Книга: Ну и дела!
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

Через два дня я наконец решила: все, хватит спать и вообще валяться в постели.
Вернувшись домой после той гаражной «разборки» между Когтем и Сапером, я чуть не свалилась без сил прямо в коридоре. Единственное, на что у меня хватило сил, — принять душ.
Из ванной я еле доползла до своей любимой необъятной кровати и двое суток прожила на ней, практически не вставая. На меня навалилась такая апатия, что не то что рукой или ногой, мозгами шевелить не хотелось.
Первые сутки я проспала, потом кое-как проковыляла на кухню, благо холодильник у меня никогда не пустует, что-то съела, не обращая внимания — что, и опять уснула.
Несколько раз звонил телефон, долго и упрямо, но все, на что я оказалась способна, заключалось во фразе: «Да идите вы все…»
Потом я проснулась. Оттого, что спать уже было невозможно.
Я пыталась вспоминать свои сны, но в моих мозгах плавали лишь какие-то мутные образы, обрывки фраз, какие-то незнакомые лица, кто-то куда-то уходил, приходил, куда-то меня вел… В общем, ничего я не вспомнила.
С большим трудом я восстановила лишь один эпизод. Наш губернатор-реформатор вручал мне в сборочном цеху авиазавода именной гаечный ключ невероятных размеров и говорил многозначительно и угрожающе: «Смотри, Иванова, не подкачай. На тебя весь Тайвань смотрит». Весь цех действительно был заполнен каким-то узкоглазым и малорослым народом. Яблоку упасть негде было. А может быть — банану? Что у них там на Тайване растет?
Зато я очень хорошо вспомнила тот сон, что приснился мне после первого разговора с Сапером, когда он «косил» под Когтя и нагружал меня заданием ликвидировать самого себя. Я вспомнила, что стреляла тогда в ту голову дракона, которая была Когтем, но пуля в последний момент полетела все же в голову Сапера. Причем именно в голову, хотя и не помню, попала ли я в лоб.
«Интересно, — подумала я, — можно этот сон считать вещим?»
«Считай, если охота, — ответила я сама себе. — Если бы я только о сне думала, сейчас бы не Сапер, а я лежала в морге с дырой в башке и оставшейся половиной черепа. Сны снами, а прежде всего головой соображать надо».
А потом я думала об Ольге Николаевне.
Она пережила смерть своего Димы десять лет назад. Если кто-то и мог помочь Саперу, Дмитрию Сапелкину, освободиться от мучившего его внутреннего «родства» со своим одноклассником Когтевым, то только она, Ольга Николаевна. Да она, собственно, сделала все, что могла. Походы с ножом на Когтя — это, конечно, детские глупости. Ее врагом был не Коготь, а сам Дима.
Я поймала себя на том, что думаю о Сапере, убитом Когтем в своем гараже, и Дмитрии Сапелкине из рассказа Ольги Николаевны как о двух разных людях.
С Сапером все ясно. Он уже никогда бы не смог стать другим, «уйти» от Когтя. Ему оставался только один путь к самому себе, тот, по которому он и отправился.
А вот Дмитрий Сапелкин, тот умер не три дня, а восемнадцать лет назад, в то лето после окончания школы, когда отказался от своей Оленьки.
Женщина не должна бороться за своего мужчину с другим мужчиной. Она лишь дает ему возможность стать самим собой. Возможность повзрослеть. Занять свое, а не отцовское место в мире.
Дима тогда не воспользовался этой возможностью. Отказался от самого себя. В то лето родился Сапер, незнакомый, чужой для Ольги Николаевны. Родился, чтобы умереть позавчера…
Что это я стала такой сентиментальной? Старею, что ли?
Я села на постели.
Черта с два — старею!
Я же просто решаю для себя вопрос, правильно ли я поступила, ничего не сказав Ольге Николаевне о том, что Сапелкина не убили десять лет назад. Я же промолчала тогда и ушла от нее, с каждым шагом приближая его настоящую смерть. Правильно это было?
Хорошо. Допустим, я бы все ей рассказала…
Не хочу даже думать, что бы из этого вышло, знаю только одно — я бы и в том случае задавала себе тот же вопрос. Правильно ли я поступила?
И точно так же сомневалась бы.
Просто дело в том, что никто из нас не может повлиять на жизнь другого человека, на чужую судьбу. И я напрасно думала тогда, поджидая Сапера у гаража, что меняю его судьбу. Сапер в любом случае умер бы от руки Когтя.
