Эпилог Два месяца спустя

Мне не пришлось сожалеть о своих «московских каникулах». Конечно, разгар жаркого лета — не лучшее время для отдыха в Первопрестольной, и я, пожалуй, предпочла бы для отпуска что-нибудь более экзотическое и менее отечественное. Но Григорий Васильевич Орлов оказался убежденным патриотом своей родины, и о том, чтобы в ближайшее время вытащить его куда-нибудь подальше ближнего зарубежья, не могло быть и речи. И уж тем более не могло быть речи о том, чтобы поехать куда-то без него.

В уютной двухъярусной квартирке — правда, не на Кутузовском, а на Калининском проспекте — имелись кондиционеры, бассейн, который назывался тут ванной, и точно такая же широченная кровать с губковым матрацем, как на даче Бутковского. Так что у меня крайне редко возникало желание поискать веселой ночной жизни где-то за пределами этой квартиры. Тем более что Гриня был чертовски занят в своей академии, и мы только ночью и бывали вместе. А в том, чтобы иногда стирать своему супермену рубашки и варить для разнообразия щи, я неожиданно для себя даже нашла удовольствие. Плохо, когда это превращается в обязанность, в ежедневную каторгу.

Должно быть, поэтому я не торопила особенно еще одну — и главную — «благоприятную перемену» в своей жизни. Но чувствовала, что такой махровый собственник, как Гриня, очень скоро поставит вопрос ребром.

А впрочем… Пусть ставит, пожалуй! Этот парень не переставал меня удивлять и восхищать, и каждый день рядом с ним был — как первый. С этим человеком я чувствовала себя будто юная принцесса. Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, встретившая свою большую любовь, которую звали так же — Григорий Орлов. Только тот в своем восемнадцатом веке был блестящим графом и императорским гвардейцем, а мой — казак и «аристократ духа», и время сейчас другое — вот и вся разница. Да и я, конечно, не будущая великая императрица — но оно и к лучшему! Никакие условности и ранжиры не предопределяют нашу жизнь, все зависит только от нас. И если я очень захочу быть с ним до конца дней своих — может, и соглашусь отдать свою свободу в обмен на счастье каждый день стирать ему рубашки и варить щи. Женская сущность уж точно не будет возражать, это я уже поняла. А вот детективная… Ну, с нею мы тоже как-нибудь договоримся.

Пару раз за это время мы прилетали на выходные в Тарасов — навестить Олега Николаевича и Антошку, которые быстро шли на поправку. Впрочем, с таким здоровьем и такими средствами, какими располагал Бутковский-старший, не оправиться от первого инфаркта было бы просто верхом глупости. Слава Богу, «машину разорения», которую он запустил, чтобы собрать наличность для выкупа, удалось остановить, когда она еще не сотворила необратимых разрушений. И даже в отсутствие самого Олега Николаевича, которое не должно было продлиться долго, и Семы Пфайфермана (который так и не «отлежался» после своей мнимой болезни) прекрасно отлаженный механизм «Бутона» действовал без сбоев, хотя и с большой нагрузкой на все колесики и винтики.

Олег Николаевич казался бодрым, шутил, много думал о работе, строил планы (хотя врачи отчаянно боролись за полный покой пациента). Но его красивая голова стала почти седой, а в глубине серых глаз печаль поселилась теперь уже, наверное, навсегда. И выглядел он сейчас именно на свои пятьдесят семь. Так что из счастливого моложавого папы он превратился в «дедушку» своего собственного сына. Это было очень грустно.

Гарик Папазян как мент оказался на высоте так же, как друг. Не знаю, что они там сделали с Акулой (да мне это совсем и неинтересно), но в его показаниях не фигурировали ни Олег Бутковский, ни его жена, ни Казак, ни девка-сыщик. И даже не упоминался похищенный мальчик, которого он целую неделю сторожил на кушумском складе. Акула (кстати, он оказался весьма опасным рецидивистом, «гастролером» аж из Якутии) показал только, что он сам и его «коллеги» Чайханщик и Визирь под руководством Артиста готовили ограбление какого-то банка, но этим планам помешала вспыхнувшая между ними ссора из-за доли, в результате чего Галантерейщик убрал Визиря и Чайханщика, а его, Акулу, просто не успел: самому прищемили хвост. Акула же и опознал труп Артиста, хотя одному Богу известно, как это можно было сделать. Судя по кадрам, которые видели мы с Гришей, там мало что осталось от машины, не то что от человека… Но о том, что ему известна тайна этого «вдохновенного убийцы», Акула, разумеется, даже не пикнул. Повторяю: ни единого намека на «дело о похищенном мальчике», которым мы с напарником занимались целую неделю и которое едва не стоило нам жизни, следствие не получило. Правда, Григория, а потом, после выздоровления, и Олега Николаевича вызывали в прокуратуру по другому делу — об убийстве Натали Бутковской. Следствие доподлинно установило, что в машину была подложена бомба, а стало быть, так просто отправить папку в архив уже не могли. И Грише с его шефом пришлось дать объяснения по поводу давних «взаимоотношений» Артиста с фирмой «Бутон». Следствие с готовностью приняло версию о том, что Галантерейщик из мести пытался ликвидировать либо Бутковского, либо Орлова, либо обоих сразу, а Наталия Бутковская погибла по нелепой случайности. Собственно, версия эта была чистой правдой, вернее — чистой полуправдой. Ну и, конечно, ни тот ни другой ничего не ведали о личности опаснейшего преступника по кличке Артист.

