Назад: Среда

Четверг

Разбудил меня очень осторожный стук в дверь. Взглянув на часы, я поначалу возмутилась, но потом поняла, что это Нина, накинула халат и открыла дверь. Нина оказалась симпатичной, но бесконечно уставшей женщиной лет тридцати, с потухшим взглядом и натруженными руками.

— Вы хотели со мной о чем-то поговорить? — тихо спросила она.

— Да! Проходите, пожалуйста, — пригласила я ее. — Садитесь в кресло! — предложила я. Нина, осторожно присев, вопросительно посмотрела на меня. — Нина! — начала я. — Мне сказали, что у вас тяжело больна мать.

— Да, — кивнула она.

— Наверное, ей постоянно нужно обезболивающее? — В ответ Нина снова кивнула. — Но того, что вы получаете по рецептам, конечно, уже не хватает? — Нина испуганно на меня уставилась. — Да или нет? — спросила я и по тому, как она опустила глаза, поняла, что права. — Значит, не хватает, и вам приходится где-то его доставать. Где?

Нина молчала.

— Тогда я сама скажу! К вам обратился какой-то человек и предложил снабжать вас обезболивающим для матери, если вы согласитесь ему помогать. И просьбы его были на первый взгляд совсем безобидные: добавлять что-то в продукты из пайка, который Антонина Ивановна развозит по номерам. Скорее всего он давал вам уже наполненный чем-то шприц и говорил, кому именно и во что именно нужно впрыснуть эту жидкость. Виктору вы впрыснули слабительное в йогурт, Марине — рвотное в пирожное, а Анатолию — непонятную гадость в «Виту». Так?

Пока я говорила, Нина смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а когда я закончила, гневно воскликнула:

— Вы с ума сошли?! Или вы всех по себе судите? Да эти ребятишки ко мне со всей душой отнеслись. Посочувствовали мне! Помогать начали! А я им в ответ такую подлость сделаю? Да как у вас язык-то повернулся мне такое сказать?

— То есть вы утверждаете, что ничего подобного не было? — недоверчиво спросила я.

— Конечно, не было! — выпалила Нина. — Никогда в жизни никому подлостей не делала и впредь не собираюсь! Да вы сами подумайте, какая нормальная женщина на такое пойдет, с двумя дочками и больной матерью на руках? А вдруг там отрава смертельная? А как поймают и посадят? Куда дети отправятся? В детдом? А мать? Оставить ее на руках чужих людей умирать? Ну уж нет! Я своим близким такого не желаю! — распаляясь, почти кричала Нина. — Я еще и сама в состоянии матери на лекарства заработать!

— Наркотики покупаете? — тихо спросила я.

Нина с трудом сглотнула и промолчала.

— Да не нужны мне от вас никакие имена, адреса и пароли! — заверила я ее. — Скажите только: да или нет!

— Да! — тихо выговорила Нина и, посмотрев мне прямо в глаза, спросила: — А вы знаете, что это такое, когда самый родной на свете человек, твоя мама, от боли червяком изворачивается и хрипит, потому что кричать уже не может — голос сорвала. А ты смотришь на нее и ничего не можешь сделать? Вы знаете, что это такое?

— Нет, — опустив глаза, тихо ответила я.

— Вот то-то же! И дай вам бог никогда этого не узнать! — закончила она и сникла.

— Наркотики-то хоть помогают? — спросила я.

— Все чаще колоть приходится, — нехотя ответила Нина. — Врач вчера был и сказал, что уже днями… — Закончить она не смогла и тихонько заплакала.

— Не держите на меня зла, — попросила я. — Это моя работа — найти того, кто конкурсантов травил.

— Да понимаю я, — вытерев глаза, сказала Нина. — Только обидно, что на меня такое подумать могли.

— Ну, извините! — пробормотала я, вставая. — И крепитесь!

Нина только обреченно махнула рукой и вышла.

«Значит, не она», — подумала я, закуривая. Ложиться снова спать было бессмысленно — сон я себе уже разбила, и я, с тоской подумав, что в баре еще никого нет и кофе мне не видать, решила сегодня же купить кофеварку и привезти сюда — неизвестно же, сколько мне здесь торчать придется. Я просмотрела запись с камер, но увидела только возвращавшегося в свой номер Михаила. А больше за ночь ничего интересного не произошло.

Покончив со своими утренними делами, я пошла на завтрак, который был сервирован в банкетном зале. Вероника и Сереброва с довольным видом сытой кошки уже сидели за своим столом. Я решила выполнить данное Светлову обещание, подошла к ним и сказала:

— Здравствуйте, Тамара Николаевна. Я хотела бы извиниться перед вами за то, что вчера была так не сдержанна. Просто порученное мне дело оказалось очень запутанным, а сроки ограничены. Вот я и сорвалась на ни в чем не повинного человека.

Последние слова дались мне не без труда — я вспомнила ночной визит к ней Михаила.

— Да бог с вами! — улыбнулась Сереброва. — У каждого из нас своя работа, и еще неизвестно, у кого она сложнее. А что, дело действительно такое серьезное?

— Более чем, — кратко ответила я.

— Тогда, может быть, Вероника вам чем-то сможет помочь?

— Спасибо за предложение, но я постараюсь справиться сама, — отказалась я. — Однако если вдруг… То я обязательно обращусь.

— И не стесняйтесь, — добавила Сереброва.

Я снова села вместе со Светловым.

— Доброе утро! — сказала я дежурную фразу, на что Леонид Ильич, вздохнув, ответил:

— Главное, чтобы день тоже был добрым!

— Нам с вами остается на это только надеяться, — философски заметила я.

Вскоре в зале появились конкурсанты, причем Евгений и Полина заметно нервничали, Иван изо всех сил старался развеселить девушку, а у Михаила вид был, как всегда, наглый и самоуверенный. «Интересно, чем закончится сегодняшний тур? — подумала я. — Но чем бы он ни закончился, по его результатам уже можно будет определиться точнее — кого стоит плотно пасти».

Позавтракав, все отправились в театр. Светлов сказал, что на служебном входе люди будут предупреждены и меня беспрепятственно пропустят в зал. Конкурс начнется в двенадцать часов.

— Не обещаю, что приеду, но постараюсь, — ответила я и объяснила: — Мне еще кое-куда съездить надо.

Выпив для бодрости еще одну чашку отвратительного кофе — бар был пока закрыт, и отвести душеньку мне не дали, — я поднялась к себе на этаж.

— Татьяна Александровна! — окликнула меня уже новая дежурная. — Вам тут Арам Хачатурович велел передать. — С любопытством меня разглядывая, дежурная протянула конверт.

«Распечатки звонков», — поняла я, поблагодарила женщину и скрылась у себя в номере. Захватив с собой на всякий случай фотографии конкурсантов и диктофон с чистой кассетой, я отправилась в местное отделение Союза композиторов.

— Вы мне не поможете? — обратилась я к одиноко сидевшей даме. — Я готовлю статью в «Тарасовские вести» о конкурсе «Молодые голоса Тарасова», и мне бы хотелось побольше узнать о Елкине — он ведь не только член жюри, но там и его песни исполнялись.

— Конечно, помогу, — охотно согласилась дама. — Я его всю жизнь знаю. А что вам конкретно надо?

— Хотелось бы как-то оживить статью некоторыми деталями его личной жизни. Например, пошли ли его дети по стопам отца? Тогда получилась бы преемственность, а это всегда вызывает симпатию, — сказала я.

— Только в том случае, если дети ничем не уступают отцу или даже превосходят его, — возразила мне дама.

— А это что, не тот случай? — удивилась я.

— А! — отмахнулась дама. — Сын Елкина служит военным дирижером в Самаре, а дочь преподает музыку в школе. Согласитесь, что гордиться здесь особо нечем.

— Ну, может, хоть внуки? — с надеждой спросила я.

— По поводу тех, что в Самаре, ничего сказать не могу, а тарасовская внучка учится в университете, кажется, на филолога. Представляете, она начисто лишена слуха. Бывают же такие капризы природы! — воскликнула дама.

Услышав слово «филолог», я насторожилась — ведь там же учится и Евгений. «А что? Вполне может быть! Они встречаются, любовь-морковь, и все в этом духе! Девушка узнает у деда, кто победитель, передает Женюрочке, а уж тот неведомым мне пока способом пакостит», — подумала я, а вслух спросила:

— Наверное, дед очень этим расстроен?

— С тех пор как он три года назад развелся с Лизой, чтобы жениться на этой драной кошке, ни дети, ни внуки с ним не общаются, — веско заметила дама.

— Жаль! — сказала я и подумала, что движимый чувством вины Елкин, возможно, хочет установить отношения хотя бы с внучкой и делает для нее все, о чем она ни попросит. — А вы мне его домашний адрес не подскажете? Может, удастся сделать хорошую фотографию для статьи. Что-то такое неофициальное… — Я неопределенно помотала в воздухе рукой.

— Почему же нет, — охотно согласилась дама и продиктовала мне адрес.

— Это новый или старый? — уточнила я. — Ведь если он развелся, то, наверное, живет с молодой женой в новой квартире?