Изменила я лишь свою судьбу, спасшись от пули Сапера и от интереса со стороны Когтя. Мы всегда меняем лишь свою судьбу. Нам дано право выбора, но это выбор наших путей. Только наших.
Довольно рассуждений, пора и в самом деле вставать. Сейчас я приму душ, сварю себе чудесный ароматный кофе и займусь ответственным, хотя и ни к чему не обязывающим делом — сборами в дорогу.
Мне же непременно нужно ехать в Германию. В Ганновер, который мне уже не казался отвратительным, скучным немецким городом, а представлялся славным городишком вроде какого-нибудь Бремена. А главной его достопримечательностью, конечно же, окажется коммерческий банк, в котором мне выдадут сто тысяч долларов по чеку, выписанному Сапером.
…Я уже насладилась кофе, который у меня получился просто превосходным, и даже отобрала из своего гардероба кое-что вполне, на мой взгляд, подходящее для германского октября, когда услышала телефонный звонок.
«Никаких клиентов, никаких дел, никаких расследований», — предупредила я себя, беря трубку.
— Алло!
Трубка молчала.
— Алло, слушаю вас.
— Иванова? Слушай меня внимательно…
— Извините, кто это? — перебила я.
— Я не могу с тобой по телефону трепаться. Ты должна меня знать. Меня весь город знает.
— Если вы представитесь, может быть, я вас и узнаю.
— Ты че, дура что ли, в натуре? Я же сказал, не могу я по телефону трепаться.
Смутные подозрения начали рождаться в моей голове.
— У вас какие-то проблемы?
— Вот-вот, проблемы! Ты должна мне помочь…
— Извините, вряд ли я вам что-то должна. К тому же никаких дел я сейчас не беру. Я отдыхаю.
— Ну ты даешь, козлиха! Я же тебя достану, сучку. Меня тут обложили со всех сторон, а ты кобенишься…
— Хватит орать! — разозлилась я. — Если ты, козел, нормально скажешь, что тебе нужно, я подумаю.
— Во, другой разговор, — сразу повеселел он. — По телефону я тебе много сказать не могу. Но дело такое, что, кроме тебя, никто его не раскрутит.
— Нельзя покороче, без комплиментов?
— С каких это пор бабам покороче стало нравиться? — Он негромко засмеялся над своей «шуткой».
Я уже хотела бросить трубку. Но его следующая фраза заставила меня слушать внимательно. Очень внимательно.
— Меня тут один гад в подвал засадил. На три дня…
Коготь!
— А когда я оттуда вышел, сам не пойму как, — я не узнал ни Тарасов, ни себя. Моих всех похватали, меня чуть не шлепнули. Это же мой район, мой город! Что случилось-то? Не пойму.
Он помолчал.
— Но главное — пропали все деньги. Все. Много денег. Очень много. Так вот. Найди мне деньги. С остальным я сам разберусь. Я тебе заплачу. Много заплачу. Мне сказали, сколько ты берешь. Я тебе в три раза… в пять раз больше платить буду. Я по тысяче баксов в день платить буду. Найди деньги.
Я поняла, что отказываться нельзя. Коготь видел мое лицо. Хоть и залитое кровью, хоть и с дырой во лбу, но видел! И если откажусь, он может сделать попытку встретиться со мной лично, и где гарантия, что он меня не узнает?
Однако спокойно. Только спокойно. Нельзя давать ему ни малейшего намека, что мне известно о его делах больше, чем ему.
— Если ты будешь только твердить «найди деньги» и не дашь мне никакой информации, тебе придется заплатить мне триста шестьдесят пять тысяч долларов, но и через год я ничего не найду.
Он ответил мне тихо, усталым голосом, но очень серьезно и очень твердо:
— Найдешь — я тебе четыреста тысяч заплачу. Поняла, о каких суммах речь идет? Придешь сегодня днем, в три, на площадку аттракционов в парк Короленко. Сядешь на лавочке между каруселью и комнатой смеха. Ждать будешь сорок минут. Я сам подойду…
Он повесил трубку.
От моей апатии не осталось и воспоминания.
Почему Коготь мне позвонил?
Неужели он что-то узнал про сто тысяч долларов, которые Сапер заплатил мне за свою смерть?
