Глава 5
Поднявшись из подвала наверх, я направилась не на улицу, а в торговый зал, рассудив, что будет полезным определить рабочее место Ивана, чтобы в следующий раз, если возникнет необходимость, не тратить времени на его поиски в этом столпотворении. А необходимость может возникнуть завтра же, если Кирилл пренебрежет моим желанием встретиться с ним и на свидание не явится. Что ж, он старик — хотя и старик не совсем обычный, — и ему простительно проигнорировать просьбу даже такой женщины, как Татьяна Иванова. В этом случае буду доставать его настойчивостью. Дожидаясь Ивана, имело смысл заняться чем-нибудь, не привлекающим внимания окружающих. Проще всего было действовать по одному из двух вариантов. Вариант первый: демонстрируя деловитую занятость, курсировать от прилавка к прилавку, прицениваться, торговаться, общаться с покупателями, обсуждая качество продуктов и цены, не находя, естественно, ничего для себя подходящего. Вариант второй: приняв образ рассеянной простушки, подолгу задерживаться в каждом месте, растерянно рассматривать товары и безропотно уступать место более уверенным в себе согражданам. И при этом ни на минуту не упускать из виду проем двери, ведущей через узкий коридор в местное подземелье.
Но был еще и третий вариант… У бабульки, притулившейся в тихом закутке, я купила несколько пирожков домашней выпечки и, выбрав подходящее место, где толпа не могла причинить мне вреда, принялась жевать, дожидаясь Семиродова.
За этим занятием тянуть время можно было не бесконечно, но довольно долго.
Дома я перекусила наспех, пирожки оказались съедобными, и тянуть таким образом время было терпимо. Даже нужно. Потому что Иван к своему рабочему месту явно не торопился, несмотря на предупреждение о том, что в ожидании его некто Сергеевна уже изошла соком от нетерпения.
Постепенно лица людей и звуки, слившись в нечто единое и бездушное, перестали привлекать мое внимание. Толпа стала серой и монотонной.
С посещением рынка полностью подтвердилось еще одно из имевшихся у меня предположений, способное сыграть важную роль в планировании дальнейших действий. Убийца Аладушкина — Кирилл Семиродов. Это однозначно и не требует дополнительных доказательств. Сегодня утром специалисты из пожарной охраны наверняка побывали на пожарище и осмотрели место, включая и парк. Трупа там еще не было. Рокеры же приезжали туда перед тем, как встретиться с нами, но значительно позже пожарных. И нашли труп. В этот-то промежуток времени и было совершено убийство. Почерк семиродовский: удавку твердой рукой на шею… А Иван сегодня на работу не опоздал, биндюжникам врать не было смысла. Значит, остается один Кирилл Федорович. Он и есть убийца.
Следователю из «органов», возможно, этого было бы мало. Ему потребовались бы еще факты, свидетели, признания и правильно оформленные бумаги. Мне же достаточно убежденности, основанной на знании и непредвзятости. Когда есть знание — можно работать дальше.
Итак, сегодня вечером я встречаюсь с человеком, который не далее как сегодня утром совершил убийство. Интересно!
— Интересно, а что ты здесь делаешь? — прозвучало негромко возле меня.
— А ты? — спросила я машинально, все еще находясь в состоянии задумчивости. — Я пирожок ем.
— А я мясо на шашлык выбираю.
Ох, е-мое, да это Усатый! Высмотрел меня в моем закутке и решил заговорить, надо же!
— Гуцул! — признала я его вслух.
— Где гуцул? — завертел он головой, делая вид, что не понимает, о чем я.
Не удивительно, что я его сразу не узнала. Куда делись его замасленная, выгоревшая футболка и потертые джинсы! Передо мной стоял во всех отношениях прилично одетый мужичок. И ковбойские сапожки из рыжей кожи он сменил на вполне заурядные плетенки.
— Ты Гуцул, — ответила я, сунув ему в руку последний оставшийся у меня пирожок.
Он, будто и не ожидал иного, отхватил от него сразу половину и с аппетитом зажевал, причмокивая.
— Я не гуцул, — возразил он, стараясь внятно выговаривать слова. — Меня зовут Геннадий. А для друзей просто Кеша.
Проглотив, поправил усы, свисающие до подбородка.
— До драки, — он усмехнулся, как над детской шалостью, — мы завтрашним утром отвалить отсюда хотели, а сегодня прощальный ужин решили организовать. С пивом, винишком и шашлыком. Отпраздновать неудачу. Но тут явилась ты со своим Тарзаном. Слушай, кто он такой в самом деле?
Гуцул, то есть Кеша, затолкал в рот остаток пирожка и, работая челюстями, вопросительно уставился на меня светлыми глазами. Я смотрела на него с улыбкой.
— Знали мы, что в Тарасове резвые ребята есть, и сами вроде не промах, но таких Джеки Чанов нам встречать не приходилось, правда.
Мой ответ был ему не обязателен, и он его не дожидался.
— Кэт уперлась после вашего отъезда — не свернуть. Поживем, говорит, еще пару дней, рискнем, останемся. А вдруг что и выйдет у этой Ивановой. Уж больно она, говорит, хорошо вприсядку пляшет и коленками дерется. И нам понравилось, ей-богу! Ты где таким фокусам выучилась? Неужели в Тарасове?.. В общем, решили остаться. Но праздник устраиваем. Поминки по Катькиному наследству. Хочешь — приезжай. Приезжай с Тарзаном, мы будем рады.
— Спасибо за приглашение, Кеша.
В проеме показалась наконец долгожданная фигура. Я хорошо различила ее сквозь людское мельтешение.
— Мне бы хотелось приехать, провести вечер с такими милыми людьми, но обещать я не могу. Дела, Гуцул. И Тарзан сегодня тоже занят.
— Жаль. Ну если освободишься…
Он, как это часто бывает с собеседниками, машинально проследил за моим взглядом. Увидев Ивана, он насторожился, подобрался весь и стал похож на кота, обнаружившего рядом с собой зазевавшегося воробья.
— А вот и шашлычок! — проговорил он вкрадчиво и двинулся в сторону Семиродова, даже не попрощавшись со мной.
— Стой, стой, Гуцул! — Я вцепилась в его запястье — впору за ворот его удерживать, — а когда он дернулся, попытавшись освободиться, прошипела ему в самое ухо: — Это не только твой, но и мой шашлычок тоже.
Он смотрел на меня взбешенным взглядом. Горячий парень, прямо как мотоцикл с хорошо отрегулированным движком и заводится с пол-оборота. Но и я не лыком шита. Хватку не ослабила. Еще не хватало, чтобы мои планы разрушились из-за рокера Кеши!
— Чего?!
— Ничего! Баранина в другой стороне продается. Во-он там. Пошли, провожу. — И, видя его злое выражение лица, добавила для ясности, но уже мягче: — Я сюда, Кеша, не пирожки есть пришла.
Должно быть, он рассудил, что Семиродов никуда не денется, а будет где-нибудь поблизости, и его вполне можно будет отыскать позже, после того, как удастся отвязаться от меня. Поколебавшись, он все же пошел за мной, хотя с видимым неудовольствием.
Мы купили хороший кусок баранины и вышли на улицу под ручку, как дружная семейная пара. Вот только под локоток его держала я. Низковат он был — почти на полголовы ниже меня, а я в этом отношении консервативна — люблю высоких.
— Ты на мотоцикле сюда добирался? Где он?
— Там! — махнул он рукой куда-то вбок. — На соседней улице. Но я не тороплюсь.
— Вот что, Геннадий, вы сегодня Ивана не трогайте, ладно? Не мешайте мне. Я тебе прямо скажу, сегодня вечером он устраивает мне встречу со стариком. А я кое-что обещала Екатерине. Неужели забыл?
— Все я помню.
У рокера испортилось настроение, от его веселости не осталось и следа. Он выглядел сейчас так же ершисто, как тогда перед дракой, когда Косте пришлось свалить его на землю.
— Мы и не хотели его сегодня шлифовать, планировали сделать это перед отъездом. И отшлифуем. Хоть так отыграемся. А сейчас просто сердце взыграло!
— Про Кирилла не забудьте, — напомнила я, и он скривился, как от зубной боли.
— Нет! Сдохнет еще, старый черт.
— Уезжай к своим, Гуцул, и на рынок не возвращайся, — попросила я его по-человечески. — А я, если смогу, приеду на ваш праздник, расскажу свежие новости о делишках дядьки с племянником.
— Не вернусь, ладно, — пообещал мне Кеша и улыбнулся: — А то еще мясо протухнет на такой-то жаре. А ты приезжай, хоть и без Тарзана. Так даже лучше будет, сердцем чую!
— Игривое оно у тебя, сердце.
Урожайный день на мужиков у меня выдался. Если с Костей, то Гуцул уже третий. Правда, самый маленький.
На этом мы расстались, вполне довольные друг другом. Отойдя с десяток-полтора шагов, он обернулся и отсалютовал мне рукой. Я едва ответила ему, обдумывая возможности воздействия на Семиродовых для получения подписи Кирилла на Гансовой купчей.
Как поступил бы на моем месте обычный агент из фирмы, занимающейся махинациями с недвижимостью? После пары слов о невыгодном для погорельцев упрямстве он разложил бы перед Кириллом бумаги и, щелкнув ручкой, объяснил бы, где нужно поставить подпись и дату. Старый вурдалак послал бы его подальше быстро и конкретно.
Юрист от «братвы» — озаботься они вдруг тем же самым, — тоже не стал бы тратить время на долгие убеждения, а предложил бы за подпись деньги, обещав за них спокойствие, душевное и физическое. В таком случае Кирилл мог бы вспомнить старые зоновские связи, подсуетившись, поискать поддержки, что в конечном итоге тоже должно сыграть в его пользу.
Я же поражений не приемлю в принципе и поэтому обставлю дело так, что продажа пепелища со всеми головешками будет для старика Семиродова не просто выгодна — на выгоду он плевать хотел, — а окажется для него единственным приемлемым выходом из той непростой ситуации, в которой он скоро окажется не без моей помощи.