— Этот наглец при разводе разменял квартиру на две в том же доме, и они теперь живут в соседних подъездах. Вы представляете себе, каково Лизе, которая этому подлецу всю жизнь отдала, видеть его постоянно с другой женщиной? — возмущенно спросила дама.

— Что вы хотите? — пожала плечами я. — Мужчины — самые толстокожие животные на свете. Бегемоты, носороги и крокодилы им и в подметки не годятся.

— Вот именно, что животные! — гневно согласилась со мной дама.

Поблагодарив ее за помощь, я ушла и направилась прямиком к дому Елкина.

«Господи, — молилась я по дороге, — пошли мне какую-нибудь скучающую старушку на лавочке или собачницу, выгуливающую своего питомца!»

Бог услышал мои молитвы, и я увидела во дворе женщину со старой облезлой болонкой, через шерсть которой явственно просвечивала розовая кожа. Выйдя из машины, я отправилась прямиком к женщине и, как можно умильнее глядя на собаку, сказала:

— Какая прелесть!

— Да, она у меня красавица! — охотно отозвалась женщина. — А уж умница какая! Все как человек понимает!

— Только не говорит, — подхватила я и спросила: — Вы, наверное, в этом доме живете?

— Да, — насторожилась женщина. — А что?

— Счастливая, — завистливо вздохнула я. — С самим Елкиным в одном доме.

— Счастливая? — возмутилась женщина. — Да я с ними всю жизнь в соседних квартирах прожила, и не было дня, чтобы я не проклинала его бренчание на рояле! Потом его дочка начала учиться, и я от этих гамм только что на стенку не лезла.

— А потом еще, видимо, очередь внуков подошла? — сочувственно спросила я.

— Бог миловал! — отмахнулась женщина — Как дочка его замуж вышла, съехала отсюда. Сразу немного потише стало. Хотя бы на одного человека.

— Не любите музыку? — удивилась я.

— Музыку я люблю, только хорошую, — сварливо ответила женщина. — Елкин как с Лизой разошелся, так я наконец-то свет белый увидела. Лиза-то в университете преподавала — сейчас уже на пенсии.

— На филологическом факультете, наверное? — спросила я.

— Да! — удивилась женщина. — А вы откуда знаете?

— Ну, если внучка на филолога учится… — многозначительно сказала я.

— Да и то правда. Сейчас, чтобы в вуз поступить, нужно или большие тысячи платить, или блат совершенно сумасшедший иметь, — согласилась женщина.

— Не самый лучший факультет, — заметила я и на ее непонимающий взгляд объяснила: — Одни девчонки. Где им жениха-то себе найти?

— Ну это вы зря! Внучка у Лизы — красавица! Ее иногда молодой человек провожает, так я вам скажу: очень даже ничего! Симпатичный! Лиза говорит, что дело к свадьбе идет!

— Ну, при таком известном деде… — многозначительно сказала я.

— Бросьте! — махнула рукой женщина. — Во-первых, внучка с дедом не общается — простить не может, что он бабушку бросил, а во-вторых, Костя у нее математик, и ему музыка ни к чему.

— Ну, тогда да! — согласилась я и заторопилась. — Я пойду. Будьте здоровы!

— И вам того же! — пожелала мне женщина.

Сев в машину, я подумала — облом, но, с другой стороны, мне же легче, потому что теперь остается только Толстов, и поехала в Союз писателей. Там на месте секретаря я увидела не почтенную даму, а молоденькую пухлую девчонку, которая, как хлеб, ела шоколад, раскладывая при этом на допотопном компьютере пасьянс. Моего появления девица даже не заметила. Заглянув ей через плечо, я посоветовала:

— Сними сверху трефовую десятку на червового валета, потом на нее бубновую девятку. Тогда из колоды уйдет восьмерка, и ты освободишь туза.

Девчонка испуганно ойкнула и повернулась.

— Здравствуй! — сказала я. — Ты меня не выручишь?

— А чем? — спросила она.

И я ей выдала ту же версию, что и в Союзе композиторов.

— Ой, а там наш Женя участвует! — воскликнула девушка.

— Знаю, такой симпатичненький, розовенький и голубоглазый, — усмехнулась я.

— Зачем вы так? — покраснев, как помидор, обиделась девушка, и я поняла, что она в него влюблена. — Женя хороший! Он добрый и внимательный! Всегда выслушает и посочувствует! А еще он очень маму с тетей любит и никогда не говорит о них, как другие: «мои старухи» или «предки»!

— А кто у него тетя? — тут же спросила я — черт его знает, вдруг она владелица аптеки или просто там работает.

— Учительница в младших классах, — выпалила девушка и продолжила с прежним запалом: — А еще он очень умный и учится лучше всех, но не задается, а всегда конспекты списать дает!

— Да я же и не говорю, что он плохой, — начала оправдываться я. — Просто вид у него совсем не мужественный.

— А моя бабушка говорит, что внешность у мужчины не главное! А главное то, чтобы был добрым, умным и порядочным. А Женя именно такой, и мы всем факультетом за него болеем!

— Так ты же работаешь? — удивилась я.

— Я здесь на полставки, — объяснила девушка. — Просто папа решил, что мне нужно как-то начать вписываться в писательский коллектив области, начать понемногу публиковаться, раз уж я решила журналисткой стать, и устроил меня сюда.

«Из тебя журналистка, как из меня физик-ядерщик», — подумала я и усмехнулась:

— Да уж вижу я, как ты вписываешься! — Девочка покраснела, и я спросила: — А кто у тебя папа?

— Казаков Валентин Петрович, — насупившись ответила она. Я чуть не присвистнула — это был ректор нашего университета. — А Женя уже стихи свои в сборнике напечатал! И в газете обзор книжных новинок ведет! А еще!..

— Все! — сказала я, поднимая руки. — Сдаюсь! Я поняла, что твой Женя самый лучший парень на свете и ты готова защищать его изо всех сил!

— Он не мой! — шмыгнула носом девица.

— Значит, дурак завернутый, раз не видит, что нравится такой замечательной девушке! — решительно заявила я. — А ты его еще умным называешь! Как тебя зовут?

— Ксения, — ответила девушка.

— Вот, как увижу его сегодня попозже, так и скажу ему, что он слепой дурак! — пообещала я.

— Ой, не надо! — всполошилась Ксения.

— Да ты не волнуйся, — успокоила я ее. — Я деликатно! А то вы никогда не поймете, что самая подходящая, можно сказать, даже идеальная пара!

— Ну, если деликатно, — нехотя согласилась Ксения.

— А давай-ка мы с тобой вернемся к Толстову, — предложила я. — А то мы отвлеклись.

— Так я про него ничего толком не знаю, — растерялась Ксения. — Я же здесь всего месяц работаю.

— А его личное дело у тебя есть? — напрямую спросила я.

— Есть, только… — испуганно начала было Ксения, но я прервала ее:

— Ксения, он же не засекреченный ученый! И ничего плохого от того, что я узнаю его домашний адрес, не будет.

— Ну, ладно! — поколебавшись, ответила она и, достав из стола связку ключей, подошла к допотопному сейфу, откуда, покопавшись, вытащила коричневую старую папку.

Вернувшись к столу, Ксения открыла папку и начала просматривать бумаги. Меня мало интересовали копии диплома и других документов, а нужен был личный листок по учету кадров. Просмотрев листок, я увидела, что детей у Толстова не было и жил он недалеко от Союза писателей вдвоем с женой, его ровесницей. А было Толстову аж шестьдесят девять лет. Выписав адрес, я спросила у девушки:

— А ты его хоть раз в лицо видела?

— Конечно, когда он на заседание приходил. Точнее, его привезли — он ходит плохо, даже с палочкой. Тут у него за спиной шушукались, что он на стихотворениях о Ленине и партии в союз сумел вступить, а потом его стихи о родной природе никто и не покупал, а их в нагрузку ко всяким дефицитным изданиям давали. А то ими бы все книжные магазины были забиты, — поведала мне она.

— Ты-то откуда все это знаешь? Ты же то время застать никак не могла? — удивилась я.

— А мне бабушка рассказывала, — объяснила она. — Вообще-то она меня и воспитывала — папа с мамой наукой были заняты. Бабушка у меня знаете какая? Самая лучшая на свете!

— Потому-то тебе и нравится, что Женя с такой любовью говорит о своих родных, — догадалась я.

— Да! А еще он говорит, что стихи у Толстова хорошие, просто сейчас поэзией никто не интересуется. Это только на любителя или ценителя.

— Твоя правда, — согласилась я. — Сейчас и «В лесу родилась елочка» никто наизусть без ошибок не прочтет. Не тем люди заняты, — а сама подумала: «Худо! Раз человек лишен личного общения, то он возмещает это разговорами по телефону. Ну, не ставить же мне его телефон на прослушку!»

Попрощавшись с Ксенией, я вышла из Союза писателей и в задумчивости остановилась возле машины. Ехать к Толстову или нет? — думала я. Посмотрев на часы, я увидела, что дело идет к двенадцати, и решила: заеду-ка я сначала в гостиницу, чтобы «жучок» Глахе подсунуть, а потом — в театр и посмотрю, что это за конкурс такой. А там, лично познакомившись с оставшимися членами жюри, уже на местности определюсь, кто из них заслуживает самого пристального внимания.

