Глава 13
КУДА УЛЕТАЮТ КОНДОРЫ

Все эти события, итог которым подвел судорожно заглоченный Ворониным стакан водки, произвели на меня сильное впечатление. От этих людей, в большинстве своем еще почти мальчишек, веяло каким-то мрачным скрытым трагизмом, и казалось невозможным, что цепь происшествий прервется на этом жадно проглоченном Ворониным стакане водки.

Демяша наскоро перетянул президенту «Сатурна» ногу, чтобы тот не обессилел и не отключился от потери крови, и тот, прерывисто выдохнув — очевидно, от спазмов в горле, заговорил:

— Все это слишком нелепо, чтобы с вами говорить, но что-то очень больно, и он не заслужил, чтобы я молчал ради выстрела в затылок.

Суворов слушал с каменным лицом, Савичев же тревожно переглянулся с Юлей: он что, тронулся умом от боли и раздирающих его не хуже иного Демяши противоречивых эмоций?..

— Не секрет, что мой «Сатурн» — это команда новейшей формации и в суперлиге российского хоккея первый год, — облизнув губы, уже более членораздельно начал Воронин. — До этого мы поднялись из третьего дивизиона, и, надо сказать, это нам стоило немалых усилий. Спорт — это прежде всего деньги, и большие деньги, не вам объяснять это, Александр Иваныч.

Воронин притронулся рукой к раненой ноге и, через секунду отняв пальцы, рассеянно посмотрел на следы свежей крови.

— Денег у нас не хватало… — произнес он, и голос сорвался до сухого, сдавленного хрипа.

Впрочем, через пять секунд, несколько раз натужно кашлянув, он продолжил:

— В первой лиге мы задержались на два года… были проблемы с подбором игроков, тренерами.

— Да ты че нам лапшу на уши вешаешь, дятел? — вспылил Климов, нервно болтая ногой. — Ты брось эту «Сагу о Форсайтах» трепать, давай конкретнее о…

— Валера! — внушительно выговорил Александр Иваныч и тяжело оперся на плечо хоккеиста. — Он говорит все, что нужно, и ты не лезь.

Говорю последний раз: еще что-нибудь ляпнешь — выставлю в соседнюю комнату.

— Образованные у тебя хоккеисты, Александр Иваныч, — сделал попытку слабо улыбнуться Воронин, — о «Саге о Форсайтах» наслышаны! У меня хоккеисты остановили свое образование на «Робинзоне Крузо» в детском варианте да книжках про Конана.

Суворов недовольно качнул головой.

— Одним словом, однажды мне позвонили и предложили сотрудничество и деньги. Когда я узнал, кто предлагает мне все это, я, откровенно говоря… оторопел. Я не знал, связываться ли с мафией… но оказалось, игра стоила свеч.

— То есть вам звонил Кондор? — уточнила я.

— Вот именно… С его помощью мы легко вышли в высшую лигу, а потом… хотя и с большим трудом, в суперлигу. Конышев вложил в нас большие деньги… кроме того, я сомневаюсь, что его вливания в спорт, и в частности в хоккей, ограничивались одним моим клубом.

У него были большие связи, и он зарабатывал очень прилично на том, что… одним словом, он сплавлял за рубеж перспективных игроков…

Вы скажете, все стремятся подороже продать своих лучших игроков в НХЛ, чтобы на вырученные деньги укрепить свой клуб…

Видно было, что рассказ давался Воронину с большим трудом. Он явно с усилием сводил логически обрывки фраз, то и дело жевал губами и нечленораздельно мычал, а почти бессмысленный взгляд маленьких глаз говорил о том, что в данный момент все мысли Воронина сосредоточились не на его словах, а на боли, скрутившей его. И все его стремления сошлись клином только на ней, вся его воля сомкнулась, чтобы не допустить ее разрастания, не дать ей подмять под себя все его существо. Все его мысли были только о ней.

О боли.

— Мне сложно судить о том, что делал Конышев… об этом лучше скажет Савичев.

— Но ведь Савичев узнавал обо всем… о договоре, о возможном контракте с «Чикаго», о неучастии в играх, через вас? — произнесла я.

Он неуверенно глянул на меня, и в его взгляде что-то неуловимо изменилось.