Помнится, у Сапера в сейфе я нашла пять чековых книжек разных банков. Из них я выбрала именно банк в Ганновере по одной простой причине — из-за даты выдачи чековой книжки. Она была выдана всего за два дня до того, как попала ко мне в руки. То есть уже после того, как началось вынужденное уединение Когтя в подвале собственного гаража. В Германии Коготь искать свои деньги не будет, потому что, по моим расчетам, Сапер открыл этот счет самостоятельно, специально для перевода на него когтевских денег с помощью клерка из «Хауса». Коготь ничего не может знать о существовании этого счета.
Воспоминание о его вылетевшей из подвала фигуре с двумя пистолетами в руках вызвало у меня содрогание.
Не слишком ли я искушала судьбу, рисуя себе дыру во лбу и заливая лицо кармином из набора гуаши? Ведь кармин созвучен с кармой…
Хватит пороть чушь. Сколько времени?
Двенадцать. До встречи в парке еще три часа. Есть время подготовиться к «свиданию» и прийти на него в отличной форме.
Зря, что ли, я прочла так много умных книжек?
Воспользуемся классическим вариантом — «А ну-ка, подеритесь!».
Я сняла трубку и набрала номер.
Славка Киреев, с которым мы учились в институте. В одной группе, кстати. И не только учились. Были у нас, как говорится, и внеуставные отношения.
— Майора Киреева, пожалуйста.
— Киреев занят. Перезвоните через полчаса.
— Майор Киреев сейчас же возьмет трубочку, иначе вы, молодой человек, никогда не получите очередного звания и будете уволены из органов за отказ от содействия в поимке опасного преступника.
Знаю я, как говорить с этими молодыми балбесами из управления. Он, конечно, пожмет сейчас плечами, понимающе хмыкнет, но Славке доложит. А тот раздраженно буркнет в трубку: «Ну, что там еще?»
— Ну, что там еще?
— Киря, это Ведьма. Мне сейчас звонил Коготь.
…Профессионал от дилетанта отличается не навыками и не умением. Не тем, что у одного оружие пристреляно, а другой берется за него впервые. И вовсе не тем, что один убивает хладнокровно, а другой — волнуясь. Волноваться может и матерый, все зависит от обстоятельств. И не количеством трупов на личном счету.
Профессионал — это человек другой породы. Это концентрация воли к достижению цели. Это отсутствие сомнений, правильно ли он поступает. Это желание, ставшее стилем жизни, манерой поведения.
Как тогда сказала Ольга Николаевна о Когте? «Для него, кроме его желаний, ничего в мире не существует». Это и есть квалификационный признак профессионала.
Вот Сапер, например. Он мог бы убить сотню людей, если бы это ему было необходимо. Но он никогда бы не стал профессионалом. Вместе с желанием убить он всегда бы ощущал отсутствие такого желания. Амбивалентность — то есть двойственность переживания — смерть для профессионала. Если ты не ощущаешь желания нажать на курок первым, именно ты и будешь первым убит.
То же самое с желанием остаться в живых. В живых остается только тот, кто очень хочет жить. Очень. Больше, чем все, кто его окружает. Больше, чем те, кто не думает о смерти.
А воскресным днем в городке аттракционов тарасовской Зоны отдыха имени Короленко о смерти не думал никто. Никто, кроме меня.
Даже те пятнадцать опытных оперативников, что рассосались по всей аттракционной площадке, думали о поимке Когтя, а не о своей возможной смерти. Они стояли в очереди за билетами, катались на качелях, пили пиво и пепси, знакомились с какими-то дамочками, может быть тоже оперативницами, и время от времени вскользь поглядывали на мою лавочку, на которой я сидела уже полчаса, все больше мрачнея с каждой минутой.
Конечно, я постаралась преобразиться как только было можно. Я разукрасила себя так, что сама с трудом узнала себя в зеркале, а на голове соорудила такое, что Киреев долго удивленно меня рассматривал, но промолчал. Все-таки не виделись мы с ним порядочно.
Своим удивленным взглядом он здорово подпортил мне настроение. Не буду же я ему объяснять, что оказалась визуально знакома с Когтем при обстоятельствах, которые ему знать ни к чему.
К тому же он чуть не допустил непростительный для профессионала промах. Распределяя оперативников, он вознамерился было поставить своих людей вместо машинистов на аттракционах, совершенно упустив из виду, что Коготь местный, вырос в этом парке и всех этих пожилых алкоголиков знал, как родных.
Этим он меня окончательно разнервировал. Пришлось на него наорать в присутствии подчиненных и тем самым и ему подпортить нервы.