Потому и не буду спешить раскладывать перед ним бумаги. Возможно, сегодня и не дойдет до них очередь. Может быть, завтра. Как там в гадании выпало? «Действуй в соответствии с обстоятельствами и будешь удачлив в достижении цели». Значит, утро вечера мудренее. Но это справедливо в том случае, когда утренняя мудрость основана на вечернем разумном действии.
Во двор Ивановой пятиэтажки машину я загнала уже в сумерках. А до этого минут тридцать кружила по району пешком, отыскивая дом с нужным мне номером. Нагулявшись досыта, я, как полагается, поволновалась перед ответственным событием, но, рассудив, что предугадать, как все обернется, невозможно и поэтому бесполезно заранее сочинять какие бы то ни было варианты, пугая себя всякими сложностями, успокоилась.
Собственно, двора как такового не было. Был дом и асфальтовая полоса перед подъездами, ограниченная с другой стороны высоким зеленым забором, общим для нескольких частных домов, чудом сохранившихся между рядами многоэтажек.
Машина хорошо поместилась у навеса над одним из подъездов. Заперев ее, я постояла, с сомнением глядя наверх — а не шарахнут ли по ней шутки ради с какого-нибудь балкона пустой бутылкой. Но другого такого же удобного места в этом, с позволения сказать, дворе не было, а оставлять ее в соседнем мне не хотелось. Прибыв на встречу с убийцей, машину надо иметь поблизости.
Квартира Ивана оказалась на пятом этаже. На мой стук никто не отозвался. Кнопки звонка на косяке не оказалось, и стучать пришлось еще и еще раз. Уговаривая себя не огорчаться неудачей, а набраться терпения и ждать хозяев, я вернулась на улицу.
Машина была пока в порядке, уличные фонари еще не загорелись, а у забора нашлась симпатичная лавочка, на которой, как на завалинке, сидели несколько человек, видимо, из местных. При моем приближении они подвинулись, предоставив мне место с краю, и я поблагодарила их за любезность.
— Ты к кому приехала, дочка? — сочным голосом спросила меня дородная пенсионерка, оказавшаяся рядом.
— К Семиродовым.
Она кивнула:
— К Ванюше, значит. А к нему вчера жена приходила.
И посмотрела на меня так, что понять ее можно без слов: вот, мол, на тебе, каково? Я не отреагировала на ее слова, и ей стало неинтересно. Шумно зевнув, пенсионерка включилась в обсуждение внутренней политики нашего государства с соседями по лавочке. Не по душе была им эта политика.
Из подъезда то и дело выходили и входили в него люди. Старые и молодые, большие и маленькие, но Ивана среди них не было. Уже стемнело, и наконец-то зажглись фонари. Сидевшие рядом соседки разбрелись по домам, и я осталась в одиночестве, кипевшая от долгого ожидания, как вода в забытом на огне чайнике. А буквально через минуту, вынырнув из темноты между домами, ко мне подошел Кирилл Федорович.
— Терпеливая, давно ждешь? Здравствуй, — проговорил он, усаживаясь рядом.
Я смотрела на него зло и удивленно, еле сдерживаясь, чтобы не нахамить. Но претензию все-таки высказала:
— Зачем в прятки-то играешь?
— А зачем сидела? Не могла встать и пройтись? Я бы тебя окликнул.
«Бирюк ты нелюдимый!» — обругала я его про себя, но вслух сказала:
— А ты что, людей боишься? Окликнул бы при них, я бы не обиделась.
— Ладно! — прервал он меня с досадой. — Вам бы, бабам, лишь бы отношения выяснять.
Эти слова меня охладили. Ведь он прав — мои претензии не имеют к делу никакого отношения.
Света здесь было маловато, и полумрак скрадывал уродливость его обезображенного лица. А белеющая в темноте копна седых курчавых волос, нимбом венчающая голову старика, была даже по-своему красива.
«Как к нему обращаться?» — подумала я, пока мы молча разглядывали друг друга. Оказалось, что думали об одном и том же.
— Как твое имя, муха назойливая?
Ладно, прощу я ему «муху», из уважения к седой копне не обращу внимания на это презрительное обращение. Но ответить надо в тон, чтобы лишить его хамовитого преимущества.
— Называй меня Татьяной, Керя.
Он повернулся всем телом и, посмотрев в упор, коротко просопел:
— Таня так Таня.
Значит, не обиделся и рассчитала я верно. «Керя» — дружески-уменьшительное от несомненно близкого ему «кореш». И по имени подходит. Проглотил, не поперхнулся.
— Зачем ты сжег дом, Кирилл?
Он вздохнул и коротко рассмеялся, тряхнув седыми кудрями.
— Хлопотлива ты не в меру. Ну, баба, тут уж ничего не поделаешь. Сразу, с ходу — за рога старого беса. А?
— Говори, говори, я слушаю.
— Не-ет! — он все еще посмеивался. — Сначала ты расскажи, кто ты, от кого и почему я должен отвечать на твои вопросы.
Пришло мое время усмехнуться.
— Был бы ты, Керя, помоложе годков на двадцать, ударила бы я тебя по кудрявой головушке, несмотря на твою лихость, затолкала бы в машину, отвезла бы туда, где люди редко бывают, и все, что надо, из тебя выколотила. — Он было дернулся, но я повысила голос, не давая себя перебить. — Это если бы сама в форме и в настроении была. А если нет, отдала бы тебя специалистам.
— Хлопотлива ты, я же сказал. И ответить на мой вопрос не хочешь, виляешь. А придется ответить-то. Не ты мне, а я тебе нужен. Вот и говори, Таня.
Да это все равно что голодному консервную банку грызть! Кирилла еще суметь распечатать надо. Один-ноль, ведет он. Заставил меня представиться, а теперь допрашивает, настойчиво и спокойно. Далеко племяннику до дядьки!
— Если я хлопотлива, то ты любопытен не по теперешнему твоему чину. Много ты о себе представляешь и много чего лишнего взял на себя за последние дни. Хорошо, я тебе отвечу, хотя по делам твоим имею право забыть, что ты уже стар, и спросить с тебя в другом месте и по-другому. Я не из «конторы», это понятно. А озабочена одним — проследить, чтобы имущество покойного старика Лозового досталось его внучке, Екатерине. Кто я — тебе сказано, Татьяна, а от кого и почему спрашиваю, думаю, сам понимаешь. В прошлом ты слыл умным, Кирилл Федорович.
— Эхе-хе! — вздохнул он, сгорбившись. — В прошлом много кой-чего было.
— Да, пожар, например, — не отступала я от своего.
— Разве его забудешь, прошлое-то. Разве в прошлом такая, как ты, Татьяна, могла с меня спрашивать?
Куда только его стройность и сила подевались. Рядом со мной сидел согнутый годами и жизненными бедами старик и вспоминал о своем прошлом, шлепая тонкими губами кривого рта.
— Вот ты, Таня, едва меня увидела, сразу про пожар. А нет чтобы поговорить со стариком, уважить его, представиться, от старых друзей привет передать, рассказать, как живут они, может, помер кто уже от какой болезни. Много ли мне надо? Уважение окажи, а потом и спрашивай. А ты сразу обвинять! Зачем дом сжег! А может, я и не виноват ни в чем? А?
Он глянул на меня искоса, насмешливо, будто предлагал перебить себя, но не дождался и продолжил все так же жалостно:
— Одним порадовала — стародавней моей кликухой уши обласкала. Ее и Ванька-то уж забыл, наверное. Если б не это, я бы с тобой совсем разговаривать не стал, послал бы туда, откуда явилась. А если и пришлось бы ответ держать, то перед кем-нибудь поумней тебя. Хотя вам, молодым, сейчас один хер… Ну тогда дерите шкуру на барабан, не жалко, отжил уже, но с разговорами не лезьте, не делайте вид, что по «понятиям» поступать пытаетесь.
Сработало, черт возьми! Керя принял меня то ли за представительницу какого-то бывшего, но до сих пор сохранившего силу авторитета, то ли еще за кого-то из их гнилой среды, и все это благодаря кличке, на которую я наткнулась случайно, по какому-то сверхъестественному чутью. Полномочия я свои пока еще не подтвердила, еще не время, весь серьезный разговор впереди, но заявку на них сделала. И она им была принята.
Я почувствовала азарт оттого, что одурачила старого урку, и поняла, что одного неосторожного слова будет сейчас достаточно, чтобы испортить все дело.
— Почему Катька о тебе ничего не говорила? И почему объявилась ты только сейчас, а не раньше? Приехали-то вы вместе?
— Ох, сколько вопросов, Кирилл Федорович!
Он отбросил свою старческую растерянность и опять стал крепким и волевым стариком. Я же была сейчас сама любезность с плавными жестами и елейным голосом.
— Спрашивал бы до того, как Ванька твой меня в коридоре задушить пытался. За эти дни вы с ним столько натворить успели, что не мне, а тебе отвечать надо.
Кирилл промолчал, только фыркнул. Достав сигарету, настороженно покосился, когда я полезла в сумку за тем же самым.
— Лозовая обо мне только вчера узнала, когда возникла необходимость разобраться со всей этой историей. И то, думаю, она не до конца поняла, кто я такая. Да ей это и ни к чему. Заявилась я, как ты изволил выразиться, не сейчас, а в тот момент, когда все еще на лад можно было повернуть, то есть в самое время. И приехали мы с Лозовой не вместе. Дед ее уважаемым человеком был, ты сам знаешь. И знаешь, что последнюю волю такого человека надо выполнить. Надо, Семиродов, а? Так пусть внучка его получит все, что ей дедом завещано. Получит и живет дальше, как сможет, потому что сама по себе она ни для кого интереса не представляет.
— Складно ты говорить умеешь. — Кирилл Федорович сдвинул брови и, не поднимая головы, выпускал дым из ноздрей искалеченного носа. — Умная ты, видно, баба. Ну да на такое дело дуру не пошлют. Слушай, зачем я дом сжег. И тебе говорю, и тем людям, что тебя послали. Как на духу, Таня. Керя никогда крысой не был, никогда чужое, а уж тем более общаковое к рукам не прибирал. Лозовой меня знал. Он мне верил и поэтому дом свой здешний поручил моей совести. И Катька меня видела, когда еще малышкой была. Сколько раз при ней Лозовой говорил, что все тарасовское ей должно отойти. А я дом-то сжег. Вот так, Таня, жизнь шутить-то может. Думаешь, мне просто было на такое решиться? Эхе-хе!
