Глава 6

Утром у меня болела голова, а от хореографических упражнений я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

«Вот и поделом тебе! На старости лет в проститутки подалась», — мысленно издевалась я над собой.

Я вылила в стакан остатки апельсинового сока и с наслаждением сделала несколько глотков.

За окном заливались птицы, кремовые шторы на окнах шевелил утренний ветерок.

В комнату вошла помолодевшая со вчерашнего дня баба Маша, на сей раз в светло-голубом халате.

— Доброе утро, моя хорошая, — сказала она неизменно приветливым голосом. — Как спалось на новом месте?

— Лучше не бывает, — мрачно ответила я.

— А я тебе покушать принесла. Ну-ка поднимись чуток!

Я с трудом придала своему телу вертикальное положение. Поставив поднос мне на колени, баба Маша внимательно посмотрела на меня.

— А то, может, пивка?

— Вот если бы еще кофе? — попросила я.

Кофе на подносе был, и явно неплохой, но одной чашки мне сегодня было недостаточно.

— Сейчас принесу, Танечка. Тебе покрепче?

— И побольше! Если можно.

— А почему же нельзя?

Она вышла из комнаты и через минуту вернулась с целым кофейником горячего ароматного напитка.

Три чашки кофе с горячими домашними пирожками сотворили чудо. Ко мне вернулось присутствие духа. И, как следствие, желание покурить. Только сейчас я вспомнила, что вчера у меня закончились сигареты. На всякий случай заглянула в тумбочку и крякнула от удовольствия. Там лежал нераспечатанный блок «Мальборо».

Я курила, лежа в постели, и вспоминала вчерашний вечер. За ужином я перезнакомилась практически со всеми девицами и, разумеется, с великолепным Шуриком.

К концу вечера Шурик угомонился. Он уже не скакал и не паясничал, а просто сидел за столом, пил пиво и время от времени менял кассеты на магнитофоне. Я подсела к нему, и минут двадцать мне удалось провести с ним с глазу на глаз. Разговор получился довольно любопытный, и, хотя я не решилась задавать ему слишком рискованные вопросы, у меня создалось ощущение, что при случае из Шурика можно будет вытащить любую информацию. Он был здесь старожилом, явно близко знал хозяина, называл его «босс» и не всегда лестно о нем отзывался.

При желании Шурик в любой момент мог покидать заповедник, но делал это крайне редко, несмотря на то что в его распоряжении была машина. К девочкам он относился с трогательной любовью, и большую часть импровизированных представлений устраивал, чтобы разнообразить их жизнь. От него я узнала, что в заповеднике официально разрешено принимать наркотики. Шурику это не нравилось, и он, как мог, этому препятствовал. А так как наркотики поступали к девушкам через него, то, кроме Эли (оказалось, так зовут пианистку), которая давно и всерьез сидела на кокаине, никто из девушек серьезных наркотиков от него не получал. Еще он намекнул, что хозяин возлагает на меня большие надежды. И что в самом ближайшем будущем мне предстоит ответственная работа.

В этот момент к нам подсели несколько девиц, которые непременно хотели рассказать Шурику какую-то забавную историю, но никак не могли добраться до ее сути, так как собственный смех лишал их способности выражаться членораздельно.

Я не могла даже представить себе, что это за работа, но ничего хорошего от нее не ждала. В лучшем случае, это мог быть особенно важный для хозяина гость, и мне предстояло его качественно обслужить.

«Задание Германа я выполнила честно, — мысленно убеждала я себя. — Я нашла Марину и могу сообщить ему ее местонахождение. А что с ней делать дальше — уже не моя проблема».

Но в том-то и дело, что ничего я Герману сообщить не могла до тех пор, пока сама находилась в заповеднике. А как отсюда выбраться — совершенно не представляла.

— Там тебя Эля спрашивает, — входя ко мне в комнату, вполголоса сообщила баба Маша. — Пойдешь или как?

— Сейчас я приду к ней, — ответила я, вспомнив, что вчера за ужином договорилась с пианисткой встретиться после завтрака.

Баба Маша одобрила мое решение и, собрав на поднос грязную посуду, вышла в коридор. Я поспешила одеться и привести себя в относительный порядок. Для визита к Эле выбрала мягкие вельветовые джинсы и майку со смешной рожицей на груди.

Эля жила в противоположном крыле нашего коттеджа, и для того, чтобы оказаться в ее комнате, мне достаточно было пройти по длинному извилистому коридору десяток-другой метров.

Ее номер мало чем отличался от моего, кроме того что у окна стоял небольшой кабинетный рояль. За ним я и застала хозяйку помещения.

