Глава 11

Признаться, после общения с семейством я ощущала себя уставшей старухой и только и мечтала поскорее вернуться домой, да заварить себе чайку, да развалиться на диванчике, накрывшись пледом…

Увы, для начала следовало завершить дела на сегодня. Я вздохнула и мужественно направилась в конец коридора, остановившись перед последней дверью – здесь меня должна была встретить мать близняшек Натальи и Галины. Прежде чем постучать, я уточнила по распечатке Германа, что женщину зовут Инна и она – его приемная сестра, усыновленная родителями в самом нежном возрасте и воспитанная на равных с родными детьми.

Последняя из сестер была самой спокойной и на первых порах выглядела вполне доброжелательной. Она встретила меня у самых дверей, проводила до кресла и сама уселась напротив, тут же уставившись на меня с застывшей на губах улыбкой, словно ожидала чего-то потрясающе интересного от общения с частным детективом.

Признаться, меня заинтересовал сам внешний вид Инны: худощавая, рыжеволосая, она выглядела довольно молодо. Несмотря на то, что, судя по ее дочерям, ей должно было быть не меньше сорока, на ее лице, лишенном всякого грима, не было ни морщинки, цвет лица удивлял свежестью, а глаза ярко сияли лазурью, явно не нуждаясь ни в каких подводках да тенях. И при всех этих дивных внешних данных одета женщина была словно столетняя бабулька: черное шерстяное платье до пят, а на голове – коричневая косынка. Кстати сказать, это именно она при общем сборе в кабинете Германа кудахтала, как старая наседка.

– Что, не похожа я на других? – мягко улыбнулась она, заметив мой удивленный взгляд. – Не пугайтесь, я просто стараюсь следовать всем нормам православия: с утра спешу на утреннюю службу в собор на набережной, вечером обязательно посещаю вечернюю службу, соблюдаю посты и заповеди. Если бы не дочки, давно бы ушла в монастырь, да они такие у меня непростые, что не хочу нагружать ими брата, очень он у нас славный и добрый, спаси и сохрани его, Господи.

Вот такое вот вступление-самопредставление. А мне, грешной, тут же припомнилась фраза ее сестрицы-фурии. Как это она мимоходом обронила? «…Потом Инка зашла, навернула картофельное пюре с котлетой – все, что с вечера оставалось, умяла за милую душу».

Надеюсь, в тот день никаких постов не было.

– Спасибо за откровенность, Инна, – я кивнула. – Надеюсь, вы, как и подобает настоящей христианке, будете честно отвечать на мои вопросы.

– Буду откровенна, как на исповеди, – улыбнулась она в ответ с ноткой лукавства.

Тоже неплохо – по крайней мере, у нее хоть по минимуму, а имеется чувство юмора. Что касается меня, то после знакомства со всем многочисленным семейством и целой серии бесед с его отдельными представителями я уже и сама не знала, какие вопросы следует задавать. Потому решила просто беседовать с этой милейшей Инной, чтобы иметь наилучшее представление и о ней самой, и об атмосфере дома с ее точки зрения.

– Инна, расскажите мне, пожалуйста, об обоих покушениях на вашу невестку Ольгу. – Я ненавязчиво наблюдала за выражением ее лица в то время, как звучали мои вопросы. – Первое покушение, когда ей на голову свалилась груда кирпичей. Чему лично вы стали свидетелем в тот день?

Как только речь зашла об этом и прозвучало само слово «покушение», Инна перевела взгляд на окно: в стремительно сгущавшихся сумерках все отчаяннее хлестал о стекло холодный дождь. В ее лице появилось неуловимое выражение – брезгливости? Легкого пренебрежения по отношению к Ольге?

– Вы, наверное, не хуже меня знаете выражение, что ни один кирпич никому на голову просто так не упадет. Это – по поводу первого случая. А по поводу второго – я уверена, прости меня, Господи, что, разумеется, Ольга сама в себя стреляла. Она ведь безбожница, а потому и не думает о простых, но столь мудрых заповедях, одна из которых гласит: «Не убий». Это относится и к самоубийству. Самоубийство – страшный грех.

Тут она снова завздыхала, задвигалась на месте, вновь напомнив мне кудахтающую наседку.

– Ольга – я понимаю, что, наверное, несправедлива к ней, как говорится, не суди и не судим будешь, и все-таки… Она избалованная девчонка, которой с юности повезло встретить нашего Германа. Со дня той встречи она может не думать о деньгах, а лишь о том, как их потратить. Знаю, грех мне судить ее, но… Но подумайте сами – она ничего не делает! Только носится со своей глупой мистической идеей некой блудницы, возомнившей себя чуть ли не Господом Богом! А это великий грех. Чем читать блудные книжки, лучше бы занялась женскими делами – вела бы дом, заботилась о муже, хоть бы раз постирала ему да погладила рубашку! Так нет же – всем этим занимается моя сестра Светлана. Стало быть, она и есть настоящая хозяйка дома!

Она даже слегка порозовела – это необыкновенно шло ее чистому и свежему лицу с рыжеватыми выбивающимися из-под косынки прядями.

– Каюсь, не мне судить Ольгу – Бог ей судья. У меня у самой подрастают две дочки – истинное стихийное бедствие! Особенно Наталья, ураган, а не девчонка! Галина гораздо спокойнее и рассудительнее. И вообще…

Она глубоко вздохнула и бросила взгляд в стремительно темнеющее окно, словно запасаясь силами на долгий рассказ.

– Наверное, мне следует самой рассказать вам свою историю, наверняка Герману будет не совсем удобно это делать за меня…

«Наивная чукотская девушка!» – тут же мелькнула у меня в голове мысль, и я бросила взгляд на файл в моей руке, где Герман без всякого неудобства сообщал, что «Инна – приемный ребенок в семье». Господи, ну почему я такая ехидная?