Когда я уже отъезжала, то увидела, как из подъезда выбежала Ксения и, резво прыгнув в темно-синий джип «Ниссан», бодро взяла с места. «Вот! — подумала я. — Она работает, точнее, пасьянсы раскладывает на полставки и на джипе гоняет! А ты вертишься как белка в колесе и ездишь на старой „девятке“. Эх, где ты, справедливость?!»

В гостинице я сначала заглянула к себе и, взяв «жучок», а аппаратуру поставив на запись, поднялась на пятый этаж. Там я подошла к дежурной и попросила ее открыть мне номер Глахи. Женщина вытаращила на меня глаза и в первый момент опешила, а потом разоралась:

— Да вы с ума сошли, что ли?! Как я могу чужому человеку ее номер открыть? А ну как пропадет чего?

Я не стала с ней спорить и молча набрала номер Пашьяна:

— Здравствуйте, это Иванова. Мне нужно попасть в номер Глахи, а…

— Я все понял, — кратко ответил Арам и попросил: — Передайте трубку дежурной.

— Это Арам Хачатурович, и он хочет вам кое-что сказать. — С этими словами я передала трубку женщине.

Похлопав глазами, дежурная пожала плечами и взяла у меня рубку, а потом, выслушав распоряжение Арама Хачатуровича, вернула ее мне. Взяв ключ от номера, она покорно пошла открывать дверь.

— Подождите меня в коридоре, — попросила я, входя в номер Глахи.

Попав в номер, я очень удивилась — табаком здесь не пахло, хотя, судя по публикациям и фотографиям, Глаха дымила как паровоз. «Наверное, бросила», — подумала я не без зависти. Оглядевшись, я прикрепила «жучок» под столешницей журнального столика и вышла.

— Надеюсь, вы понимаете, что ни одна душа об этом знать не должна? — сказала я дежурной.

Та только испуганно покивала в ответ, и я отправилась в театр.

Оставив машину на стоянке, я вошла в театр через служебный вход. Обо мне действительно были уже предупреждены. Я добралась до зала, села за спинами членов жюри вместе с Вероникой и уже знакомым мне телохранителем Глахи Александром. Сегодня Сереброва была в строгом, но очень красивом костюме. Выглядела она очень величественно — ну, просто императрица Екатерина Великая! Глаха же надела свой обычный наряд: кожаные брюки в обтяжку, куртка, черные очки и большая кожаная кепка. На ногах у нее были грубые тяжелые солдатские ботинки. Я заглянула ей в лицо и удивилась: «Ей же только двадцать два года, а выглядит на все тридцать! А впрочем, при ее-то образе жизни, пьянке и пристрастию к наркотикам! Хорошо еще, что вообще живая! Хотя нет! На наркоманку она вроде бы не похожа! Ну да черт с ней. Она мне совершенно с другого бока интересна».

— Кто есть кто? — тихонько спросила я у Вероники.

— В сером — Толстов, — шепотом ответила она.

Я, наклонившись, заглянула тому в лицо — обычный пожилой человек с нездоровым цветом лица и в довольно поношенном костюме. Все правильно, ходит-то он плохо, вот и проводит большую часть времени дома.

— В черном — Либерман, — продолжала Вероника.

Я посмотрела на холеного, одетого с иголочки мужчину с высокомерным выражением лица.

— А в синем — Елкин.

Я с жалостью посмотрела на него: да уж! Это прожившая с ним всю жизнь жена могла с него пылинки сдувать, а молодая больше собой занята.

Тут занавес открылся, и на сцене появился ведущий — артист нашего драмтеатра. Лучезарно улыбаясь, он передал слово Серебровой для оглашения итогов предыдущего тура. Тамара Николаевна поднялась с микрофоном на сцену и, повернувшись к залу, объявила победителя. Им стал Анатолий. Но по состоянию здоровья, сказала она, молодой человек не сможет принять дальнейшее участие в конкурсе, и поэтому конкурсанты остаются в прежнем составе. Зал встретил слова Серебровой свистом и недовольными криками. Проигнорировав реакцию зала, Тамара Николаевна спустилась со сцены и села на свое место. Ведущий объявил первого выступающего — это был Евгений.

Женя вышел довольно скованно, поклонился и, когда оркестр заиграл, преданно глядя на Сереброву, запел по-английски песню «Последний вальс». А что? Его голосочка на такую песню вполне хватало. Взглянув на Тамару Николаевну, я увидела, что она внимательно слушает и с одобрением качает головой. Когда Евгений закончил и получил свою порцию аплодисментов, слово взяли члены жюри.

— Неплохо, — скупо похвалил Либерман.

— Мне понравилось, — кратко сказала Глаха.

— Вполне профессионально, — заметил Елкин.

— Полностью присоединяюсь, — прошамкал Толстов.

— Не могу не отметить значительный прогресс Евгения по сравнению с предыдущим туром, — ласково сказала Сереброва. — Желаю тебе успехов, Женя!

Тот покланялся со сцены во все стороны китайским болванчиком и ушел. Вторым объявили выход Михаила, и зал встретил его оглушительным визгом и овациями. Этот, опять-таки глядя на Сереброву, правда, я уже знала значение его взгляда, исполнил залихватскую ковбойскую песню, сопровождая ее активной жестикуляцией и недвусмысленными телодвижениями, что вызвало в зале взрыв восторга. Но голос… Правду говорят: уж если господь не дал, то в лавочке не купишь!

— О боги-боги! — прошептала я себе под нос.

— А вот я здесь уже который день мучаюсь, — шепнула мне на это Вероника.

— Сочувствую, — так же тихо ответила я. — А за вредность-то платят?

Она только искоса взглянула на меня, усмехнулась и ничего не сказала.

Но вот Михаил закончил и, победно улыбаясь, оглядел зал, который ответил ему восторженными воплями. Когда публика немного утихомирилась, сидевший рядом с кулисами за небольшим низким столиком ведущий поднялся и передал слово жюри.

— Ничего более похабного мне на тарасовской эстраде еще видеть не приходилось. Очень хочу надеяться, что и впредь не придется, — отрезал Либерман, и зал заглушил его слова свистом.

— Мне жаль, что я вынуждена была на это смотреть, — неприязненно сказала Глаха.

Я с недоумением взглянула на Веронику.

Это сказала Глаха? Что же тогда говорить о ее собственных концертах, где она по сцене полуголая козлом, а точнее, козой скачет и вопит как оглашенная. Да по сравнению с ней Михаил образец скромности и целомудрия! На это замечание Глахи зал столь бурно не отреагировал — любимица молодежи как-никак, но недовольно зароптал. Елкин категорично заявил, что не любитель порнографии, а Толстов недовольно высказался в том смысле, что все это напомнило ему дешевый салун времен покорения Дикого Запада из какого-нибудь старого низкобюджетного американского фильма. Последней взяла слово Сереброва и вынуждена была сказать:

— Мне очень жаль, что Михаил не прислушался к мнению жюри и выбрал для своего выступления эту песню, которая изначально показалась мне неудачной и не соответствующей его стилю. Мише гораздо больше подошло бы что-то в духе «латинос», но теперь уже ничего не воротишь. Должна отметить, что выступление было довольно экспрессивным, и кое в чем даже излишне, однако в целом оставляет неплохое впечатление.

«Это она чтобы в одиночестве не спать, — злорадно подумала я, а вот Михаил, явно ожидавший дифирамбов, ожег ее яростным взглядом. — Значит, придется все-таки в одиночестве!» — расшифровала я его взгляд.

Ведущий объявил выступление Ивана. Тот исполнил песню в стиле кантри. Голос у него действительно был необыкновенной красоты и силы. Почувствовав себя в родной стихии, Иван вел себя более свободно, за что и был вознагражден аплодисментами и одобрительным вердиктом жюри.

Последней, а им всегда труднее всего выступать, вышла Полина. Она исполняла песню из репертуара Уитни Хьюстон «Willways love you», причем спела она ее так, что даже у меня мурашки по коже пошли, а жюри замерло, как и зал. Голос у нее, конечно, был не тот, что у американки, но эмоциональный накал был таков, словно Полина не пела, а клялась в вечной любви. Когда она закончила, несколько минут стояла прямо-таки оглушающая тишина, после которой зал взорвался аплодисментами. Я искренне порадовалась за девушку. Жюри оценило пение Полины очень высоко.

Выступление конкурсантов закончилось. В зале свернули плакаты, и зрители потянулись на выход.

— Где происходит подсчет голосов? — спросила я у Вероники, направляясь вместе с ней вслед за жюри.

— В кабинете директора театра, — ответила она.

— Знаю, где это, — кивнула я.

— Что, приходилось бывать? — поинтересовалась Вероника.

— Да, распутывала я здесь как-то одно покушение, — как бы между прочим ответила я, давая понять, что мы тоже не лаптем щи хлебаем, и спросила: — А конкурсанты сразу в гостиницу возвращаются?

— У них сегодня запланировано посещение музея краеведения, — ответила она.

