Глава 10
Наконец Медик подошел и к Рэму. Красавец действительно сильно вспотел, крупные капли покрывали его мускулистую грудь и, собираясь, струйками стекали на стул, можно было сказать, что парень сидел в луже не только в переносном, но и в буквальном смысле выражения. Рэм жалобно щурился, часто моргал, отвечал сбивчиво, слегка заикаясь. «Этот жлоб труслив как заяц. Хотя не стоит обижать симпатичного зверька, сравнивая с этим сгнившим изнутри и смердящим теперь нестерпимой вонью отбросом». Вслух же Роман почти по-дружески предложил:
— Ты напрасно так боишься меня, Рэм. Просто расскажи мне, что ты делал двадцатого мая, шаг за шагом, движение за движением. Я с большим интересом выслушаю тебя. Кстати, именно об этом мне только что поведала твоя подружка.
— Я не помню, что это был за день, это же так давно было. Даже не знаю… что говорить.
— Хорошо. Не будем тратить время на уговоры, а освежим твою короткую память.
В руке Романа появился шприц, набирая лекарство из ампулы, он спокойно продолжил:
— Несколько уколов, и ты, Рэм, сможешь в точности, без малейших ошибок, восстановить все, что произошло с тобой за последние полгода, а уж последний месяц распишешь по минутам!
— Что?.. Не надо… Не надо!
Рэм побледнел, захрипел, застонал, начал извиваться, но веревки были прочны, к тому же к стулу решительно приближались трое громил — сопротивляться глупо… Рэм обмяк и затрясся, к каплям пота добавились градины слез.
— Не бойся, Рэм, это всего лишь уколы — раз, и все, кстати, это безобидный новокаин. Но вот если и он не улучшит твою память, боюсь, придется принять более жесткие меры. Расстегни ему ширинку, Сом, и стащи штаны до колен.
Одного укола в пах было достаточно, чтобы развязать язык красавчику. На самом деле было не так уж и больно, к тому же сам новокаин является обезболивающим средством, и вроде бы ничего страшного пока не произошло. Но Рэм уже давно понял, что с ним не играют, получив последнее недвусмысленное предупреждение, он сам себя поразил удивительным красноречием: откровения полились из него, как вода.
Он кричал, вопил, срывая голос, что они с Виткой действительно убили ее, эту чистоплюйку! Она им надоела, намозолила глаза, заносчивая такая, недотрога!
— Строила из себя вечно, выпендривалась! Была бы как все, не высовывалась и жила бы… Принцессой местной себя возомнила, Золушка гребаная!.. Да, она мне отказала, и не раз! Да, задело! И не такие королевны за счастье считали лечь под меня, а эта сука… И мою девку не уважала — смотрела на нее сверху вниз, со снисхождением. Ухмылочка такая, мол, никакой прикид не поможет — как была мышь серая, так и останешься… Мы тогда на дискотеку поехали, потом в бар, оторвались по полной программе. На проспекте эту «звезду» встретили — она, видите ли, у больной подружки засиделась, такая правильная, такая добренькая, до омерзения, вслед посмотришь — и то своротит! А главное, Витка сказала, что эта сучка пронюхала про наркоту и грозилась заложить нас в ментовку! Витка ей наплела, что мы завязываем, но этой принципиальной стерве мало ли что в башку стукнет! На чердаке у Витки мы по самокрутке выкурили, нюхнули малость, потом трахаться начали — это было убойно! Витка — класс, секс-машина. Часа три кайф ловили… Потом решили, надо грохнуть ее, эту курву, пусть сдохнет добродетель ходячая…
Проспавшись, струхнул, думал, не смогу. Но Витка отступать не собиралась, и я не жалею, что овцу эту замочил. А потом, знаешь, это оказалось просто, совсем просто…
«Просто, говоришь, скотина. Ну теперь ты сам хлебнешь с лихвой этой простоты. Посмотрим, как тебе это понравится», — все внутри Медика кипело, он с трудом сдерживался.
* * *
Танюшка так и не призналась, кто с ней позабавился. Не смог Роман разузнать это и через свои каналы. Казалось, святой дух коснулся его сестры, ах, если бы это было так… Как обезумевший, метался он тогда, беспомощный при всех своих значительных возможностях, но так и не нашел подонка.
