Глава 8

Патрульная машина ГИБДД, припаркованная к обочине, всегда вызывает у водителей проезжающих автомобилей такую же реакцию, какая бывает у кота, съевшего без спросу сметану, при появлении на пороге хозяина. Тишайше, низехонько и вкрадчиво двигались автомобили мимо инспектора, имевшего неумолимый вид и жезл в руках. Втиснутая в толпу еле двигавшихся автомобилей, я была вынуждена плестись с такой же скоростью.

На мою скромную бежевую «девятку» мент, кажется, нацелился заранее, еще издалека. Он пропустил много машин, которые при других обстоятельствах подверглись бы его придирчивому контролю, но именно меня почему-то счел своим долгом остановить. А я так надеялась прошмыгнуть мимо!

Строго указав мне жезлом в сторону обочины, капитан вразвалку подошел и стал свидетелем досады, проступившей на моем лице. Довольно невнятно представившись, грозный страж дорог попросил у меня документы. Точно зная, что никаких правил я не нарушала, и надеясь поэтому по-быстренькому отделаться от представителя доблестных органов охраны правопорядка, я спокойно протянула капитану документы. Последний долго сверял фотографию на правах с оригиналом, то есть с моим лицом, потом достал из кармана какой-то листок. Пробежав по нему глазами, он еще минут пять сверял что-то, потом засунул листок обратно в карман и, откашлявшись, сказал:

— Вы должны сейчас проехать с нами.

После этих слов капитан махнул своему помощнику, и тот быстро подошел.

— С какой стати, капитан? Разве я что-нибудь нарушила? — недоумевая, вскинула я брови.

— Вы очень похожи на женщину, находящуюся в федеральном розыске за совершение двойного убийства, — выпалил он и тут же, не давая мне опомниться, приказал: — Отдайте ключи от машины лейтенанту, он потом поставит ее на стоянку, а сами садитесь вон туда, — капитан показал на милицейский «Хендэ».

Спорить и возмущаться было бесполезно. Этим только хуже себе сделаешь. Понимая, что крупно влипла, я, вытащив из замка зажигания ключи, отдала их лейтенанту. После чего, прихватив сумку, захлопнула дверь моей верной «девятки» и последовала за капитаном.

Вместе с лейтенантом мы сели на заднее сиденье прокуренного «Хендэ», и машина тронулась. В дороге никто не проронил ни слова. Капитан включил «Русское радио» и в такт музыке качал головой не хуже, чем китайский болванчик, висевший в моей «девятке». Сухопарый лейтенант с выдвинутой вперед нижней челюстью, как зомби, смотрел все время прямо перед собой и не шевелился.

В отделении у меня отобрали сумку, описали ее содержимое — хорошо хоть, что я сегодня не брала с собой свои сыщицкие приспособления! — и заставили меня эту бумажку подписать. Сделав росчерк, я повернулась к капитану и спросила, долго ли меня здесь собираются держать.

— До выяснения, — буркнул капитан, но прежде чем он скрылся за дверью, я успела выяснить еще кое-что.

— Не могли бы вы мне показать фотографию или фоторобот той женщины, за которую меня принимают? — в упор глядя на капитана, попросила я.

— Не положено, — проговорил он, стараясь не смотреть мне в глаза.

— Сделайте для меня исключение, капитан. Ну пожалуйста…

Мой заигрывающий тон и вежливые, вполне, кстати, обоснованные просьбы и вопросы злили мента. И мне хорошо было понятно почему. Не было у него никакого фоторобота, а тем более фотографии. Ему приказали меня задержать — вот он и повиновался, назвав заезженную причину, будто я похожа на какую-то преступницу. После моих слов капитан быстро ретировался — ему неприятно было выслушивать вопросы, на которые он не мог дать ответов.

Меня препроводили в конуру размером не больше чем три на три метра, после чего за мной задвинули решетку. Так я оказалась в клетке.

В камере, на облезлой, имевшей некогда зеленый цвет лавочке уже сидели две проститутки, которые при моем появлении оживились.

— Какая цыпочка… — произнесла та, что была помладше, и томно взглянула на меня своими намалеванными глазками. — Кто твой сутенер?

