Глава 10
Я выплыла откуда-то из небытия, из темноты, из провала, и первое, что поняла, – я жива! Кажется, я лежу на чем-то твердом и холодном, и это доставляет мне страшные неудобства. А еще у меня дико болит голова. Я захотела потрогать ее рукой, но не смогла этого сделать. Что за черт?! У меня что, нет рук?! И тут я почувствовала, что руки у меня все-таки есть, они даже очень болят. Но руки мои были туго связаны за спиной. А вокруг – почти кромешная тьма…
Что же случилось? Где я? Кто посмел сотворить со мной такое – связать, бросить на пол – а я лежала именно на полу… Кажется, даже на земляном полу… И потом, эта боль в голове и тошнота… Вот черт! С чего это? И почему здесь так пахнет сыростью?
И тут я услышала еле доносившиеся до меня голоса. Да-да, кто-то монотонно бубнил, и, главное, где-то совсем рядом. Я кое-как села, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене, и прислушалась, затаив дыхание. Но слышно было плохо, и тогда я решила подползти туда, откуда пробивался слабый свет. Оказалось, это была дверь. Извиваясь, как червяк (кажется, куртку и джинсы придется теперь долго и упорно отстирывать), я с трудом приблизилась к деревянной двери, к которой вели три ступеньки, легла на них и прильнула ухом к щели, затаив дыхание. Говорили двое.
– …Что делать, что делать! – рычал один, голос которого мне показался до жути знакомым. – Не знаю я, что делать!
– А кто должен знать, я? – возмущенно вопрошал второй. Могла бы поклясться, что его голос я слышу впервые.
– Мальчик мой, ну, придумай что-нибудь! – взмолился знакомый голос.
– Что придумать?! – возмутился «мальчик». – Ты таких дел наворотил, что мы теперь в полном дерьме. Ты слышишь? В полном!
Я удивилась, что «первый» называет своего собеседника мальчиком: у того был голос вполне взрослого человека, мужчины, правда, голос какой-то странный: чересчур нежный и чуточку капризный. Таким обычно говорят «голубые». Между тем приятели продолжали:
– Малыш, но что же нам теперь делать? Неужели придется еще раз?.. Боже! Но должен быть какой-нибудь выход. Придумай что-нибудь, ты же у нас юрист!
– Я-то юрист, а вот ты – артист! И в прямом смысле, и в переносном. Такой театр абсурда устроил, что я теперь не знаю, что и делать! И вообще, я полон негодования! Ах, у меня даже голова разболелась… Есть у тебя здесь какие-нибудь таблетки от головы?
– Таблетки? Откуда я знаю?! Ты думаешь, я пью эту отраву?!. Впрочем, подожди, кажется, действительно что-то есть… Сейчас посмотрю в спальне.
Послышались шаги, на пару секунд за дверью повисла тишина, потом раздался тихий голос оставшегося в помещении «мальчика»:
– Алло?.. Извините, но я не могу приехать на встречу с вами… Нет, я здоров, но у меня такие обстоятельства… Готов встретиться с вами в любое удобное для вас время… Нет, я выполню свою работу, я буду защищать вас.
«Это что еще за защитничек такой? – подумала я. – Кого и от чего он собирается защищать?» Но в это время «мальчик» сам ответил на мой немой вопрос:
– …Да, да я помню, слушание в пятницу… Да, я изучил материалы дела, не сомневайтесь, мы его выиграем… Какой срок, о чем вы?!. Насчет денег – все остается в силе… Да, да, не переживайте, если я беру «бабки», то гарантирую вам – все будет о’кей! У меня там связи…
В комнате снова повисла тишина. Очевидно, говоривший выключил мобильник. Так, подумала я, судя по разговору, это – адвокат, не иначе. В этот момент раздался голос знакомого мне человека, которого я никак не могла вспомнить:
– Вот, нашел цитрамон. Устроит тебя такое?
– Господи, да какая разница?! Давай уже хоть что-нибудь! Нет, я сейчас просто с ума сойду от этой боли!