Когда он показал сестре фотографию, полученную от загадочного NS, глаза девочки расширились, затуманились, малышка едва не потеряла сознание. Он не хотел больше мучить ее, ведь теперь он знал все, что ему было нужно. Но девочка наконец ожила, разрыдалась у него на плече, дав волю чувствам, и выложила все, что так долго хранила от посторонних, что отравляло ее детскую, по-прежнему невинную, несмотря ни на что, душу.
Брат был прав — у нее не было ребят, она вообще пока не обращала на них никакого внимания. ЕГО же увидела случайно посреди улицы и словно остолбенела. ОН показался ей удивительным, таким идеально красивым, что подобного невозможно было даже представить. Таня влюбилась, влюбилась до беспамятства — это было то самое, первое, чистое, глубокое, неповторимое чувство, которое может возникнуть лишь в душе невинного ребенка. И ОН, конечно, казался ей воплощенным совершенством: волшебно красивый, ОН не мог быть плохим, не мог иметь никаких отрицательных черт, ОН должен был быть самым добрым, самым честным, самым благородным, самым смелым — именно это ей подсказывало ее нежное ослепшее сердечко. Даже смотреть в ЕГО сторону малышка стеснялась. Она полагала, что недостойна ЕГО, что ОН никогда не обратит на нее внимания. Она же бережно сохранит в душе свою чудесную любовь и никогда не будет испытывать ничего подобного по отношению к другому мужчине.
К той самой злополучной школьной дискотеке Роман отнесся легкомысленно, был уверен, что школьные стены надежно защитят сестру, тем более все местные хлыщи знали, что приближаться к Танюшке — значит лезть на рожон. В тот вечер она, как обычно, самозабвенно танцевала в кругу своих подружек. Вдруг рядом с ней оказался ОН, видимо, кто-то провел ЕГО по пригласительному. Танюшка закомплексовала, приостановилась. Неожиданно при первых же аккордах медленного танца кто-то бойко взял ее за талию и прижал к себе. Несмотря на то что свет выключили, она вдруг поняла — это ОН. Таня была счастлива, безмерно счастлива!
Терпкий запах алкоголя не смутил ее, ведь был праздник, а ОН взрослый — ему уже лет девятнадцать. Это был чудеснейший танец, под звуки ее любимой мелодии они плавно двигались к центру зала. ОН прикрыл ее от посторонних глаз своим мощным телом и нежно поцеловал в тонкую шейку. Она спрятала свое лицо у него на груди и выглянула лишь однажды, чтобы увидеть удивленные лица потерявших ее девчонок. Конечно, разве им может прийти в голову, что ее украл Прекрасный Принц, что сейчас она растворилась в объятиях любимого, что мечта ее сбылась и она парит в сладкой неге любви, без остатка отдаваясь великому чувству?!
Любимый шепнул, что пора прогуляться, они как раз оказались у черного хода. «Чудо! Чудо! Чудо!» — ликовала девочка. Она ЕМУ понравилась. В этот счастливейший миг она не думала ни о чем, ничего не боялась — ее Принц с ней! Сказка стала явью!
Они шли по аллее, накрытой сумерками. Вечер был теплым, безветренным, но Танюшке послышалось, что листочки на деревьях зашелестели, и было в их слабом трепете нечто неестественное, настораживающее… Любимый держал ее за талию, затем его крепкая рука скользнула ниже. Для девочки все это было впервые, она волновалась, слегка дрожала, но обидеть любимого отказом никак не могла. Она ничем не могла огорчить ЕГО — любая тень на дорогом лице заставила бы тогда ее сердце остановиться от горя.