Сама для себя я решила, что буду вести себя тихо и мирно до тех пор, пока это будет возможно. Больше трех суток меня не имеют права задерживать. Если же я устрою драку в камере, то мое заточение обязательно продлится. Менты, получив приказ от полковника Делуна изолировать меня от общества, — а я ведь быстро сообразила, откуда и куда ветер дует, — будут только рады, если появится дополнительный повод подержать меня за решеткой.

— Не поднимай шума, — приказала подружке более опытная жрица любви, затянутая в облегающую кожаную юбку, почти целиком оголявшую ее стройные ноги, и в столь же обтягивающую кожаную куртку.

Молодая фыркнула и села обратно на лавочку.

— Уж и поговорить нельзя! — протянула она недовольно.

Я не стала, как разъяренная львица, метаться по камере, хотя сделать это от злости и обиды очень хотелось, а спокойно села на свободный край лавочки, вытянула ноги и подперла головой стену.

— Владимирский централ-л… — под нос замурлыкала молодая проститутка, отличавшаяся эпатажной внешностью: сильно вытравленными волосами, постриженными очень коротко, почти под «ежик», а также немыслимым количеством бижутерии на колбасках-пальцах, в ушах и на пышной груди.

— Хватит каркать, — опять цыкнула на нее старшая товарка. — Если хочешь голосить, спой чего-нибудь повеселее.

У «ночных бабочек» между собой согласия не наблюдалось. У той, что была постарше, не возникало желания лезть на рожон в отличие от ее юной «коллеги по цеху». Молодую просто распирало от безделья, но, несмотря на желание прицепиться ко мне, она все же прислушивалась к авторитетному мнению своей напарницы. Правда, время от времени косилась в мою сторону, но невозмутимость Тани Ивановой ей не удалось поколебать — мне было не до нее.

Я сейчас думала о том, что полковник сдержал свои угрозы и решил мне показать, кто из нас альфа-лидер. А самое для меня обидное, что я ведь, за отсутствием состава преступления, как он и хотел, уже оставила его семью в покое. Не уверена, что насовсем, но, по крайней мере, сейчас у меня не было причин подозревать кого-то из членов его семьи. Жаль только, что полковник этого еще не знал.

Неформалка — так я окрестила молодую проститутку — перестала мурлыкать себе под нос мотивы популярных шансонов, громко зевнула и принялась укладываться на скамейке. Голову она положила со стороны своей товарки, а вытянуть ноги у нее не получилось — мешала я. Больно лягнув меня в бедро острым каблуком, девица развязно проговорила:

— Встань, что ль, ты! Не видишь — мешаешь!

Я встала. Но только затем, чтобы, схватив нахалку за ноги, резко дернуть. Ее пышнотелая фигура последовала за ногами, и, больно ударившись головой о бетонный пол, она заголосила.

— Лярва-а-а…

В тот момент, когда привлеченный шумом дежурный подошел к решетке, я, как ни в чем не бывало, сидела на скамейке, полуприкрыв веки, но не переставая следить за обиженной Неформалкой, сидевшей на полу. Дежурный, окинув нас троих взглядом, рявкнул на воющую ночную бабочку.

— Заткнись! А не то обещаю, будешь сидеть здесь трое суток!

— Убери отсюда эту нервнобольную-ю! Она мне все мозги отбила-а! — продолжала вопить девица.

Зыркнув на меня хищным взглядом, дежурный несколько секунд размышлял, какую позицию ему занять. Я уже была готова ко всему. Не я первая начала, но здесь не детский садик, никто особо разбираться не будет, кто начал, а кто продолжил.

— Твои куриные мозги отобьешь, пожалуй! Закрой хлебало, последний раз говорю!

Под воздействием угрозы дежурного пергидролевая блондинка убавила громкость, но продолжала сидеть на полу, массируя ушибленный затылок. Я же, как индеец, была молчалива, безмятежна и спокойна, не забывая тем временем держать ситуацию под контролем.

Дежурный скрылся с глаз, так и не встав на защиту оскорбленного достоинства проститутки. Неформалка, несмотря на боль и обиду, поостереглась делать новые резкие выпады в мою сторону. Тем более что ее товарка сидела, отвернувшись к стене, и не вмешивалась.