Он замолчал, задумавшись о чем-то тягостном, и я ему не мешала, не поторапливала, а терпеливо дожидалась продолжения. Хотя и любопытно было донельзя, как старик будет врать и как объяснит убийство Аладушкина. О том, что я о нем знаю, ему наверняка уже Иван рассказал. У Кирилла было достаточно времени, чтобы все прокрутить в голове и составить свой вариант произошедшего. Похоже, я добилась-таки чести выслушать его версию.
Вранье скрывает правду, но в любом вранье есть и ее доля. Моя задача выслушать Кирилла молча, без разоблачений — бесполезны они сегодня, — и по его вранью уточнить свои представления о правде, а в будущем этой правдой его и прихлопнуть, заставить расписаться на купчей и, если повезет, заставить заплатить Лозовой за сожженный дом. Впрочем, будем действовать по обстоятельствам.
— Я ведь все по чести хотел, как полагается.
Он бросил сигарету под ноги, растоптав тлеющий в темноте окурок.
— Зачем Катьке дом в Тарасове? Да еще старый? Я давал за него хорошие деньги, и она их согласилась взять, а меня оставить в покое, чтоб доживал на привычном месте. Так я, Таня, «закон» хотел исполнить, ведь дом-то на меня записан был. Ну ты об этом должна знать. А Лозовой-то как раз — хоть о покойниках плохо говорить не следует — «закона» плохо держался. Сколько его знаю, всю жизнь заботился о своих карманах. Но человек он все же был хороший, справедливый, потому воры и уважали его. А что побрякушки золотые покупал, так не на общаковые. И отдавал, бывало, их на «грев» для общества. Поэтому и терпели это его пристрастие. И только раз попытались на правеж вытянуть, здесь, в Тарасове. — Кирилл взглянул на меня, видно, ожидая от меня каких-то вопросов, но, не дождавшись, продолжил: — За дом и за побрякушки с камешками! Дом-то отгрохал по тем временам — аховый! Не знаю я, — развел он руками, — может, напоследок он из ума выжил, может, раньше его лишился, а только сказал он внучке перед своей кончиной, что помимо дома ей принадлежат еще и горсти «рыжья», золота то есть. Главное, Таня, живу я здесь давно, к нему не раз ездил и с отчетами, и в гости, а никогда он ни при внучке, ни без нее не заговаривал ни о чем таком, кроме хозяйства, и поручений на этот счет не давал.
В общем, пока я деньги за дом доставал, моча ей в голову ударила. Приходит и заводит речь о золоте. Я говорю, ты что, мол, родимая, опомнись! Сама подумай, побрякушки — не дом, их при себе иметь можно. Если и сохранилось что, поищи у деда в имении, где он помер. Ответила она мне грубо. Вроде тебя, такая же горячая. А главное, послушай, какую дуру задвинула. Я, говорит, деньги за дом получу, все сто восемьдесят тысяч, здесь ты никуда не денешься, а потом этот дом вместе с тобой, хрычом старым, сожгу, если не отдашь все остальное. И это после того, как я столько лет дом для нее берег!
Кирилл даже прослезился — до того расчувствовался.
— Обидела она меня так, что напился я в тот вечер, как давно себе не позволял. А наутро решил этот дом спалить. Ты пойми, Таня, — он возмущенно постучал себя в грудь, — она не только меня, она память деда своего обидела. Он-то мне верил, а уж на что был человек опытный!
Вот и сжег я дом, туда ему и дорога! Суди меня, если право имеешь. Но и про нее не забудь!
— Не забуду, Кирилл Федорович, — пообещала я, задумавшись на короткое время больше для приличия. На самом деле меня интересовал один-единственный вопрос — при чем здесь «капли», о которых говорили Иван и Екатерина Лозовая.
— А какие «капли» она с тебя требовала, Кирилл?
— Что? — Он достал новую сигарету. — Вот именно, «капли»! Камушки это. В золоте. Лозовой их так называл. Из-за этих-то «капель» и вся неприятность, мать их так!
Ну вот, добрались наконец мы до сути. Аккуратно старый врет, правдоподобно. Впору поучиться у него, себе в пример поставить. Порой бывает полезно вовремя соврать.
— И много «капель» Лозовая с тебя требует?
Старик задумался, глядя на сигарету, и решительно затолкал ее обратно в пачку.
— А того хмыря, что у тебя на фотографиях, я убил, а не Ванька.
Я даже вздрогнула — настолько неожиданно прозвучало это признание, понадеялась, что в темноте он не заметил моей слабости.
— Ванька по глупости его, пьянь синюшную, в помощники взял. Он и начал болтать по округе, что это мы сами дом спалили, а не Лозовая с дружками. А хотелось нам это дело на нее повесить. Ну и попал мне под горячую руку. — Он скрипнул зубами.
«У этого волка даже зубы свои сохранились. — подумала я. — Удивительно! Протезами так не получится».
Кирилл вдруг рассмеялся. Не стариковским «хе-хе», как до этого, а вполне нормально. Мне даже жутковато стало от близости этого матерого хищника.
— Плохо, Кирилл, смеяться тут нечему, — осадила я его. — Поджог — это мелочь. Вы свое спалили, не чужое. По бумагам-то так? Дело на вас за это в «конторе» заводить не станут. Страховку не отдадут, и только. А вот убийство — это погано. Вполне может статься, что уже завтра займутся и тобой, и Иваном, если Аладушкин рассказал пожарникам о своем участии в поджоге.
— Нет! — убежденно ответил мне Кирилл. — Пожарник меня после Ваньки допрашивал, и я на этот счет у него все вызнал. Они не слыхали об алкаше. По бумагам получается, что мы с Ваней одни действовали. А чего это ты, Таня, за алкаша впрягаешься? Чудно это, а?
Мне опять пришлось напрячь мозги, чтобы ответить достойно и не выйти из образа. Требовалось срочно найти причину своего интереса к убийству Аладушкина, и я ее нашла.
— Нельзя, Керя, тебе с племянником сейчас к ментам попадать, — ответила я как можно равнодушнее и естественнее. — Нельзя вам на нары, пока вы Лозовой за дом не заплатите. Платить надо по-любому, так что дом вы сожгли зря.
— Как знать, как знать. Может, и не зря.
Я ждала от него слов возмущения, даже грубости, но, похоже, Кириллу стало вдруг весело. И чем я ему настроение подняла?
— А возьмет Катька деньги, как думаешь?
— Возьмет, — пообещала я.
— Возьмет и отвалит?
В его голосе зазвучала самая настоящая надежда, настолько искренняя, что я почти готова была ему посочувствовать.
— Ведь я чему радуюсь? Если получится, то, значит, все по справедливости, и мы с Ванькой хоть и дураки, что дом сожгли, а никому ничего не должны. Это ценно.
— Хорошо, Кирилл Федорович. — Я сделала вид, что рада его решению. — Не ожидала, что ты так легко согласишься.
С этого момента он стал похож на обыкновенного деда, даже милого в своем старческом добродушии, и симпатичного, особенно если не обращать внимания на его плохо различимое в полутьме лицо. Но сейчас я не верила ему более, чем когда-либо за время нашего разговора, и поэтому делала вид, что довольна. Без особой надежды, впрочем, на то, что и он мне поверит…
— Вот только видеть я ее, Катьку, не хочу. Без меня ей деньги передашь, ладно? Я тебе, а ты — ей.
— Прекрасно, Кирилл Федорович. А чтобы ты не усомнился…
— Не-ет! — возмутился он, но я настояла.
— Чтобы у тебя не возникло сомнений, что деньги попали в ее руки, при этом пусть Иван присутствует. Собственно, он и сам это сделать может. Но тогда уже при мне.
— Отдашь ты, — настаивал Керя. — От Ивана она не примет, и получится еще один базар. А он нам не нужен.
Резон в его словах был немалый, и я согласилась.
— Когда?
— Да хоть завтра. Как приготовил я деньги, так они у меня и лежат — нетронутые, в пакетике. Только мне съездить за ними надо. Давай так…
Мы быстро условились, куда и к какому времени мне подъехать, чтобы забрать Ивана, который будет сопровождать меня к Кириллу.
— Сколько с Катьки в общак-то возьмете? — спросил Семиродов, когда я уже открыла дверцу машины.
— Вопрос не ко мне, — я решила не усугублять свое и без того осложнившееся к концу разговора положение. — Не мне решать.
— Понятно, — согласился Кирилл. — Ну, езжай, дочка. Гладкой тебе дорожки и спокойного сна этой ночью.
Я поблагодарила его за пожелание.
Выведя машину на дорогу, я поехала к дому, не торопясь, что было для меня большой редкостью. Сейчас я делала все медленно, размеренно, пытаясь успокоиться и не допустить сумбура в голове. Необходимо придумать на завтра какой-нибудь отчаянно-ловкий ход, неожиданный для старого живодера, который обеспечит мне и безопасность, и удачу в операции с деньгами Екатерины. Предстояла партия почище, чем в преферансе, и очень хотелось остаться в выигрыше. Хотелось настолько, что даже интересы Ганса отодвинулись на второй план, и я позволила себе на время забыть о них, рассудив, что все взаимосвязано, а раз так, то, добиваясь одного, можно добиться и другого и не следует гнаться за двумя зайцами сразу.
Темные улицы, разноцветные огни светофоров, свет фонарей, пробивающийся сквозь листву деревьев, негромко звучащая музыка из радиоприемника… Что может быть лучше для перемены настроения на более спокойное… Как по заказу небо послало мне мелкий моросящий дождь, прибивший пыль и отглянцевавший асфальт до блеска. Воздух наполнился приятной свежестью и ароматом газонных цветов.
Я отказалась от поездки по центру и выбрала окружной путь, чтобы подольше колесить по опустевшим улицам и продлить себе удовольствие от расслабляющего одиночества и размеренного движения. Приятное окончание для такого дня, как сегодняшний.
