Глава девятая
Двое в камере
На завтрак были вареники с вишней, холодная курица и фрукты. Сидя за большим, накрытым белой скатертью столом в залитой солнечным светом комнате и слушая пение птиц за окнами, не хотелось верить в существование какого-то там подземного аэродрома, плана истребления сотни чиновников и государственный переворот в целом. Это как-то не вязалось с лесным воздухом, тишиной и смешливой легкомысленной Катей, прислуживающей нам за столом и с надеждой поглядывающей в окна на расположенный рядом с домом корт. Там ее наверняка ждет какой-нибудь парень, с которым она сначала, может, и поиграет в теннис, а потом начнутся совсем другие забавы, имя которым – любовь.
Я вдруг вспомнила поцелуи Паши. С чего бы это? Но быстро отогнала от себя недостойные мысли. Мне и так было стыдно за вчерашний день. Наступившее утро будет другим. Совершенно. В моей голове зрел план, как выманить из дома Рюрика этих зверей – ротвейлеров.
Я сказала Павлу, что пора бы нам наведаться на кухню, чтобы посмотреть, что собой представляет данное заведение.
– Тебе не кажется, что ты совершенно забыла о твоих телохранителях?
– Да нет, это они, похоже, забыли о нас. Смотри, машина стоит, а их нет. Наверно, они в столовой. Тем более нам пора туда сходить. Восемь часов, вполне возможно, что они там завтракают.
Всего восемь часов? Я и сама удивилась тому, что так рано. Казалось, время остановилось. Ведь мы так долго беседовали с Павлом в спальне, все выясняли отношения… Значит, проснулись часов в пять-шесть. Вот что значит обладать повышенным (или даже патологическим) чувством ответственности.
Катя объяснила нам, как найти столовую, и мы пошли в сторону центральной аллеи. Минут через десять мы уже подходили к двухэтажному белоснежному зданию с огромными, почти во всю стену, окнами, вокруг которого воздух напитался запахами подгоревшего молока, вареной капусты и почему-то мужского одеколона. Все ясно: сюда ходят в основном холостые мужчины. Такие, как Паша, например, которого мы встретили уже выходящим из дверей столовой.
– Доброе утро. – Он подмигнул мне, и я чуть не прожгла его выразительным, почти смертоносным взглядом. – Вас что же, Катя не покормила?
– Покормила, – ответил за меня Павел и крепко схватил за локоть, боясь, очевидно, что я снова могу уйти с этим типом в неизвестном направлении. – Мы сюда на экскурсию.
– Ваши мужики там третью порцию каши добивают.
– Вот пусть и добивают.
Мы поднялись на второй этаж, вошли в просторный и прохладный от нескольких работающих кондиционеров зал и действительно увидели молчаливо уминающих третий (а может, и пятый) завтрак Сергея и Андрея.
– Ты хоть раз слышал, чтобы они разговаривали? – спросила я Павла, усаживаясь за столик и наблюдая за остальными посетителями.
– Им за это деньги не платят.
– А за что им платят деньги?
– За твою сохранность. Они водят машину, дерутся, умеют убивать, но не умеют думать. Это машины. Роботы.
– Что же это они меня не сопровождали, когда я поднималась к Рюрику. И когда уходила от него через окно.
Я бы могла во многом упрекнуть своих горе-телохранителей, но вдруг подумала: а что, если они повсюду ходили за мной следом и в курсе всех моих вчерашних похождений? Да и не только моих! А если они…
Все мои мысли на этот счет улетучились, когда я приблизилась к ним и всмотрелась в их лица. По их выражению я поняла, что ребята находятся на заслуженном отдыхе. Никуда они, конечно, не ходили, ни за кем не наблюдали, никого не охраняли. Парни РАССЛАБИЛИСЬ.
– Значит, так. – Я села напротив них и взглянула им в глаза. Какие же они были смешные – огромные, тупые, с застывшими в руках ложками, наполненными желтой молочной пшенной кашей. – Я сейчас же связываюсь с Василием Федоровичем. Вы совершенно не работаете. Вам нужна замена. Вас сюда прислали не отдыхать, а работать. И если я женщина, это еще не говорит о том, что со мной такие штучки пройдут. Так что доедайте свою кашу и валите отсюда, да поскорее. Все понятно?
Сергей положил на стол ложку и даже встал.
– Вы только скажите, что делать, и все будет в ажуре. Вроде никто не стрелял… – он пожал плечами.