— Да уж! Это им будет очень интересно, — съехидничала я.

— Культурная программа у них проходит только в день туров, а все остальное время они занимаются, — равнодушно ответила Вероника. — В прошлый раз был художественный музей.

— Ох и веселая у них жизнь! — хмыкнула я, а сама подумала, что неплохо бы резко сократить число членов жюри и тем облегчить себе жизнь. «Говоришь, грубая нахрапистость? Или ты сказала — напористость? А впрочем, не важно! — подумала я и покосилась на невозмутимую Веронику. — Будет вам всем сейчас грубая нахрапистость!»

Увидев меня в своем кабинете, директор очень удивился, однако потом кивнул, показывая, что не только узнал меня, но понял, что явилась я по работе. Я подошла к столу и сказала:

— Дамы и господа! Если кто еще не в курсе, то позвольте представиться. Меня зовут Татьяна Александровна Иванова, я частный детектив. Спонсоры, они же члены оргкомитета, пригласили меня для того, чтобы я оперативно разобралась с теми непонятными случаями внезапных недомоганий, которые косят ваших конкурсантов. У меня есть предположение, что это кто-то из них такими неправедными действиями торит себе дорогу к победе. Этот человек откуда-то точно знает имя промежуточного победителя и убирает его со своего пути. А поскольку отсева в этом случае не происходит, то сам он автоматически остается в списке претендентов на первое место и немалый приз. В связи со всем вышеизложенным прошу ответить мне честно: кто из вас досрочно, то есть до официального оглашения результатов, делится с кем-то этой закрытой информацией? — С этими слова я поставила на стол диктофон и нажала на кнопку. — Госпожа Сереброва?

— Я уже сказала вам и повторяю снова, что никому ничего не говорила, — с неприязнью ответила Тамара Николаевна.

— Это просто для проформы, чтобы остальные не подумали, что я обращаюсь только к ним, — объяснила я и пошла дальше: — Глаха? — Я вопросительно посмотрела на певицу. Та ответила мне удивленным взглядом. — Госпожа Федорова, — поправилась я. — Вы кому-нибудь что-нибудь говорили?

— Нет. — Она покачала головой. — Я же ни с кем не общаюсь.

— Господин Либерман? — Я обратилась к ректору консерватории.

— Нет, меня никто об этом не спрашивал, — заметил Либерман, подчеркивая, что в его кругу такими вещами не интересуются. — А я по собственной инициативе никому ничего не говорил.

— Господин Елкин? — Я повернулась к композитору.

— Да упаси бог! — воскликнул он. — Тогда вся интрига пропадет!

— А вы, господин Толстов? — спросила я у поэта.

— Бросьте, голубушка! — слабо отмахнулся он. — Мне скоро с богом разговаривать! Где уж тут данное слово нарушать? Нас же Леонид Ильич предупредил, чтобы мы никому ни словечка, вот я и молчал. Даже жене своей ничего не говорил.

— И я тоже никому ничего не рассказывал, — сказал свое слово директор театра.

— А вы-то здесь при чем? — удивилась я.

— Так я же считать голоса помогаю, — удивившись, объяснил он.

«Твою мать! — мысленно воскликнула я. — Еще один на мою голову!» — а вслух сказала:

— Так не бывает! Вы все молчите, а преступник откуда-то все узнает. Прошу вас! Подумайте лучше! — Они все переглянулись, и я, обречено вздохнув, совсем недружелюбно сказала: — Ладно! Тогда справочно сообщаю для тех, кто не в курсе, что все равно докопаюсь до истины и сообщу ее тем, кто меня нанял. А это спонсоры конкурса, и они здорово передергались из-за всех этих неприятностей. Так что когда они узнают, откуда просачивалась информация, то отыграются на виновном за все свои истрепанные нервы по полной программе. А у каждого из них своя служба безопасности, и ребята в ней нехилые.

— Прекратите нас пугать! — воскликнул побледневший Либерман.

— Я не пугаю, а рисую перспективу, — заметила я. — Мне и теперь никто ничего не хочет сказать? — Ответом мне было всеобщее молчание. — Ну хорошо! Кто не спрятался, я не виновата! Но учтите, что поскольку спонсоры дали мне самые широкие полномочия, то сегодня я лично буду присутствовать при подсчете голосов и сама узнаю имя победителя. И если с ним потом что-нибудь случится, то… — Я замолчала и многозначительным взглядом обвела присутствующих, потом выключила диктофон и убрала его в сумку. — Пусть у меня будет доказательство того, что вы все подтвердили свою непричастность к этим неприятным событиям, а там посмотрим.

Мне никто ничего не сказал, и я, снова закурив, отошла в сторону. Все вдруг почувствовали себя довольно неловко и к чаю с пирожными и всему прочему, что было накрыто на столе, даже не притронулись. Наконец принесли урны и, когда стол быстро освободили от всего, что на нем стояло, высыпали листки на столешницу.

— Оставьте нас, пожалуйста, — попросила я директора. — Вы все-таки не член жюри, а у меня одним подозреваемым будет меньше.

Директор испуганно глянул на меня и вышел, а я стала ждать, как подействует брошенная мной «бомба» на остальных.

— Тогда я тоже уйду, чтобы облегчить вам жизнь! — сказал, вставая, Либерман.

— Да и мы, наверное, пойдем, — поддержали его Елкин с Толстовым.

— Воля ваша! — согласилась я, чувствуя необыкновенное облегчение от того, что они проглотили наживку. — Подождите минутку! — остановила я их. — В связи с тем что по итогам сегодняшнего выступления останется только три человека, вы не будете возражать, если следующий тур будет последним? Право слово, не стоит размазывать белую кашу по чистому столу.

Мужчины переглянулись, и Либерман от имени всех сказал:

— Мы не против, а лично я буду прямо-таки счастлив, если это безобразие так быстро закончится.

Они вышли, а я спросила у Глахи:

— А вы решили остаться, госпожа Федорова? Я понимаю, что госпожа Сереброва как председатель жюри просто обязана присутствовать, но вы?

— Мне бояться нечего, — пожала плечами Глаха. — Я никому ничего не говорила и не собираюсь. И осталась я просто для того, чтобы вам помочь, — втроем же мы быстрее все подсчитаем.

— Тогда спасибо, — сказала я, внимательно глядя на нее. «А нет ли у нее своего маленького корыстного интереса к результатам голосования? — подумала я. — Ладно, посмотрим!»

В результате в кабинете остались только мы трое — Сереброва, Глаха и я — и занялись подсчетом голосов.

Дело продвигалось хоть и медленно, но продвигалось. Неожиданно одна из стопок вдруг поехала со стола и свалилась на пол. Глаха тут же бросилась ее собирать, присела на корточки, нагнулась за одним далеко отлетевшим листком, и у меня перед глазами вдруг промелькнул ее голый бок. «Что-то тут не то!» — невольно отметила я, но мысли мои были заняты совершенно другим, и я быстро об этом забыла. Наконец все голоса были подсчитаны, и, к моему величайшему изумлению, победителем оказался Михаил, а наименьшее количество голосов получил Иван.

— Вот что значит, когда голосуют не головой и даже не сердцем, а совершенно другим местом! — покачав головой, недовольно сказала я и добавила: — Ну, что ж! Зато теперь мне ясно, против кого будет планироваться следующий удар, и если его нанесут, то виноватым окажется кто-то из вас двоих.

— Вы утомительны в своей подозрительности, — вздохнула Сереброва.

— Но я правда никому ничего не говорила! — воскликнула Глаха. — Честное слово!

— Ну, а я тем более никому ничего не скажу! И не только по долгу службы, но и потому, что я незаинтересованное лицо, — заявила я и спросила: — А, между прочим, вы сами за кого-нибудь болеете? Кто вам нравится чисто по-человечески? Только правду скажите, пожалуйста!

— Мне очень симпатичен Женя, — нехотя призналась Тамара Николаевна. — Певца из него не получится никогда, но он светлый и чистый ребенок. Я была бы счастлива иметь такого сына.

— А мне нравится Полина, — совершенно неожиданно призналась Глаха. — Она красивая и добрая девушка. Дай бог ей счастья!

— Ну, что ж! Теперь нам остается только ждать развития событий. Очень хотелось бы, чтобы все прошло хорошо и конкурс закончился бы без происшествий, — с надеждой сказала я.

— Да! — вздохнула Глаха.

— Я думаю… — начала было Сереброва, но тут зазвонил ее сотовый, и она, извинившись перед нами, включила его и, выслушав собеседника, сказала с искренней теплотой в голосе: — Здравствуй, Митенька!..Ты извини, но я сейчас на заседании жюри, так что говори быстро, как ты там, я тебе потом перезвоню…Тебя хотят выписать?…А не рано?…Конечно, прилетай! Правда, конкурс скоро закончится, но зато домой вместе вернемся…Соскучился? Я тоже!..Ну, хорошо!.. Я тебе перезвоню, когда освобожусь! Я тебя тоже целую. — Отложив телефон, Тамара Николаевна сказала: — Мужа из больницы скоро выпишут, и он хочет прилететь сюда.