Потом ОН пригласил ее зайти в беседку на территории детского сада: дескать, там никто не сможет им помешать поговорить, как можно больше узнать друг о друге. Фонарь не горел, кромешная тьма обволокла ее. Она не видела больше ЕГО глаз, ЕГО лица, ЕГО силуэта, лишь слышала страстный шепот, ощущала быстрые ловкие движения рук, обнажавших ее грудь, стягивавших трусики. Ей почудилось, что ее Принц исчез, был проглочен темнотой… А из черного густого тумана выползло жуткое, огромных размеров чудище, опутало ее своими мощными щупальцами и вонзило в ее хрупкое тельце свое страшное жало. Ей было больно, нестерпимо больно, хотелось закричать, но и в рот проникло чудище, оно заполнило его своим мерзким скользким языком… Несколько минут содрогалась в каких-то конвульсиях черная тяжелая масса, девочке же это время показалось вечностью. Острая боль снова и снова пронзала тело, к тому же она начала задыхаться, еще секунда, и она, наверное, погибла бы от удушья, раздавленная массивной тушей черного монстра. Но вот чудище сладострастно крякнуло и отпустило ее.
Девочка удивилась, что еще жива. Глаза ее наконец привыкли к темноте ночи, и тьма милостиво вернула ей Прекрасного Принца. ОН был совсем рядом, но она почти не узнавала ЕГО. Говорил ОН быстро и раздраженно, и слова ЕГО означали, что ОН ею недоволен: она холодная, равнодушная к ласкам, может быть, он ей недостаточно нравится. Потом добавил, что проводил бы ее, если бы не торопился, уверен, она и сама без проблем доберется до дома. Молчание — знак согласия, подытожил ОН и поспешил прочь.
Лишь через неделю Таня встретила ЕГО на улице и попыталась подойти. Она смотрела на него робко, но не отрываясь, ОН же, скользнув по ней безразличным взглядом, отвернулся…
* * *
Медик сделал Рэму еще один укол.
— Так, значит, ты стрелял в насолившую тебе девчонку, опасного свидетеля, пуля прилетела по адресу?
Наконец Рэм сообразил, в чем его спасение, и наивно решил, что худшее уже позади.
— Да, да! — снова истошно завопил он и уже более спокойно добавил: — Я просто наказал зарвавшуюся бабу! Мы, мужики, имеем право трахать этих стерв, когда хотим и сколько хотим! — выдавил он хриплый смешок, стараясь придать своей гнусной шутке более веское звучание.
Губы Медика не шевельнулись, ничто, хотя бы отдаленно напоминавшее улыбку, не промелькнуло даже в его глазах. Напротив, в этот миг Роману показалось, что его рот заполняется кровью, солоноватый, тошнотворный вкус ее заставил его снова вернуться к событиям почти годичной давности.
* * *
Танюшке сделали аборт. Тогда он думал, что ничего страшнее уже быть не может.
Его малышка горько плакала и днем, и ночью, эти потоки слез не могли иссушить никакие увещевания:
— Тебе нельзя рожать, Танечка, родная, солнышко мое, нельзя! Ты еще не готова к этому ни физиологически, ни морально. У тебя все впереди, детка, вся жизнь. Смирись…
— Мне жаль его, он живой, он живой, мой ребенок, он во мне, — жалобно хныкала Танюшка. — Не отнимайте его, не трогайте!
— У плода могут быть уродства, он может родиться умственно отсталым, — объясняли врачи. — Рисковать в таком возрасте нельзя! Нельзя ломать себе жизнь, девочка!
— Я буду любить его таким, каков он будет, — он мой, мой! — не сдавалась малышка.
Ее усыпили, проснулась она опустошенной, ополовиненной. Казалось, что вместе с ребенком из нее ушла жизнь — от веселой, жизнерадостной девочки осталась лишь тень — безликая, равнодушная ко всему. Где-то в глубине превратившихся из ярко-синих в бесцветно-серые глаз притаилась великая тоска. Для родных ее лицо выражало боль и немой укор даже тогда, когда она спала, а спала она теперь беспокойно, вскрикивая, ворочаясь, отбиваясь…
Спустя неделю Танюшка не вышла утром к завтраку. Роман открыл дверь в ее комнату и увидел, что его малышка лежит с закрытыми глазами, ее сон наконец выглядел безмятежным, а личико снова стало детским, очистившимся от взрослого непосильного горя. Он залюбовался ею и присел на край кровати. Вдруг почувствовал под собой нечто теплое и липкое. Стоило ему приподнять одеяло, как его обуял панический ужас — его малышка, его нежный, нераспустившийся бутончик лежал в огромной луже крови. Конечно, он видел кровь, моря чужой крови, нисколько не волновавшей его, но это была кровь его сестры…
В операционной долго боролись за ее жизнь. Самые лучшие врачи делали все возможное и невозможное, чтобы девочка смогла еще хоть раз увидеть этот такой прекрасный, но такой жестокий по отношению к ней мир.