С тех пор я часто думаю: если бы следователи могли предполагать, сколько фактов от них было скрыто в связи с делом этого негодяя, то не поздоровилось бы всем действующим лицам этой истории. Я бы скорее всего лишилась своей лицензии, а старший лейтенант милиции Гарик Хачатурович Папазян — своих погон. Но это был именно тот случай, когда раскрытие этих фактов уже никому не помогло бы, а наоборот — добавило страданий хорошему человеку, который и без того хлебнул их через край. И все «лжесвидетели» это прекрасно понимали.

После ареста Акулы Папазянчик развил бурную деятельность. Во-первых, он не простил Батыру, что тот во второй раз лишил его законной добычи — горла Артиста, которое Гарик мечтал перегрызть лично. В отместку он — под разными предлогами — лишил кушумского «хана» доброй половины его «национальных гвардейцев», в том числе начальника личной охраны Фахри, хорошо знакомого нам с Григорием. И я уже втайне начинаю опасаться, как бы Батыр-хан не предложил вакантное местечко своему «другу и сыну» Казаку: отказаться от этой «чести» будет трудновато… Впрочем, Гарик клянется и божится, что «старому лису Батыру скоро отрежут облезлый хвост». Что именно он имеет в виду — одному Богу известно. Во-вторых, при самом непосредственном участии Папазяна были разоблачены сержант и лейтенант ГАИ — давний «прихват» Артиста.

Забегая вперед, скажу, что вскоре Папазянчику присвоили-таки долгожданного капитана. По этому поводу он устроил грандиозную гулянку, где, против своего обыкновения, напился и чуть не подрался с Орловым. Но это уже другая история…

Итак, нам удалось увести следствие в сторону. (Представляете, чем приходится иногда гордиться частному детективу!) Впрочем, обманывать пришлось не только официальные органы.

В день похорон Натали (на которых ее муж, конечно, не присутствовал) у меня была возможность убедиться в том, что злополучного желтого конверта, который стал причиной ее гибели (и чудесного спасения моего друга и моего клиента) в квартире на Староказачьей улице нет. Возможно, Натали успела его уничтожить. Но скорее всего она прихватила его с собой, когда, прочитав издевательскую надпись на снимке, бросилась в Кушум в порыве отчаяния и в безумной надежде… на что? Что этот профессиональный злодей сжалится над ней и вернет ей сына, своего маленького брата, и отстанет от их семьи? Бедная запутавшаяся дурочка, уж лучше б с самого начала рассказала все мужу…

Во всяком случае, конверт с компроматом, которым негодяй шантажировал свою бывшую любовницу, исчез. И мы надеялись, что исчез навсегда. Олег Николаевич не мог его видеть: ведь он так и не заходил домой перед тем, как загремел в больницу.

И я решила: пусть он и не знает! Ничего. Ни того, чем зарабатывала на жизнь Натали до тех пор, как стала его женой. Ни того, что она была подругой его сына-преступника и что даже ее знакомство с ним, Олегом Бутковским, было частью дьявольского плана. Ни — тем более! — того, что она была сообщницей Артиста в похищении. Антоша совсем не помнил, кто и как его увел из поликлиники: шок, а может, и наркотики сделали свое дело. Гриша и Гарик поддержали меня целиком и полностью и никогда не проболтаются. А все остальные свидетели мертвы…

Я придумала правдоподобное объяснение каждой сомнительной детали — на случай, если мой клиент начнет задавать вопросы. В конце концов, заплатив мне приличный гонорар, он имел право знать подробности. Но он вопросов не задавал. Не думаю, чтобы Олег Николаевич о чем-то догадался, просто ему было слишком тяжело, он хотел все это забыть. Но ему предстояло еще одно испытание: объяснить поправляющемуся сыну, куда «ушла» его мама и как теперь жить без нее.