– Тогда так… – Я заметила боковым зрением, как Андрей спрятал руку с бутербродом под стол. Нет, все-таки русских людей уже не исправить: дармовой хлеб слаще, да и вообще несчитанное угощение надо есть впрок, до отвала. – Потихоньку стащите из столовой килограммов десять свежего мяса. Сами раздобудьте пакеты, сложите все это и несите к нашему дому. На все про все – полчаса. Хватит?
– Хватит.
Мы ушли.
– Ты будешь разбрасывать мясо вокруг дома Рюрика?
– Ты угадал. По цепочке, чтобы заманить их в лес, да там и пристрелить.
С лирикой надо было кончать. Дачный дурман уже и так сделал свое дело, бросив меня в объятия местного Казановы. Пора было приступать к осуществлению НАШЕГО плана. Через полчаса действительно принесли мясо, и мы с Павлом, стараясь, чтобы нас не заметила бегающая по корту Катя, принялись нарезать его небольшими кусками, чтобы потом выложить из них смертельную тропу ротвейлерам. Хорошенько отмыв разделочные доски и ножи от крови, мы с помощью Сергея дотащили тяжелые пакеты до дома Рюрика и разложили мясо по земле кратчайшим отрезком от крыльца до леса.
Сначала надо было выманить Шитова, того самого мерзкого старикашку, который впускал меня сюда вчера и отчитал за то, что я так много времени отняла у его хозяина. Кто был этот старик и почему именно он находился рядом с Рюриком – тоже оставалось загадкой, как, впрочем, и многое другое.
– Я пойду сама и заставлю его выйти на крыльцо. Вот увидишь, он выйдет с собаками на поводках. Он с ними не расстается.
– Неужели это вся охрана такого могущественного человека, как Рюрик?
– Не уверена. Возможно, в доме есть еще люди, которых мы не видим. Или та же сигнализация, ток… Да мало ли средств для того, чтобы остановить непрошеных гостей?
– Будь осторожна. – Павел стоял в кустах наготове, сжимая в руке пистолет с глушителем. – Как только я уложу всех собак, сразу поднимусь к тебе.
Я двинулась по направлению к дому. И чем ближе к нему я была, тем холоднее мне становилось. Наверно, это происходило от страха. Грандиозность происходящего давила на меня грузом ответственности и мешала соображать. Ведь если окажется, что в доме вооруженная мощная охрана, план с собаками провалится и нас схватят…
И снова, как пару дней назад, меня охватило ощущение нереальности происходящего. Я была словно пьяная. Я не понимала, ПОЧЕМУ Рюрик живет на даче и возле крыльца нет ни одного человека. Почему меня никто не остановил, когда я взошла и постучала в дверь. Послышался звериный рык. Затем шарканье, дверь распахнулась, словно и не была заперта, и с десяток лающих псов бросились на меня. Шитов едва их сдерживал.
– Что вы все ходите?! – закричал он, но его голос потонул в громком лае ротвейлеров.
– К вам приехали какие-то люди, они ждут вас у ворот. Охрана их не пускает! – орала я изо всех сил, холодея при мысли, что эти злобные твари сейчас сорвутся со своих поводков и бросятся на меня, чтобы растерзать. Не зря же в Англии эту породу собак строго-настрого запретили.
– Какие еще люди? Мы никого не ждем. А если бы кто и приехал, то я увидел бы это на своих экранах…
– Там что-то с электричеством, авария на подстанции… Они ждут вас, – сказала я и, махнув рукой, словно бы говоря: хотите верьте – хотите нет, пошла в сторону леса. На наше счастье, Шитов стал спускаться с крыльца, ведомый собаками, которые прямо-таки рвались у него из рук. Я чувствовала всем своим существом их влажное, хриплое рычание. Когда же они почуяли мясо, Шитов дернулся всем корпусом за сворой, пожирающей и вырывающей друг у друга куски, и чуть было не упал. Я достала из сумки газовый баллончик и несколько раз прыснула ему в его желтое, похожее на пасхальное яйцо лицо. Он зажмурил глаза, захрипел и повалился на землю. Пальцы на его руке разжались, он отпустил поводки, и собаки понеслись по рассчитанному нами отрезку в кусты, где их поджидала еще одна порция угощения. Слыша глухие выстрелы (один, два, три четыре… восемь, девять…), я подумала тогда, что ничего бы этого не случилось, корми Шитов своих собак получше. Не зря же говорят – скупой платит дважды.