* * *
— Я не верю тебе, придурок! — неожиданно взревел Медик. — Я отучу тебя лгать, жеребец!
Молниеносно блеснул скальпель, брызнула алая струя, рассыпался по цементному полу «красный бисер», быстро превратившись в темно-коричневые, ржаво-грязные пятна. Жеребец не почувствовал боли, он только видел, как падал окровавленный кусок плоти. Лишь минуту спустя, когда до подонка дошло, что его кастрировали, точно так же, как он когда-то в ветлечебнице кота своей мамаши, подвал огласил нечеловеческий вопль. Это был последний крик, испущенный бывшим самцом. Отныне ему предстояло превратиться в нечто среднее, бесполое, презираемое…
Рэм никогда так и не узнает, за что был оскоплен, ведь самостоятельно он не способен вычислить, что год назад в беседке осквернил сестренку «уважаемого» человека. Тогда, будучи в изрядном подпитии, он даже не поинтересовался, как звали девочку, а выглядела она, на его вкус, заурядно, как все, очередная серенькая мышка: ни гонора, ни заносчивости, ни стоящего прикида… Даже не поломалась для приличия. Нет, по мнению Рэма, она никак не могла быть ЧЬЕЙ-НИБУДЬ дочуркой или сестренкой — их он выделял сразу и обходил стороной. А этих простушек — сколько их у него таких было, не сосчитать…
Приговор был исполнен, казнь завершена. Роман ждал, что ему станет легче, ведь теперь не только его Танюшка не сможет познать радость материнства, подарить ему племяшку, но и этот ублюдок не произведет на свет потомство, навсегда забудет об удовольствиях секса. И все же боль не стихла, не ушла — это ничтожество отняло счастье, радость жизни у его девочки, сделало ее калекой…
— В тот миг, когда ты откроешь свой поганый рот, мразь, ты прямиком отправишься на кладбище. Я сам с удовольствием заживо похороню тебя, — неторопливо, отчетливо выделяя интонацией каждое слово, произнес Роман. — Сом, делай укол крысенышу, потом перевяжи ублюдка и выкинь их на улицу. Я к шефу!..
Честно говоря, я знаю, почему у Медика не отлегло с души. Он ведь был достаточно умным человеком, чтобы понять: в его трагедии виноват не только Рэм, точнее, не столько Рэм, сколько он сам. Создав своей сестре тепличные условия, он искусственно лишил ее возможности познакомиться с маленьким злом, поэтому и не смогла девочка разглядеть большое, скрытое под красивой маской. Единожды легко обжегшись, мы узнаем, что такое горячо, и в дальнейшем начинаем проявлять осторожность, опасаясь новых ожогов. Если этого печального опыта нет, то вероятность серьезной травмы астрономически возрастает. Оставленные без присмотра одно-двухгодовалые малыши смело ныряют в ванны с кипятком, опрокидывают на себя кастрюли с огненными щами. Медик оградил свою девочку от мелких неприятностей, но из-за этого, по неопытности, его малышка без страха шагнула навстречу настоящему кошмару. Ницше писал: «Невинные люди всегда становятся жертвами, потому что их неведение мешает им делать различие между мерой и чрезмерностью и вовремя стать предусмотрительными».
* * *
Комната опустела, вместе с Медиком ее покинули еще двое.
Витка испытала облегчение — присутствие Медика давило на нее так, что затруднялось дыхание, нарушалась способность мыслить. Медик был слишком сильным противником, нет, не противником, а заклятым врагом. Она интуитивно почувствовала, что сила его заключалась в кипевшей внутри ненависти, такая степень ожесточения могла иметь только личную природу. Но Витке некогда было об этом гадать, ей нужно было срочно позаботиться о своей шкуре. Рэм — в отключке, их здесь только двое, тянуть больше нельзя, надо действовать, другого шанса не будет.