Марь-Тарасовна, похоронив дочь, решила перебраться к старшему сыну в деревню, хотя зять ее из дома не гнал. Она тоже сильно сдала. После похорон она отозвала меня в сторонку и, рыдая, запоздало исповедалась.

Она рассказала, что, еще учась в школе и отдыхая в пионерском лагере в Евпатории, Наташа познакомилась с уголовником, который буквально околдовал ее и сломал девочке жизнь. Разумеется, о том, что он уголовник, сама Натали узнала не сразу. Вернувшись с юга, она не скрывала бурного романа с молодым артистом по имени Виталий и даже продемонстрировала снимок влюбленной пары на фоне пальм и моря. (Значит, у Натали, как и следовало предполагать, был свой экземпляр.) Конечно, домашние были в шоке, но поделать ничего не могли: Наташа удирала из дома и уезжала на свидания к своему милому — в Тарасов и еще Бог знает куда… А когда девчонка разобралась, в чем дело, было уже поздно. К тому же чары злодея не ослабевали.

Марь-Тарасовна знала, что именно этот тип перетащил Наташу в город, помог устроиться там и всячески опекал до самого замужества. Правда, о характере этой опеки мать не имела никакого представления, и еще меньше — о том, кем приходился Артист «прекраснейшему человеку» Олегу Николаевичу Бутковскому. (Правда, этой клички Марь-Тарасовна не слышала никогда, она вообще не знала ничего, кроме того, что подонка звали Виталием и что он выдавал себя за артиста.) Она «так радовалась» удачному браку дочери и в особенности тому, что девочке удалось избавиться от «того негодяя». Перед свадьбой Натали поклялась матери, что с прошлым покончено, и в свою очередь взяла с нее клятву, что она ничего не расскажет Олегу.

И вдруг в ту самую ужасную пятницу, когда похитили Антошу, Марь-Тарасовна, возвращаясь домой из своего утреннего вояжа по аптекам, увидела Артиста выходящим из их собственного подъезда! Сама она разговаривала во дворе с соседкой и стояла так, что Галантерейщик ее видеть не мог, если б даже и знал в лицо, допустим, по фотографии. Они никогда не встречались, но Марь-Тарасовна сразу узнала его по тому старому снимку из Евпатории, несмотря на другой цвет волос и прошедшие годы. Впрочем, я и сама могла бы подтвердить, что Виталий Бутковский мало изменился.

Вот даже как: он не постеснялся заявиться в дом отца! Но зачем? Чтобы лично «подбодрить» Натали, дать ей последние «ценные указания»? Теперь мы этого никогда не узнаем…

— Наташе я ничего не сказала. Испугалась очень. А когда Антоша пропал — и подавно! Неспроста он приходил, этот… Так казню себя, что не рассказала все Олегу Николаевичу и вам, Танечка! Может, Наташа была бы жива… — Марь-Тарасовна снова безутешно заплакала, тряся своей поблекшей рыжей головой.

Я ответила ей (не совсем искренне), что от нее ничего не зависело и пусть она успокоится на этот счет. И во всяком случае, теперь уж точно не надо ничего рассказывать Олегу Николаевичу. Она обещала мне это.

В общем, жизнь постепенно входила в нормальное русло. Артист-Галантерейщик отправился в ад, из которого он, надеюсь, никогда не восстанет. Жертв его похоронили и оплакали. Тяжелое развеялось, страшное забылось. А живые, согласно закону мудрой природы, думали о живом.

В конце июля мы с Орловым, блестяще сдав сессию (только с одной четверкой!), вернулись домой. Я тоже чувствовала себя теперь крупным специалистом в области маркетинга и менеджмента. Григорий знал уже, что водилой ему больше не быть: в отделе маркетинга освободилось место менеджера, и шеф сказал, что больше не нуждается в его шоферских услугах. Так что Грине предстояло начать стремительное восхождение к управленческим вершинам. А в том, что оно будет стремительным, не сомневались ни я, ни Олег Николаевич. Я даже шутила: вот лопнет мой детективный бизнес — пойду, мол, к тебе в младшие партнеры…

Генеральный директор «Бутона» к этому времени уже выписался из больницы и теперь продолжал лечение и отдых в кардиологическом санатории «Ущелье». Прекрасный санаторий и прекрасный район — самый чистый и зеленый в нашем городе, не блещущем, увы, экологическим состоянием. В этом же районе, совсем недалеко, находится и Гришкина крошечная холостяцкая квартирка. Так что с Бутковским они видятся теперь каждый день подолгу, чему оба очень рады. Гришка чувствует себя немного не в своей тарелке из-за того, что в самое трудное время не был рядом с другом, и теперь наверстывает упущенное. Мне тоже нужно разобраться со своими делами, которых накопилось — будь здоров, и я к нему не в претензии.