Тяжело подняв с пола свое упитанное тело, Неформалка отряхнулась и села на прежнее место. Больше попыток прилечь она не делала.

Воздух в камере был спертый. Когда здесь убирали в последний раз — неизвестно. На крашеных стенах красовались грязные разводы. То тут, то там виднелись следы плевков и обуви. От тусклого света мигающей лампочки быстро устали глаза. «Нужно выбираться из этого гадюшника, — крутилось у меня в голове. — Только как это сделать? Необходимо позвонить полковнику, но где раздобыть телефон? Мобильник, лежавший в сумке, у меня изъяли, а договориться с дежурным о том, чтобы он принес мне „трубу“, вряд ли удастся. Слишком уж он агрессивно настроен. Ладно, подождем пересменки».

Чтобы скоротать время, пергидролевая блондинка завела разговор.

— Когда этот Сурок наконец почешет свою волосатую задницу и заберет нас отсюда? — бросила она на воздух. — Столько часов простоя в работе!

Вторая жрица любви молчала. Как я успела заметить, она отличалась большей рассудительностью и трезвостью мышления по сравнению со своей товаркой.

— Слышь, Татка, — не унималась молодая, — ты компанию Мохнатого отказалась обслужить, что теперь с тобой Сурок сделает?

Сурком, вероятно, обзывался сутенер. Татка ответила, и ее ответ заставил меня насторожиться.

— Буду, как Зуйка, выплачивать долг.

— Да ты что? — охнула впечатлительная Неформалка. — Он же ее на проценты посадил! Она ему одиннадцать штук в итоге стала должна, ты что, забыла?

— Все я помню, — сдержанно проговорила Татка. — У меня есть в заначке деньги, я выплачу ему сразу.

— Ха! Зуйка тоже думала, что отдаст сразу, только он такую сумму загнул! — продолжала горячиться Неформалка. — Не знаешь, кстати, где она столько денег раздобыла?

Татка равнодушно пожала плечами.

— Кто-то из девчонок говорил, не помню кто, что она свою бывшую квартирную хозяйку обчистила.

— Класс! И что, ей так все с рук и сошло? — брызжа слюной, продолжала расспрашивать свою «коллегу» пергидролевая блондинка.

— А ты что, тоже попробовать хочешь? — Голос Татки был бесцветен и тих. По возрасту она перегоняла Неформалку лет на семь, но этого временного отрезка ей хватило, чтобы начисто лишиться оптимизма, свойственного сидящей с ней рядом соратнице.

— А почему нет? — завелась та. — Если без последствий, то почему б не попробовать? Лишние деньги никому еще не мешали.

— Да, не мешали… — эхом повторила Татка. — Только эту квартирную хозяйку потом кто-то грохнул.

— Что, неужели Зуйка?! — Молодая аж привстала, так ее удивило услышанное. А уж как меня все это занимало, говорить даже не стоит!

— Я почем знаю? Может, и она. Только держи язык за зубами, ясно?

— Угу, — выдавила из себя потрясенная Неформалка.

Меня эта парочка всерьез не воспринимала. Кто такая Зуйка, по их мнению, я знать не могла, поэтому говорилось все открыто. Зуйка, квартирная хозяйка, которую она обокрала и которую убили… Сомнений быть не могло, речь шла о Светлане Зуйко. Значит, она была проституткой! Хорошую квартирантку порекомендовал взамен себя Ксении Даниловне Скопцов! Из разговора сокамерниц мне стало понятно, зачем Зуйко понадобились деньги. Попав в безвыходное положение, она пошла на неоправданный риск: ограбила бывшую квартирную хозяйку, хотя прекрасно знала, что подозрение падет на нее одной из первых. Надо же, каких только совпадений в жизни не бывает! Мне нужно было оказаться в этом клоповнике, чтобы узнать подробности из жизни Зуйко, о которых она не захотела со мной говорить.

Теперь осталось прояснить вопрос с ротвейлером, с помощью которого Зуйко совершила преступление. Если в ее окружении таковой обнаружится, то мне можно будет вздохнуть спокойно.