Но подействовало. Славка всегда был несколько прямолинеен. Не только в делах. И в более тонких отношениях тоже. Из-за чего мы с ним и расстались.
И вот я уже тридцать пять минут сидела на лавочке у карусели, на самой жаре, а Коготь все не подходил. Вернее, он и не сумел бы ко мне подойти, все оперативники знали его в лицо, да и на его накачанную фигуру трудно было бы не обратить внимания.
Сложность операции заключалась в том, что вокруг было полно детей. С мамашами, бабушками и просто детей, без никого. Они бегали по площадке от одного аттракциона к другому, сновали под ногами у оперативников, толпились у киосков с мороженым. От них рябило в глазах и звенело в ушах.
Я их сейчас ненавидела лютой ненавистью и вполне разделяла мнение одного из героев Хармса: дети, они гораздо хуже покойников. Беспокойнее. Напустить бы на них столбняк. Хотя бы на оставшиеся от назначенных Когтем две минуты.
Дети, они вообще о смерти не знают. И именно поэтому — идеальное прикрытие для Когтя.
Прошло тридцать девять минут. Когтя не было.
Сейчас закончится сороковая. И что дальше?
Сороковая…
Колесо!
…Сообразили мы с Киреевым, наверное, одновременно. Стоило мне вспомнить свое наблюдение за когтевским домом, верхний этаж которого, кстати, с моей лавочки было прекрасно видно, когда я за два часа сделала пять кругов на «Колесе обозрения», как оперативники пришли в какое-то упорядоченное движение.
Я только захлопнула открытый было рот и прилипла к своей лавочке. Массовые батальные сцены это не мой профиль. Мне лучше остаться «в тени». Хотя какая уж тут тень, на таком солнцепеке.
Они все медленно, но очень целенаправленно двигались к посадочной площадке «Колеса обозрения».
Одновременно число детей в городке аттракционов начало на глазах сокращаться.
Я не сразу сообразила, что руководили этим процессом те дамочки, с которыми заигрывали оперативники. Одна из них увела группу детей, человек пятнадцать, в комнату смеха, другая усадила столько же в две весельные лодки и скрылась за небольшим островком. Еще одна организовала какие-то «догонялки» и решила их устроить в густых кустах за качелями. Группа пацанов ринулась за ней и исчезла в этих зарослях. Обе мороженщицы покатили свои лотки к выходу, увлекая за собой две порядочные очереди.
Площадка фактически опустела. Лишь те, кто был на аттракционах, продолжали качаться, кружиться, вертеться…
На самом колесе народу было немного, торчать сорок минут на жаре не всем нравится. К тому же Кирееву удалось заранее блокировать посадку и на пяти подряд кабинах-платформах никого не было, кроме одной, неизвестно как просочившейся парочки, явно поднимавшейся с целью вдоволь поцеловаться на высоте птичьего полета. Они были уже на высоте трех метров.
И тут Коготь не выдержал.
Он, конечно, тоже отметил движение мужчин к себе, а детей — от себя. И расценил это вполне адекватно.
Это захват.
Как и до меня тогда, до него слишком поздно дошло, что «Колесо» — прекрасное место для наблюдения, но с точки зрения возможности скрыться — это ловушка.
Он знал, что те, которые будут его брать, стрелять могут только в крайнем случае, а то и вовсе не могут — кругом были люди.
Не дожидаясь, когда его платформа коснется земли, он спрыгнул примерно с двух метров высоты на посадочную площадку.
Два ближних оперативника сейчас же резко пошли на сближение.
Залпом с двух рук он уложил обоих. Остальные укрылись кто где.
Коготь был еще свободен, но окружен. Он понял, что единственная возможность вырваться — заложники.
И тут Киреев обыграл его чисто, по-гроссмейстерски. Он истошно, как-то даже по-бабьи закричал поднявшейся уже метра на четыре парочке: «Прыгайте, идиоты!»
У Когтя был один путь за заложниками — вверх.
Если бы он кинулся назад, к опускающейся стороне колеса, ему удалось бы захватить пожилую дамочку, оплывшую на сиденье, бледную, прижавшую руки к груди и дышащую широко раскрытым ртом. Я метров с пятидесяти поставила диагноз — сердечный приступ.
Но Коготь купился на сыгранную Киреевым истерику и ринулся на поднимающуюся сторону, к молодой парочке, оцепеневшей на своей платформе.