* * *
Когда все стихло, я ухватила старика за воротник пиджака и, постоянно оглядываясь, не видит ли нас кто-нибудь, оттащила его безжизненное тело в лес, где Павел уже сгребал в кучу тяжелые окровавленные трупы ротвейлеров. Он отцепил с каждого ошейника поводок и сложил их в освободившийся от мяса пакет. Действовал Павел быстро, уверенно, движения были ловкими, а лицо при этом оставалось совершенно бесстрастным. Я поняла, зачем ему понадобились поводки: при необходимости их можно было использовать вместо веревок. Да и вообще вещь полезная для экстремальных ситуаций. Увидев меня, он бросился ко мне на помощь. Уложив Шитова рядом с собаками, он достал два поводка и крепко связал ему руки и ноги.
Мы осмотрелись: на небольшом пространстве между елями и соснами не осталось и следа после кровавого побоища – настолько хорошо все было замаскировано. В лесу снова воцарилась тишина.
Мы привели себя в порядок и не спеша двинулись к дому. Поднялись на крыльцо. Дверь была распахнута. Мы вошли и прислушались. Ни единого звука. Какая там охрана?! Я повела Павла наверх, в комнату Рюрика. Остановившись перед дверью, я перевела дыхание и решительно постучала. Никакого ответа. Тогда я взялась за ручку и открыла дверь. Комната была пуста. На инвалидном кресле лежал скомканный ЧЕРНЫЙ плед.
…Мы обшарили каждый сантиметр двухэтажного дома, заглянув даже в ванную комнату и туалет, но не встретили ни единого живого существа.
В комнате Рюрика мы перерыли все папки с бумагами, но ничего, кроме воззваний, оппозиционной литературы и вороха газет, не нашли. Были еще, правда, письма. Пробежав глазами одно из них, я поняла, что это пишет такой же сдвинутый на политике, одержимый человек, предлагающий свою помощь, а конкретно – пасеку и два миллиона рублей народному движению «Россия». Павлу попалось письмо совершенно другого характера. Писала какая-то ненормальная двадцати лет от роду, объяснялась в любви Рюрику, восхищалась его красотой, умом и страстно желала родить от него ребенка. «Меня возбуждает ваша инвалидная коляска, ваши очки и белые руки. Мне больше всего на свете хочется их поцеловать…» И все в таком духе. Побывали мы и в вонючей, с застоявшимся затхлым воздухом комнате Шитова. Здесь вообще пахло смертью.
И вдруг я уставилась на стену, на которой висело большое овальное зеркало. (Это все в комнате Шитова.) Под ним на стеклянной полочке я заметила покрытый пылью колпачок от губной помады. Я взяла его в руки и принюхалась. Пахло старым собачьим жиром. Интересно бы посмотреть на женщину, которая оставила здесь этот характерный предмет. К кому она приходила: к Шитову или Рюрику? И вообще интересно, были ли у Рюрика женщины?
– Послушай, ты, агент ФСБ, черт тебя подери. Неужели до сих пор личностью Рюрика никто не интересовался? Это же нонсенс. У нас любая выдающаяся личность на учете. А тут такое…
– У него наверняка есть нормальные имя и фамилия. Рюрик – это скорее всего партийная кличка.
– Но как вычислить, кто же он такой? Может, стоит поднять архивы столичных ортопедических клиник и поискать среди стоящих на учете инвалидов человека, похожего на Рюрика? Или затребовать информацию обо всех инвалидных колясках?
– Но для этого надо ехать в Москву, звонить Трапезникову…
– Это еще кто?
– Шеф, – сказал он и почему-то отвернулся от меня. Наверно, пожалел, что сказал.
– Правильно. Так и сделаем. А сейчас пора убираться отсюда. Никакого архива здесь нет. Ничего.
– Стой. Мы еще не были в подвале.
Мы снова оказались на первом этаже, зашли на кухню, где на плите кипел чайник (Павел его выключил скорее по инерции, чем по какой-либо другой причине), и, приподняв за кольцо две половые доски, сколоченные вместе, мы увидели погреб. Павел приказал мне держать крышку, а сам спустился вниз. Я ждала, что сейчас он скажет мне о каком-нибудь подземном ходе, но он вылез оттуда и заявил:
– Там только соленья. Бочки, банки…
Разве это было похоже на штаб? Смех, а не штаб.
– Погоди. – Я снова поднялась на второй этаж и дернула дверь, ведущую во вторую ванную комнату (всего их в доме было две, одна расположена над другой). Казалось бы, ванная как ванная.