Разговор моих сокамерниц перешел на обсуждение темной личности их сутенера, в результате чего я много нового узнала о жизни «ночных бабочек». Диалог прервался с появлением все того же дежурного милиционера, гремевшего ключами.

— Вы двое, — обратился он к проституткам, — выходите.

— Наконец-то! — вырвалось у молодой. — Неужто наш очухался?

Пропустив вперед Татку, пергидролевая блондинка, лихо виляя бедрами дошла до спасительной черты, за которой начиналась свобода, и остановилась. Глядя на меня, она зло прошипела:

— А ты, сука… Что б тебе статью пришили!

— Иди, иди, давай! — подтолкнул ее в спину мент и опять захлопнул решетку.

Я осталась одна, но ненадолго. Вскоре ко мне подсадили особу, совершенно синюю, которая, как оказалось, каким-то образом умудрилась расколошматить витрину в магазине. И это в ее-то полувменяемом состоянии! Она же еле ворочала конечностями! От тетки несло, как от сточной канавы, она сотрясала воздух руками и конструировала этажи из непечатных выражений. При всем при этом окрики и угрозы дежурного, требующего замолчать, не произвели на нее никакого действия. Я видела: он был так зол, что пару раз порывался ударить асоциальную гражданку, но при одной мысли, что ему придется до нее дотронуться, его передергивало. В итоге, махнув на все рукой, он ушел.

«Приятная» во всех отношениях соседка села впритык со мной. Еле связывая слова, она продолжала ругать всю милицию на чем свет стоит и требовала в этом моего участия. Не в силах вынести зловония, исходившего от тетки, я вспорхнула со скамейки и отошла в другой угол камеры. Когда же наконец будет пересменка?

Постепенно невыносимый запах расползся по всей камере, и я была вынуждена подойти к решетке, чтобы вдыхать поток коридорного воздуха, который постоянно освежался за счет открываемой на улицу двери.

Я стояла и думала о том, что с удовольствием пережала бы этой забулдыге сонную артерию, чтобы она наконец замолчала, но чувство брезгливости было сильнее меня. Мыть руки здесь было негде, а ощущать еще и от них удушливое зловоние было выше моих сил. Поэтому я уговаривала себя потерпеть еще немного, надеясь, что вечером мне повезет и я смогу уговорить сменившегося дежурного принести мне в камеру сотовый.

Синюха тем временем, устав вещать в пустоту, положила свою немытую и нечесаную голову на лавочку и с чувством захрапела.

Мои ожидания оправдались. Вечером мимо клетки продефилировал молоденький лейтенант. Оглядевшись, насколько это было возможно, вокруг, и не заметив посторонних ушей, я окликнула его, когда он шел обратно. Внимательно оглядев меня с ног до головы, он уделил особое внимание сначала моему дорогому брючному костюму, затем милому и открытому выражению моих прелестных глаз. По выражению его лица можно было судить, как он удивлен тем, что я каким-то образом оказалась в милицейской «клетке».

— Молодой человек, — обратилась я к нему, стараясь перекрыть голосом храп отдыхавшей пьянчужки, но в то же время чтобы мои слова не долетали до чужих ушей. — Мне необходимо срочно позвонить полковнику милиции Делуну Евгению Константиновичу.

Я боялась, что лейтенант по молодости мог не знать, кто такой Делун Евгений Константинович. Но имя полковника, похоже, было на слуху у каждого милиционера. И юный лейтенант не оказался исключением. При названном мной имени он еще более уважительно на меня посмотрел.

— Понимаете, я сижу здесь по большому недоразумению. Мне нужно позвонить Евгению Константиновичу, чтобы он отдал распоряжение меня выпустить.

Хоть лейтенант был совсем «зеленым», но все же не был дураком. Понимая, что именем полковника может прикрываться практически каждый, он в раздумье смотрел на меня, прикидывая, насколько мои слова могут соответствовать действительности. Чтобы он не очень долго думал, я решила тут же подкрепить свою просьбу материальной поддержкой.

— В моей сумке лежат двести долларов. Принесите мне мой сотовый и возьмите деньги.

Настроение лейтенанта заметно улучшилось. Глазки забегали по сторонам.

— Содержимое сумки описано, — с сомнением в голосе проговорил он.

— Ну, так составьте новую бумажку, я все подпишу.