Перепугавшийся насмерть парень все же сообразил, чем это грозит ему и его девушке, оторвал ее руки от поручня и столкнул ее вниз. А следом прыгнул и сам. Пролетев метров пять, они шлепнулись на заросший травой дерн. Их тут же утащили куда-то под посадочную площадку.
Остальное было делом техники. Аттракционной.
На две-три секунды, пока Коготь карабкался с одной платформы на другую, колесо слегка увеличило вращение, и, когда он поднялся на только что опустевшую платформу, высота была уже метров восемь-девять. Причем внизу, под ним, был уже не дерн, а прутья ограды парка.
Прыгать было явным самоубийством.
Колесо опять замедлило ход и остановилось, когда с опускавшейся платформы спрыгнула и спряталась еще одна парочка, а те, кто был выше Когтя, находились для него в мертвой зоне, защищенные металлическими полами платформ. Пожилую сердечницу давно уже сняли.
Я только сейчас обратила внимание, что городок аттракционов полностью опустел. Кроме меня, не осталось ни одного пассивного участника этой финальной сцены.
Сопротивляться тоже было самоубийством.
Коготь понял, что проиграл.
Киреев тоже это понял.
Он вышел на посадочную площадку и, задрав голову, спокойно, по-деловому, просто констатируя факт, сказал в наступившей неожиданно тишине:
— Все, Когтев. Проиграл. Бросай пистолеты.
Никогда до этого и никогда позже я не слышала таких воплей.
Коготь завыл, как смертельно раненный зверь, которому более сильный и удачливый соперник только что разодрал брюхо, и кишки его волочатся по земле.
Рукоятками обоих пистолетов он с размаху ударил по металлической стойке платформы с такой силой, что она закачалась, как утлая лодчонка на штормовом ветру.
Слышать это было просто невыносимо. Не человек, нет, но что-то изначально, первично свободное почувствовало свою смерть, ограниченность и подчиненность своего существования. Казалось, когтевские желания и страсти, которые у него больше не будет возможности удовлетворять, раскачивали платформу.
Не знаю, что за надежда мелькнула у него в мозгу, но он решился на последний шанс. Очень призрачный.
С раскачивающейся платформы он прыгнул, рассчитывая перелететь за ограду парка, туда, где не было никого из оперативников, где была свобода, где, наконец, стоял его дом. Построенный им на месте того старого деревянного домишки, в котором он родился и вырос.
Если бы ему удалось прыгнуть достаточно далеко, чтобы не задеть за острые штыри ограды… Если бы ему удалось удачно приземлиться и не сломать себе не только шею, но и ноги… Если бы ему удалось пробежать под перекрестным огнем десяти стволов метров пятьдесят до ближайшего забора через пустырь, окружавший с той стороны ограду…
Он был бы спасен.
Слишком много всяких «если бы»… Слишком призрачный шанс.
У него не было даже этого шанса.
Едва он отделился от платформы, затрещали выстрелы оперативников. Восемь пистолетов и два автомата вели по нему перекрестный огонь с разных точек площадки.
Мне кажется, я даже видела, как пули попадают в его тело. Хотя разве можно увидеть это с такого расстояния?
Может быть, тому виною пули, которые его изрешетили, но он всего чуть-чуть не дотянул, чтобы упасть на ту сторону, на которой были жизнь и свобода.
За те шесть-семь метров полета — от платформы до штырей забора — он успел сделать восемь выстрелов. Два оперативника были ранены, причем один — в живот. Кирееву задело плечо.
Я отвернулась прежде, чем все это кончилось. Зрелище было ужасное.
Киреев рассказал мне потом, что в Когте обнаружили двадцать четыре пули. Эксперты идентифицировали пули с оружием оперативников, расспросили, кто, когда и куда именно стрелял, и дали заключение: Коготь умер после второго попадания, когда три пули из автоматной очереди разнесли ему голову. Он падал на штыри уже мертвым и последние свои выстрелы делал уже мертвым.

 

…Я прекрасно понимаю, кем был Коготь. Я знаю, что он ни на миг не остановился бы, если бы понадобилось прикрыться ребенком. Или перестрелять всех детей в парке. Я все это знаю… Но когда я вспоминаю этот последний полет мертвого Когтя, все еще стремящегося к свободе, и Сапера, трусливо озирающегося в воротах гаража на звук выстрела, я не могу не испытывать невольное уважение к первому и презрение ко второму.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12