Сестра Олега Николаевича — этакая киевская «тетя Соня» — оказалась особой весьма оборотистой и практичной. Поставив брата и племянника на ноги, она перед отъездом домой нашла им няню-домоправительницу — женщину чуть-чуть за сорок, миловидную, доброжелательную и компетентную. Во всяком случае, Орлову она понравилась, а это о многом говорит. Гриня сразу решил, что сделано все было «с дальним прицелом», и воспрянул духом:

— Вот и хорошо, может, Олег не будет закисать. Он же еще мужик что надо, да и Антошке мать нужна. По-моему, она с ними обоими прекрасно ладит. И Олег все время: «Наша Ирочка, наша Ирочка…»

— Ты сам-то с ней не собираешься поладить? Смотри у меня!

— Ну, золотко, она же старше меня! Чего-чего, а эдипова комплекса у меня никогда не было.

Вот скажите мне: многие ли водилы знают, что такое эдипов комплекс?

12 августа — ровно через два месяца после той «чертовой пятницы» — мы с Григорием навестили Олега Николаевича вдвоем. Дело было под вечер, и Ирина с Антошкой, которые бывали у папы каждый день, распрощались и оставили нас одних. Няня-домоправительница и в самом деле оказалась милой дамой, и они с Олегом явно симпатизировали друг другу. Но глаза его по-прежнему оставались печальными.

Мы втроем гуляли по живописной тропинке вокруг зеленого холма, с которого открывался чудесный вид на наш город, сверкающую Волгу и голубые дали Левобережья. Денек был славный, природа тоже, и причин для плохого настроения вроде бы никаких. Бутковский был искренне рад нас видеть, и тем для разговора накопилось сколько угодно, но… что-то его угнетало. Он часто замолкал на полуслове и уходил в себя.

Остановившись у парапета смотровой площадки, Олег Николаевич долго смотрел вдаль невидящими глазами. Мы с Гришей стояли рядом. Внезапно он глухо сказал:

— Сегодня день его рождения…

Мы сразу поняли, о ком он говорит. Хотя за эти два месяца Бутковский ни единым словом не упомянул о своем старшем сыне.

Гриня положил руку ему на плечо:

— Расскажи, Олег. Надо выговориться.

Впервые Орлов при посторонних обратился к патрону так фамильярно, хотя наедине давно говорил ему «ты». Но это получилось непроизвольно, да и меня вряд ли можно было теперь считать посторонней.

И он заговорил. Боль, копившаяся в этом сильном человеке двадцать лет, наконец прорвала плотину.

Это была история о том, как в самого обыкновенного еврейского мальчика (вернее, наполовину еврейского — Олег пошел против своей семьи и женился на русской) вселился бес. Это был сюжет для трагедии. Которая в конце концов и разыгралась…

До тринадцати лет Виталька рос нормальным мальчишкой. Был в меру хулиганистым, но выше средней мерки — способным и деятельным. На отличника в школе не тянул из-за своего непоседливого характера и взрывного темперамента, но и скатиться ниже четверок ему не позволяло бешеное самолюбие. Серьезно занимался гимнастикой, хотя физическими данными не блистал, и буквально бредил драмкружком в районном Доме пионеров: вот в этой области у него признавали явный талант. В любой компании быстро становился лидером. Несмотря на ловкость, развитую тренировками, у него было мало шансов выйти первым в серьезной драке, но до драк дело доходило редко: перед Виталькой Бутковским почему-то пасовали самые отпетые хулиганы.

Словом, родители не знали с ним особых хлопот: все свои детские проблемы мальчишка привык решать самостоятельно. А главное — у парня были прекрасные отношения с отцом. Ну просто замечательные! Олегу казалось, что сын пошел в него — во всем…

И вдруг… Мальчишка изменился в одночасье. Нет, учебу не забросил, и спорт с театром тоже: самолюбие-то в нем осталось, и даже возросло многократно. Но родителей, учителей, вообще взрослых — перестал воспринимать вовсе. Стал хамовитым, циничным, его живой ум изощрялся теперь в изобретении всевозможных пакостей.