Я услышала шаги позади себя. Вздрогнула. Но это был Павел.
– Ты что, решила помыться, смыть с себя тяжкие грехи?
– Да. И как только ты догадался. Смотри, мужчина, и отвечай на вопросы: отопление центральное?
– Судя по системе труб и батарей – да. И у нас в домике всегда в кране горячая вода, а никаких нагревательных приборов не видно.
Он уже понял, на что я намекаю. Дело в том, что почему-то именно в ЭТОЙ ванной комнате стоял так называемый титан – черный металлический цилиндр, снизу которого должна располагаться топка, куда закладывают дрова или уголь. Когда в топке раскаляются угли, то, соответственно, нагревается и вода в титане.
Я открыла створку – никакой решетки, ничего вообще похожего на топку. И вдруг часть цилиндра, как в фантастическом фильме, куда-то задвинулась, открывая вход в освещенный изнутри туннель.
Мы с Павлом переглянулись. Наконец-то появилось хотя бы нечто, напоминающее о сегодняшнем дне, о цивилизации, о достижениях техники… А то создавалось уже впечатление, что попали в деревенскую избу, а не в штаб лидера политического движения. Больного лидера больного движения.
– Я полезу первым, – сказал Павел.
– Да какая разница, полезай, я все равно за тобой…
Мы забрались внутрь титана (только в нем я поняла, насколько он по своим размерам отличается от стандартных – раза в два с половиной больше) и стали спускаться по узкой лестнице вниз.
– Если Рюрик пользуется этой лестницей, то он никакой не инвалид, – сказала я, чувствуя, как леденящий холод сковывает мое тело.
– Черт, да что же это такое? Самый настоящий ледник. Куда мы с тобой спускаемся?
Мы спрыгнули на площадку, пол которой был выложен белой плиткой, и оглянулись.
– Да здесь холодильник, – не унимался Павел, вертясь во все стороны и прикидывая, в какую из трех дверей, находящихся на равном расстоянии друг от друга, ему войти. Площадка была строго прямоугольной формы. Двери сделаны из светлого металла с прозрачными шарообразными ручками. Я подошла к одной из дверей и взялась за ручку. И тут раздался тонкий звуковой сигнал. Какое-то нервное пиликанье. Сразу стало нестерпимо страшно. Захотелось зажать уши и закрыть глаза, чтобы потом открыть их и оказаться на своем диване в городе Тарасове.
Павел схватил меня за руку и втащил в другую комнату, дверь которой он открыл без всяких последствий. За дверью оказался большой зал, стены которого были выложены черным кафелем. На потолке горели плоские круглые матовые лампы. В центре зала находился длинный овальный черный стол, совершенно пустой. Вокруг него стояли стильные металлические с черными кожаными сиденьями стулья. В самом конце стола мы увидели большое черное кожаное кресло.
– Похоже, это у них зал заседаний.
По обеим сторонам стола высились металлические стеллажи, забитые цветными папками, которые ровными рядами занимали все пространство от пола до потолка.
– А вот тебе и архив.
Пожалуй, самым ценным в этом зале заседаний был увеличенный портрет Рюрика. Только здесь он выглядел помоложе, поплотнее. Хотя волосы такие же, и те же очки, кресло… Интересно, когда он начинал сколачивать свою организацию, он был так же болен, как сейчас, или это был цветущий, пышущий здоровьем юноша?
Между тем звук разбуженной сигнализации, а именно так я бы охарактеризовала непрерывающийся пульсирующий, электронного происхождения писк, сопровождающий нашу экскурсию по залу, вдруг смолк.
Послышался топот бегущих ног, голоса, стены, казалось, затряслись…
– Это над головой? – спросила я у Павла с надеждой в голосе.
– Да нет, Танечка. Похоже, сработала сигнализация и сейчас нас схватят.
Я бросилась к портрету, благо это была увеличенная фотография без рамки, свернула его в трубочку и сунула себе за пазуху.
Распахнулась дверь, в зал ворвались люди в военной форме, схватили нас, надели наручники и вывели в коридор. Все произошло так быстро, что мы и очнуться не успели, как очутились в темной ледяной камере с голым цементным полом. Звякнул замок – нас заперли.
– Кто это? – я едва нашла в себе силы, чтобы произнести эти два слова.
– Люди Рюрика. Мы пропали, – оптимистично отозвался откуда-то из темноты Павел.