Странно, что Кирилл развеселился сразу после того, как прозвучала тема о «каплях», а до этого был хмур, угрюм и даже иногда резок, а временами разыгрывал старческую немощность. И вдруг обрадовался. Чему? А моему промаху, не иначе. В чем-то я ошиблась. В чем-то, что касается этих треклятых камешков в золоте.
В чем, в чем! Он сам подкинул мне расшифровку, объяснил, что такое «капли», а я, по своей роли обязанная быть всезнайкой, хоть и пыталась осторожничать, но наверняка вляпалась в какую-нибудь несуразицу. Кере стало весело, потому что мое всезнайство полетело к черту, а вместе с ним под большой вопрос встал образ воровской «Маши». Раскусил меня Кирилл Федорович и от этого развеселился. Стал покладистым, вежливым и согласился отдать деньги. Провел меня, старый хрыч! Завтра придется очень внимательно приглядываться к «моим друзьям», а то как бы не затянулась на моей еще не вполне зажившей шейке новая гаротта.
Я помнила о приглашении усатого Кеши, но на рокерский праздник не поехала. Не хочется мне принимать участие в поминках по наследству Екатерины, потому что считаю их преждевременными. Да и рассказывать им о новых подробностях семиродовского дела — а именно это я обещала Гуцулу — мне пока было нечего.
Не праздника мне хотелось, а отдыха.
* * *
Дождь шел всю ночь, не прекращаясь, временами переходя в настоящий летний ливень. Просыпаясь от стука капель по стеклу, я понимала, что сплю плохо и тревожно. Уж если такой пустяк способен меня разбудить…
Утро принесло с собой тишину и пасмурное, затянутое тучами небо.
Кое-как размявшись и без аппетита позавтракав, я вспомнила, что вчера не позвонила Константину. Забыла. Мне стало совестно, и, несмотря на то что со временем у меня была напряженка, я взялась за трубку. Нужно попросить прощения и доложить, что жива-здорова и прошедший день закончился, в принципе, без осложнений.
— Да, слушаю вас, — пропищал тонкий женский голос.
Любопытно!
То, что Костя называл своим кабинетом, была небольшая комнатенка размером с кладовку, в которой помещались сейф, два стула, диван и стол под большим немытым окном. Не слишком презентабельное помещение, и посторонних в нем никогда не бывало.
— Чекменева мне! — рявкнула я в трубку.
— Минуточку! — пропищали на том конце провода и после минутной паузы осведомились тем же противным голосом: — Он сейчас внизу, в спортзале, к тренировке готовится. Я его позову, если хотите. А кто его спрашивает?
— Любовница! — снова рявкнула я и бросила трубку.
По времени Константин вполне мог быть уже в зале. Он частенько приезжает пораньше и использует утреннее свободное время для самосовершенствования. Это для него — святое, и отказаться от этого он способен только ради меня. Донельзя странным показалось мне присутствие утром в его кабинете какой-то девицы, тем более когда его самого там не было.
Какое-то время я провела в неподвижности, разглядывая телефон. Так кошка, спокойно вышагивающая по полу, замирает, когда слышит незнакомый звук.
Поисками ответов на вопросы типа «стоит ли соваться не в свое дело?» я себя утруждать не стала, а набрала еще один номер. Это был номер тренажерного зала. Трубку подняли, и на этот раз я услышала голос сэнсэя, запыхавшегося, судя по учащенному дыханию.
— Алло! Танюха! Черт побери, ты куда пропала! Я ждал, что ты позвонишь. Сам звонил, тебя дома не было. Что случилось?
— Ничего, — ответила я. — Пока все благополучно. А как у тебя?
— Нормально. Что это ты, родимая, мной интересуешься? С чего мне такая честь выпала?
В ответ я шмыгнула носом и услышала, как он сказал кому-то:
— Подождите, ребята, дайте поговорить. Сейчас я вами займусь. Переодевайтесь пока. Да, Татьянка, слушаю! — опять обратился он ко мне.
Нет, не могла я представить другую женщину на диване в его кладовке. Мой это был диван, весь мой, вдоль и поперек!
— Костя!.. — начала было я, но продолжить не смогла и сказала свосем другое: — А меня вчера рокеры на дачу приглашали, с ночевкой.
— Когда это? — удивился он.
— Ближе к вечеру. Я на рынке усатого встретила. Ну того, что в ковбойских сапогах был.
— В ковбойских? — спросил он в задумчивости. — Как это на ночь? Без меня? Я покажу тебе — на ночь! — пригрозил со смехом. — Картонными нунчаками выпорю!
— Костя, что за девица в твоем кабинете? — наконец решилась я и почувствовала, что начинаю безудержно краснеть и злиться на всех — на девушку, на него да и на себя тоже.
— Где? — он будто не понял. — Кто? Ха! Эй, девица! — крикнул он опять в сторону. — Кто мне звонил-то, не разобрал я. Любовница?
Косте стало смешно, и мне пришлось ждать, пока у него закончится приступ веселья, сгорая со стыда за свою глупость. Хотелось проглотить свой язык и, аккуратно положив трубку, бежать на все четыре стороны.
— Татьянка, милая, — проговорил он так нежно, как умеет только он. — Этой девице тринадцать лет. Я ее специально у себя посадил, чтобы во время тренировки у телефона подежурила — вдруг ты позвонишь…
Трубку я положила, умирая от счастья…
Я должна была подобрать Ивана неподалеку от входа в городской парк, так мы условились с Кириллом Федоровичем. Приехала я вовремя. Пришлось, правда, поторопиться и гнать на всех парах по лужам и мокрому асфальту. Но все было напрасно — Ивана на месте не оказалось. Не появился он и через пять минут. Я отогнала машину в более удобное место, откуда арка парковых ворот была видна как на ладони, а брызги, летящие из-под колес проезжающих мимо машин, не попадали в открытое окно. Я решила ждать до последнего.
Включив приемник, я занялась путешествием по диапазонам. Услышав великолепного Армстронга, я прибавила громкость до уровня, когда басы мягкой колотушкой бьют в уши и воздух дрожит, будто оживая.
Ей-богу, как только в машине зазвучал блюз, на сером небе появились голубые проплешины.
Переложив фотоаппарат, я достала из «бардачка» мешочек с гадальными костями. Утро требовало от меня традиционного ритуала.
9+17+26. «Ложь во спасение. Зло во благо. Справедливая жестокость и жестокая справедливость. Много найдено людьми оправданий своим бесчинствам. Их кажущаяся справедливость давно уничтожена словами Христа: „Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом — закон“. Соразмеряйте свои поступки со словами Учителя человечества».
Я в задумчивости смотрела на кости, перекатывая их на ладони. Луи рычал про улицу Бэсин, а на небе ширились голубые просветы, в которые то и дело проглядывало солнце.
Что же мне сегодня предстоит? Слова Христа торжественно-предостерегающи и полны высшей справедливости. А то, что я задумала вчера вечером и намерена проделать сегодня, не соответствует их смыслу. Хотя с какой стороны на это посмотреть… Ну да! Зло во благо, так это называется, если не врать самой себе. Но от задуманного я не отступлю, иначе события могут обернуться злом без блага, а из двух зол, как известно, выбирают меньшее.
Пора, однако, прекращать философствовать… Пора выключать Армстронга, заводить машину и двигать потихоньку к сегодняшнему благому злу. Уже с минуту, не меньше, у ворот парка стоял Иван и вертел головой, высматривая меня.
— Здравствуй, Таня, извини за опоздание.
Он уселся рядом, улыбнулся, и я ответила, неприязненно посматривая на его башмаки с ошметками грязи на подошвах. Придется после Ивана машину мыть…
— На работу пришлось съездить, чтобы отпроситься, — оправдывался он, хотя я и ни о чем не спрашивала. — А там без подмены отпускать не хотели. Словом, пока то да се… — он махнул рукой. — Едем к очистным сооружениям.
— К каким? — не поняла я.
— К городским, — уточнил он. — К городским очистным сооружениям. Там Кирилл Федорович работает. Ждать он нас там будет.
— Он еще и работает? — фыркнула я пренебрежительно. — Тоже мне, вор в законе!
— А как же! — Иван опять оправдывался. — Жить-то надо на что-то, а пенсии, ты сама понимаешь, он не заработал. Трудового стажа маловато.
Он осклабился, а когда я неожиданно свернула вправо, удивился:
— Э, нам не сюда! Нам в другую сторону!
— Знаю я, куда нам надо. Не хуже тебя.
Только теперь удостоила я его взглядом, и то мимолетным, с едва заметной улыбкой.
— Ну, ну. Давай, — согласился он, заметно нервничая.
Мы свернули еще раз, выбрались на заваленные мусором задворки строящегося многоэтажного дома и остановились.
— Успокойся, — посоветовала я ему. — Сейчас мы поедем к твоему дядьке. Поедем вместе, если ты убедишь меня, что будешь тихо сидеть в машине во время нашей встречи, если расскажешь, какую подлость заготовил твой старый бес, и вообще, будешь со мной откровенен. И постарайся, Иван Семиродов, чтоб я тебе поверила, иначе придется поступить с тобой жестоко.
Испугался он отчаянно. Струсил так, что губы побелели и затряслись руки.
— Ива-ан! — окликнула я его, пока он дергал негнущимися пальцами защелку дверцы. — Одумайся! Возьми себя в руки, мужик!
Это на него слабо, но подействовало.
— Ты же не такая! — пробормотал он, и дернувшаяся щека перекосила его физиономию. — Ты же не та… не эта… мне Кирилл сказал, что ты простая…
— А если та, ты меня послушаешься? Оставь в покое защелку и сядь прямо. Оставь защелку, я говорю!
Он выпрямился, глядя вперед. Было видно, как его колотит. Наверное, вообразил бог знает что, если так перепугался. С таким воображением лечиться надо, а не работать подручным у вурдалака. Убить я бы его не смогла, но и жалости никакой к нему не испытывала.
— Как ты, Ванька, дядьке своему веришь? А ведь он старый, мозги уже не те. В этом возрасте мозги уже набекрень… Радовался вчера Керя, когда на ерунде меня поймал. Я тоже была рада, что лопухнулась и нашла-таки ему повод для сомнений.
