Глава 11

Для беседы с Маргаритой Федоровной мне пришлось отправиться на ее дачу в Окуневку. Ехала я туда со смешанным чувством. Не скрою, мне была симпатична эта обаятельная и энергичная бабулька, и в чем-то я даже оправдывала ее поступок. Подчеркиваю — в чем-то. И даже не то что оправдывала, а понимала по-человечески. Скорее всего — а я видела мотив с ее стороны именно таким — ей не хотелось, чтобы страдали дети, ее внуки. Чтобы не терзались они мыслью, что им по вине родителей пришлось пройти через инцест. Чтобы пребывали в уверенности, что расстались по несходству характеров, и все. С этой точки зрения позиция Маргариты Федоровны понятна.

Но с другой — она совершила убийство, намеренное убийство, причем лишила жизни человека, который не был таким уж чудовищем. Как бы непорядочно ни поступила Тамара Аркадьевна Шувалова двадцать лет назад, убийство — слишком тяжкое наказание за этот поступок. И здесь Маргариту Федоровну оправдать нельзя. К тому же она оставила круглой сиротой еще сопливую, в общем-то, девчонку, отнюдь не собираясь становиться для нее бабушкой, которой она фактически являлась. И разговор с ней предстоял не из легких.

Вот уже впереди показались ворота дачи. Я глубоко вздохнула и, притормозив, прошла внутрь, в сад, благо калитка была не заперта. Маргариту Федоровну я заметила в глубине сада по ярко-красным шортам, огненным пятном алевшим возле яблоневого дерева. Маргарита Федоровна склонилась под ним с секатором в руках.

— О, добрый день! — выпрямившись и вытирая пот со лба, бодро приветствовала она меня. — За яблоками приехали?

— Отнюдь нет, — покачала я головой, в упор глядя на нее. — За вами, Маргарита Федоровна.

Она, кажется, сразу все поняла. У меня создалось впечатление, что в душе она даже была готова к такому повороту событий, когда кто-то придет к ней и произнесет эту фразу. Только, может быть, не думала, что это буду я.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом Маргарита Федоровна, откинув взмокшую прямую прядку со лба, вдруг весело тряхнула головой и предложила:

— А давайте-ка выпьем кофе. Здесь, на костре, я могу приготовить его почти как оригинальный. Вы ведь, наверное, все равно хотите поговорить, что-то выяснить до конца?

— Давайте, — согласилась я.

— Тогда прошу. — Она указала мне на деревянный столик со скамейками, выкрашенными в ярко-голубой цвет, которые были выстроены под каким-то раскидистым деревом. В прошлый раз за этим столиком мы угощались шашлыком. Сама бабулька принялась возиться возле костра. Когда она принесла две чашки дымящегося кофе, я отметила, что аромат его распространился по всему саду. — Нравится? — спросила Маргарита Федоровна. — Я помню, что обещала поделиться с вами рецептом.

— Теперь вы вряд ли захотите это сделать, — заметила я.

— Отчего же? — возразила она. — Вы слишком плохо обо мне думаете. Я не злопамятна и стараюсь быть объективной.

— И по отношению к Тамаре Шуваловой? — спросила я.

Маргарита Федоровна усмехнулась, но тут же посерьезнела.

— Честно вам скажу, поначалу старалась, — сказала она. — И если бы Тамара в дальнейшем проявила благоразумие, то я бы повела себя по-другому. Заставила бы себя смириться с тем, как она поступила с моим сыном.

Маргарита Федоровна вдруг замолчала и бросила на меня испытующий взгляд.

— Вы небось думаете, что я рассказываю вам это, понимая, что разоблачение моей вины неизбежно? Это совсем не так. С этой стороны мне бояться нечего, доказать мою вину вряд ли кому-то удастся. Но я понимаю, что вы вооружены против меня. Я знаю, что вы в курсе тайны, которую замесила сама Тамара. Вооружены информацией, своей осведомленностью. И я не хочу, чтобы эта информация дошла до детей. Поэтому и готова вам откровенно все рассказать. Вам же интересны подробности?

— Желательны, — кивнула я.

— Вы любопытны, как и большинство женщин, — улыбнулась она и тут же подняла руки. — О, нет, я вовсе не хотела вас оскорбить. Помните, я уже говорила вам при первой встрече, что вы — истинная женщина? Ваше любопытство лишний раз подчеркивает это, и в нем нет ничего плохого.

— Тогда скажите мне сначала, когда и как вы узнали о том, что Ксения — ваша внучка?