— Ах да, — пробормотал он, — я как-то запамятовал… погодите, я сейчас соберусь… Да что вы говорите?! — неожиданно живо вскинулся он. — Савичев — это же особый случай, и я не знаю, почему он поручил это мне…

— Вы хотите сказать, что Конышев продавал за границу перспективных игроков других клубов? — спросил Суворов, вероятно, думая о чем-то своем. — Без согласия тренеров и руководства, то есть попросту инициировал побеги хоккеистов за рубеж, в Европу, в НХЛ и отмывал на этом деньги? И в этом ему помогал Барнетт?

— Ну да, — ответил Воронин.

— Причем тех команд, которые составляли конкуренцию вашему «Сатурну»? Я имею в виду те, на которые он мог реально повлиять.

Разумеется, «Динамо» или «АК Барс» ему не по зубам.

— Вы все сказали за меня, — с трудом выговорил Воронин. — Можно еще водки?

Я молча налила ему полстакана и вложила в ладонь.

— Держите. Пьяным не будет, а боль немного уменьшит, и ему легче будет говорить, — пояснила я.

— Ладно, — кивнул Суворов, — но теперь о деле. Что о Савичеве?

— Он долго колебался, — безотносительно к чему-либо произнес Воронин, — я не знаю… он как-то странно относится к Савичеву. Мне всегда казалось, что даже не будь он лучшим хоккеистом России, Кондор все равно… питал бы к нему эту непонятную слабость.

— А моя мать? — вдруг подал голос Алексей. — Может, она?.. Да и вообще — как вышло, что она стала женой мафиози?

— Мне показалось, что… что она и не переставала быть его женой, — пробормотал Воронин.

— Да что вы мелете! — возмутился Савичев. — Я, конечно, плохо знаю о ее жизни, последние три года мы очень редко видимся, но я точно знаю, что по крайней мере год назад она замужем не была!

— Ты бы и сейчас так думал, — вмешалась я, — если бы не Юля. Мне кажется, что на все вопросы может ответить только сам Конышев.

Воронин же только пешка в его сложной игре.

— Это верно, — подтвердил президент ХК «Сатурн», — он дал мне большие возможности, власть над его людьми, вот этими, из задольской братвы, но ни одного серьезного шага без его ведома… я связан по рукам и ногам.

— Тебе край. Ворон! — прохрипел Карась, корчась на полу. — Зря ты этим козлам сбрехнул про Кондора!.. Тебе…

— А за козла ответишь, — процедил Симонов и ударил болтуна ногой. — То-то же, — удовлетворенно процедил он, рассматривая отползшего в угол Карася.

— А как вышло, что на имя Анны Сергеевны Конышевой оформлена эта квартира? — спросила я.

— Ее купил Кондор… месяца четыре назад.

Просто Анна Сергеевна хотела периодически жить здесь, а стеснять сына в его однокомнатной не хотела, и потому…

— Вот оно что! — насмешливо сказал Савичев. — Какие подробности выясняются. А мне, наверно, пообещали бы, что в случае моего согласия на контракт эту квартиру матери оставите, чтобы меня получше трамбануть, а?

Воронин молчал.

— Ладно… — сказал Суворов, — махинации ваши с Конышевым выясним после, а теперь о главном. Смолинцев.

— А что Смолинцев? — быстро заговорил Воронин. — Во всем виноват Нагиев и сестра Олега… Башкова, то есть, мы сначала хотели добром, позвонили Савичеву еще в Задольске, предупредили, что грех против земляков… Конышев на кон большие деньги поставил… что пройдем через вас в финал. Савичев не понял, и пришлось делать вот так. Один ваш охранник был у нас… мы ему проплатили… так что…

— Костичкин? — уточнила я. — А кто убил его? Нагиев?

— Да, Нагиев, — кивнул Воронин. — А Наташа эта должна была только вызвать Савичева… мы ее сразу из Задольска прихватили… как приманку. А она зачем-то вызвала Смолинцева… думала, что вдвоем с Савичевым они… Нагиев стрелял в Смолинцева, потому что они сопротивлялись, ну и…

— Стрельба в больнице — это понятно, — произнесла я. — Максим пришел в себя, вот-вот заговорил бы, а лишние свидетели, понятно, не нужны. Кто, кроме Нагиева и Есипова, был в больнице?

