаты отца Сережи Губанова.
— Ой, а я даже и не знаю, что вам сказать, — растерялась та.
— Как же это? Разве он не говорил вам, как с ним связаться?
— Нет, в первый свой приход он, конечно же, оставлял свой питерский адрес и телефон… Кроме того… Сейчас.
Аделаида Анатольевна засуетилась, полезла в свой стол и вскоре достала листок бумаги.
— Вот его питерские координаты, — сказала она. — И мобильный телефон. А жил он здесь, по его словам, в гостинице «Тарасовская». Но где он остановился сейчас, я не знаю. А вы что, хотите с ним встретиться?
— Не знаю, возможно, придется, — пожала я плечами.
Морозникова поежилась — видимо, ей самой совершенно не хотелось больше встречаться с этим человеком. Затем я получила от нее аванс, после чего сказала:
— На этом мы с вами распрощаемся, а вечером я вам позвоню. Но предупреждаю, Аделаида Анатольевна, что моя работа может закончиться уже сегодня. В случае, если я буду убеждена в том, что Варвара Михайловна действительно виновна в смерти Сергея.
Заведующая детским домом грустно кивнула мне и попрощалась.
Выйдя во двор, я быстро пошла к своей машине. С остальными воспитанниками я посчитала пока излишним общаться. Возможно, все станет ясно уже очень скоро и в этом вообще не будет необходимости. В данный момент я собиралась отправиться в Кировский РОВД, чтобы пообщаться с кем-нибудь из своих знакомых милиционеров.