— Рада за вас, — улыбнулась я, а потом предложила: — Тогда давайте вернемся в гостиницу и доведем наше решение о проведении заключительного тура в понедельник до Светлова. Полагаю, что он будет этому только рад — ему не терпится поскорее вернуться домой.

Собрав все бумаги, мы вышли из кабинета в коридор, где Тамару Николаевну с Глахой ждала их охрана: Сереброву — Вероника, а Глаху — два парня самого хмурого вида и уже знакомый мне Александр.

В гостинице я, поднявшись к себе на этаж, подошла к столу дежурной за ключом и увидела, что она была чем-то возбуждена, а ее глаза горели азартом и явным желанием поделиться новостью. Я насторожилась и спросила:

— Что здесь произошло?

— Ой, Татьяна Александровна, — прижав ладони к щекам, воскликнула женщина. — Тут такая драка была! Хотя нет! Не драка! Драка — это когда люди дерутся, а тут!

— Да что случилось-то? — уже сердито повторила я.

— Я услышала, что лифт остановился, и поняла, что это ребятишки домой возвращаются. Ну и выглянула, чтобы узнать у них, как они выступили, и вижу, что Мишка злой идет, как сто чертей, а Женя-то чуть не плачет — довел его, видно, этот поганец своими насмешками — он вечно над ним издевается. Полина попросила Мишу, чтобы он Женю в покое оставил, а Мишка зло так ей заявил: «Чья бы корова мычала! Тоже мне!» Тут он что-то не по-русски сказал, а потом добавил: «Ты перед кем распиналась-то? Перед Ванькой? Два лаптя — пара!» Полина заплакала и убежала. Иван взбесился и спросил у Мишки: «Я тебя предупреждал?» — а потом ему как даст! Миша, словно тряпичный, отлетел, а Иван повернулся и за Полиной побежал. Женя испугался и к себе шмыгнул, а Миша потом поднялся, а у него, — тут она закатила глаза, — и нос разбит, и губа, а уж кровищи! Выругался он, грязно так, и сказал: «Ну, я тебе, сволочь, это припомню!» — и к себе пошел!

— Ну, что ж, сам виноват! — пожала я плечами. — Иван его действительно предупреждал, чтобы Полину не цеплял!

— Да знаю я! — отмахнулась дежурная. — Только боюсь я, что покалечил он Мишку. Силищи-то у него на троих хватит! Тут нам шкаф нужно было передвинуть, так Иван его играючи переставил куда надо, а раньше-то трое рабочих со стоном тягали.

— Ну, давайте заглянем к болезному и посмотрим, как он там, — предложила я и спросила: — А Иван с Полиной уже вернулись?

— Да нет! Наверное, сразу на обед пошли — время уже. Да и Женя, я видела, тоже туда пошел.

— И то правда! — согласилась я, посмотрев на часы, а затем подошла к двери номера Михаила и постучала.

— Пошли вы все к черту! — раздалось оттуда.

— Эй, Михаил! — крикнула я. — Ты живой? Врача не надо?

— Не надо! — раздалось в ответ.

— Тебе, наверное, обед лучше в номер принести? В ресторан же ты вряд ли пойдешь! Есть-то ты сможешь? — со злорадством в душе спросила я.

— Ну, скажите, чтобы принесли! — донесся до меня его голос. — А еще бутылку водки!

— Ну, это ты уж сам позвони в бар и закажи, — недовольно ответила я.

Не услышав ничего в ответ, я немного постояла у двери, а потом сказала дежурной:

— Ну вот видите? Все в порядке! Жив и здоров! А по морде получил заслуженно!

Решив не заходить к себе, я тоже пошла в ресторан. Иван с Полиной и Женя уже сидели за своим столиком. Парни активно утешали девушку, а Полина вяло ковырялась в своей тарелке и выглядела несчастной. Заняв свое обычное место за столиком Светлова, где он уже сидел, я сказала:

— Ну, скоро ваши мучения закончатся, и вы вернетесь домой.

— Знаю, мне Тамара сказала.

— А больше она ничего не говорила? — с усмешкой спросила я.

— Говорила! — кивнул он. — Как вы все жюри расшугали! — и с интересом спросил: — Это вы специально или само получилось?

— Все счастливые случайности задолго планируются, — туманно ответила я.

— Главное, чтобы сюрпризов больше не было, — с надеждой произнес Светлов.

— Да уж постараюсь, — пообещала я и спросила: — Что там дальше по программе?

— Итальянские песни, а под занавес — русские народные. Только теперь придется их все в одном туре совместить. Господи! — Леонид Ильич посмотрел на потолок. — Сделай так, чтобы ничего не произошло!

— На бога надейся, а сам… — начала было я, на что Светлов только отмахнулся:

— Ну, от меня мало что зависит! — и спросил: — А почему Михаила нет?

— Ему Иван по морде дал за то, что тот Полину до слез довел, — объяснила я и, подозвав официанта, попросила: — Отнесите, пожалуйста, обед в сорок девятый номер, а то его обитатель не может сюда спуститься.

Официант кивнул и ушел, а Светлов заинтересованно спросил меня:

— И здорово он его ударил? А то если будет большой синяк, то как он в понедельник выступать будет?

— Думаю, что синяком он не отделается, — злорадно ответила я. — Судя по словам дежурной, Иван его крепенько приложил.

— Господи! А я еще надеялся, что сюрпризов не будет! — вздохнул Светлов.

Покончив с обедом, он ушел к себе, а я пересела за столик конкурсантов на свободное место Михаила и, желая немного подбодрить их, а больше — постараться получше познакомиться и понять, чем они дышат, сказала:

— Ребята! Мне очень понравилось, как вы сегодня выступали! Правда!

— Спасибо! — вразнобой ответили они.

А я продолжила:

— Вы знаете, у меня никогда не было никакого желания участвовать в каких-нибудь конкурсах…

— А что? Могли бы! — неожиданно сказал Женя. — Например, в конкурсе красоты.

— Вот уж глупости! — рассмеялась я. — Нет, это не для меня! А вот вы почему решили участвовать? Например, ты, Полина?

— У нас в институте смотр был… Ну среди тех, кто из районов, и я первое место заняла. Меня тут же на этот конкурс решили отправить, а я отказывалась — не мое это. Одно дело дома петь или с подругами, а тут на сцене. И тогда декан пообещал, что мне в зимнюю сессию английский автоматом поставят, а то у меня с ним не очень, — смущенно ответила девушка.

— Но родители об этом не знают и потому удивляются, чего это ты участвовать взялась, — догадалась я.

— Ну да! Они у меня хорошие! Самые лучшие на свете! Но только очень из-за моей учебы переживают, вот я и не хочу их расстраивать, — объяснила Полина.

— Ну, с тобой все понятно, — сказала я и спросила Ивана: — А ты? Наверное, деньги нужны?

— А кому они не нужны? — спросил он. — Вы же тоже не бесплатно работаете?

— Нет, конечно! — согласилась я.

— Ну вот! А у нас дом — одно название. Родители тогда купили то, на что денег хватило, и думали, что своими силами смогут его до ума довести, да не получается. Материалы дорогие! И цены растут что ни день! — Он со злостью покачал головой. — Вот батя и сказал, чтобы я для семьи постарался! А директор пообещал, если я первое место займу, от себя денег добавит и материалами поможет.

— Ну, для семьи постараться — святое дело! — согласилась я и повернулась к Жене: — А тебя что на конкурс привело?

От моего вопроса он смутился, а потом, глядя куда-то вбок и вниз, ответил:

— Да хотелось доказать, что чего-то стою. А то все вокруг люди как люди, а я?.. — Он вздохнул.

— Это чем же ты так плох? — возмутилась я. — Стихи публикуешь, в газете обзор ведешь, а ведь это не каждому студенту удается. Так что ты для своего возраста уже вполне себя реализовал! Ну, хотя бы немного!

— А откуда вы обо всем этом знаете? — удивленно уставился он на меня.

— От Ксении Казаковой, — просто ответила я. — Я с ней сегодня разговаривала, и она с такой теплотой о тебе говорила!

— Правда? — залившись краской, воскликнул он.

— Правда! — подтвердила я.

— А я думал… — начал было он.

Но я прервала его:

— Что она дочь ректора, на джипе ездит, а ты…

— Ну да! — тихо сказал Женя.

— А с чего ты взял, что дочерям ректоров нравятся только инопланетяне? Нетушки! Они самые обыкновенные живые люди, и нравятся им такие же! Так что не бери дурное в голову и звони ей немедленно! Она подъедет, вы поговорите… По набережной, в конце концов, погуляете… Ну, не мне вас учить!

— Так нам же выходить запрещено, — напомнил Иван.

— А вы скажите, что это я вам разрешила, — посоветовала я. — Думаю, что никаких неприятностей после этого у вас не будет.

— А что? Это хорошая идея, — согласился Иван, глядя на Полину с явным желанием как-то развеселить ее. — Ты, Женька, звони своей Ксении и приглашай сюда, а потом все вчетвером пойдем гулять.

— А если она откажется? — испуганно спросил Евгений.