— Молчи, с-сука! — прохрипел из угла Карась и сжался в ожидании очередного симоновского пинка. Без сомнения, лестный эпитет «сука» был адресован не мне, а милейшему господину Воронину.

Воронин съежился и косо посмотрел сначала на меня, потом на Суворова.

— Убрать Смолинцева приказал Конышев, — тихо сказал он, — он же велел по выполнении задания уничтожить Нагиева. Прямой приказ исходил от него, я лишь передал его…

— Кому? — резко спросила я. — Впрочем, можешь не отвечать. Тут гадать много не приходится. Олегу Башкову, не так ли?

— Вот сука! — раздалось из угла. На этот раз относилось это явно ко мне, и я порадовалась, когда дерзкий Карась получил от Симонова по башке.

— Судя по всему, угадала, — резюмировала я, — Олег Михайлович вообще к своему делу относится добросовестно и с подчеркнутым профессионализмом, так что я не сомневаюсь, что было бы с нами, догони он нас тогда на Сережи ной «копейке».

— Ничего, мы у него за все спросим, — процедил Савичев и подумал, что как странно… он вынужден требовать ответа за содеянное у людей, которых он считал самыми близкими. Мать, Наташа… вот теперь Наташин брат, который, правда, никогда не был его другом, благо разница в возрасте была велика, но все же не первый встречный.

И вот Юля… ее дядя и ее отец были теми людьми, которых он больше всего ненавидел.

И, самое страшное, она знала это и тем не менее посмела сказать ему: я люблю тебя.

А Наташа?..

Его размышления были прерваны глухим стуком: это Воронин, обессилев от боли, потери крови и противоречивых, иссушающих эмоций, медленно сполз со стула и ничком упал на ковер, сильно стукнувшись при этом головой.

— Потерял сознание, — констатировал Демяша, прощупывая воронинский пульс. — В больницу его надо.

— А этих в СИЗО, — хмуро проговорил Суворов, — и я звоню прокурору, чтобы выписывал ордер на арест Конышева.

Юля покачала головой.

— Бесполезно.

— Что? — Суворов обернулся, с любопытством рассматривая человека, осмелившегося возразить ему, Александру Ивановичу Суворову, президенту ХК «Кристалл».

— Вы не сумеете поймать его, — проговорила она. — Папа уходил и не от таких. Я сама дорого бы дала, чтобы он был там, где ему надлежит находиться, — в тюрьме. Очень больно ненавидеть собственного отца, Александр Иванович.

— Ах, да, я и забыл… — почти смущенно выговорил он. И в этот момент зазвонил телефон на журнальном столике.

— Вот и он, — тихо проговорила девушка. — Я знаю, что это он.

— Кабздец вам, уроды! — отрядил высказывание забитый в самый угол нижними конечностями Симонова Карась. — Кондор вас вздрючит…

— Возьми трубку, Юля, — сказала я, — может, он еще и не знает, что эта хата его провалена.

— Но не думайте, что я буду его подставлять, — твердо сказала Юля. — Алло, я слушаю.

— Юля, это ты? — произнес мужской голос с металлическими нотками в тембре. — А Воронина нет, что ли?

— Кого, папа? — переспросила девушка.

Я переглянулась с Суворовым.

— А он спит, — ответила Юля, — выпил водки и задрых.

— Сдурел он, что ли? Ну ладно, позови тогда к телефону Савичева.

— Кого?

Возглас Юли прозвучал резко, как выстрел, и мы поняли, что Конышев сказал что-то из ряда вон выходящее.

— Да ладно, Юлька, не дури, — проговорил Кондор довольно сурово, — я что, не знаю, что он там, ухажер твой, понимаешь. Давай, давай, быстро, у меня времени мало!

Юля оторвала трубку от уха и нерешительно взглянула на Савичева.

— Меня, что ли? — спросил он, поймав ее настороженный взгляд.

Она молча передала ему трубку.

— Здравствуй, Алеша, — сказал Кондор и чуть слышно усмехнулся, — вот и пришлось хотя бы поговорить.

— Да, нам есть, о чем поговорить, Иван Всеволодович, — холодно сказал Савичев.