Я видела, как он колебался и от волнения кусал губы. Двести долларов — это же больше, чем две его месячные зарплаты!

— Ладно. Я все сделаю. Только телефон дам на пять минут. И чтоб разговаривали тихо!

После того как я пообещала выполнить в точности его условия, лейтенант отошел. Через десять минут мне просунули через отверстие в решетке листок бумаги и ручку. Поставив на казенном бланке еще один свой автограф, я схватилась за протянутый мне мобильник как утопающий за соломинку. Только бы Делун был дома!

— Стойте здесь, — предупредил меня спаситель, желая, чтобы я не отходила от решетки и он мог меня контролировать. Мне пришлось повиноваться.

— Алло, — услышала я в трубке звонкий голос Ромки, после того как, волнуясь, набрала домашний номер полковника.

— Евгения Константиновича, пожалуйста, — проговорила я, стараясь изменить голос. Лейтенант стоял рядом и при упоминании знакомого имени согласно кивнул, довольный, что я его не обманула. Хотя какая ему разница, кому я буду звонить? За двести долларов я могу дозваниваться хоть до преисподней! Жаль, конечно, денег, взятых мной из заначки на «черный день». Но другого пути у меня нет. Да и разве другим цветом, не черным, обозначишь время пребывания в этой гнусной камере?

На том конце провода на какое-то время все затихло, и я облегченно вздохнула, значит, Ромка пошел звать отца, он дома.

— Вы знаете, — услышала я через минуту снова Ромкин голос, — он спит. Перезвоните через час.

Вопреки просьбе лейтенанта разговаривать тихо, я буквально заорала в трубку.

— Мне нужно срочно с ним поговорить! Это вопрос жизни и смерти!

Последнее книжное выражение вызвало легкое замешательство у десятиклассника.

— Кто его спрашивает? — вкрадчиво спросил он, видимо, что-то заподозрив.

Лейтенант смотрел на часы и все оглядывался кругом. Хорошо, если он даст мне поговорить обещанные пять минут, а то вдруг и это минимальное время решит сократить из-за боязни быть застуканным. И чего только трясется? Все его начальство давно уже дома, отдыхает у телевизоров.

Последний Ромкин вопрос вывел меня из себя. И как теперь быть? Время — половина девятого, а полковник уже завалился спать, нарушив этим все мои планы!

— Молодой человек, — бросила я последний козырь, — я звоню Евгению Константиновичу из Ленинского РОВД. Дело срочное и серьезное. Разбудите полковника!

Деловитость и напор, с которым я произнесла последнюю фразу, заставила Романа задуматься еще на секунду, потом он произнес:

— Ладно, сейчас попробую.

Время тянулось неимоверно долго. Пока Ромке удастся разбудить отца, пока тот поймет, в чем дело, и опустит ноги с дивана, пока обует тапки и дойдет до телефона…

— Еще две минуты, — предупредил меня лейтенант, в данный момент исправно работавший таймером.

— Слушаю, — раздался в трубке хриплый заспанный голос полковника, и я вздохнула: наконец-то!

— Говорит Татьяна Иванова, — сухо, четко и быстро заговорила я. — Предлагаю вам освободить меня из Ленинского РОВД взамен на информацию и улики, подтверждающие тот факт, что ваша жена вам изменяет. И еще…

Я торопилась все сказать, чтобы как можно быстрее услышать ответ полковника.

— Как вы и просили, я оставила вашу семью в покое, но не потому, что испугалась вас, а потому, что выяснила: никто из вашей семьи не причастен к убийству Ксении Даниловны.

«Могла бы оставить свою браваду при себе! — раздраженно подумалось мне. — Так нет же, даже сейчас вылезла со своим дурацким „я“!»

Лицо молоденького лейтенанта заметно вытянулось. Еще бы! Не каждый день можно услышать подробности из семейной жизни высокопоставленных лиц. Да еще каких подробностей! Полковник-рогоносец — это так ласкало слух его подчиненных! Лейтенант не был исключением. Разрешив мне позвонить, он получил от этого не только материальное, но и моральное удовлетворение.