— Тогда это будет уже некоторая определенность, которая всегда лучше гадания на кофейной гуще, — сказала я. — Только я уверена, что Ксения не откажется! Дерзай!

Оставив их сидеть в зале, я заглянула в бар и заказала в свой номер побольше кофе. Потом пошла к себе. «Ну, с Михаилом все ясно, — думала я по дороге, — он решил через постель в победители просквозить, хотя сбрасывать его со счетов не стоит. А эти трое на первый взгляд хорошие ребятишки и вроде бы ни в чем не замешаны. Но это только на первый взгляд, а там посмотрим». Однако тут мне в голову пришла новая мысль, и я даже остановилась: «Черт! А ведь они действительно могут быть ни в чем не замешаны, а это кто-то для них старается, не ставя их в известность! Но кто? У Полины в Тарасове только подружки, а они вряд ли до такого додумались бы, да и побоялись бы. У Ивана вообще никого нет. Если на то пошло, то из этих троих самым подозрительным выглядит Женя. Движимая материнской любовью женщина порой на такое способна, что другому мужику и в голову не придет. А мать своего Женю любит без памяти».

Так, она у него библиотекарь, отца нет, тетка — учительница… Интересно, а муж у тетки есть и кем он работает? А еще она у родителей своих учеников могла лекарствами разжиться… Хотя слабительное можно в любой аптеке купить, а вот рвотное и ту пакость, от которой Анатолий охрип, — нет. Значит, нужно искать фармацевта.

«Предположим, тетка попросила мать какого-то ученика сварганить ей эту дрянь и даже как-то объяснила свою просьбу. Господи! Неужели придется всех учеников в ее классе проверять? Хотя это дело несложное — заехать в школу и поговорить с директором. Но как она или Женина мать смогли подсунуть эту гадость в еду конкурсантам? Ладно! Если более продуктивной мысли не возникнет, то так и придется сделать. Хотя нет! — хорошенько поразмыслив, решила я. — Вряд ли библиотекарь и учительница на такое способны! Наверняка они забитые серые мышки. Но, с другой стороны, в тихом омуте черти водятся. Нет, эту версию отметать нельзя, хотя основной ее тоже не назовешь! А вот к матери Михаила стоит присмотреться повнимательнее. По словам Светлова, бабенка она разбитная и бойкая, раз смогла чего-то в торговле добиться. А это значит, что сумела обрасти нужными связями, причем знакомые у нее наверняка такие же, как она сама, то есть от избытка совести не страдают! Решено! Ею-то я и займусь в первую очередь!»

Войдя в номер, я первым делом посмотрела запись с камер наблюдения, но ничего настораживающего не увидела: вот официант привез в люкс Глахи завтрак, потом двое парней зашли в ее номер, вот их уже четверо выходит, чтобы… Стоп! Тут меня словно током ударило. Что же это получается? Парни живут отдельно, а Александр? Я перемотала запись на самое начало и удивленно застыла в кресле. Вот те раз! Вчера вечером Александр на ночь не вышел из номера, а остался там до утра! Получается, что он вместе с Глахой живет! Да! Здесь есть о чем подумать! Может быть, это из-за него Глаха превратилась в скромную пай-девочку? И наркотики бросила, и курить, и вести себя стала прилично, да и смущаться научилась?

— А! — отмахнулась я. — Пусть они сами разбираются со своими закулисными тайнами!

Больше на этой записи ничего интересного не было: проходили Сереброва и Вероника, сновали по этажу дежурная и горничная, то с ведрами, то с пылесосом, словом, шла обычная жизнь.

Закончив смотреть эту запись, я переключилась на ту, что с моего этажа, — тоже все до обидного обыденно. Пересменка дежурных и горничных, потом конкурсанты вышли на завтрак, вот горничная в белом халате с ведром переходит из номера в номер, убирает их, потом она пылесосила дорожку в коридоре, а закончив, скрылась. Затем появилась неизменная Антонина Ивановна с тележкой.

Долгое время я смотрела на пустой темный коридор, но вот снова появилась горничная в белом халате с чистым полотенцем в руках, немного повозившись с замком в номер Михаила, она вошла внутрь и быстро вышла уже с грязным. А вот и конкурсанты вернулись! «Эх, хорошо!» — подумала я и получила истинное удовольствие, увидев, как крепко и профессионально Иван приложил Михаила. Ну просто любо-дорого посмотреть! Вот Женя, осторожно приоткрыв дверь, с опаской посмотрел в сторону номера Михаила и, быстро заперев свой, ушел на обед. А вот и я сама появилась на этаже, когда вернулась из театра. Так… Что там дальше. Ага, официант из бара с бутылкой водки в руках. Постучал к Михаилу, вошел и быстро вышел. Вскоре прошел официант с тележкой — привез парню обед и тоже скрылся. Все! Больше ничего!

— Ладно! Будем ждать и бдить! — пообещала я себе. — Следующий и, слава тебе, господи, последний тур в понедельник. Ох, день тяжелый! Ну да ладно! Переживем! Времени, чтобы со всем разобраться, у меня хватит. А что, если попросить Арама Хачатуровича поставить телефоны Серебровой и Глахи на прослушку? — задумалась я, но потом отказалась от этой идеи: — Зачем? Номер Глахи я уже слушаю, а еще они с Серебровой могут говорить и по сотовому. Кстати, что там творится у этой странной поп-дивы? — спросила я себя и, перемотав запись, включила воспроизведение.

А творились там дела довольно странные, подумала я, услышав разговор Глахи и Александра.

— Ой, Сашенька, как я от всего этого устала! — жаловалась Глаха.

— Потерпи, родная! — с теплотой в голосе уговаривал он ее. — Сама же сказала, что скоро этот конкурс закончится!

— Да, в понедельник, — подтвердила она.

— А ты уже позвонила Сергею и сказала об этом? — спросил Александр.

— Да я телефон в номере забыла, — ответила она. — Сейчас позвоню! — пообещала Глаха, и после недолгого молчания снова раздался ее голос: — Здравствуйте, Сергей! — с некоторым заискиванием сказала она. — Вы велели вам все новости сообщать, вот я и звоню. Тут решили конкурс в понедельник закончить, так что тогда же вечером мы домой и уедем. Вы говорили, что после этого мы будем с вами в расчете?…Спасибо большое! Ну, тогда прощайте! Вряд ли снова увидимся! — А потом уже другим тоном сообщила Александру: — Сказал, что если все пройдет нормально, то мы ему больше ничего не должны.

— Ну и слава тебе, господи! — с огромным облегчением ответил Александр. — А то этот долг висел на мне, как камень на шее!

— Как я по Егорушке соскучилась! — с тоской сказала Глаха. — Как он там?

— Да мои его с рук не спускают! — судя по тону, усмехнулся Александр. — Ты же знаешь, что они в нем души не чают! Так что не мучайся напрасными страхами! Если бы с ним что-то случилось, то нам бы тут же сообщили!

— Ой, скорей бы домой! — вздохнула Глаха.

— Ты приляг, отдохни, — посоветовал ей Александр. — А то на тебе просто лица нет!

— Да и то! — согласилась она и чуть не заплакала: — Господи! Как я устала!

Их голоса стали тише, а потом исчезли совсем. «Ну и что это мне дало? — задумалась я. — Известная своей скандальной репутацией Глаха вылечилась от наркозависимости, насмерть влюбилась и стала нормальной женщиной? Выходит, в последний раз она вовсе не в психушке лежала, и ее поэтому нигде видно не было, а была беременна и родила ребенка. Однако продюсер вложил в нее столько денег, что потребовал в виде отступного все, что она успела нажить, если вообще что-то нажила, и денег за судейство в этом конкурсе. И теперь, когда она с ним полностью расплатится, то уедет с мужем к его родителям. Ну что ж! Дай бог им здоровьичка к праздничку, а меня перипетии ее личной жизни волнуют меньше всего. Главное, что теперь окончательно ясно — она ко всем этим отравлениям непричастна. Ее сотовый был в номере, а со стационарного она никому ничего сообщить не спешила. Да и вообще ясно, что этот конкурс ее тяготит».

Тут принесли мой кофе, и я, попивая его под сигаретку, начала смотреть распечатки телефонных разговоров, которые мне передал Арам Хачатурович. Оказалось, что Глаха, как и Сереброва, не звонили по городским телефонам совсем, Иван звонил только в льготное время по межгороду на агрофирму, телефон которой я уже знала, — видимо, говорил с родителями, и я с чистой совестью отложила его распечатку в сторону. Евгений звонил много, но по одним и тем же телефонам, которые я быстро определила. А как же тут было не определить, если мне, когда я набирала эти номера, отвечали: школа, библиотека и деканат, а остальные два, по которым мне никто не ответил, наверняка принадлежали его матери и тете. Полина тоже звонила по межгороду родителям, несколько звонков были в общежитие сельхозинститута, а по остальным мне отвечали какие-то девушки, вероятно, подруги. Зато с распечаткой Михаила пришлось повозиться, и я, вычеркнув телефон его родителей в Покровске, принялась нудно обзванивать те, что остались, спрашивая, когда дозванивалась:

— Простите, а куда я попала?