— Я очень сожалею, что пришлось убить Смолинцева и некоторым образом причинить моральный ущерб Наташе, твоей девушке… но спорт — это жестокий мир, и не приходится считаться деньгами и кровью.

— И что это за плач Ярославны, господин Конышев? — насмешливо спросил Савичев, чувствуя, как от волнения и ярости колючий холод бежит по спине. — Я не понимаю, к чему эти слова.

— Я допустил ошибку, мой мальчик, — холодно прозвучало в трубке, — и эту ошибку мне указала твоя мать. Я не должен был вмешиваться в твою жизнь, тем более что… а, ну да ладно.

Не телефонный это разговор.

— Господин Конышев, говорят, вы крестный отец задольской преступной группировки, а вы говорите со мной, как какой-нибудь высокопарный идиот из мексиканского телесериала…

— Помолчи, коли не умеешь говорить? — резко прервал его Конышев и после паузы добавил:

— Ты будешь играть в последней игре за «Кристалл». Я даже разрешаю тебе победить мою команду.

— Как великодушно, — процедил Савичев, — надо же!

— Если бы не одно обстоятельство, я бы тебе показал, щенок, как говорить со мной, — насмешливо-угрожающим тоном проговорил Конышев.

— Из-за моей матери?

— И из-за твоего отца.

— При чем тут отец? Он умер, когда я был еще пацаном, — почти забыв, с кем говорит, произнес Савичев.

— Вот потому, что он умер, я и отпускаю тебя самого решать свою судьбу. И не подумай, что беру на себя слишком много. Одним словом, я уезжаю из вашего города завтра утром.

— До завтрашнего утра вас арестуют, — сказал Савичев, — так что уезжайте сейчас, а мы будем играть с вами в кошки-мышки.

Суворов, который уже в самом начале разговора взглянул на определитель номера и, вздрогнув, пробормотал: «Идиот… из „Братиславы“ звонит…» — сейчас что-то яростно надиктовывал по своему «мобильнику» невидимому абоненту.

В ответ на реплику Савичева Кондор рассмеялся и ответил кратко, как отрубил:

— Я отдаю вам Воронина и его придурков взамен Смолинцева и других пострадавших.

А когда вы приедете в номер, откуда я вам сейчас звоню, то ты, Леша, найдешь здесь свою Наташу. О Юле я настоятельно прошу тебя забыть.

Она пока поживет в твоей… то есть в той квартире, где ты сейчас находишься. Ну, до свидания, сынок.

— Какой я тебе, к черту, сынок? — рявкнул взбешенный спокойным и поучительным тоном босса мафии Савичев, но тот уже бросил трубку. — Едем!

— Я с тобой, — воскликнула Юля, цепляясь за руку Савичева, — я должна…

— Сиди здесь, — грубо одернул ее тот, — я поеду один!

— Не дури, Леша, — сказала я, — я с тобой.

Климов не сказал ничего, но с упрямым выражением на лице пристроился нам в хвост.

Савичев глянул на него, но тоже промолчал, очевидно, выражая согласие с действиями своего Друга.

Суворов перестал говорить по телефону и смерил нас пристальным неодобрительным взглядом.

— Все будет хорошо, — коротко бросил ему Савичев, — я знаю, что ты хочешь сказать, но я гарантирую: все будет хорошо. Ладно?

— Осторожно, ребята, — серьезно сказал президент клуба, — там, в «Братиславе», сидит группа ОМОНа и поджидает Башкова. Я звонил им и сообщил номер Конышева, так что они, возможно, уже действуют. Птички не улетят.

— Какие еще птички? — тоном глубокого презрения выговорила Юля. — Разве вашим мусорским костоломам понять, куда улетают кондоры?

— Девочка прониклась мелкоуголовной романтикой, — с сожалением выговорил Суворов, — не надо читать так много детективов из серии «Черная кошка».

Юля передернула плечами.

В «Братиславе» мы были через пять минут.

Бешеная гонка по ночному городу, а напоследок, почти зажмурив глаза — резкий поворот на автостоянку, взблеск фар и тьма, которую разгоняет лишь легкое облако света из полуоткрытой дверцы «Ауди», — и мы уже стоим на пороге лучшего отеля города и жадно смотрим в ярко освещенный вестибюль, яростно подавляя неотступное желание ворваться, разорвать липкий покой полуночного безмолвия криком или выстрелом…

Вместо этого мы тихо вошли и тут же наткнулись на троих молодцов в форме ОМОНа.