— Зачем? — спросил он быстро. — Зачем ты это сделала?
— Кто из нас кому мозги запудрил, ты сам сообразишь, я дам тебе для этого время. Да не бойся ты! — пришлось прикрикнуть, а то у него опять глаза забегали. — Давай успокаивайся и подробненько все расскажи. О каплях, о собаке, из-за которой Керя Аладушкина задушил. Я действительно об этом почти ничего не знаю. А надо!
— Надо? — переспросил он, и я подумала, что мужество вернулось к нему. Или, на худой конец, благоразумие.
До него дошло, что калечить, а тем более убивать его никто не собирается, и что завезла я его в безлюдное место, чтоб нашей беседе, а возможно, и допросу с пристрастием, не помешали посторонние. Но получилось все иначе.
Иван рванул защелку с такой силой, что едва не оторвал ее, и вывалился в распахнувшуюся дверцу. Вздохнув с сожалением, я вылезла из машины и рванула вдогонку.
Бежал он неловко, петляя и спотыкаясь на обломках кирпичей. Размахивая верхними конечностями, он был похож на четвероногое животное, неожиданно вставшее на задние лапы. Догнала я его быстро, но останавливать не стала, отпустила от себя еще на несколько метров, на более удобное место. Бежит-то, то и дело в грязь попадая. Вываляется весь, а мне везти его в своей машине.
Далеко он не ушел, видно, силы кончились или решил, что я отстала. Остановился у дощатых мостков, выложенных по краю здоровенной лужи, по другую сторону от которой виднелся какой-то навес. Я решила взять его именно под навесом. Там было посуше.
Иван обернулся, а я, вытянув в его сторону руку, гаркнула во все горло:
— Стой, сволочь, стрелять буду!
К нему вернулась былая прыть, и, спотыкаясь, он изо всех сил бросился бежать по ровным доскам. Я сопровождала его в некотором отдалении и, когда он едва не свалился в лужу, крикнула:
— Осторожнее!
Останавливать Ивана более убедительными методами не потребовалось, потому что он остановился. С трудом переведя дух, он привалился плечом к какой-то ржавой трубе.
— Ух! Переволновался! — сообщил он, когда я оказалась рядом, и добавил: — Это я от дурости… Пошли обратно.
А что ему еще оставалось?
— Не бунтуй больше, — попросила я, подведя его к машине. — И не заставляй меня поступать с тобой грубо.
— А сможешь? — спросил он с наглой улыбкой, усаживаясь на сиденье.
Смотри-ка, как быстро он пришел в себя!
Для острастки я ткнула его пальцами в солнечное сплетение, и он, обмякнув, ткнулся лбом в колени, хрипя от безуспешных попыток вздохнуть. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы сковать его руки под коленями наручниками.
Сегодня, выходя из дома, я очень торопилась. Наручники-то я нашла, а на поиски ключа к ним не оставалось времени, и сейчас я плохо представляла, что буду делать, если не удастся чем-либо заменить его. Но очень уж не хотелось видеть Ивана резвящимся на перекрестке, когда зажжется красный сигнал светофора.
Итак, вариант с содержанием Ивана в машине отпадал, учитывая его склонность к беспокойному поведению. Я ему это сообщила, стараясь выбирать выражения помягче, чтобы не напугать еще больше. Надо же было как-то объяснить ему, почему мы направляемся за город, совсем в другую сторону.
— Побудешь на природе, в одиночестве, но в безопасности, — успокоила я его. — А как освобожусь, я за тобой приеду.
— Кирилл Федорович мне такую баню устроит! Он нас вдвоем ожидает.
— Это не мои проблемы, — усмехнулась я. — В детстве тебя, видно, мало пороли. Пусть дядька хоть сейчас займется твоим воспитанием. После меня.
Он покосился в мою сторону:
— Бить будешь?
Ну трус, спасу нет! И как его хватило, чтобы удавку в руки взять? Наверное, был твердо уверен в беззащитности своей жертвы. В таких случаях трусы всегда становятся жестокими.
— Бить? — переспросила я. — Ну не убивать же! Живи. И бить не буду, Ваня, если правдиво ответишь на вопросы. Давай начнем прямо сейчас.
Но его волновало, похоже, совсем другое.
— Едем лучше к нему. С тобой одной он разговаривать не станет и деньги не отдаст. Я не выдумываю, он сам так сказал. И еще он…
Выходит, предвидел Керя этот ход — нейтрализацию Ивана. Надо же! А я-то изобрела его не сразу и долго обдумывала, прикидывая, какой в результате возникнет расклад сил.
— Нет, Ваня, — прервала я его нудное бормотание. — Все будет так, как я сказала. Не улыбается мне воевать с двумя мужиками сразу, один из которых к тому же может быть вооружен. Есть у Кирилла оружие?
— Он тебе деньги отдать хочет, а ты…
— А я хочу, чтобы произошло это как можно более спокойно, без эксцессов. Короче, Иван, прекращай болтовню и отвечай спокойно и ясно. Как мне найти Кирилла?
— На очистных, я же говорил. Он там оператором в насосной работает.
Иван с удрученным видом объяснил, как лучше подъехать на территорию предприятия и как пройти до нужного места. А после понес прежнюю ерунду, нудно рассказывая, что произойдет, если явлюсь я к Кириллу одна. Нет, не получалось у нас разговора по-доброму, несмотря на все мое терпение. Когда оно все же кончилось, я перестала сдерживаться и грубо посоветовала ему замолчать и больше меня не раздражать. Он повиновался. А когда на одном из перекрестков, включив левый поворот, я перестроилась в средний ряд, справа, с его стороны, почти вплотную к нам оказалась патрульная машина милиции. Этот идиот задергался — руки-то у него под коленками были скованы, — замотал головой и заорал что-то о помощи. Пришлось легонько, так, чтобы не сильно разбить губы, ударить его тыльной стороной кисти наотмашь по лицу. Он некрасиво захлебнулся слюнями, а мент из патрульной машины состроил удивленную рожу и стукнул кулаком о кулак. Видно, принял инцидент за продолжение милых семейных разборок. Я в ответ развела руками — приходится, мол! После этого мы продолжили путь в тишине и вскоре оказались в пункте назначения — на том самом заброшенном колхозном дворе, где вчера состоялась стычка с рокерами. Просторное и уединенное место, пригодное не только для драки. Ивану тут будет спокойно и нестрашно. Пусть не говорит потом, что я о нем не позаботилась.
Плотно утрамбованная земляная поверхность площадки совсем не пострадала от ночного дождя и успела подсохнуть под ранним солнышком. Прогнав машину, как по автодрому, я лихо затормозила у ржаво-металлических и серо-дощатых строений на противоположной ее стороне. При торможении Ивана швырнуло вперед, и он едва не слетел с сиденья. Ничего, перенес. Только прогундел что-то окровавленными, успевшими раздуться губами.
Хотелось закурить и полежать на травке под деревьями. И почему подобные желания приходят в самое неподходящее для них время?
Обойдя машину, я открыла дверцу и за шиворот потянула Ивана наружу. Руки у него были скованы, и он уперся ногами. Чудак! Совсем разум потерял, что ли?
Сейчас хорошо бы разозлиться, чтобы в пять минут управиться с разговором. Для начала, схватив Ивана обеими руками за шею, я выкинула его из машины. Он упал на колени, едва не перекувырнувшись, ударился головой и задергался, поджимая ноги. Я пнула его еще раз для острастки, захлопнула дверцу и присела рядом. Жалкое зрелище! Хорошо, что обратно мы будем добираться порознь и можно больше не заботиться о чистоте его одежды.
— Руки больно! — пожаловался он, глядя на меня снизу вверх, по-собачьи.
«Поступайте с другими так, как хотите, чтобы поступали с вами!» — вспомнила я и сжалилась.
Пока я копалась в тех немногих инструментах, которые ездят со мной везде и всюду, подыскивая что-нибудь подходящее, Иван сумел сесть и, похоже, готовился встать на ноги.
— Подожди! — крикнула я, и он повиновался.
Тоненькой отверткой я расстегнула замок одного из браслетов, освободила ему руки.
— А-а! — простонал он, растирая запястья.
Вцепившись ему в волосы, запрокинула его голову назад и проговорила, стараясь, чтобы голос звучал как можно жестче:
— Времени на уговоры у меня не остается — Кирилл ждет. Ты будешь говорить без мордобоя?
— Буду, — тупо пообещал он. Устал, видно, нервничать.
— У Кирилла есть оружие? — спросила я, заходя спереди.
— Н-не… не видел! — промямлил он.
Врет? Или действительно не знает? Так, значит, оружие не исключается.
— Действительно ли Керя приготовил сегодня деньги?
— Да, да! — От желания меня убедить Иван даже подпрыгнул.
— Где он будет их держать?
— Кого? — не понял он, и я четко, как можно медленнее повторила вопрос:
— При себе ли Кирилл намерен держать деньги или он спрячет их в укромном месте?
— Да, деньги! — дошло до него. — Нет, не при себе. Он сказал, что сходит за ними и принесет, если отдавать придется.
Разумно урка придумал. И я бы так поступила. Из осторожности. Хотелось уточнить, что значит «если отдавать придется», но время было дорого. На месте разберемся.
— А теперь, Иван, перестань дрейфить, ничего страшного тебе на самом деле не грозит. Соберись, если сможешь, и ответь внятно: что такое «капли»? Отвечай! — прикрикнула я, видя, что он опять колеблется.
— Как же не грозит! — заканючил он и заерзал, пытаясь отодвинуться от меня подальше. — Кирилл Федорович мне грозил! Убьет он меня, ей-богу убьет!
— Не убьет. Я не буду тебя подставлять, ни к чему мне это.
— Драгоценности это. Такие, каких ты и не видывала! Камешки, чтоб им пусто было!
— Где они? У Кирилла?
— При нем, при нем, они всегда при нем. Он их от себя никуда не отпускает.
Вот так. Значит, «капли» все-таки существуют. И находятся у Кирилла. Любопытно!