Как правило, в ответ на такой вопрос мне говорили:

— А куда вы хотели попасть?

— Да понимаете, — объясняла я. — У меня повременная оплата телефона, и я взяла распечатку звонков, а тут оказались номера, которые я не знаю. Вот я и решила проверить, вдруг звонила и забыла или просто номером ошибалась. А вот если окажется, что это совсем посторонние номера, то мне их просто на телефонной станции приплюсовали. А я за чужих людей платить не собираюсь! Пусть и небольшие деньги, но не люблю, когда меня за дуру держат. А как все выясню, так пойду на телефонный узел скандалить.

Ответы я на это получала самые разные: где-то мне понимающе говорили солидными, а порой и старческими голосами:

— А! И много таких номеров набралось?

— Да порядочно, — зло отвечала я.

— Ну, тогда я тоже схожу и проверю, — обещал мне собеседник. — У меня ведь тоже повременка, но я все звонки записываю и время отмечаю, сколько говорила, чтобы потом подсчитать.

— Спасибо за подсказку, я теперь тоже начну записывать. Только учтите, что распечатка ваших исходящих звонков теперь семнадцать рублей стоит, — сообщала я.

Как правило, на другом конце провода на секунду повисала тишина, а потом раздавался взрыв:

— Ах, они, паразиты! Это что же получается? Что дешевле за чужие разговоры платить, чем собственные проверить?

— А вы что хотели? — удивлялась я. — Чтобы они о вашем кошельке думали? Нет уж! Они о своем пекутся! Так что объегорили нас с этой повременкой по полной программе! — и, переждав шквал возмущения, снова спрашивала: — Так куда я все-таки попала?

Тут я получала уже совершенно нормальный и исчерпывающий ответ: в квартиру таких-то или в такую-то организацию, причем аптек среди них не было. Но бывали случаи, когда мне нагло отвечали обычно молодые самодовольные голоса:

— Откажись от телефона и живи спокойно! — и весело ржали, думая, что удачно пошутили.

Эти номера я выписывала, чтобы потом попросить Кирьянова их пробить.

Вспомнив о нем, я позвонила ему и осторожно спросила:

— Володя? А как там моя проблема? Решается?

— Ты больно быстро все хочешь, — недовольно ответил он. — Вот как запрос очередной будем посылать, так я и твои номерочки туда присобачу.

— А раньше никак? — грустно сказала я.

— Увы, подруга! Раньше не получится! — извиняющимся тоном ответил Киря.

— А нельзя к тем номерам еще немного приплюсовать? — заискивающе попросила я.

— Тетенька! Дай попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде, — съехидничал Володька, но сжалился и сказал: — Говори!

Бодро продиктовав ему номера, я выслушала еще пару нелицеприятных высказываний в свой адрес по поводу моего нахальства и нещадной эксплуатации работников правопорядка, но не обиделась, понимая, что просто таков наш дружеский ритуал обмена колкостями.

«Ну и куда мне дальше тыркаться? — задумалась я, положив трубку. — Что я могу сделать конкретно сейчас? — спросила я саму себя и ответила: — Ничего! Чем бегать как оглашенная, высунув язык, можно просто затаиться и ждать, когда кто-то попытается чем-то навредить пусть и крайне несимпатичному мне Михаилу. В этом случае я жестко возьму в оборот Сереброву, потому что утечка информации может произойти только от нее — Глаха исключается. И тогда никакая Вероника ее не спасет! Охрана спонсоров пусть и уступает ей в качестве, зато превосходит количеством, а это уже серьезно!»

Решив для себя самый насущный вопрос, я вылила в чашку остатки остывшего кофе и закурила, когда услышала за дверью шум. Я посмотрела на монитор и увидела, что это возвращаются конкурсанты. Выглянув в коридор, я весело спросила:

— Ну, что, нагулялись?

— Да! — радостно ответила мне Полина. — Мы по набережной ходили, а потом на машине Ксении покатались. Она Ивану город показывала, и вообще она очень славная девушка! — Услышав это, Женя опустил глаза и покраснел. — Она, оказывается, сегодня в театре была и наши выступления слушала. И мы все ей очень понравились!

— Надеюсь, что на Михаила эта симпатия не распространяется? — усмехнулась я.

— Да, — тихо сказала Полина, сердито покосившись на его дверь. — Она сказала, что он вел себя просто неприлично.

— В чем я с ней полностью солидарна, — кивнула я и спросила: — Вы на ужин вернулись?

— Ну, конечно. Хотя мы в городе в кафе заходили и кофе пили с пирожными, но все равно голодные, — весело сказала Полина. — Мы и Ксению приглашали с собой, но она отказалась, сказала, что бабушка обидится, если она не дома поест.

Они скрылись в своих номерах, я же, вернувшись к себе, допила кофе, докурила и пошла на ужин. Я подошла к официантам и попросила:

— Вы ужин в сорок девятый отнесите к Михаилу.

— Хорошо, — кивнул мне один из них. — Да и грязную посуду от обеда забрать надо.

Пройдя к столику Светлова, я села и придвинула к себе салат.

— Ну, как там Михаил? — спросил Леонид Ильич.

— Все еще раны зализывает, — усмехнулась я. — А еще заливает!

— Что-что? — насторожился Леонид Ильич.

— Да бутылку водки он себе в номер заказал и заливает горе, — объяснила я.

— Это строжайше запрещено! — вскинулся Светлов. — Никакого спиртного во время конкурса!

— Бросьте! — отмахнулась я. — Это же ему как слону дробинка — парень-то он здоровый, так что к утру проспится.

— И все равно это безобразие! — никак не мог успокоиться Светлов.

Когда мы уже заканчивали ужин, у него вдруг зазвонил телефон. Выслушав, что ему сказали, Леонид Ильич страшно побледнел.

— Что случилось? — насторожилась я.

— Черт бы побрал этот конкурс! — со стоном выдохнул Светлов, и я, мигом все поняв, сорвалась с места.

Я стремглав бросилась наверх по лестнице и, запыхавшись от бега, влетела на этаж. Дверь Михаила была открыта, а перед ней стояли насмерть перепуганная дежурная и официант с подносом. Услышав мой топот, они обернулись и посмотрели на меня, а затем молча показали на номер. Заглянув внутрь, я увидела Пашьяна и Михаила, который лежал на кровати и не подавал никаких признаков жизни. Бросившись к нему, я пощупала пульс. Пульс был очень слабым. «Значит, Михаил со всеми своими знакомыми и друзьями и его мамаша отпадают, и можно ими не заниматься», — с большим облегчением и без всякого сострадания к лежавшему на кровати подумала я.

— «Скорую» вызвали? — спросила я.

— Да! — кивнул Арам Хачатурович и недовольно сказал: — Как же вы не углядели?

В ответ я только зло ощерилась:

— А я не Марья-искусница и не Царевна-лягушка, чтобы чудеса творить!

Потом я огляделась и увидела на столе пустую бутылку из-под водки и две пустые пластиковые бутылки из-под газированной фруктовой воды — коктейли этот подлец себе смешивал.

— Руками ничего не трогали? — быстро спросила я.

— Ничего! — огрызнулся Пашьян.

Войдя в ванную, я взяла одно из полотенец и аккуратно упаковала все три бутылки, а потом позвонила Кирьянову, в надежде, что тот еще на работе. К счастью, так и оказалось.

— Володя! Кто-нибудь из экспертов еще есть? — напряженным голосом спросила я.

— Дежурная бригада, а что? — удивился Кирьянов.

— Частную экспертизу мне организуешь? — поинтересовалась я. — За отдельную плату, естественно.

— Попросить можно, — ответил он.

— Ну, тогда я сейчас здесь быстро разберусь — и к тебе, — пообещала я и отключилась.

— Надеюсь, что обойдется без огласки? — спросил Пашьян.

— Без, — кратко ответила я и начала усиленно соображать. — Так… За весь сегодняшний день в этот номер заходили: горничная, чтобы убраться, Антонина Ивановна с пайком, еще раз горничная, чтобы сменить полотенце, один официант из ресторана с бутылкой водки и второй — с обедом. Все!

— Откуда вы знаете? — удивился Пашьян.

— Оттуда! — сварливо ответила я и продолжила: — Все точно знали, что Михаил всегда пьет ту газированную воду, что ему в холодильник ставят. А вот обед и водка — вещи непредусмотренные. Анализ еще не провели, но я и так могу с большой долей уверенности предположить, что это именно в воду ему добавили какую-то гадость. Правда, нельзя исключать и того, что водка была паленая или обед какой-то не такой.

Тут у меня за спиной раздался сдавленный возглас:

— О боже!

Обернувшись, я увидела Светлова и попросила:

— Идите к себе, Леонид Ильич! Здесь вы нам все равно ничем не поможете, а только еще больше расстроитесь! Идите!

Он еще постоял немного, сокрушенно качая головой, а потом вздохнул и, ссутулившись, ушел, а Пашьян тем временем молча подошел к телефону, набрал какой-то номер и резко приказал, когда ему ответили:

— Позови того, кто водку в сорок девятый относил! — А потом спросил: — Ты откуда водку брал?…Точно?…Ну, если только, то смотри!…Если окажется, что это водка виновата, я тебя собственными руками, как барана, зарежу! — и, положив трубку, сказал мне: — Водка была нормальная! Ручаюсь! А обед этот все ели, и никто не пострадал!