«То же самое я могла бы сказать о себе», – подумала я со злостью. Только вот моя голова никого не интересовала. Этим двоим за дверью было явно не до меня, я в этом дурацком помещении сидела одна на сыром холодном полу со связанными руками и головной болью. Позвать их, что ли? А вдруг они, узнав, что я их подслушивала, прибьют меня тут же на месте? А может, прибьют не сразу, сначала поиздеваются надо мной для полного своего удовольствия? Что ж, вполне может быть… Нет, звать я их пока не буду, сначала послушаю, о чем говорят эти придурки. Кто знает, вдруг все-таки узнаю, кто это и что им от меня надо, ведь держат же они меня зачем-то в этой темнице! Только вот на фига руки скрутили? Да и по «тыкве», видать, настучали, садюги, иначе с чего она у меня так болит?
Голоса за дверью между тем послышались вновь.
– Ну, что молчишь, – вопрошал молодой голос капризным тоном. – Давай уже решать наконец, папочка, что делать с этой… как ее?
– Можешь называть ее сыщицей, – разрешил знакомый голос.
– Фи! «Сыщицей»! Тоже мне, профессия для женщины! И как только они идут на такую работу?! Нормальных профессий им мало?
– Откуда я знаю, почему идут? Эд, любимый, мне неприятно говорить тебе это, но, кажется, ее действительно придется убрать…
– Зачем тогда ты притащил ее сюда?
– А что, мне надо было грохнуть ее прямо там, на месте? Я имею в виду, в ее подъезде…
– А что, неплохая идея!
– Эд, хватит шутить! Я в беде, ты должен спасти меня!
– Да? Интересно, как?
– Ну, придумай что-нибудь!
– Что ты заладил? «Придумай, придумай!» Господи, зачем ты это сделал, папочка? Поднять руку на женщину! Прикоснуться к ней… Они же все такие мерзкие!..
– Вот именно, особенно эта старая карга… Эд, любимый, спаси меня, умоляю! Во имя нашей любви! Я… я даже готов заплатить тебе, мальчик…
«Мальчик» тянул с ответом, а меня, несмотря на сильную боль в голове, вдруг озарила идея: это же «голубые»! Ну да, точняк. «Любимый»… «Милый»… «Мальчик»… «Папочка»… Черт! Куда же я попала?!
– Могу сказать одно, – рассуждал между тем капризный голос, – в живых оставлять ее нельзя, в этом ты прав…
Это они что, обо мне? Вот черт! Внутри у меня все похолодело.
– Да, сыщица хренова, докопалась-таки… Я, говорит, все равно убийцу найду, мне, говорит, репутацию подмачивать нельзя, она дорогого стоит, ее за деньги не купишь. К тому же у меня, мол, есть кое-какая зацепочка… Не мог же я рисковать…
Тут меня как током ударило: Кузякин! Точно, это его голос. Ах ты гад! Так это ты меня сюда приволок?! А тот, второй, значит, его «голубая луна»! Ну, ребята, это вы напрасно! Еще и прибить меня решили, садюги?! Ну-ну, посмотрим, кто кого…
Продюсер с «мальчиком» еще ворковали какое-то время, пока не пришли к единому мнению, что меня пора кончать, а то я скоро очухаюсь. Кузякин так прямо и сказал, что действие какого-то порошка скоро должно закончиться. Значит, он мне что-то подсыпал в еду, там, в ресторане! Нет, подсыпал скорее всего в бокал, не зря же он меня все вином потчевал. Точно! Мой внезапный «обморок» – это не случайность, это его рук дело. Вот урод! И как я только попалась на эту уловку?!
Тут говорившие понизили голоса настолько, что я едва могла различать слова. Из обрывков фраз я поняла, что они решили меня задушить веревкой и вывезти ночью мое тело в лес. Нет, ну действительно садюги! Убить девушку, красотой и умом которой Кузякин совсем недавно так восхищался! Впрочем, теперь-то я поняла, почему…
За дверью послышались шаги. Я быстро отползла от нее, вернулась на прежнее место и притворилась бесчувственной. Заскрипел засов или ключ в замке – я не разобрала, – и сквозь полуприкрытые веки я увидела свет. Кто-то тихо подошел ко мне.
– Все еще не очухалась, стерва. А еще частный сыщик! – презрительно фыркнул подошедший шепотом. Это был голос Кузякина.