Теперь не мешало бы закурить. Я шагнула к машине и, не выпуская Ивана из поля зрения, задала последний вопрос:
— Теперь давай о собаке. Зачем Аладушкин ее зарезал? И почему после этого понадобилось его убить?
Думая, что Иван молчит, собираясь с мыслями, я спокойно достала из бардачка моток тонкой, крепкой веревки, прикурила сигарету и только тогда повернулась. Непростительная для профессионала потеря бдительности! Иван, не оглядываясь, улепетывал со всей доступной ему скоростью и был уже возле деревьев, под которыми мы вчера с Костей выясняли отношения с рокерами. Ни кирпичей, ни грязи под ногами здесь не было, и Иван бежал намного быстрее, чем на стройке.
Догнала я его молча, не утруждая себя окликами и угрозами. Услышав за спиной шорох, он заверещал по-заячьи и, подхватив с земли толстую с зазубринами палку, обернулся ко мне.
— Зашибу, Танька, не подходи, зашибу! — взвизгнул он, дико вращая выпученными глазами.
«А ведь зашибет!» — подумала я и осторожно, боком двинулась вперед.
Замахивался он медленно, широко расставив ноги и покачиваясь из стороны в сторону.
Я вскинула вверх ногу и подошвой кроссовки встретила опускавшуюся на мою голову дубину. Неприятное ощущение — когда настроена на жесткий удар, а получаешь вместо него нечто легкое и поддающееся. Палка оказалась трухлявой и рассыпалась при первом прикосновении. Я потеряла равновесие.
Свалившись, я едва успела отбить рукой отломившийся кусок, полетевший мне прямо в голову. Вскочить на ноги не успела — зарычав по-звериному, Иван кинулся на меня, держа перед собой оставшийся в его руках огрызок дубины. Прикрыв голову руками, я получила скользящий удар по плечу и застонала от навалившейся на меня тяжести. Не выпуская палку из рук, он прижал меня к земле, а затем надавил ее мне на шею изо всех сил. Если б это у него получилось, думаю, ему удалось бы на сей раз меня задушить. Я даже почувствовала приближение паники, но тут наручники, так и болтавшиеся на одном из его запястий, раскрытым браслетом больно ударили меня по лбу. Вместо паники меня обуяла неистовая злость, и я почувствовала, как свирепею.
Опять меня убивают, и это несмотря на все мои попытки быть корректной с этим охламоном!
Мне наконец удалось освободить из-под него ноги. Согнув их в коленях и уперевшись стопами в землю, я резко подбросила его кверху тазом и мгновенно сдвинулась в сторону. Тело на две трети оказалось свободным, и, сделав резкий выпад, я коленом достала его затылок. Он врезался лбом в обломок дерева, которым все еще надавливал мне на плечо, и, пока он приходил в себя от неожиданости, я сбросила с себя его руки и ладонями жестко врезала ему по ушам. Теперь, если не медлить, освободиться было не сложно.
Жалости во мне не было, сдержанность мне отказала, и, оказавшись на коленях над ним, я резко ударила его кулаком в спину, пониже правой лопатки.
Я почти не тренировалась на поражение болевых точек, предпочитая отрабатывать сильные, сокрушающие удары, но сейчас попала именно в такую. Руки Ивана подогнулись, и, еще раз ткнувшись лицом в палку, он застонал от нестерпимой боли.
Все! С дракой надо было заканчивать, хоть злости хватило бы еще на одну.
Усевшись верхом ему на спину, я заломила ему руки и в очередной раз сковала их наручниками. Он всхлипывал и шмыгал носом.
Я поднялась и, поставив ему на затылок ногу, пошевелила его голову.
— Вставай, убийца!
Поднимался Иван тяжело, медленно, глядя на меня с ненавистью. Я ему не помогала. Стояла в сторонке и ждала, стараясь припомнить, куда бросила недокуренную сигарету.
Я втолкнула Ивана в какой-то дощатый сарайчик без двери и достала из кармана моток веревки. Связала надежно, как полагается — руки к ногам и за шею, чтобы любое мало-мальски резкое движение мешало ему дышать, — и затолкала ему в рот его же собственные носки, возясь с которыми испытывала крайнее омерзение. После всего этого здесь же, не обращая внимания на его присутствие (он был для меня не мужчиной!), скинула футболку, джинсы и осмотрела их со всех сторон. К счастью, состоявшийся поединок заметных следов на одежде не оставил. К его, Иванову, счастью…
О-ох, с каким удовольствием я закурила, перед тем как включить двигатель и рвануть отсюда к чертовой матери! И с каким вожделением вспомнила ванную в своей квартире! Чистую, белоснежную, прохладную. Принять сейчас душ — это как заново родиться. Но, увы. Столько времени бездарно угрохано на никчемную возню с Ванюшей, что придется извиняться перед Кириллом Федоровичем за задержку. Надо будет объясниться, но надеюсь, поймет. Он должен быть понятливым в таких вопросах.
Городские очистные сооружения — это место, куда меня судьба не заводила еще ни разу. Знаю только понаслышке, что здесь весьма хитроумно и малокачественно очищают городские стоки от всевозможной дряни, и полученную якобы чистую воду сливают в Волгу. А куда девается оставшаяся дрянь — вопрос, не требующий для меня ответа. Подходящее место нашел себе Кирилл Федорович Семиродов!
Здесь было все как полагается для солидного промышленного предприятия. Дорога с неплохо сохранившимся покрытием, заросшая деревьями территория, обнесенная глухой бетонной стеной, проходная с задвинутыми решетчатыми воротами. А рядом небольшая автостоянка, на которой сейчас отдыхал бледно-зеленый «Запорожец», скромно прижавшийся к бордюру. Видимо, на территорию на машинах не пропускали. А пешком, интересно, можно?
Решив уважать здешние правила, я спешилась и, оставив «девятку» знакомиться с «Запорожцем», вошла в проходную.
За стеклянной перегородкой сидела немолодая женщина в синей форменной рубашке. Услышав шаги, она подняла голову от книги и посмотрела на меня устало и равнодушно. Внизу, под полом, что-то звякнуло, и освобожденный от стопора турникет шевельнул передо мной блестящими крылышками. Пропускали сюда, похоже, без лишних вопросов.
Но вопрос все-таки прозвучал, и обращен он был, несомненно, ко мне, потому что никого, кроме меня, в проходной не было.
— Вам пропуск нужен? — спросила вахтерша и потянулась к полке на стене. — Вы из какого цеха?
— Нет, спасибо, обойдусь, — отказалась я поспешно. — Я не надолго. В отпуске я.
Она тут же потеряла ко мне интерес и вновь уткнулась в книгу.
Я отправилась на поиски Кирилла, повторяя про себя путеводные объяснения Ивана.
Он объяснил мне все хоть и косноязычно, но подробно и правильно, поэтому грязевые бассейны (или как они здесь называются) я нашла быстро.
Большие бетонные резервуары, разделенные такими же перегородками с тонкими металлическими перильцами, были заполнены иссиня-черной бурлящей грязью разной степени густоты. Здесь, как нигде на всей территории, ощущалось канализационное зловоние.
То ли начальства тут побаивались, то ли порядок любили, но вокруг канализационных бассейнов чистота была идеальная. Даже трава производила впечатление подстриженной.
Постояв недолго в раздумье, я двинулась через вонючее, булькающее озеро к белоснежному домику с плоской крышей, стоявшему по другую сторону перегородок. Едва я ступила на противоположный берег, как из-за двери высунулась здоровенная собачья морда и зашлась в припадке хриплого лая.
Похоже, Кирилл Федорович и здесь собачку держит. А вот и он, легок на помине.
Из дома вышел Керя и, прищурившись, смотрел на меня. Я остановилась поодаль и приветливо махнула ему рукой.
— Иди, Таня! — крикнул он, и я едва расслышала голос из-за собачьего бреха. — Она на цепи, не бойся!
Вообще-то собак я боюсь. Особенно больших и мохнатых, как эта.
— Ты отвечаешь за нее, Кирилл! — Я потихоньку двинулась вперед.
Подойдя к зверю, старик шлепнул пса по уху, чтобы тот унялся, и потряс железной цепью, демонстрируя ее надежность.
Изнутри домик выглядел гораздо вместительнее, чем снаружи. Пол оказался ниже уровня земли, и к нему пришлось спускаться по железной лестнице. Большая часть пространства была выложена толстыми, выкрашенными в черный цвет трубами, пересекавшими комнату по периметру. На трубах — манометры с дрожащими под стеклами стрелками… И все это хозяйство издавало негромкое позвякиванье, утробное бульканье и загадочное постукиванье. Постороннему человеку вроде меня находиться здесь ночью было жутковато. Стол представлял собой настоящий пульт управления с кнопками и переключателями.
— Добро пожаловать! — поприветствовал Кирилл, спускаясь вслед за мной по лестнице. — А где Иван задержался?
— Его не будет. Он теперь — мой заложник, гарант моей безопасности. Да и твоей тоже…
— Ты что же, боишься меня, старого?
— Опасаюсь твоей непредсказуемости. К тому же защищаясь, я могу тебя покалечить. Поэтому лучше, если бы ты не нападал. Иван находится в надежном месте, и я его освобожу сразу, как только уйду отсюда. А кроме меня, освободить его будет некому, имей это в виду.
— Я тебе верю, — сказал он и после непродолжительного молчания добавил: — Давай присядем.
Мы сели по разные стороны стола, и с улыбкой, сделавшей его уродливое лицо еще отвратительней, он спросил:
— А может, достать мне ножичек, простой складничок и отрезать от тебя по кусочку, пока ты мне не скажешь, где Ваню спрятала, а заодно и про себя в подробностях расскажешь.
По его глазам я видела, что, имей он такую возможность, воспользовался бы ею не задумываясь. С ним следовало держать ухо востро и ни в коем случае не поворачиваться к нему спиной.
— Не дури, Кирилл! Не советую.
— А почему бы и нет? — недобро усмехнулся он.
— А почему бы мне не заняться тем же самым? — попыталась я «перевести стрелки».
— Ты не сможешь. Косточка у тебя не та.