Инстинкт самосохранения заставил ее преобразиться почти мгновенно: глазки зажглись соблазнительными огоньками, губки многообещающе приоткрылись, и новоявленная похотливая самочка горячо зашептала:
— Сом, не делай мне плохо. Сом, ты еще не знаешь, как может быть хорошо с женщиной. Кругом одни ханжи и неумехи — со мной ты побываешь в раю…
Сом остался равнодушен к сладким обещаниям, на его лице не промелькнуло и тени удивления, по всей видимости, слышал подобное много раз. Получая четкие инструкции, он старался следовать им неукоснительно, зарубив себе на носу: лучше не раздражать Медика разного рода самодеятельностью.
— Молчи, шлюха, — бросил Сом, криво усмехнувшись, — ох и похорошеешь ты после инъекции, от мужиков отбою не будет!
Вита уловила злую иронию и сориентировалась почти моментально, они явно недооценили ее, сэкономив на веревке. Резкий мощный удар коленом в пах заставил Сома согнуться, корчась от боли, громила рухнул на пыльный цементный пол. Витка стрелой метнулась к двери, та была не заперта, и, рванув ее на себя, беглянка жадно втянула ноздрями запах свободы. Однако искра надежды на счастливое спасение, лишь сверкнув, тут же угасла. Наверху, у входа в подъезд, маячили две широкоплечие фигуры — это были те двое, что вышли из подвала вместе с Медиком. А ведь Витка была почти уверена, что они уехали… Все кончено, ей не выбраться из ловушки. Вита не стала ждать, когда ей заломают руки и словно мешок потащат обратно, — она сама вернулась к месту расправы, ведь по натуре она была хищницей, настоящим диким зверем, и ей не чуждо было свойственное этим животным чувство собственного достоинства.
Сом не совсем оправился от неожиданно сильного удара, его лицо по-прежнему искажала болезненная гримаса. При виде Виты гримаса эта приобрела поистине зловещий вид. Стало ясно, Сом пришел в бешенство, при этом его пятерня инстинктивно сжалась в кулак, и сокрушительное оружие со свистом понеслось в цель, раздался сухой хруст, пол оросили новые потоки свежей крови. Удар был чудовищен, но Витка не издала ни звука. Ее невзрачную в прошлом мордашку обезобразила пугающая асимметрия. Зрелище было отвратительным — переносица раздроблена, а нос неестественно прилеплен к правой щеке. Сом собирался нанести еще один удар, но сознание того, с каким мужеством девчонка перенесла дикую боль, заставило его опустить руку.
— Ну теперь ты будешь совсем красавицей, глаз не оторвешь, — буркнул Сом.
Затем более жестко продолжил:
— Слушай меня внимательно, лови каждое слово, стерва, если хочешь еще подышать своей очень большой в недалеком будущем жопой. Нос тебе сломал твой дружок Рэм. Ты отомстила ему: когда он уснул, ты кастрировала его. Тебе ясно?
И он безжалостно стиснул ее распухший, кровоточащий нос толстыми пальцами. Вита слегка застонала и покорно кивнула.
* * *
То, что внутривенно ввели этим вечером Вите, было совершенно новым, разработанным самим Медиком в подпольной лаборатории препаратом.
Именно ради исследовательской работы в хорошо оснащенной лаборатории оставил когда-то кафедру мединститута Роман. Нищенское состояние, в котором пребывала официальная наука, угнетало молодого ученого. Ему была необходима свобода действий, осуществление его идей было невозможно в стесненных материальных условиях. Поэтому он принял предложение аптечного магната, которому требовался знающий фармацевт, способный трудиться не только на легальной стезе, но и быть руководителем его секретной научной программы. Так Роман стал Медиком, правой рукой крупного мафиози и создателем целого ряда уникальных лекарственных средств.
Препарат, попавший в кровь Виты, не проходил необходимой апробации, его комплексное воздействие на человеческий организм почти не изучалось. Однако абсолютно точным было то, что он, очутившись в здоровом организме, нарушал гормональный баланс, выводил из строя систему обмена веществ. Одним из его обязательных следствий являлся быстрый набор веса, обычно превосходящий нормальный в два-три раза.