– Папочка, ты давай тут… пока она того… в обмороке… Но – без меня! Ты же знаешь, я такого не выношу, я – натура тонкая…
– Хорошо, иди, мальчик, тебе еще предстоит работа ночью, когда будем вывозить «товар» в лес, – тихо ответил продюсер.
Через несколько секунд я почувствовала, как на шею мне набросили веревку. Я мгновенно открыла глаза и резким ударом ноги в пах сбила Кузякина на пол. Потом вскочила на ноги. Продюсер тоже попытался встать, но я нанесла ему второй удар ногой в челюсть, потом еще пару – туда же, отчего он и вырубился. Да это и немудрено: всю свою злость и негодование я вложила в эти удары. Кузякин лежал на полу, как мешок. Я быстро огляделась. Очевидно, это был сарай: в одном углу я заметила крышку от погреба. У стены стояли садовые инструменты – лопаты, грабли, мотыги. Среди них я нашла секатор…
Вскоре разрезанная веревка упала к моим ногам, я потерла затекшие руки, потом подняла веревку, которую принес с собой Кузякин, и подошла к нему, чтобы связать ему руки и ноги, но тот вдруг очнулся и схватился за черенок мотыги. Увернуться от черенка не составило для меня особого труда, но мне пришлось нанести продюсеру еще один удар ногой в челюсть, потом заткнуть ему рот тряпкой, которой была прикрыта какая-то корзина, стоявшая тут же. Надо было спешить: «мальчик» мог зайти в любой момент, хотя этот гомик вряд ли представлял для меня хоть какую-то опасность.
Из сарая я вышла на цыпочках, прикрыв за собой дверь. Комната, в которую я попала, была похожа на летнюю кухню, здесь стояли плита, холодильник, разделочный стол, висели полки с посудой… Еще одна дверь – чуть приоткрытая – вела в другое помещение. Я осторожно заглянула туда. Это была жилая комната, на диване полулежал молодой человек в театральной позе. Он был в халате и тапочках на босых ногах. На голове у него было намотано полотенце. «Мальчик» как будто застыл в ожидании чего-то. Возле него на сервировочном столике стояла бутылка вина и бокал на высокой ножке. Бедняга! Похоже, он все еще страдает от головной боли.
Я осторожно приоткрыла дверь, она предательски заскрипела. Лежавший сдернул с головы полотенце и изумленно уставился на меня.
– Э-э… А где Гриша? – растерянно пролепетал он.
– Отдыхает, там, в сарае. Тебя тоже туда звал…
В два прыжка я подскочила к Эду. Тот сунул было руку под диванную подушку, но я «вырубила» его ударом в челюсть.
– Вот так! Все по-взрослому, мужики! Пардон за мужиков, конечно, это не про вас…
Затем я связала адвоката так же, как и его «папочку», сунула руку под подушку и вынула оттуда газовый баллончик. Ну и придурок! Он что, собирался защищаться от меня этой игрушкой? Я пробежала по всему дому и осмотрела его. Не найдя больше никого, я вернулась в комнату: где-то тут должна быть моя сумка, а в ней мобильник.
Голос Мельникова был встревоженным:
– Тань, что случилось? Ты куда пропала? Я звоню, звоню, а мне говорят, ты недоступна…
– Сейчас все расскажу, Андрюша, милый!..
– Что?! Ты там, мать, чего? Ты здорова?
– Ты даже не представляешь, как я здорова! Вот только голова…
– С каких это пор ты жалуешься на мигрень?
– Последние пятнадцать минут…
* * *
Два часа спустя мы сидели в кабинете Мельникова: он – на своем месте за столом, я – на стуле, стоящем у торца его стола, а Кузякин – напротив Андрея. Таким образом, мне было видно их обоих. Адвоката Эдуарда Рейнгольда допрашивали в соседнем кабинете.
– Итак, гражданин задержанный, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, по какому адресу прописаны… И еще укажите образование, судимости, если таковые имеются… Рассказывайте, рассказывайте, задержанный, мы вас внимательно слушаем, – поощрил мой друг продюсера.