— Про мою косточку ты у племянника узнай. Хватит, Кирилл, врать и угрожать! Не обмануть нам друг друга и не напугать. Я это понимаю, а ты? Если нет, то ты или всегда был дураком, или с годами из ума выжил.
Он сжал губы, опустил глаза и замолчал, переваривая неожиданное оскорбление. Я дала ему для этого время.
Вообще-то я не люблю грубить людям, даже когда они этого заслуживают, и предпочитаю вежливое, в крайнем случае иронично-вежливое обращение. Но есть определенный сорт людей — а именно такой сидел сейчас передо мной, положив на стол руки с наколками на пальцах в виде перстней — знаками зоновского уважения, — общаться с которыми, а уж тем более добиться от них чего-либо можно только с позиции силы. Причем обязательным признаком силы они считают грубость, а вежливость принимают за форму подобострастия. Это моральные уроды, и, что самое интересное, некоторые из них свое уродство осознают.
— Значит, ты меня со всех сторон обложила? — заговорил, справившись с собой, Керя. — Зачем, я не понимаю?!
— Тебе ль не понимать!
— Нет! — настаивал он. — Я же согласился отдать деньги. Договорились же вчера с тобой обо всем. Объясни!
— А отдал бы деньги-то, будь Иван здесь? Не морочь голову, Кирилл, скажи правду.
— А как же!
Глаза его и лицо прямо светились от честности.
— Как я мог не отдать? Ведь ты знаешь все подробности наших с Ванькой дел. Да стукни ты ментам, нас завтра же возьмут за хибон и приволокут в «контору». Ну что ты, Таня!
— Какие менты! — улыбалась я, не веря ни одному его слову. — Что ты опять дурака-то валяешь? Если вы меня убьете, ни одного свидетеля ваших делишек не останется. И почему я должна верить вам? Потому что дом сожгли? Так не чужой же, свой собственный. Только страховку за него не получите — вот и все наказание. Потому что Аладушкина убили? Так вас никто не видел за этим занятием. А может, это я с Лозовой скорешилась и придумала план, как задушить алкаша и подкинуть его труп в твой двор. Лишь след от удавочки на своей шее изобразила — и вперед к ментам, если угрозы не сделают тебя покладистым. Хватит, Кирилл, дурковать, и давай играть в открытую. Пора тебе со мной договариваться. Из-за моей осведомленности в ваших с Ванькой делах, да и ради самого Ивана — тоже.
— За твою осведомленность тебе легче тыкву расколоть, — проговорил он задумчиво.
— Это еще суметь надо. Я тебе не алкаш какой-нибудь. А если и расколешь, Ваньке твоему — кранты!
— То-то и оно! — вздохнул он. — Дурак, а все же свой, родной. На старости лет это большое значение имеет. Сама убедишься, если доживешь.
Засим последовала ненужная мне лирика, но я молчала, уважая прорезавшиеся в нем родственные чувства. Наконец он выговорился.
— Ушедшего не воротишь, сделанного не изменишь, а потому доживай свой век спокойно, черт с тобой…
— И Ваньку отдашь? — перебил он меня, полагая, что знает все мои условия.
— Несомненно, — заверила я его. — Я получаю от тебя деньги за дом и отдаю их Екатерине. Да отдам, не боись! — заверила я, увидев его сомнение. — И эти же деньги тебе возвращаю. Как? Ты продаешь мне участок с пепелищем и въезжаешь в новую квартиру.
Не берусь описывать выражение его лица после моих слов, хотя изменилось оно поразительно.
— Но это не все. Ты отдашь Лозовой «капли». Не твои они, Кирилл, не тебе ими и владеть. Да ты, урка старый, и продать-то их не сможешь! — не удержалась я от насмешки. — Грохнут тебя, как пить дать, как только явишь их на свет божий. И Ивана убьют, не задумаются, если он окажется поблизости от этого дела. Да что я тебе объясняю!
Все! Один-ноль в мою пользу, а если вспомнить про вчерашний счет, то один-один и никак иначе. Молчит Кирилл, задумался. Пальцы с наколками расцепил и в кулаки сжал. Сидит смирно, зубы стиснул, лишь желваками играет.
Когда он вставил в зубы сигарету и чиркнул зажигалкой, снаружи, возле двери, опять загавкал пес. Кирилл выронил зажигалку и саданул кулаком по столу. Собака не успокаивалась, и он, не выдержав, рявкнул:
— Молчать!
Аж в ушах зазвенело. Слушается его псина, видно, боится. Он закурил и уже спокойно обратился ко мне:
— Пойдем, Таня, я тебе деньги отдам.
Все правильно. Иван говорил, что деньги у него будут не при себе.
— Может, мне здесь подождать?
Меня все еще точил червячок сомнения, но при виде его презрительной ухмылки я поднялась, отбросив все колебания.
Семиродов привел меня в просторный сарай, в середине которого был установлен транспортер. По бокам конвеерной ленты высились кучи темно-коричневой глины. Свет проникал сюда сквозь узкие, напоминающие бойницы, незастекленные окошки. Здесь тоже, хотя и меньше, чем у бассейнов, стоял отвратительный запах. Света было мало, и пройти за Кириллом я решилась, только когда глаза привыкли к полумраку.
— Таня! — окликнул меня Семиродов из глубины сарая.
Он сидел на куче вонючей глинистой гадости, напоминавшей подсохшее дерьмо, и, глядя на его поникшие плечи, я подумала, что здесь ему самое место.
— Вон они, деньги, в щели между досками, — проговорил он, не поднимая головы. — Бери их.
Я отыскала взглядом полиэтиленовый мешок, засунутый в щель вместо оторванной доски.
Ах, как не хочется вурдалаку расставаться с денежками!
Привстав на цыпочки, я с трудом — поскольку было высоковато — выдернула из щели увесистый сверток и в это мгновение получила такой удар по затылку, что впечаталась лбом в дощатую стену. Из глаз брызнули искры, и меня приняла мягкая, теплая пустота…
Будь проклята эта пагубная страсть людей к деньгам, золоту и драгоценным камням! Ведь именно она, эта страсть, заставляет терять голову даже самых благоразумных и наиболее здравомыслящих. И теряют они ее в самом прямом смысле этого слова.
Очнувшись, я обнаружила, что опутана веревкой с головы до ног. Проклиная деньги вообще и семиродовские — в частности, я не стеснялась в выражениях. Это помогло мне окончательно прийти в себя.
Я лежала в тишине и одиночестве, спиной на голой земле. Связана хоть и крепко, но не профессионально — руки за спиной к туловищу примотаны, а ноги в коленях и щиколотках скручены до онемения. Шея же была свободна. Такая вязка оставляла возможность найти какой-нибудь гвоздь, торчащий из стены, и попробовать освободиться, воспользовавшись острием.
Вот черт! А ведь давала же себе слово не поворачиваться спиной к старому урке! Нужно освободиться во что бы то ни стало. Чересчур реальна становится его угроза быть разрезанной на кусочки складным ножом.
Чем же он меня так «приласкал»? В руках у него ничего вроде не было, да и рядом ничего подходящего не валялось. Лежало бы возле него что угодно, хоть сухая легкая дощечка, я бы уже насторожилась и не была так по-глупому беспечна.
Я потерлась затылком о землю — череп цел. Уже хорошо.
Боже мой, как это унизительно, получить от старика тяжелым куском полусырого дерьма по голове! Такого я не забуду и не прощу себе еще долго!
Мелкие посторонние элементики (не буду приводить их исконно русского названия), являющиеся порождением удара по голове, перестали наконец мельтешить у меня перед глазами. Я кое-как села и осмотрелась. Кругом по-прежнему тихо, влажно и омерзительно. Возле стенки пакет с деньгами валяется. Значит, сейчас Керя вернется свое подлое дело доделывать. Не за складным ли ножичком побежал, сволочь? Вновь опрокинувшись на спину, я, извиваясь по-змеиному и отталкиваясь подошвами кроссовок, подползла к стене. Осмотрев ее, я обнаружила, что торчащих гвоздей в ней было достаточно, и добрая половина из них вполне подходила для моих целей. Я принялась экспериментировать, и получилось обнадеживающе. Освобождение стало бы возможным, задержись Кирилл хотя бы на несколько минут. Но он не задержался.
Черт бы побрал его, старого козла! Явился! И не один, а в компании своей дворняжки размером с теленка.
«Нет, Керя, уж лучше резать по кусочку, чем откусывать!» — едва не крикнула я при виде пса.
Кирилл вел собаку, намотав цепь на руку, и она ластилась к нему не переставая. Когда они приблизились настолько, что пес учуял среди царившего здесь зловония мой запах, он рванулся в мою сторону и залаял с обычной своей свирепостью. Рука Кирилла дернулась. Сумка, висевшая на плече, съехала и чуть не угодила в ведро с водой, которое он нес в другой руке. Вода плеснула ему на штанину.
Кирилл гаркнул на собаку. Та притихла.
— Тань, ты живая? — добродушно спросил старик, обматывая цепь вокруг торчащего из земли куска трубы, и мне стало страшно от этого добродушия. Ведро он переставил подальше от собаки и бросил рядом с ним сумку.
— Ты уж извини меня, пришлось!.. — проговорил он, направляясь ко мне, и его голос прозвучал торжествующе. Победил, мол, я тебя, «Маша» липовая!
Я молча ждала, что будет дальше. Не дойдя до меня нескольких метров, он нагнулся и поднял с земли злосчастный пакет. Осмотрев его со всех сторон, удовлетворенно хмыкнул и аккуратно положил в сумку.
— Что ты собираешься делать? — спросила я, наблюдая, как он по очереди вынимает из сумки какие-то тряпки, застиранный синий халат, резиновые перчатки и — о боже! — большой складной нож.
— Вот теперь ты меня боишься! — ухмыльнулся он.
Я не стала ему возражать, промолчала.