* * *
Сделав укол Витке, Сом выволок Рэма из подвала и бросил его у входа в подъезд. Витка, пошатываясь, вышла сама.
Рэм раскис до такой степени, что Витке было противно его тащить, он уже ничем не напоминал того самоуверенного крутого красавца, из-за которого она задумала и организовала убийство Алины. Но все же она выволокла этого полуживого недочеловека на людный перекресток, а ведь ей было так нелегко: Рэм — крупный парень, вес за девяносто, в Витке же — всего сорок пять, к тому же она потеряла не меньше крови, чем он, и совсем ослабла.
Теперь, оказавшись наконец среди людей, Вита ощутила себя выжатой словно лимон, в ней не осталось ни капельки жизненного сока, и она осознала, что, если ей сейчас же не окажут помощь, она умрет. Перед глазами поплыл красноватый туман, унося куда-то далеко от всего этого кошмара, создавая иллюзию нереальности происходящего, вселяя надежду на то, что все было лишь страшным сном.
Вокруг окровавленной парочки быстро собралась толпа, люди оживленно обсуждали происшедшее, строили невероятные предположения. Кто-то догадался вызвать «Скорую», врачи, как всегда, не торопились. Белый обшарпанный фургончик подъехал минут через пятнадцать.
Очнулась Вита уже на больничной койке. Изувеченное лицо девушки исказило страдание, потрескавшиеся губы почти беззвучно зашевелились… Вместе с сознанием к ней вернулась чудовищная правда: Рэм — ее опора, надежда, ее гордость, теперь никто, даже не мужчина — он кастрат; ее саму зверски изуродовали, обезобразили… и это еще не все — был какой-то странный укол, сопровождавшийся гнусными издевками.
Они с Рэмом все потеряли из-за нее, даже мертвая, Алинка их достала! Витка ненавидела ее всегда, сколько себя помнила, с детства: почему одним все, а другим ничего?! И мордаха смазливая, и фигура классная, и мозги профессорские… Все Алинку обожали — старухи вслед умиленно смотрели, детвора дворовая, завидев издалека, от восторга визжала… Добрая очень, видите ли! А чего ей было доброй-то не быть, чем она была обделена-обижена?! Любого парня выбрать могла, только пальчиком помани… Но кочевряжилась — эдакая гордая и одинокая…
А она, Витка, за Рэма столько лет сражалась, дралась, как зверь, в буквальном и переносном смысле. Такие унижения вынесла, чтобы нужной ему стать, такого натерпелась, что этой чистоплюйке и не снилось! Самое обидное, посмотри Алинка на Рэма ласково (он всегда питал к ней слабость), и Рэм бросил бы свою верную Витку. Алинка для него была совсем не то, что девчонки-малолетки, которых Рэм десятками имел в укромных уголках… Нет, за Алинкой он бы на край света пошел, если б та захотела. Но эта сука пока не хотела, а ведь могла захотеть, могла…
В тот вечер, когда они последний раз встретили ее на проспекте, Рэм опять к ней вязался, датый был, а она опять отказала. Но не так решительно, как раньше, по крайней мере, так показалось Витке. Витка подумала, если не уберет Алинку с дороги, не видать ей Рэма как своих ушей. Рэм разозлился, что Алинка опять катнула его.
Витка все продумала до мелочей, она уже давно была готова к этому шагу. Оставалось лишь убедить Рэма, распалив его злость, используя задетое мужское самолюбие.
Как-то Рэм сказал Витке, что Алинку надо больше всех опасаться. Если та узнает, что они с Виткой наркотой приторговывают, то непременно сдаст их ментам — «правильная» чересчур.
Витка намотала на ус. И той роковой ночью наплела Рэму, что недавно говорила с Алинкой. Якобы Алинка заявила, что знает, чем они с Рэмом занимаются, и строго предупредила: если не прекратят, она их заложит. Пока Витке вроде бы удалось уговорить ее не ходить в ментовку, но надолго ли… Короче, убедила Витка Рэма, что необходимо принимать меры — иначе тюряги не избежать.