Зловещая тишина зависла возле моего уха. Вот сейчас наступил тот момент, когда либо пан, либо пропал. Полковник может спокойно послать меня к черту. Если мои слова вызвали у него хоть сколько-нибудь доверия, он может сам установить за женой слежку и добыть интересующие его сведения. Правда, здесь было одно «но». Воспользовавшись для этой цели своими подчиненными, он обеспечит себе стойкую славу рогоносца. В том же случае, если полковник воспользуется добытыми мною данными, информация не выйдет за допустимые пределы.

Но самое большое опасение, гнездящееся в данный момент в моей голове, вызвал вопрос: вдруг полковник уже знает о связи своей жены и сына? И вообще, насколько ему, больному человеку, есть до этого дело? Может быть, в создавшемся положении он готов смириться со всем? В любом случае — решать только ему. И мою судьбу на ближайшее время — тоже. Даст ли Делун распоряжение освободить меня, или мне придется остаться здесь в грязи и вони?

И тут лейтенант, завидев своим чересчур зорким оком кого-то в конце коридора, выхватил у меня трубку и быстро ретировался. А я, так и не услышав никакого ответа от полковника, осталась стоять в совершенной растерянности. Выпустят меня или будут продолжать держать здесь, а потом пришьют статью, как того страстно пожелала мне недавно вышедшая отсюда проститутка? А сделать это проще простого. Мне в работе частенько приходится пользоваться не совсем законными методами. Правда, и раскрываемость дел у меня, в сравнении с милицейской, значительно выше. Только кто об этом будет вспоминать…

Рисковала я страшно, причем с какой бы стороны ни смотреть. Если бы не стала «рыпаться» и осталась сидеть в камере и спокойно ждать своей участи, полковник смог бы повесить на меня двойное убийство или еще что-нибудь в этом роде. И сейчас я предлагала передать ему в руки улики, подтверждающие незаконную слежку, которую вела. В каком случае я бы выиграла, а в каком проиграла? Не знаю. Я сделала ставку на второе, зная, что тогда мне хотя бы удастся выйти на свободу, а там будет видно.

Шло время, а освобождать меня никто не торопился. Лейтенанта не было видно. Синюха проснулась и теперь ныла, терзаемая головными болями. Сидя на полу и раскачиваясь из стороны в сторону, она, похоже, вошла в транс. Глаза ее стали совершенно стеклянными, а черные, как у енота, круги вокруг глаз, делали ее похожей на древнеегипетскую мумию, не очень хорошо сохранившуюся, но восставшую из гробницы.

Глядя в коридор сквозь прутья решетки, я думала о том, что, наверное, недооценила серьезные намерения полковника в отношении себя. Тогда, в городском парке, мне доставляло удовольствие сознание того, что полковник узнал о моей осведомленности в делах его семьи. Узнал о том, что не все может сойти с рук, даже если ты большой милицейский начальник. Теперь я расплачиваюсь за тогдашнее торжество. Надо было вести себя сдержаннее!

Прошло полтора часа, и я окончательно похоронила все свои надежды. Только сейчас я почувствовала, что смертельно устала. Теперь стоило задуматься, как в нынешних условиях мне лучше провести ночь. Подойдя к Синюхе, продолжавшей сидеть на полу, я командным голосом приказала:

— Сядь туда и прекрати скулить.

Вяло проследив за перстом моей руки, указывающим на дальний угол, пьянчужка продолжала бормотать нечто бессвязное и не двинулась с места.

Преодолев брезгливость, так как желание дать отдых своему телу взяло верх, я схватила опустившуюся женщину за одежду и потащила ее в угол. В конце концов, ей все равно, в какой части камеры сидеть на полу, а мне же необходимо отодвинуть ее обмякшее тело подальше от лавочки.

Выполнив это отвратительное действие, я обтерла запачканные руки о заднюю половину своих роскошных брюк, после чего опустилась на жесткую лавочку. Синюха, находясь в углу, почувствовала себя даже комфортнее. Теперь можно было облокачиваться сразу на две стены, что она и сделала.

Мне сильно хотелось спать, но моя сокамерница, успев уже выспаться, никак не хотела угомониться. И все же я уснула, несмотря на ее постоянные выкрики, содержащие угрозы и тошнотворный запах, которым пропиталась теперь вся моя одежда. В забытьи мне привиделась моя квартира и мягкий диван, всегда нежно принимавший меня в свои объятья. Всегда, но только не на этот раз.