— В тот же день, что и Володя, — задумчиво ответила она. — Я приехала с дачи помыться. Дверь в кухню была закрыта, но оттуда раздавались голоса Володи и Тамары. Я поняла, что они там вдвоем и о чем-то спорят. Они так орали, что было слышно через закрытую дверь. А вот сами они из-за своего крика не услышали моего прихода. Я постояла некоторое время, хотела было войти, потому что поняла, в чем дело, а потом решила все-таки не вмешиваться. Я быстро вышла и пошла в соседний двор, чтобы там пересидеть и подумать. Признаться, откровение Тамары здорово вышибло меня из колеи…

Она покачала головой.

— Недаром она казалась мне несколько нелепой, не умеющей правильно вести себя. Не могу сказать, что дурой, но… не умеющей жить. У меня внутри все кипело от бешенства, к тому же я представляла состояние своего сына. А уж когда я начинала думать о внуках… Потом я заставила себя успокоиться, видела, как Тамара вышла из дома и пошла к себе как ни в чем не бывало. Володе я ничем не показала, что в курсе событий.

— У вас железная выдержка, — похвалила я ее. — И как же у вас созрело решение убить Шувалову?

— Не сразу. Хоть я в душе и не могла простить ей ее глупости, но убивать не собиралась. Надеялась все же, что они договорятся с Володей и найдут выход. Я знала его позицию в отношении детей, и она мне казалась разумной. Потом я поняла, что они с Тамарой не приходят к единогласию, и мне пришлось подслушивать, о чем они говорят по телефону, когда она звонила. Мне необходимо было это знать. И в конце концов я поняла, что Тамара представляет угрозу для благополучия детей. Мало того, что она сама сотворила эту тайну, так теперь хочет, чтобы за нее расплачивались дети. Поразительный эгоизм! Впрочем, для ее натуры это неудивительно. Она никогда не была дальновидной. Сухарь. В судейских делах разбиралась великолепно, а во всем прочем не видела дальше своего носа. Я же говорила, она не была создана для семьи. И даже для любви.

— Круто же вы с ней, — отметила я.

— Я объективна, — развела руками Маргарита Федоровна. — Но все это меня бы не касалось, и я по сей день могла бы просто наблюдать за ней со стороны и заниматься психологическими упражнениями, если бы не то, что случилось много лет назад.

— Пистолет у вас хранился давно?

— Да, с тех пор, как мы вернулись из Африки. Мой муж каким-то образом сумел его провезти. Тогда, кстати, было много всякого неучтенного оружия. И он хранился у нас как сувенир даже после смерти мужа. Мы никому никогда его не показывали, это была память о прошлом, не более того. Я и не относилась к нему всерьез как к оружию до того момента…

— Пока вам это не понадобилось, — закончила я за нее.

— Ну да, — согласилась она. — Мне показалось, что это будет самым удобным. Я дождалась ее в подъезде, думая, как всё, наверное, похоже на заказное убийство. Если бы только не модель пистолета. И я была уверена, что это дело спишут на издержки ее профессии. Месть, коррупция — это сочтут главным мотивом, но никак не личные тайны. Я не боялась, что накажут кого-то невиновного, тут можно копать сколько угодно, и все равно ничего не докажешь. А если каких-нибудь бандитов и заметут под горячую руку, так это только на пользу.

— А как же вы потом собирались действовать в отношении Данилы и Ксении?

— А я уже действую. Вернее, я уже сделала то, что хотела. Данила завтра уезжает в Петербург, так и не помирившись с Ксенией. Там уже все готово, сестра сняла на первое время для него квартиру, с документами в институт все уладили…

— Так вы не продали эту дачу? — спросила я.

— Зачем? Это, в сущности, его дача, как я и обещала. Хочет — пускай сам продает и покупает себе квартиру, хоть здесь, хоть в Питере. Но он пока ничего про это не говорит.

— Но вы же заявили, что продаете ее и сами уезжаете в Петербург?

— И это тоже часть моего плана, — кивнула Маргарита Федоровна. — Я подумала, что мои действия должны идти параллельно с действиями Володи. Он со своей стороны убеждал Данилу, что не стоит встречаться с Ксенией, а я со своей. Только он делал это напрямую, в лоб, а я решила поступить потоньше. И мое заявление насчет продажи дачи и покупки квартиры для себя было маленькой провокацией в сторону Ксении. Ее характер мне тоже хорошо знаком, и я была уверена, что здесь ее натура должна проявиться. Она и проявилась. Я уж не знаю, что именно она сказала или сделала, но после этого Данила с ней разругался окончательно. Может быть, все это выглядит жестоко, но вы сами понимаете — встречаться им нельзя. Пускай расстанутся и никогда не узнают, что на самом деле их разделяет. И еще, представьте себе, если бы Тамара, которая наверняка вскоре устала бы ждать, взяла и ляпнула эту самую правду. Было бы лучше?