Эля отличалась своеобразной экзотической красотой. Крупные, чуть раскосые глаза, тяжелые прямые волосы, смуглая кожа, безукоризненная грудь делали ее похожей на египетскую жрицу. Я ни разу еще не видела улыбки на ее лице. Теперь же мне показалось, что глаза ее смеются, хотя на лице это никак не отражалось, оно по-прежнему оставалось спокойным и невозмутимым.

Девушка смотрела на меня в упор, но, казалось, не видела меня. Я вспомнила о ее болезненном пристрастии и почувствовала себя неуютно. Я всегда недолюбливала наркоманов.

— Извини, я только что встала… — попыталась я объяснить свое опоздание.

— Садись, — перебила она меня и взглядом указала на кресло рядом с собой.

Я уселась и несколько раз кашлянула. Насколько я помнила, Эля собиралась проверить мои вокальные данные. И собралась петь. Поэтому Элин вопрос застал меня врасплох.

— Почему ты оказалась здесь?

— Вольдемар предложил мне…

— Я не спрашиваю, как ты оказалась здесь, — опять перебила меня Эля. — Это я могу себе представить. Я хочу понять, какие причины тебя сюда привели.

Она была явно возбуждена, в ее голосе чувствовалось нетерпение. Я поняла, что то, что мне показалось — искорки смеха в ее глазах, — никакого отношения к веселью не имело.

— В заповедник попадают только вымирающие виды. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Не дождавшись ответа, Эля продолжила свой монолог:

— Я внимательно наблюдала за тобой вчера. Я не знаю, почему ты здесь, но тебе не грозило вымирание. А здоровый зверь должен жить на воле. Ему не нужен заповедник.

— Я не уверена, что понимаю тебя, — наконец пробормотала я более или менее внятно.

— Ты не знаешь, как это вымирать? А это очень просто. Когда сожгли твой дом, убили твоих близких, но почему-то оставили тебя в живых! Может, именно потому, что знают, что ты скоро вымрешь. — Она с трудом сдерживала нервную дрожь. — Вот тогда-то зверь сам приходит в зоопарк или в заповедник. Потому что мечтает выжить! В заповеднике убивают не всех или, во всяком случае, не сразу…

Она уронила голову на грудь, и несколько минут мы сидели в полной тишине. Я поднялась с кресла, еще не зная, что сделаю в следующую секунду. Услышав или почувствовав это, Эля испуганно посмотрела на меня.

— Я испугала тебя? Не обращай внимания… Иногда мне становится очень страшно, и тогда… Мне так хотелось с тобой поговорить… А получилось совсем не то… Я же хотела послушать тебя. Давай.

Она открыла крышку рояля и взяла несколько красивых аккордов.

— Ты знаешь какую-нибудь песню? Все равно какую…

Что-что, а петь мне сейчас совершенно не хотелось. Но я вспомнила пару каких-то куплетов, потом мы вместе с Элей спели детскую песенку. Этого оказалось достаточно. Ее вполне устроил мой слух, и голос показался приятным. Я снова собралась уходить. Эля проводила меня до дверей.

На пороге она остановила меня и уже совершенно спокойно сказала:

— Заходи ко мне иногда… Пожалуйста, я тебя очень прошу.

Я пообещала и отправилась к себе в комнату.

Но не дошла до нее. Ноги у меня все еще болели, а через полтора часа была назначена репетиция с Шуриком. И я решила немного размяться, а заодно осмотреть весь лагерь. До сих пор у меня не было такой возможности.

За час с небольшим я досконально изучила все кругом и теперь хорошо представляла себе расположение всех жилых, служебных и подсобных помещений. Я побывала на кухне, в гараже и медпункте, на конюшне и теннисных кортах. Несколько раз я нарывалась на крепких молодых парней, в которых без труда узнавала охранников. Они не проявляли ко мне никакого интереса, что совершенно не удивило меня. Мне уже сообщили, что им без нужды запрещено было даже близко подходить к девочкам, о чем, судя по их суровым лицам, они хорошо помнили. Жили они в отдельном домике у дороги, по которой я приехала сюда.

Молодых мужчин, кроме охранников, я не видела ни разу. Скорее всего таковых в заповеднике не держали. В основном обслуга состояла из пожилых незаметных женщин крестьянского типа и трех-четырех мужичков пенсионного возраста. Всего, вместе с охраной, по моим подсчетам, получалось человек двадцать.