– …Я ведь в их семье – приемная дочь. – Надо было слышать, как сообщила мне этот факт Инна – так, словно открывала тайну века. – Мои приемные родители усыновили меня, когда у них уже родилась Светлана, ей было шесть лет – просто, как они сами рассказывают, моя мама, мать-одиночка, жила с ними на одной площадке в подъезде, и они с ней неплохо ладили. Я с самого рождения была рыженькой, как и Коопы, они все шутили, говоря, что, видимо, они с соседкой одной крови – огненно-рыжей. А потому, когда моя мать внезапно умерла от непонятной болезни, Коопы тут же усыновили меня. Говорили: не могли себе представить, что эта милая девочка попадет в детский дом. Так я и стала Кооп, и ни разу никто не дал мне знать, что я – неродная в этой семье. Просто когда я стала постарше, мне рассказали о моей родной несчастной маме. Вот и все.

Что тут можно сказать – только благополучно проглотить собственные нехристианские мысли да выразить свое сочувствие и одновременно радость, что все в судьбе этой женщины сложилось столь благополучно. И все-таки я решительно повернула назад – к вопросу, с которого начала наш разговор:

– Инна, и все-таки, возвращаясь к моему первому вопросу: так что вы можете рассказать мне о первом покушении на Ольгу? Что видели, слышали конкретно вы?

Она вновь лишь нахмурилась и передернула плечами.

– Я слышала только общую реакцию, разговоры на кухне – меня при покушении здесь не было, так что смело можете вычеркнуть Инну Кооп из списков подозреваемых. Я как раз была в церкви, что тут неподалеку: поставила свечку в память мамы, помолилась да отправилась домой. Только зашла, как чуть ли не с порога ко мне бросилась Светлана: «Ты такое пропустила! Наша Ольга чуть не померла, вся в кровище, ужас! На нее в подвале полстены обвалилось. Дошляндалась!» Ну, и рассказала мне все, что знала. Дескать, Герман только зашел в дом (он пришел пообедать), и к нему тут же, из темноты, шагнула Ольга, как привидение: белая как смерть и вся в крови, так и рухнула ему на руки. Герман от ужаса завопил нечеловеческим голосом, и на этот крик все сбежались – Светлана, Мария, обе мои дочки, мать Ольги, и наша мама тоже выглянула. Не было только Гошки, и папы тоже не было – он обычно рано обедает и сразу ложится вздремнуть.

– А Гоша? Вы не в курсе, что делал он?

В ответ она вновь лишь нервно передернула плечами.

– Понятия не имею. Сын Марии для меня загадка: молчит, только глазки блестят, никогда не знаешь, о чем он думает, что у него в голове. Учиться не желает, работать тоже. А вот Герман мальчишку безбожно балует, дает ему деньги без меры. Я, конечно, понимаю – Герман хочет сына, мечтает о нем, а потому как Ольга никак не родит ему наследника… Но уж лучше бы он заставил парня учиться или работать, чем пачками деньги ему совать.

Она с шумом перевела дыхание и вдруг наклонилась ко мне с таинственным и слегка зловещим видом.

– Моя Наталья как-то сказала, что Гошка вроде как магией занимается – называет себя Мерлином, творит непонятные заклинания, и все в том же роде. Вот таких в прежние времена и сжигали на кострах, и с этим я согласна на все сто – не потому, что все эти колдуны зло в мир несут, а потому, что бездельники!

Надо было видеть, как она оживилась при этих словах – словно так и видела, как нелюбимого племянничка сжигают на костре.

Я слегка откашлялась и наиделикатнейшим тоном задала следующий вопрос, логически следовавший из прозвучавшей тирады Инны:

– Инна, а вы сами где трудитесь?

Возможно, данный вопрос был моей тактической ошибкой – быть может, и не стоило намекать дамочке, что она сама живет, прошу пардону за грубость, на халяву в доме брата, но уж слишком рьяно она осуждала бездеятельность неизвестного мне до сих пор Гоши, которого вполне можно было оправдать его юным возрастом и присущими юности метаниями в поисках своего пути. И все-таки я не удержалась и капнула ложечку дегтя Инне на язычок.

Она тут же вспыхнула, по всему ее лицу бурно зацвели алые маки, а глаза и вовсе засияли праведным гневом.

– Я всю жизнь работала няней в детском саду, вычищала-вымывала все за малыми детками, без рук, без ног домой возвращалась. Спасибо Герману, что приютил меня и запретил возвращаться в детский сад, за копейки горбатиться. Вот вы-то сами небось не за сто рублей нас тут допрашиваете! Вот признайтесь, сколько вы за свой труд с Германа сдерете?

Как говорится, отплатила по полной программе! Что ж, на сегодняшний день этим сумасшедшим домом я была сыта по самое горлышко, а потому лишь улыбнулась багровой Инне и грациозно поднялась.

– Сколько я получаю за мою работу, вас, извиняюсь, никоим образом не касается, я ведь не спрашиваю, сколько вам подкидывает Герман на карманные расходы. А работу свою я выполню великолепно, сколько бы мне ни заплатили, будьте уверены, имя неудавшегося убийцы скоро будет известно Герману.

Я с достоинством прошла к двери, но, прежде чем закрыть ее за собой, опять-таки, каюсь, не удержалась, съязвив напоследок:

– Мне только и остается повторить вслед за вами слова Иисуса из Назарета, которому вы регулярно молитесь: не суди и не судим будешь. Слушайте наставления хотя бы своего собственного бога.

Вот теперь можно было и удалиться.