— Придется мне, Таня, благодаря твоим стараниям, как говорится, на дно лечь, затаиться на время. Может, даже в другой город уеду. А как это нехорошо, в моем-то возрасте! А все оттого, что не верю я ни тебе, ни Катьке, что оставите вы меня в покое, даже если отдам я вам все — и деньги, и «капли Христовы», и последнюю рубашку с тела. Ну что ж, корову, которая доится, надо доить. А которая не доится, надо раздаивать. Вот вы меня и раздаиваете. Ни хрена у вас не выйдет, ничего вы не получите! А где Ивана спрятала, ты мне лучше сразу скажи, а то примусь я за тебя по-другому. Вот только с собачкой управлюсь.
Он облачился в халат и, раскрыв нож, всадил его в деревянный столб. Подойдя к собаке, он рванул цепь, затянув так, что собачья голова оказалась прижатой к земле. Пес громко взвизгнул и затих. Кирилл почесал его за ухом и закрепил цепь потуже.
— Я не шучу, Таня, говори. Сейчас я пока что в сомнении, как с тобой поступить, а вот когда изуродую тебя до неузнаваемости, тут уж никуда не денешься…
Опасность оказалась настолько реальной, что с пассивным поведением пора было заканчивать.
— Скажу, Кирилл, — согласилась я, стараясь говорить как можно беззаботней. — Обязательно скажу, хотя и не надеюсь, что моя покладистость тебя разжалобит.
— Ха! Покладистость! Под ножом-то!
«Прикинься овцой, Танька, — приказала я себе. — Сделай вид, что веришь в то, что он оставит тебя в живых!»
— Иван сейчас у рокеров, — «отдала» я секрет, повысив голос. — У Екатерины Лозовой твой Иван. В целости и сохранности, дожидается меня и денег.
— Вот и ладненько! — обрадовался Керя, гладя повизгивающего пса. — Сейчас я с собачкой управлюсь, и ты расскажешь, как туда добраться. Машинка-то твоя где?
— Керя! — Я улыбнулась его глупости. — Их там четверо вокруг Ваньки сидит. Куда ты ехать собрался?
— А у меня пистолетик есть, — глянул он на меня хитрыми глазками. — С «волыной» — то оно, Тань, надежно.
— Старый, смотри на вещи реально, — фыркнула я в ответ. — Для того чтобы перешлепать из пистолета четверых решительных и не склонных к панике людей, мало быть ворошиловским стрелком, надо еще и поддержкой чьей-то заручиться. Ну где тебе, старому, с ними справиться! Если не зацепишь никого, надают они тебе по черепу и все обо мне выспросят. А если, не дай бог, положишь кого, утопят вас с Ванькой в Волге.
Керя засопел и от злости сжал в кулаке собачье ухо. Пес завизжал жалобно и пронзительно, прося пощады у своего хозяина. Будто в досаде на его жалобу, Кирилл подобрал с земли глиняный ком и, взвесив его на руке, с размаху шарахнул им собаку по голове. Глиняные обломки разлетелись в разные стороны.
Пес растянулся у ног хозяина и громко и часто задышал. Настолько громко, что мне даже издалека хорошо был слышен каждый его вздох. Кирилл поднял ком больше прежнего и опять обрушил его на голову несчастного животного. Пес затих. Керя взял резиновые перчатки и, натянув их с неприятным треском, выдернул из столба нож.
Я мгновенно догадалась, что должно сейчас произойти, и зажмурилась, не желая на это смотреть. Память предательски развернула перед глазами яркую, как наяву, картину: кровать, а на ней собака с вывернутыми окровавленными внутренностями. Я попыталась отвлечься и представить себе что-нибудь нейтральное, но мне не удалось — звуки происходящего возвращали меня к этому отвратительному зрелищу. Хрипы, шорохи, судорожные поскребывания собачьих когтей и шлепки ладоней по чему-то мокрому… А немного погодя нос уловил новый оттенок в здешнем, ставшем уже привычным зловонии — запах крови…
— Вот они, вот они! — послышалось довольное бормотание старого упыря. — Далеко прошли, но застряли все-таки!
Послышался всплеск воды, я приподняла веки и тут же ощутила приступ тошноты от увиденного. Все оказалось в точности как в моих воспоминаниях. А Семиродов, нагнувшись над ведром, ополаскивал в нем руки, нож и что-то еще. Смотрел на это что-то, положив на ладонь, и вновь опускал в воду, пыхтя от удовольствия.
Теперь я знала все досконально, включая причину убийства Аладушкина.
— Вот они, «капли Христовы» — так их покойный Лозовой называл. Хочешь посмотреть?
Через минуту он поднес к моему лицу то, что достал из собачьих кишок. На его ладони с растопыренными, но в любой момент готовыми сжаться пальцами лежала большая брошь. Центральное место в ней занимали два крупных темно-красных камня, действительно напоминавшие кровь.
Я не стала ее подробно рассматривать, мне было не до нее, поскольку в другой руке Керя держал нож.
Итак, с собачкой он управился. Что дальше?
— Эх ты! — огорчился он на мое равнодушие. — А еще баба!
Зажав брошь в кулаке, он нагнулся и, подцепив ножом веревку вокруг моего живота, рывком перерезал ее.
— Развязывайся, а я соберусь пока.
Возиться с веревками мне пришлось долго.
Кирилл вылил воду и закинул ведро за ближайшую кучу. Что он сделал с тряпьем, халатом и всем остальным — не знаю, я не присматривалась. Видела лишь, как он завернул брошь в комок ваты и, бережно затолкав в жестянку из-под чая, опустил ее в сумку. Управился он намного раньше меня, и к тому времени, когда я оказалась на ногах, он уже стоял у стены, сжимая в одной руке лямку сумки, накинутую на плечо, а в другой — направленный на меня пистолет.
— Я все поняла.
— Хорошо. Иди вперед. Впереди все время будешь. А «волыну» я в карман положу. И запомни, шмальну не задумываясь.
Я в этом не сомневалась.
— Куда идти-то? — спросила я, вспомнив о собственном приказе прикидываться овцой.
— Как куда? К машине! — удивился он моей бестолковости. — К Катьке с тобой сейчас поедем, за Иваном.
Я шла впереди. Он, держа руку с оружием в кармане, — сзади, на расстоянии, исключающем возможность внезапного нападения с моей стороны.
— Как приедем туда, — инструктировал меня на ходу Керя, — ты не рыпайся. Во-от. Позовем Ивана. А как придет он, сразу уедем. Чтоб без разговоров, ясно? А пока дожидаться его будем, я тебя, извини уж, под «волыной» держать буду.
Я оглянулась. Ах ты, скотина!
— Ничего не бойся, — понял он по-своему мое телодвижение. — Я добрый, ничего плохого тебе не сделаю. Увезешь нас оттуда, вылезай из машины и чеши куда захочешь. А до города мы сами доберемся.
Хрен тебе в глотку, старый хрыч! Тут-то ты меня и пристукнешь, если все будет так, как ты задумал. Я брошь видела и, значит, по твоим представлениям, жить дальше права не имею. Для тебя каждый видевший камни — охотник за твоим сокровищем, следовательно, твой потенциальный убийца.
От удара меня подташнивало, к тому же в области затылка болела голова. Всего раз я подняла руку, чтобы дотронуться до больного места, и тут же услышала предостерегающее: «Но, но!» Значит, бдит Кирилл, не расслабляется.
Таким образом мы дошли до бассейна с жидкой грязью, не встретив по пути ничего такого, что могло бы сыграть роль отвлекающего элемента для моего конвоира. А люди вообще как будто вымерли. Выходной у них не по воскресеньям, что ли? Тропинка, по которой мы шли, оканчивалась у бетонной перегородки и начиналась вновь на той стороне. Извиваясь между кустов, вела к производственным корпусам и дальше — к проходной с блестящим турникетом. Я не стала обходить бассейн по берегу, а двинулась проторенным путем — по узкой бетонной полосе с жиденьким односторонним ограждением над бурлящей зловонной жижей. После всего, что я увидела, это зрелище не вызвало у меня никаких эмоций. Только раз, когда я споткнулась о какую-то стальную проволоку, проходящую поперек дорожки и слегка выступающую над поверхностью, в легком испуге трепыхнулось сердце. «Какой хам, мог бы поддержать женщину! — подумала я. — Случись с ним такое, я ему тоже не помогу».
Все-таки есть на свете провидение! Фатальность, рок, судьба — как хотите называйте. Бросая гадальные кости, я каждый день убеждаюсь в этом. Сегодня госпожа Удача была на моей стороне и не иначе шествовала сейчас рядом, потому, как только я восстановила равновесие, эта самая проволока подвернулась под ноги Кириллу. Он вскрикнул и крепко выругался. Я обернулась и похолодела. Если бы он не держал руку в кармане на рукоятке пистолета, то, без сомнения, успел бы ухватиться за ограждение. Уже падая, он извернулся и попытался сделать это другой рукой, но в этот момент с плеча сорвалась сумка. Она упала вниз, а сам Семиродов, коротко вскрикнув, полетел по другую сторону грязевого бассейна.
Кирилл погрузился в грязь с головой, но сумел вынырнуть, весь черный, как бес, которым так любил себя называть. Я, встав на колени и уцепившись за арматуру перил, тянула к нему руку. В этот момент я не соображала, что делаю. Сработал инстинкт — тонет человек!
— Сумка! — прохрипел он, с трудом шевеля слипшимися губами. — Сумку спасай!
Легкая, полупустая сумка болталась на поверхности жижи с другой стороны перегородки. Она была совсем рядом, и, подцепив лямку, я выдернула ее на бетон рядом с собой. Я обернулась к Кириллу… Все было кончено. Грязевая трясина затянула его вглубь. Возня с сумкой отняла у меня всего несколько секунд, но их оказалось достаточно, чтобы вурдалака поглотила зловонная бездна. От увиденного меня прошиб холодный пот.
Старый Семиродов умер молча, без крика, и смерть его была такой же отвратительной, как и жизнь.
Когда я выходила из дверей проходной, из-за стеклянной перегородки меня окликнула вахтерша:
— Девушка! — Ее веселый голос гулким эхом отозвался в пустом помещении. — У вас вся спина в грязи, вы знаете?
— Это всего лишь футболка, — ответила я обернувшись. — А спина у меня чистая.
Направляясь к машине, я услышала, как она захихикала.
Спасенную сумку я забросила в багажник. Не хватало еще везти такую грязь в салоне!..