— А вы что, уверены, что она так и сделала бы?

— Уверена, — убежденно ответила бабушка. — Это она на работе любит во все вникать, разбираться досконально, а как дело доходит до ее жизни, детей, семьи, у нее только одно решение — самое простое. Ее как будто это раздражало все: мол, на работе головоломки, еще и дома. И она не любила, да и не умела сглаживать углы, поступать тонко, умно… Ей бы все прямолинейно, в лоб. С братом вон хоп-цоп — разругалась, сразу забыла, сколько от него помощи получала. С Володей — вмиг друга во врага превратила… Не могла я допустить, чтобы из-за нее детям плохо было.

Маргарита Федоровна плотно сжала губы, и в ее глазах отразилась твердая решимость. Я даже подумала, что отмеченная Владимиром Сергеевичем твердость в его сыне, возможно, большей частью досталась ему от бабушки, а не от дедушки.

— Но ведь из-за вас Ксения осталась одна, — заметила я. — А вы ведь не собирались признать ее своей внучкой?

— Я и не могла этого сделать, — возразила Маргарита Федоровна. — Но это не означает, что она осталась бы брошенной нами. Мы бы все равно помогали ей на правах давних друзей ее матери. Правда, ей нужна не столько материальная помощь — здесь у нее все в порядке, — а скорее моральная поддержка. Со стороны матери она ее никогда не имела. Пока был жив Дима, она была окружена лаской и заботой. Тамара же вечно вела себя с ней не как с ребенком. Ну, как обычно, — усмехнулась Маргарита Федоровна. — Все резко, не по-женски, сухо, холодно… Не женщина — робот. Вернее, я бы выразилась: «мертвая женщина». И поверьте мне, как бы цинично это ни прозвучало, Ксения потеряла гораздо больше, когда лишилась отца, а не матери. С ее же смертью в материальном плане она даже многое приобрела. Хотя я свой поступок оправдываю не этим, не материальными моментами.

Я слушала ее и думала о том, насколько неоднозначным оказалось это дело и мое отношение к главной его участнице. Я пребывала в сомнении относительно того, что мне делать дальше. Сама защелкивать наручники на Маргарите Федоровне я не могла, да и не хотела. Но все-таки нужно было заканчивать дело. И я подумала — надо отдать его на откуп официальным органам.

— Вы можете передавать эти материалы в милицию, — спокойно проговорила Маргарита Федоровна, практически озвучив мои мысли. — Вы же неофициальное лицо. Я вас уверяю, что не стану скрываться и оказывать сопротивление при аресте. Просто они могут не набрать достаточно доказательной базы. И в этом случае — уж извините — я ни в чем признаваться не стану. Во-первых, пистолета нет, а это самая главная улика. Никто никогда не знал о том, что он вообще у меня есть, в глаза его не видел. Безусловно, он нигде не был зарегистрирован. Даже если поднять армейские архивы, это ничего не даст. Во-вторых, меня в тот день никто в городе не видел, для всех я была на даче. Если опрашивать соседей, они меня видели вечером здесь. Поехала я уже позже, на случайной, неместной машине, найти которую невозможно. Как я возвращалась — тоже никто не видел. К тому же я применила кое-какие секреты маскировки. Об этом я уж не стану распространяться, это не важно.

— То есть вы все будете отрицать? — уточнила я.

— Да, — кивнула Маргарита Федоровна. — Вы со своей работой справились, и вы молодец. Но! Доказать мою вину — это уже другая задача, она не в вашей компетенции. Это будет решать суд, противоборство адвоката и прокурора. И тут, думаю, все шансы на моей стороне. Так что будем считать: как суд решит. Докажут мою вину — спорить не буду. Нет — извините. А вот насчет детей… Вы, конечно, можете меня прижать своей осведомленностью, пойти на шантаж, пригрозив, что обнародуете все. Но я думаю, что вы этого не сделаете.

— Почему?

— Потому что я вас вижу как человека. Вы способны на любую провокацию и уловку, но только если это направлено на человека, который является вашим противником. А тут… Против кого вы это сделаете? Получится, что против них, а не против меня. Нет, вы не пойдете на это, — с уверенностью кивнула она головой, и я в очередной раз поразилась ее проницательности.

— Что ж, — я поднялась со скамейки. — Тогда уж не обессудьте.

— Я уже говорила вам, что не злопамятна и объективна, — улыбнулась она, собирая со стола чашки и отправляясь к умывальнику во дворе.