Я зашла в лес и, пройдя по нему несколько десятков метров, поняла, почему вокруг лагеря не было никакого ограждения. В нем не было никакой нужды. Дремучий лес был надежнее колючей проволоки. Громкий треск неизвестного зверя в нескольких шагах от меня убедил меня в этом окончательно. Покинуть лагерь можно было лишь одним способом: по единственной ведущей в него дороге.

Моя прогулка не добавила мне положительных эмоций, но, во всяком случае, я хорошо представляла теперь, в каком положении нахожусь.

Я направилась к своему коттеджу, чтобы немного передохнуть и переодеться.

Шурик с мегафоном в руке, в шортах и линялой майке дрессировал нас, как диких зверей. В старой бейсболке и темных очках на носу он был похож на престарелого рокера. Но еще больше он напоминал кинооператора, так как во время репетиции восседал на вышке собственной конструкции, похожей на высокую стремянку с маленькой площадкой на самом верху. На этой площадке с трудом помещались вращающееся колесо и маленький столик с укрепленным на нем универсальным пультом, с помощью которого Шурик производил все необходимые ему световые, музыкальные и пиротехнические эффекты.

Его голос, многократно усиленный мегафоном, мог разогнать всех зверей и птиц по всей округе. Однако в особо ответственные минуты Шурик, отбросив мегафон, использовал исключительно силу своих легких и, надрывая связки, достигал не менее оглушительного эффекта.

Этот человек был настоящим фанатиком своего дела, не жалел ни себя, ни исполнителей и мог репетировать целыми сутками. Может быть, благодаря этому добивался невероятных результатов.

На берегу озера в глубине лесной поляны специально для этого представления был сооружен романтический грот, настолько тщательно сработанный, что производил впечатление природного. Из расщелины в камнях струился небольшой водопад. Сочетание натурального леса и тщательно продуманных, со вкусом расположенных деталей превращало берег озера в произведение искусства.

Практически вся территория лагеря и прилегающего к нему леса была напичкана различными осветительными приборами. Манипулируя ими со своего пульта, Шурик мог любой уголок заповедника превратить в сценические подмостки, подобных которым невозможно создать ни в одном театре.

То, над чем мы бились полдня, он скромно называл живыми картинами. Видимо, другого названия для подобных представлений пока не существует. По его замыслу, представление должно было начинаться в полной темноте. Добиться этого было нетрудно, так как по ночам, кроме звездного неба и луны, ничто не могло помешать его замыслу.

Постепенно все вокруг заполнялось волшебным светом, одновременно возникала сложная звуковая партитура, соединяющая в себе голоса леса и фантастическую музыку. Голубой дым, стекающий по земле к кромке озера, придавал картине и вовсе нереальный характер.

Мы могли только догадываться, насколько все это должно быть красиво ночью, поскольку репетиция проходила днем.

На прибрежных камнях и по всей поляне в эффектной мизансцене мы должны были, замерев в изысканных и соблазнительных позах, находиться в таком положении не менее трех минут. Будущим зрителям давалось время насладиться живой картиной.

А потом картина должна была стать по-настоящему живой. Мы больше не изображали неподвижные манекены и приступали непосредственно к действию. После нескольких довольно непростых для меня танцев мы сбрасывали с себя полупрозрачные голубые одеяния и преображались в русалок. Из глубины озера поднялся многоступенчатый постамент, на котором мы должны были замереть в причудливых позах в финале представления. Постамент превращался в огненный фонтан, небо озарялось роскошным фейерверком. Все действо сопровождалось музыкой Моцарта. Словом, было сделано все, чтобы доконать потрясенного зрителя.

Наверняка подобное представление на самом деле можно было назвать шедевром. Однако мы настолько вымотались в процессе репетиции, что нам все уже было глубоко безразлично.

— Большое всем спасибо, я вас всех люблю, — наконец-то прогрохотал в мегафон Шурик. И мы в чем были, еле передвигая ноги от усталости, поплелись на обед.

Обед прошел в полной тишине. Ни у кого не осталось сил на разговоры. А после обеда в своих голубых одеяниях мы, словно усталые привидения, разбрелись по комнатам.

До вечера мы были совершенно свободны…

Но мне не удалось насладиться одиночеством. Не успела я принять душ и закурить долгожданную сигарету, как в мою дверь постучали.

Это была Лариса, с которой мы познакомились на вчерашнем ужине, а сегодня на репетиции еще больше сблизились. Ее остроумные реплики чуть не довели меня до нервного истощения.

Лариса была не только остроумна, но и по-настоящему умна, и я еще на репетиции решила поговорить с ней начистоту. Но я не ожидала, что это произойдет так скоро.

— Привет, живой труп, — бросила Лариса, лишь только переступила порог моей комнаты, — агонизируешь?