Потом меня мучили кошмары. Колония строгого режима, злые собаки и конвоиры — все это было почти как наяву. Мне снилось, будто я в зоне, на прогулке, и охранник с вышки держит меня все время на мушке своего автомата. Каждый раз, когда я оборачивалась к нему спиной, обреченно думала — все, сейчас он выстрелит. Я проходила еще полкруга и видела, как он продолжает ухмыляться и зло смотреть мне вслед. Лицо его вдруг видоизменяется, и теперь на месте охранника я вижу полковника Делуна. Он хохочет. Издевательски машет мне рукой, в которой держит пистолет, я зажмуриваюсь, потом гремит выстрел…

Проснулась я от грохота отодвигаемой решетки.

— Иванова, на выход, — услышала я голос лейтенанта, еще окончательно не проснувшись.

После его слов я торопливо вскочила и бросилась в коридор, споткнувшись о тело сокамерницы. Несмотря на мои усилия определить ее подальше от себя, она все же подползла ночью к лавочке и доверчиво положила свою голову рядом с моими коленками.

— Э, не так быстро, — протянул чем-то довольный лейтенант, проследив за моей прыткостью. Закрыв клетку, он, подойдя ко мне, тихо шепнул — Твой полковник за тобой приехал.

Неужели? Мне с трудом в это верилось. Поежившись от непроходящего ужаса, который принес мне кошмарный сон, я проглотила ком, застрявший в пересохшем горле, и последовала за лейтенантом.

Под мою роспись он вернул мне сумку, уже ждущую меня на столе.

— Что от меня еще требуется? — нетерпеливо спросила я, готовая при команде «марш» сорваться со старта.

— Пойдемте со мной, — улыбнулся лейтенант и повел меня в сторону выхода из помещения.

Каким же свежим и ароматным показался мне утренний воздух! Почувствовав легкое головокружение от навалившегося на меня кислородного изобилия, я приостановилась и тут увидела служебную машину полковника Делуна и его самого, восседавшего на переднем сиденье. Лейтенант подвел меня к машине, открыл заднюю дверь и после того, как я уселась, захлопнул ее. «Козлик» тронулся, а лейтенант все продолжал стоять и смотреть нам вслед.

— Где находятся доказательства? — хмуро и отрывисто спросил меня полковник, не поворачивая головы, когда мы уже отъехали от Ленинского РОВД на приличное расстояние.

— У меня дома, — проговорила я. Все-таки я не ошиблась и попала в точку! Делуну было небезразлично поведение его жены, и раз ему потребовались доказательства, значит, он ни в чем подобном свою жену не подозревал.

Полковник назвал мой адрес водителю, и тот, согласно кивнув головой, свернул в сторону моего района. Делун лишний раз продемонстрировал свою отличную осведомленность, касающуюся детектива Татьяны Ивановой, а также прекрасную память.

Я чувствовала себя совершенно разбитой. Жесткие доски лавочки изрядно намяли мне бока, и теперь каждый вздох отзывался болями в грудной клетке. Только сейчас я сообразила, что не спросила, на какую стоянку была отогнана моя «девятка». Ладно, позвоню лейтенанту, когда доберусь до дома.

Жутко хотелось спать, но сначала необходимо расплатиться по долгам с полковником. Веки мои смыкались, и только ценой невероятных усилий мне удалось не заснуть. Я заставляла себя вглядываться в прохожих, спешащих на работу, и определять, насколько наряд того или иного гражданина ему к лицу.

«Козлик» затормозил у моего дома, и мы с полковником вышли наружу. Он предпочел идти сзади меня, совсем как конвоир. Не зря он сегодня приснился мне в этой ипостаси. Спиной чувствуя его взгляд, я напряженно думала: после того, как он получит доказательства измены его жены, пусть и не прямые, оставит он меня в покое или продолжит крутить мясорубку правосудия? Хоть я и вышла на свободу, но нет никаких гарантий, что вновь стараниями полковника не угожу за решетку.