– Какие еще судимости?! – возмутился Кузякин. – Вы что, охренели?! Вы за кого меня принимаете? Привыкли тут, понимаешь, с уголовниками и всякими деклассированными элементами… Я вам не позволю! Я не урка!
– Вас, гражданин задержанный, между прочим, подозревают в убийстве пожилого человека, женщины, – напомнил Мельников, – и еще вас подозревают в убийстве бомжа Хныря. А еще вам будет предъявлено обвинение в похищении человека и, скорее всего, в покушении на третье убийство.
– Что?! Какого Хныря? Никакого Хныря я не знаю! – задохнулся продюсер от возмущения. – Вы чего мне тут шьете? А Татьяну… Татьяну я не хотел… Так получилось…
– Хорошо. Сейчас мы все и выясним, – кивнул Мельников и терпеливо повторил: – Итак, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения… Ну, что молчите, гражданин Кузякин? Как женщину убивать…
– Женщину?! – вдруг взорвался продюсер. – Это кого это вы, господин полицейский, называете тут женщиной? Вот она, – он ткнул в меня пальцем, – она – да, женщина! А эта Ягудина… эта мразь… эта кикимора болотная… эта кровопийца…
– Довольно! – крикнул Андрей, не выдержав. – Или отвечайте на мои вопросы, или пойдете сейчас в «обезьянник» и проведете там не совсем веселую ночь в обществе шутников-отморозков. Там у вас будет возможность подумать… Ну, что, есть такое желание?
– Нет, желания нет, – пробормотал присмиревший немного продюсер, – но вопрос имеется.
Андрей усмехнулся: мол, человек в таком положении, а еще и вопросы задает!
– Я все расскажу, да. Но только скажите: мне будет хоть какое-то смягчение наказания, учитывая, что сделала со мной эта ведьма?
– И что же конкретно она сделала?
– Она испоганила всю мою жизнь, да. Она превратила ее в кошмар. Она… Сволочь!
– Про сволочь мы уже слышали, – напомнил Кузякину Андрей. – Начните по порядку и – желательно – без таких вот эпитетов.
Григорий тяжело и протяжно вздохнул.
– …Этой старой ведьме Ягудиной уже за семьдесят перевалило, но, если бы я ее не пришил, она бы нас всех пережила!
– Ну, и пусть бы себе пережила, вам-то что? – пожал плечами Андрей.
Продюсер аж взорвался от негодования.
– Пусть бы себе жила?! – закричал он, краснея от напряжения. – Да вы хоть знаете, что она сделала со мной, с моей жизнью?! Она… Она… эта тварь… эта гадина… Да ее… давно надо было раздавить, уничтожить!
– Что конкретно она вам сделала? Скажете вы наконец?! – рявкнул Андрей.
– Эта пиявка присосалась ко мне двадцать лет назад и тянула из меня кровь, все соки… Она двадцать лет не давала мне спокойно жить, работать, даже семью я не мог завести из-за нее. А вы спрашиваете «что она мне сделала?»!
– Она тебя шантажировала? – предположила я.
– Ну да. Только не спрашивайте, чем. Это сугубо личное… Это моя трагедия, это моя боль…
– Да нет уж, – возразил Мельников, включая компьютер, – боюсь, что вам придется все рассказать нам.
– Как?!!! – опешил продюсер. – Рассказать? Вам? Но это невозможно…
– У нас тут, знаете, и не такое возможно, – возразил Андрей и занес руки над клавиатурой.
Продюсер снова вздохнул протяжно и шумно, как корова в хлеву. Я почему-то вспомнила его выражение, которое он сказал тогда о погибшей, возле ее дома, когда мы встретились с ним там. «…Здорова, как корова…»
– Хорошо, по порядку так по порядку, – обреченно выдал он упавшим голосом. – Итак, я – продюсер Кузякин Григорий Аполлонович, родился в семье художника Аполлона Кузякина. Мать моя когда-то была у отца натурщицей, потом вела хозяйство. Он ведь, кроме того, что писал дни и ночи, сам ничего по дому не делал, а держал двух собак, кошку и канареек. За всей этой живностью мать и ухаживала, ну, еще за отцом и за мной.