Пошли нехорошие компании, правонарушения — мелкие и покрупнее, приводы в милицию. Однажды его с дружками даже поймали на наркотиках: в те времена в школах это было событием из ряда вон! Все знали, что вдохновитель и организатор этих художеств — Виталька Бутковский, но… «истинному герою» всегда удавалось оставаться в тени. Несколько его дружков загремели в колонию, а он — окончил школу с вполне приличным аттестатом и с ходу поступил в экономический институт (почему-то стать актером даже не порывался). Доучился до четвертого курса, оставаясь звездой вузовской самодеятельности. Пока, наконец, все-таки не влип по-крупному — все с той же наркотой, которую продавал своим друзьям и подружкам. Олегу Николаевичу, а он тогда уже занимал видный пост, удалось замять дело, но из института его сынок все же вылетел.

В тот день Виталий пришел домой, собрал свои вещички, встал в одну из своих театральных поз и произнес примерно такой монолог: «Дорогие родители, спасибо за отчий кров и за хлеб-соль — правда, я уже давно не ем вашего — и разрешите откланяться! Намерен отныне жить отдельно. И давайте для нашего взаимного удобства считать, что у вас нет сына, а у меня родителей. Больше вы меня не увидите, но услышать обо мне вам еще придется!»

И ушел. Навсегда. Насчет «хлеба-соли» — тут он был абсолютно прав: с самого совершеннолетия не брал у отца ни копейки, хотя всегда роскошно одевался и вообще вел богемный образ жизни. Так что отказаться еще и от отчего крова было чистой формальностью.

Конечно, отец пытался его искать — в основном из-за матери, но безрезультатно. Бывшие приятели и подружки тоже ничего о нем не знали, и даже милиция не смогла помочь. Друзья семьи постепенно перестали спрашивать Бутковских о сыне, чтобы не бередить рану. Виталий как в воду канул! Будто умер, сгинул…

Так оно и было. Виталий Бутковский умер. Родился Артист.

Родители и в самом деле больше его не увидели. Но очень долго о нем ничего и не слышали. До самого того момента, когда — уже в «бутоновские» времена — Сема Пфайферман как-то в приватной беседе сказал: «Мужайся, Олег…» — и поведал, что, по имеющимся у него сведениям, Виталий стал крупной фигурой в уголовном мире.

— Я ответил, что ничего не хочу об этом знать: у меня больше нет сына. Супруге, конечно, не сказал ни слова, но я уверен, что именно Виталий свел ее в могилу так рано… Через год после этого разговора ее не стало. Он не явился даже на похороны. Но среди венков был один, роскошный, с надписью: «Милой мамочке». И все… Наверное, хотел, чтобы люди подумали, будто венок от меня, ведь это я ее так называл. Конечно, это он прислал… А еще через полтора года я встретил Наташу. Я даже не сказал ей, что у меня есть сын. Зачем?..

И вот три года назад блудный сын предстал перед отцом с полномочиями посланца мафиозной структуры, предлагающей Олегу Бутковскому «взаимовыгодное сотрудничество»… Все остальное мы уже знаем.

Артист сдержал свое слово: семья о нем услышала, да еще как!

— Ты понимаешь, Гриша, почему я ничего не сказал тебе тогда: стыдно было… Ведь он твой ровесник. Сегодня ему исполнилось бы тридцать три. Возраст Христа… А он стал сущим дьяволом! И вам, Таня, не сказал, потому что считал его мертвым. Только от вас узнал правду — тогда, накануне… Простите меня, вы оба!

Он взял нас за руки, и я дружеским пожатием дала ему понять, что все в порядке. Гриня обнял его за плечи и молча прижался к нему лбом, всем своим видом говоря: «Я твой сын, батя!» Я не очень люблю такие душещипательные сцены, но это было очень трогательно…

Наконец Олег Николаевич легонько оттолкнул от себя Гришку — хватит, мол, телячьих нежностей, сынок, — и как бы невзначай соединил наши руки на каменном парапете. Это как же понимать? Благословляет, что ли?..

— Я только одного не могу взять в толк… — Олег Николаевич все так же смотрел вдаль — в даль прожитых лет. — В чем была моя вина? Где я оступился? Да, я не был идеальным мужем, это признаю… вы понимаете, о чем я. Но отцом! Отцом я старался быть таким, чтобы парню не было стыдно за меня. И не делал ничего недостойного мужчины. Так что же случилось? За что мне эта Божья кара?..

Я тоже смотрела вдаль, держа за руку своего супермена и героя, и думала: в самом деле — за что?