— Заходи, стойкий оловянный солдатик, — в тон ей ответила я.

Лариса забралась с ногами на кровать, закурила и пустила к потолку несколько ровных колец дыма.

— Давай, спрашивай, — сказала она.

— О чем? — удивилась я.

— Ну ты даешь! У тебя что, на самом деле нет никаких вопросов? Второй день живешь — и ни у кого ничего не спрашиваешь! Так же не бывает! Все девчонки удивляются.

Видимо, я действительно переборщила с конспирацией до полной потери правдоподобия.

— Новенькие — они же как дети! Это почему? А это зачем? А это как у вас называется… А ты, как Штирлиц, ходишь и улыбаешься, — доконала меня Лариса.

— Да у меня минуты свободной нет! — возмутилась я. — В туалет сходить — и то некогда!

— А вот это напрасно, — с серьезной миной сказала Лариса, — если надо — иди, — и сделала вид, что уступает мне дорогу.

И мы в очередной раз за сегодняшний день расхохотались.

— На самом деле у меня действительно тысяча вопросов, — сказала я, отсмеявшись, — и я очень рада, что ты пришла.

— Ну и слава богу, — облегченно вздохнула Лариса.

И мы, усевшись поудобнее и поставив между нами пепельницу, начали болтать, как закадычные подруги.

Лариса была очень симпатичной девочкой, впрочем, то же самое можно было сказать о любой обитательнице заповедника. Но кто-то нравился мне больше, а кто-то меньше. Так вот Лариса мне очень нравилась. Ее бабушка была чистокровной цыганкой, и, видимо, от нее Лариса унаследовала огромные черные глаза, волнистые волосы и белоснежные зубы.

Она с удовольствием отвечала на все мои вопросы и охотно рассказывала о себе. К моему удивлению, ей оказалось двадцать четыре года, хотя на вид невозможно было дать больше девятнадцати. Лариса уже два раза побывала замужем, но мужики ей попадались на редкость пакостные. Последний, привезя ее в Тарасов, тут же нашел себе новую пассию и вместе с ней укатил куда-то в «дальнее зарубежье» на постоянное место жительства. Возвращаться домой Лариса не могла и проявляла чудеса изобретательности в поиске средств к безбедному существованию. Последним таким средством был «секс по телефону», где ее и захомутал Вольдемар. Жизнь в заповеднике Лариса воспринимала как такое же очередное средство. Она надеялась заработать здесь кругленькую сумму, а через год поехать в Москву и поступить в Литературный институт, о чем давно мечтала. Несмотря на то что жизнь ее не баловала, Лариса воспринимала ее как интересное приключение и не впадала в уныние. Кроме того, эта девушка была чрезвычайно сексуальна и каждого мужчину воспринимала как подарок судьбы.

Лариса поинтересовалась моей жизнью, но обманывать ее мне не хотелось, а правду я, по вполне понятным соображениям, рассказать не могла.

— Вопросы здесь задаю я, — довольно удачно отшутилась я и тут же стала спрашивать о вещах, ответы на которые я до сих пор не могла получить.

Прежде всего меня интересовал пресловутый срок договора — «год и один день» — и возможность прекратить его в любую минуту.

— Даже и не думай, — категорически отрицала такую возможность Лариса. — Это здесь железное правило. Больше — пожалуйста, а меньше года — и говорить не хотят. Я сама здесь пребываю десять месяцев и хотела неделю назад свалить в Москву. Думала в этом году успеть на экзамены, они как раз сейчас начинаются. Но ничего у меня не получилось. Так что придется на следующий год поступать. Главное — не дать себя уговорить на второй срок, — многозначительно произнесла она, — а попытки такие будут.

— А съездить на пару дней домой, например? — попыталась я уточнить ситуацию до конца.

— Исключено, — отрезала Лариса. — О чем ты говоришь, если даже письмо домой написать нельзя!

Такое почему-то не приходило мне в голову, но ответ Ларисы заставил задуматься. Видимо, хозяевам было нужно, чтобы девушки считались без вести пропавшими. Совсем как в школе разведки. Но почему? Этот вопрос я Ларисе задавать не стала. Поинтересовалась другим:

— А никто не пытался убежать отсюда?

И по выражению лица Лариса поняла, что попала в точку. Она придвинулась ко мне поближе и перешла почти на шепот:

— Пойдем-ка прогуляемся. Что-то мне не по себе.

Лариса на самом деле была умной девушкой. По-моему, даже умнее меня. Я опять натянула джинсы и майку, и мы, захватив с собой сигареты, отправились на теннисные корты.