Когда я окончил музыкальную школу, мать умерла: у нее оказался какой-то скоротечный рак. Отец с горя перестал писать, стал частенько прикладываться к бутылке и лет через пять превратился в конченого забулдыгу. Он оставил мне квартиру, продал свою мастерскую и перебрался в деревню к какой-то синюшке, у которой был свой крохотный домишко и кое-какое хозяйство, хоть и захудалое. Отец говорил, что я теперь взрослый и могу сам позаботиться о себе.
Я к тому времени окончил среднюю школу и учился в консерватории. Правда, меня из нее выперли по причине несоответствия моих взглядов на современную музыку. Некоторые преподаватели… Впрочем, это не имеет теперь никакого значения…
Кузякин грустно вздохнул. Он поерзал на стуле, покашлял, посмотрел на меня жалобно, но, не увидев в моих глазах сочувствия, отвел взгляд и продолжил:
– Я стал играть в одном ансамбле. Он теперь довольно известен… Я играл на бас-гитаре и даже немного пел. А через несколько лет один знакомый предложил мне заняться продюсированием, сказал, что у него есть деньги, и он ищет, куда бы их вложить, а у меня есть коммерческая жилка и все такое… Я решил попробовать.
Мы создали группу, стали репетировать, пробовали выступать… И вот однажды, когда у нас уже стало что-то получаться и пошли кое-какие деньжата, я влюбился.
Кузякин с тоской посмотрел на меня. Я удивленно вскинула брови: при чем тут я? Когда этот бас-гитарист, будущий продюсер влюбился, я скорее всего еще ходила в детский садик и складывала из пластмассовых кубиков домики.
– Нет, Татьяна, ты здесь ни при чем, – заверил меня Кузякин.
«И это радует», – подумала я.
– Я влюбился, да… Только не смейтесь, это трагедия… трагедия всей моей жизни! – Кузякин отвернулся и, как мне показалось, всхлипнул.
– Ну-ну, давайте без этого, – поморщился Мельников. – Мы тут, знаете, ко всяким концертам привыкли. Так что без лирики и, если можно, покороче.
Допрашиваемый вздохнул и потеребил свой петушиный галстук.
– Одним словом, объект моей любви… мой объект любви… был, так сказать… в общем, он был…
– Человеком одного с тобой пола, – подсказала я.
Продюсер метнул на меня недовольный взгляд.
– Да, Танечка, ты права. Я влюбился в одного мальчика, моего соседа. Ему было лет двенадцать или что-то около того. Поверьте, я долго боролся с этим чувством, мне самому было поначалу дико… Но время шло, а я ничего не мог с собой поделать. Я пытался встречаться с девушками, даже, бывало, затаскивал их в постель – что сделать было совсем нетрудно. Наш ансамбль к тому времени стал довольно популярным, и девушки сами висли на нас. Но я при этом чувствовал такое… такое омерзение!.. Черт! Короче, однажды я проснулся и понял, что я – человек нетрадиционной, так сказать, ориентации. Мало того, меня тянуло к мальчикам, то есть к детям, именно к детям… Нет, я все прекрасно понимал: это плохо, это преступление! Если вы думаете, что я не пытался с этим бороться, вы ошибаетесь! Я пытался, честное слово, пытался, я даже хотел лечиться…
– Да расхотел, – сделал заключение Андрей.
Продюсер тяжело вздохнул:
– Не то чтобы расхотел… Просто подумал: если Бог создал меня таким, может, так и надо, ему-то там виднее…
– Ну, конечно! Давайте еще все на Бога свалим: ему, мол, так было угодно! – проворчал Мельников. – Продолжайте, гражданин, и желательно без философских измышлений!
– Так вот, мучился я, мучился, потом плюнул на все, смирился со своими наклонностями и начал ухаживать за тем пацаном. Его, кстати, Петечкой звали, ну, то есть Петром… Я его ласково Петюшей называл… Заманил я его как-то к себе… Ну, все такое… вина ему налил, накормил всякими лакомствами. Денег ему обещал на «музыку»… Короче, уломал я его… Стал Петюша ко мне захаживать. И так у нас все хорошо сладилось, вы не представляете! Я ему денег давал… Мальчик был такой молоденький, такой сладенький!..