— Я Татьяна Иванова, частный детектив, — представилась я, — а это Алексей Савичев и Валерий Климов из «Кристалла».

— Да, проходите, нас предупредили, — сказал один из них, — майор ждет вас.

И он сообщил нам номер, где проживал Воронин.

— Поздно, — сказал нам майор ОМОНа, — я уже доложил Александру Ивановичу, что Башков, Конышев и Конышева не обнаружены. Да и как тут работать, если мы не знаем, как хотя бы выглядит этот Кондор.

— Никого? — воскликнула я.

— Конышев вообще не зарегистрирован ни в «Братиславе», ни в любой другой гостинице города.

— Под другой фамилией?

— Вот и ищи иголку в стоге сена, — пожал плечами майор.

— М-да-а-а… — протянула я. — Значит, никого?

— Почему же? Гражданина Савичева ждет какая-то девушка.

— Наташа? — воскликнул он, изменясь в лице.

— Если не ошибаюсь, ее зовут именно так.

Да вот и она сама.

Из комнаты вышла высокая темноволосая девушка с бледным, усталым лицом и потухшими большими глазами — очень красивого разреза и приятного светло-синего оттенка. Увидев Савичева, она не переменилась в лице и не бросилась к нему на шею, а лишь слабо улыбнулась и произнесла:

— Алеша.

Савичев невольно выругался матом, но случайное словечко было тут же забыто в потоке нежности, который буквально затопил Наташу, когда Алексей подошел к ней и обнял — решительно, безоглядно, страстно.

— Они уехали все, — произнесла Наташа, — Олег, Анна Сергеевна, Иван Всеволодович. Я знаю, ты простишь меня.

— Конечно, — пробормотал он, — конечно, я прощу тебя.

— Все это замечательно, — подойдя к идиллически обнявшейся парочке, сказала я, — но мы теряем время.

— Напротив, — сказал Савичев, — у нас его очень много. А если ты говоришь о том, что мы могли бы потратить время на погоню за Кондором, так это напрасно. Сегодня.

— Мы все равно достанем его, — процедил Климов. — И твоего милого братца тоже.

— Он мне не брат, — коротко ответила Наташа, — но все равно… вы уже не найдете его.

Ни моего брата, ни Алешиного отца.

— Какого еще отца? — изумилась я.

— Ивана Всеволодовича, конечно.

— Конышева?!

— Да какой он, к черту, Конышев? — махнула рукой Наташа. — Савичев он, Иван Всеволодович.

На лице Алексея медленно, как кровь по белой рубахе, расползалось невыразимое, жуткое, слепое потрясение. По глазам Наташи, по ее бледному, серьезному лицу он мгновенно понял, что это — то, что она сказала ему, — не может быть ложью.

— Но он же умер, — пролепетал он, цепенея. — Он погиб в Афгане.

— Анна Сергеевна скрывала от тебя, — медленно выговорила Наташа, — он не погиб, он попал в тюрьму. А потом вышел. Она тоже думала, что…

— Но почему?.. — с отчаянием выкрикнул он. — Почему я не знал?..

— Когда-нибудь она сама скажет тебе об этом.

— А я еще говорил ему, что он — как фальшивый герой мексиканского телесериала про мыло и сопли. И все это оказалось правдой, — прошептал Савичев. — О господи!

Он прижал Наташу к себе, бормоча что-то под нос, и вдруг воскликнул:

— Тогда что же это?.. Юля моя сестра?

— Какая Юля? — проговорила Наташа, и лицо ее потемнело. — Ах, эта?.. Значит, ты с ней…

— Молчи, — серьезно сказал Савичев и поцеловал ее в губы, — молчи, я тебя ненавижу.

И он положил свою голову ей на плечо и долго стоял так…

Из номера этажом выше вышел мужчина и с ним женщина в сером костюме.

— А что, не хочется уезжать, Аня? — спросил он.

— Все так глупо… не как у людей. Я боюсь тебя, Ваня. Ты страшный. Но еще больше я боюсь потерять тебя.

— Это не я страшный. Страшен тот мир, в котором мы живем. И только так, встав над ним, можно прожить.