Однажды Витка случайно услышала чужой разговор о том, как в одном из канадских университетов два студента застрелили среди бела дня случайного прохожего. Их не нашли, потому что стреляли они из окна четвертого этажа учебного корпуса. Суета, большое скопление народа… никто их лиц не разглядел.
Витка знала: Рэм неплохой стрелок. Отец его был чемпионом города по стрельбе из пистолета, работал тренером при ДОСААФ. И хотя папаша давно бросил семью ради молоденькой спортсменки, Рэм все свободное время крутился в тире около отца. Причем отличные результаты показывал — отец им гордился. Но, когда два года назад папаша скоропостижно скончался, Рэм забросил стрельбу и начал пропадать в тренажерном зале.
Витка легко нашла удобное для убийства место — университетский городок подошел идеально. Накануне она назначила Алине встречу у восьмого корпуса, заявив, что срочно нуждается в ее помощи, и попросила девушку никому не говорить об этом…
«Все было разыграно как по нотам, комар носа не подточит. Менты ничего не смогли разнюхать…
Но какого рожна вмешался Медик?! Откуда ему стало все известно?! Ведь Алинка-то никто, никто… и родители ее никто — нищета, голь перекатная!
За что их так жестоко наказали? Они же не сделали ни одной ошибки, ни одной… Здесь что-то не так!.. Что-то не так!» — Витка даже не заметила, что давно начала рассуждать вслух, что ее едва слышное бормотание постепенно превратилось в крик.
Ей показалось — рядом кто-то всхлипывает, оглянулась — никого. Всхлипы усилились и переросли в рыдания. Наконец до Виты дошло, что именно она и была источником этих звуков…
Врачи попробовали успокоить пациентку, но безуспешно: эмоции захлестывали ее, внутри все протестовало, не желало мириться с нынешней действительностью. Витка впала в настоящее неистовство, силы ее утроились, и она послала в нокаут двух здоровенных санитаров. Тогда было принято единственно верное в подобных случаях решение: Виту отправили в психиатрическую больницу.
При виде зарешеченных окон этого лечебного заведения у Виты разыгрался новый, еще более тяжелый приступ агрессии, и она очутилась в палате для особо буйных, где и провела почти два месяца. За это время, несмотря на скудный рацион питания, Вита сильно пополнела, перейдя от сорок второго размера к шестидесятому. Она, естественно, ощутила, что здорово поправилась, но в палате не было зеркала, с врачом и санитаром она на эту тему не говорила, поэтому, насколько катастрофичными были изменения, реально себе не представляла.
Наконец настал долгожданный день выписки. Взяв сумку с вещами, радостная Вита спустилась в холл, там ее уже ждала старшая сестра. Казалось, злоключения закончены, она свободна, и это главное…
Ища глазами сестру, Вита споткнулась взглядом об огромное зеркало. Оттуда на нее в упор смотрела толстая, нет, безобразно жирная баба престарелого возраста с огромным, свисающим до колен животом, ножищами-столбами и мордой, сидящей на трехподбородочной шее. Между свинячьими, совсем заплывшими глазками красовался вывернутый полумесяцем нос. Это зрелище было ужасным само по себе, но ужаснее было то, что взор ее упал на ее собственное отражение — этой уродиной была она!
Витка зарычала и бросилась к зеркалу. Она остервенело принялась колотить по нему руками, посыпались осколки, некоторые из них впились Витке в кожу, но физическая боль не могла остановить Витку — внутри ее горела, пылала куда более сильная, всепоглощающая боль! Пока подоспели санитары, руки ее превратились в кровавое месиво, сплошь утыканное мелкими кусочками стекла…
Прошло еще долгих полгода, прежде чем ее снова решили отпустить. На этот раз в вестибюле ее ожидала мать-настоятельница местного монастыря. Если бы не животно-инстинктивная любовь к жизни, Витка бы, пожалуй, покончила с собой. Но она по сути своей была зверем, поэтому не могла сознательно лишить себя жизни, зато благодаря природной интуиции и сообразительности сумела приспособиться к новым обстоятельствам и нашла единственно верный путь.