– Без подробностей! – рявкнул Андрей, брезгливо поморщившись. – Ягудина тут при чем? Она что, отбила его у вас?
Кузякин посмотрел на Мельникова недоуменно, потом, видно, сообразил, что старший лейтенант так шутит. Я тоже посмотрела на моего друга: он язвил, стало быть, Кузякин жутко раздражал его.
– Эта гадина следила за нами и подсматривала. Ей даже удалось сфотографировать нас… за этим самым… занятием…
– Понятно, понятно. Она вас шантажировала, – кивнул Андрей.
– Да. Я тогда еще жил в Трубном районе, на окраине, в коммуналке. Она жила в моей квартире… Мой отец еще не оставил мне квартиру, и приходилось жить в таких условиях.
В этот момент я чертыхнулась про себя. Вот оно! Вспомнила! Говорила же мне Светка, тогда, у меня дома, когда рассказывала про Кузякина: «…Нет, вообще-то он в какой-то мере молодец: жил когда-то в Трубном районе в коммуналке, а теперь…» И когда Прасковья Никитична рассказывала, что Ягудина тоже какое-то время жила в Трубном районе, в коммуналке, у меня тогда еще мыслишка шевельнулась: про кого-то я уже слышала подобное. Почему же я тогда не догадалась? Поработала бы как следует извилинами, не оказалась бы на кузякинской даче.
Задержанный между тем продолжал:
– …Она жила в моей квартире, а наши балконы были рядом, через фанерную перегородку. Похоже, именно с балкона она нас и увидела. Потом ей как-то удалось сделать снимки, которыми она меня и шантажировала. Но не сразу. Несколько лет, как выяснилось, она прятала эти фотографии, оно и понятно: что я мог тогда ей заплатить? Копейки! А потом, когда я уже стал продюсером и хорошо зарабатывал… Короче, однажды эта мразь заявилась ко мне и показала снимки. Она грозилась отнести их «куда надо», требовала денег, сначала не очень большие суммы, потом аппетит ее стал расти… А я к тому времени стал уже и клипы снимать. С участием детей…
– И с этими детьми вы тоже…
– Нет, нет, вы что?! Я только с совершеннолетними и только с теми, кто добровольно… Ну, я же не виноват, что я такой! Это моя натура, это природа…
– Ну, насчет совершеннолетних добровольцев – это мы еще разберемся, – многообещающим тоном выдал Андрей, – тем более времени у нас будет предостаточно. А сейчас давайте вернемся к старушке Ягудиной. Так говорите, она вас шантажировала?
– Двадцать лет соки из меня высасывала! Тварь! Сколько денег! Квартиру на мои кровные отремонтировала. Вы бы видели ее ремонт! Евро!.. Впрочем, вы скорее всего видели… Потом она антиквариатом занялась, идиотка! У моей сестрицы, говорит, вся квартира в картинах, и я тоже хочу к искусству приобщиться. Пусть, мол, Элка не думает, что она одна в живописи шарит!..
– А в тот день? Ягудина снова у вас денег требовала?
– Да. Но в тот день я сорвался… Денег-то я ей привез. Много денег, накануне она мне звонила и снова требовала. Обещала сообщить прессе и в полицию заявить… А мы с Эдиком в тот день на дачу ко мне собрались. Ему так хотелось шашлычка!.. Шампура у меня с собой в машине были, и я, когда остановился возле ее дома, вдруг подумал: а что, если вот сейчас одним разом все и прекратить?.. И не будет больше ее звонков и вымогательств, и моих бессонных ночей и унижений… Она открыла дверь, а я… я воткнул ей в глаз шампур, сказав: «Вот тебе! Не будешь подглядывать в замочные скважины, старая гадина!» И убежал… Потом, на даче, я рассказал все Эдику…
– Нет, до чего «удачно» семья Белохвостиковых нарвалась на этого Эдика! – не удержалась я, обращаясь к Андрею. – А я-то еще гадала: как это адвокат может склонять подзащитного к оговору?! А тут – прямо подарок судьбы! Не вмешайся я тогда, накатал бы Ромочка «чистосердечное» и получил бы «десятку» ни за что ни про что… Ничего, Кузякин, твой «мальчик» тоже свое получит.