Нужная кассета с диктофонной записью вместе с фотографиями лежала приготовленной на журнальном столике. Негативы и копия аудиозаписи находились в моем мини-сейфе. Они могут мне понадобиться, если Делун нарушит правила игры и даст ход делу о незаконной слежке за его женой.

И не подумав последовать моему примеру и разуться, полковник прошел вслед за мной в комнату и без приглашения сел в кресло.

Протянув ему стопку фотографий, я вставила кассету в магнитофон и нажала на кнопку. Теперь мне оставалось лишь следить за выражением лица полковника, которое никогда не отличалось богатством красок. Суровый взгляд и плотно сжатые челюсти — вот и все, что можно было увидеть.

И все же обнаружить в качестве любовника своей жены собственного сына Делун не ожидал. Лицо его окаменело. Он долго смотрел на первый снимок, застыв в кресле, словно изваяние. Я даже сомневалась, слышал ли он голоса, воспроизводимые магнитофоном. После того как Инесса произнесла сакраментальную фразу: «А ты спишь еще и с ней!», полковник вздрогнул. Он все прекрасно слышал. Инессой было произнесено всего несколько фраз, но все они носили печать отчаявшейся оставленной любовником женщины. Несмотря на то что тогда, при встрече Инессы и Геннадия на улице, я стояла не очень близко, все слова обоих героев этой душераздирающей сцены были отчетливо слышны, и сейчас они действовали на полковника, словно удары хлыста.

После слов сына, когда он назвал мачеху «старой коровой», а ее прелести «отвисшими», Делун закрыл лицо ладонью. Запись кончилась. Я перемотала ее на начало и включила снова, чтобы закрепить эффект. Это выглядело довольно безжалостно, но полковник меня не останавливал.

Прослушав запись второй раз, полковник хрипло и еле слышно произнес:

— Достаточно.

После того как щелкнула кнопка, он дрожащими руками стал просматривать один снимок за другим. Я стояла справа от его кресла, и мне все было прекрасно видно. Вот Инесса трясет пасынка за грудки. Вот она отвешивает ему пощечину. А теперь уже лежит на асфальте, и ее лицо искажено ненавистью, перемешанной с отчаяньем. Обычно невозмутимый лик ее пасынка в этот момент перекосила злоба.

Конечно, гораздо убедительнее смотрелись бы фотографии, на которых мачеха и пасынок были бы запечатлены в постельных сценах. Но, на мой взгляд, и при этой встрече они оба сказали достаточно для того, чтобы полковник смог сделать соответствующие выводы.

Особенно долго Делун задержался на последней, финальной фотографии. Он смотрел на свою униженную, распластанную на асфальте жену будто в последний раз. Во мне шевельнулось что-то, очень похожее на жалость, но, вспомнив о моральных и физических мучениях, которые я перенесла, сидя в клетке по милости этого человека, мое сострадание улетучилось. Так получается, что каждый в жизни борется за себя. И полковник, и я были тому красноречивыми примерами.

Делун протянул мне ладонь.

— Кассету.

Я извлекла ее из магнитофона и протянула полковнику. Лицо его было настолько бледным, что, когда он стал тяжело подниматься с кресла, я подумала о том, как бы он не потерял сознание и мне не пришлось вызывать ему «Скорую». Но Делун относился к разряду настоящих вояк. Он справился с собой, даже смог развернуть плечи. Молча дойдя до двери, напоследок обернулся.

— Если хотите жить спокойно, держитесь подальше от моей семьи.

Слово «семья» он выговорил твердо, как бы по привычке, не позволяя себе задуматься, а есть ли она теперь у него. Мол, пусть и никудышная, но все равно моя. А раз так, значит, не смей никто трогать. Да, полковник был настоящим мужиком, и, несмотря на то, что он мне сделал, я прониклась к нему уважением.

Дверь захлопнулась, и я, превозмогая желание тут же упасть на диван, поплелась в ванную. Стоя под душем, драила себя так, будто я Изабелла испанская, не мывшаяся тринадцать лет. Через двадцать минут орудования мочалкой мне показалось, что вся вонь, въевшаяся в мою кожу, наконец смыта. После этого я с чистым телом и спокойной душой повалилась на вожделенный диван, обняла подушку и забылась крепким сном.