Как я и ожидала, на кортах никого не было, хотя они считались среди девушек самым популярным после бассейна местом отдыха. Но, видимо, ни у кого просто не было сил после тяжелой репетиции.

Мы присели на небольшую трибуну и вернулись к теме нашего разговора.

— У нас тут иногда происходят… — начала разговор Лариса. Не находя нужного слова, она на секунду задумалась, затем продолжила: — Довольно неприятные вещи. Мне бы не хотелось тебе об этом говорить, но ты все равно узнаешь. Дело в том, что до тебя в твоей комнате жила одна девушка…

— Как ее звали? — перебила я Ларису.

— Галкой, а что? — удивилась Лариса. И посмотрела на меня внимательно.

— Просто интересно, — успокоила я ее.

— Так вот, — продолжила Лариса, — эта самая Галка приехала сюда месяца на два раньше меня, и поначалу все было нормально. А потом, это уже при мне было, никому ничего не сказав, встала рано утром и ушла в лес… Потом она говорила, что заблудилась, но я думаю, что просто пыталась убежать. Ее привезли вечером. Потом две недели она лежала в медпункте, и к ней никого не пускали. Потом Галя выздоровела, и все опять было как обычно, она смеялась, танцевала… Она очень хорошо танцевала… А в конце зимы ее нашли в ванной с перерезанными венами.

Лариса замолчала. Прикурила другую сигарету.

— Она погибла? — спросила я.

— Нет. Не успела. Баба Маша зашла к ней зачем-то…

— А где она теперь? — спросила я.

— Это единственный случай, насколько я знаю, когда девушку отпустили, не дожидаясь окончания контракта. Шурик сказал, что у нее был нервный срыв. Вольдемар отвез ее на машине.

— В Тарасов?

— Наверное… Не знаю.

В отличие от Ларисы я твердо знала, что в Тарасове Галина не появлялась. Пытаясь сгладить тяжелое впечатление, произведенное на меня ее рассказом, Лариса добавила:

— Она постоянно глотала какие-то таблетки. Особенно в последнее время.

— Наркотики? — уточнила я.

— Наверное… Они же на всех действуют по-разному, — пояснила Лариса, — вон Элька без них вообще жить не может, и хоть бы что!

Вспоминая наш утренний разговор и необычное поведение пианистки, я не могла разделить Ларисиного оптимизма.

— А что за человек Эля? — спросила я.

— Человек она замечательный. Между прочим, закончила консерваторию с красным дипломом. Но ее жизнь — это такой мрак, что я удивляюсь, как у нее до сих пор крыша не поехала.

И Лариса подробно рассказала мне, что Эля, считаясь лучшей студенткой на курсе, собиралась поступать в аспирантуру. Ей прочили большое будущее. Но незадолго до окончания консерватории она узнает, что всю ее семью, включая младших сестер, за одну ночь вырезали, а дом сожгли.

— Вот тогда-то она и начала принимать наркотики, — закончила рассказ Лариса.

— А давно она тут? — спросила я.

— Дольше всех, — ответила Лариса. — И по-моему, вообще не собирается уезжать. Да ей и некуда.

Неожиданная идея потрясла меня своей очевидностью. Волосы у меня на голове зашевелились.

— Лариса, а кроме Галины, — спросила я, — кто-нибудь уезжал отсюда при тебе?

Лариса посмотрела на меня, как на привидение.

— При мне никто… Да ну тебя! — отмахнулась она. — До меня-то многие уезжали!

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

Галина не выходила у меня из головы.

— Да об этом все знают! Девчонки рассказывали…

Но я не почувствовала уверенности в ее голосе.

— Лариса, как ты думаешь, а почему в заповеднике нет ни одного телевизора? — спросила я.

Эта мысль не давала мне покоя второй день.

— Потому что сигнал сюда не доходит, — убежденно сказала Лариса. — Тут же лес кругом, правда? — спросила она, как бы нуждаясь в подтверждении своего аргумента.

— Ну конечно, — поспешно подтвердила я. — Как это я сама не догадалась!

Посмотрев на меня с сомнением, Лариса неожиданно предложила:

— Слушай, пойдем перекусим, что-то у меня аппетит разыгрался.

Ее предложение оказалось удивительно созвучным требованиям моего желудка.

Лариса пригласила меня к себе. Но, сославшись на головную боль, я отправилась в свою комнату. Мне необходимо было побыть в одиночестве. По пути я зашла к бабе Маше и выпросила у нее целый кофейник натурального кофе. Мне не хватало только любимых магических косточек, чтобы почувствовать себя, как дома.