– Черт! Это все из-за Ягудиной! – взорвался продюсер. – Гадина! Ах, какая это была ненасытная гадина! Мерзкая, подлая…
– А ты, значит, у нас порядочный? – презрительно хмыкнула я.
Кузякин поднял на меня глаза.
– А что я такого сделал? – возмущенно вскричал он. – Я честно работал и жил, как порядочный человек. Я не виноват, что у меня такие наклонности… что меня всегда тянуло к мальчикам…
– Так все-таки к мальчикам, – кивнул Андрей.
– К молодым людям, – быстро поправился Кузякин.
– Значит, ты у нас честный и порядочный человек, – заключил Мельников. – А что двоих грохнул, в том числе пожилую женщину, и еще одну в заложники взял и тоже хотел на тот свет отправить, – так это так, мелочи жизни, издержки тяжелого продюсерского труда?
– Скорее всего и я, и соседка Ягудиной Вера Потаповна тоже должны были стать его жертвами, – не удержалась я от замечания.
Кузякин опустил голову.
– Если бы не эта гадина…
– Понятно. Значит, во всем виновата Ягудина?
– Да говорю же вам, она меня шантажировала! Она грозила опубликовать снимки… Тогда бы меня посадили, и надолго… А какая слава!.. Вы представляете, какой бы разразился скандал?! Я же снимал детей в своих клипах.
– И ради своего душевного спокойствия ты грохнул двоих и собирался убрать еще столько же? – спросила я.
– Нет, нет, что вы!
– Что «нет, нет»? Ладно, с Ягудиной все понятно, она тебе жизни не давала, доила, как корову, но бомжа-то ты зачем убил?
– Так он же рассказал вам, что видел меня в тот день выходящим из подъезда этой твари! Он мог меня опознать!
– Так ты за этим возле дома убитой ошивался? Наблюдал, как идет расследование? Прикидывал, кто свидетель, чтобы вовремя «зачистить»?
Кузякин отвернул лицо. Мельников горестно покивал.
– Только что-то я одного не пойму: соседка Ягудиной, Суркова, не говорила, что тот тип с «сомбреро» был с бородой и усами. Как вы умудрялись прятать такую красоту, когда приходили к вашей вымогательнице?
– А вот как! – сказала я и, протянув руку к профессорской бородке Григория, дернула за нее.
Борода осталась у меня в руке. Не ожидая такого, продюсер вскрикнул и закрыл голый подбородок руками, а у Андрея отвисла челюсть.
– С усами – такой же фокус, – я улыбнулась Григорию и протянула ему элемент его грима. – А ты, Андрюша, чего удивляешься: это же артист! Профи! Он и переодевался всегда поэтому: чтобы его не узнали. Так ведь, Гриша?
Гриша низко опустил голову.
Мельников усмехнулся:
– Надо же! Обычно бывает наоборот: усы и бороду клеят, когда идут «на дело», а тут… И не лень вам было каждый день гримироваться?
– Честно говоря, я предвидел что-то такое… Думал, пусть все знают, какой я с бородой, тогда без усов и бороды меня точно никто не узнает.
– Ну, ты артист!
Андрюша между тем быстро щелкал клавишами клавиатуры: «…В результате оперативных действий… Дал признательные показания…»
– Кузякин, – снова повернулась я к задержанному, – а ты меня потому так упорно в ресторан заманивал, что хотел выведать, как идет мое расследование? (Он кивнул.) Так это я из-за своего языка попала к тебе в сарай? Проговорилась, что обязательно найду убийцу, а ты испугался? Думал, я там напьюсь и под «градусом» все тебе и выложу?
– Да. Прости… Мне сказали: ты – профи в сыскном деле, я хотел знать, чего ты нарыла…
– Прокурор тебя простит и индульгенцию тебе выпишет.
– Так, продолжаем допрос, – прервал меня Мельников.
– Ну что, Андрюша, – я встала, – для себя я все выяснила. Вот тебе преступник, такой, чтобы и сознался, и все улики против него были, и доказательная база – не придерешься… Как заказывали! А я, пожалуй, пойду.
– Спасибо, мать!
– Обращайтесь, если что!.. Кстати, папашу-архитектора теперь, надеюсь, выпустят?
– Несомненно! Сейчас распоряжусь…
Когда я вышла из участка, то решила отправиться к Элле Ивановне. Мое расследование было закончено, я могла рассчитывать на вознаграждение за освобождение ее сына. Я достала из сумки мобильный. Услышав, что я собираюсь приехать, женщина встревожилась:
– А что случилось?
– У меня для вас хорошие новости…
Когда я вошла в квартиру, Элла Ивановна смотрела на меня широко открытыми глазами, затаив дыхание.
– Вашего сына отпускают, – сказала я прямо с порога. – И, кстати, Роман тоже оправдан. Можете спать спокойно, все для вас закончилось.
– Слава богу! – выдохнула женщина.
Она побежала в комнату, принесла кошелек, начала отсчитывать купюры…
– Я хотела задать вам только один вопрос, – сказала я, беря деньги. – Элла Ивановна, почему вы скрыли от меня, что у вашей сестры был ребенок?
– Вы все-таки узнали, – обреченно выдохнула женщина и отвела глаза.
– Как видите. Так почему?
– А вы сами не догадываетесь?
– Допустим, нет.
– Ведь она была не замужем! А какое было время?! Родившие девушки осуждались обществом, в метрике ребенка в графе «отец» ставился позорный прочерк… Вы не представляете, что вынесла наша семья! Соседи смотрели на нас с ухмылками, перешептывались за нашими спинами…
– И вы решили переехать в другой район.
– Да… Но откуда вы узнали про ребенка Ахолии? Это же было сто лет назад!
– Работа такая. А ведь я просила вас рассказать мне всю правду! – не удержалась я от укора.
Хозяйка тяжело вздохнула, начала кутаться в шаль.
– Это теперь на рождение незаконного ребенка смотрят спокойно. Вы не представляете, как отец орал на Ахолию! Какими словами называл ее… Мать плакала, говорила, что ей стыдно выходить из дома, что все соседи тычут в нее пальцами, качают головами… Сестра вынуждена была отдать мальчика в дом малютки, сославшись на то, что она еще студентка и ей не на что его кормить. А мне было жаль этого мальчика, честное слово! Он был такой хорошенький, такой толстощекий, с огромными наивными глазами, распахнутыми этому миру, который поставил на нем позорное клеймо «незаконнорожденный».
– Что было потом с мальчиком, вы, разумеется, не знаете?
– Когда ему было четыре года, его усыновила одна семья, хорошая семья, известные творческие люди нашего города. Я узнавала… Так что судьба моего племянника решилась наилучшим образом.
– Это была семья художника Кузякина?
– Господи! Вы и это узнали! Но как?
Я оставила ее вопрос без ответа.
– А за что судьба должна была наказать вашу сестру? Кажется, вы ругались с ней и грозили высшей карой… Вашу ссору однажды подслушал ваш сын, случайно, разумеется.
Элла Ивановна тяжело вздохнула и покачала головой. Видно было, что ей совсем не хочется говорить на эту тему.
– Говорите, чего уж там, – подбодрила я ее. – Вашей сестры теперь все равно нет в живых…
– Она пыталась убить своего ребенка, – тихо сказала Элла Ивановна, отводя глаза.
– Как убить?! – опешила я.
– Так. Она ведь скрывала свою беременность, ходила, затянутая платком, а родила дома, ночью, и… попыталась задушить ребенка подушкой… Мама вовремя зашла в комнату и тем самым спасла мальчика… Но об этом никто не знает, только я и мама…
Женщина вдруг расплакалась.
– Да-а… – только и сказала я, пораженная до глубины души. – А вы были в курсе, что ваша сестра в свободное от основных обязанностей время шантажировала… одного продюсера?
– Нет. Господи! Продюсер-то чем ей не угодил?
– Деньги, – пожала я плечами, попрощалась с хозяйкой и открыла дверь.
– Татьяна, спасибо вам! Большое спасибо! – с чувством сказала хозяйка.
– Обращайтесь, если что!