— Насчет водки экспертиза покажет, — многозначительно ответила я. — А вот обед… В одно из блюд вполне могли добавить что-то по дороге.

— Даже не думайте! — замахал руками Пашьян. — Я, когда первый случай произошел, всю обслугу собрал и предупредил, что, если виноваты они, я им такую жизнь устрою — мало не покажется. Да ведь никто и не предполагал, что этот, — он кивнул в сторону Михаила, — будет что-то в номер заказывать, так что здесь не ищите! — уверенно закончил он.

— Ваши бы слова! — вздохнула я и продолжила рассуждать: — Но тогда получается, что это или Антонина Ивановна, или горничная.

— Тоня отпадает, — покачал головой Пашьян. — Вы же сами с ней говорили! Да, когда она смену заканчивает, то за ней муж приезжает и они такие бачки в багажник таскают, что десяток свиней прокормить можно. Нет, это не она! — твердо заявил он.

— А вы на все это так спокойно смотрите? — усмехнулась я.

— Так она недаром всю жизнь в общепите, — уклончиво ответил Арам Хачатурович.

— То есть знает, что надо делиться, с кем и в какой мере, — закончила я и сказала: — Значит, остается только горничная. Черт! — воскликнула я. — Первый раз она сюда заходила еще до Антонины Ивановны, и этой воды здесь, соответственно, не было, а вот во второй раз, когда полотенце меняла, вода уже была. И произошло это еще до того, как конкурсанты вернулись в гостиницу, потому что они в это время были в музее краеведения. Где эта сволочь? — заорала я, поворачиваясь к двери.

Дежурная испуганно пискнула и убежала, вскоре вернувшись с бледной до синевы горничной, которая с ужасом смотрела то на меня, то на Пашьяна.

— Что вы добавили в воду, которая стояла в холодильнике? — севшим от бешенства голосом медленно спросила я, произнося каждое слово так, словно гвоздь вбивала. — И кто вам это дал?

— Я ничего не добавляла, — испуганно проблеяла горничная.

— Кто же тогда? Святой Дух? Вы заходили сюда со сложенным полотенцем в руке, а вышли с другим. Именно в это время вы и влили скорее всего с помощью шприца в одну или в обе бутылки с водой какое-то лекарство! Ну!

— Отвечай, сучка! А то я тебя сейчас своими руками на маленькие клочки рвать буду! — взорвался Пашьян.

— Я не заходила сюда! — пятясь от него, сказала горничная срывающимся голосом. — Детьми своими клянусь, что не заходила! Ни с каким полотенцем не заходила! Мы им белье раз в неделю меняем!

— Пошли! — скомандовала я, хватая ее за руку. Пашьян и дежурная последовали за нами.

Не выпуская руки горничной, я открыла свой номер, подошла к монитору и, перемотав запись, нашла нужное место.

— Вот! — рявкнула я, показывая на экран. — Это Святой Дух туда заходил?

— Это не я! — разрыдалась горничная. — Посмотрите сами! Не я это!

Теперь, внимательно разглядев горничную и ее одежду, я убедилась, что это была действительно не она: волосы были такие же темные и стриженые, но вот у той, что стояла сейчас рядом со мной, были черные колготки и туфли, а у той, что действительно заходила в номер Михаила, колготки были телесного цвета и светлые туфли, а лица в этом полутемном коридоре почти не было видно.

— Время! — неожиданно сказала дежурная, и я повернулась к ней.

— Что?

— Да вы на время посмотрите, — повторила она, показывая на угол монитора.

— Ну и что? — удивилась я.

— В это время сериал показывают, и мы его вместе смотрим у меня в комнате, — объяснила она. — Так что мы в этот момент вместе с ней были, и я точно могу сказать — она никуда не отлучалась.

— В рабочее время телевизор смотрите? — взревел Пашьян, но в голосе его слышалось явственное облегчение от того, что его сотрудники здесь ни при чем. — Без премии обе в этом месяце!

В этот момент раздался звук остановившегося лифта, шум шагов, и мы, выглянув, увидели врачей «Скорой помощи» и санитаров с носилками.

— Что-то мы к вам зачастили! — усмехнулся один из санитаров.

— Но это уже в последний раз! — с угрозой в голосе сказала я.

Они вошли в номер Михаила, где первым делом измерили ему давление. Затем врач что-то коротко бросил медсестре, и та быстро сделала парню укол.

— Что с ним? — спросила я.

— Давление практически на нулях, — ответил врач. — Эх и ночка кому-то предстоит!

— Куда повезете? К «водникам»? — спросила я.

— А куда же еще? Дорога проторенная! — посмеиваясь, ответил врач.

— Как же вы так ошибиться могли? — не скрывая злорадства, спросил меня Пашьян, когда они ушли и унесли на носилках Михаила.

— И на старуху бывает проруха, — огрызнулась я. — Обрядили всех в белые халаты, а в коридоре темно из-за вашей экономии, вот и обозналась. Но она явно из персонала гостиницы, раз смогла открыть дверь! Или эта дверь заклинанием «Сезам! Откройся!» отпирается?

— Ну не то чтобы, но… — смущенно сказала дежурная.

— Что «но»? — грозно спросила я.

— Да замки-то все старые и не раз чиненные, так что… — промямлила она.

— Их что, все одним ключом открыть можно? — догадалась я.

— Если постараться, то да, — потупясь, ответила дежурная.

— Быстро посмотрите, все ли ключи на месте! — приказала я. — Здесь полно пустых номеров, от которых вполне могли позаимствовать ключ, чтобы открыть сегодня дверь Михаила.

Дежурная и горничная тут же бросились проверять ключи, а мы с Пашьяном пошли за ними. Выдвинув ящик с ячейками для ключей, причем сверху видны были только груши с написанными на донышках номерами, дежурная с облегчением заявила:

— Вот! Все на месте!

— Это груши на месте! — рявкнула я. — А сами ключи?

Дежурная и горничная быстро в четыре руки перебрали их, и опешившая дежурная непослушными губами пролепетала:

— От сорок первого нет.

— Как же вы не хватились? — удивилась я.

— Да не селят туда никого, — объяснила она. — Там унитаз уже давно разбит, и его никак не заменят.

Едва сдержавшись, чтобы не выругаться, я откашлялась и сказала:

— Надо понимать, никто из вас не знает, кто позаимствовал ключ? Я права?

Обе женщины покивали головами, а Пашьян яростно выругался.

— Черт-те что и сбоку бантик! Ну и порядки в вашей гостинице! — не выдержала я. — Просто налюбоваться не могу!

— Это не могут быть наши! — стоял на своем Арам Хачатурович. — Никто на это не пойдет и ни за какие деньги! Я лично всех собрал и предупредил, что!..

— Вы об этом уже говорили! — заметила я. — Хорошо! Предположим, это не ваши, кто тогда? Как сюда мог попасть посторонний человек?

— Мог через ресторан, — предположил он.

— Вполне, — согласилась я. — Зашла туда через уличный вход женщина с пакетом, села, заказала что-нибудь, а потом прошла в гостиницу через внутренние двери. На лестнице надела халат, достала из пакета полотенце, пакет свернула и спрятала в карман, а потом под видом горничной прошла на этаж. Здесь открыла заранее украденным ключом дверь, впрыснула из шприца отраву, взяла грязное полотенце и вышла как ни в чем не бывало. А… — Тут меня осенило, и я спросила у дежурной: — Какая это была по счету серия?

— Сто вторая.

— А эту жвачку для мозгов показывают всегда в одно и то же время, так что преступница была уверена, что все будут увлеченно смотреть телевизор и на нее внимания не обратят. Значит, она была здесь не один раз и хорошо знает местные порядки. Да, это реально! — задумчиво сказала я.

— А еще какая-нибудь из проживающих могла, — подсказала мне дежурная.

— Жить в этой гостинице столько времени? — удивилась я.

— Ну зачем же столько времени? — отведя глаза, сказала она. — Бывает, что люди на полсутки номер снимают.

— Если им любовью больше заняться негде, — догадалась я и повернулась к Пашьяну, который, услышав последние слова, аж побагровел. — Давайте-ка, Арам Хачатурович, так договоримся. Двери из ресторана в гостиницу закрыть намертво и никого не пропускать! Устройте там ремонт, например! Пусть все через улицу ходят! Ничего! Не зима на дворе! Перебьются!

— Сделаю немедленно! — пообещал он. — Но ведь бывает, что еду в номера заказывают. Как же официанты проходить будут?

— А вы дайте ключ от этой двери доверенному человеку и предупредите, чтобы он пропускал только тех, кого лично знает, а обо всех посторонних, кто попытается пройти, тут же докладывал вам. — Пашьян согласно кивнул, а я продолжила: — Далее! Предупредите на регистрации, чтобы на короткое время больше номера не сдавали. А у тех, кто к кому-нибудь в гости идет, обязательно брали паспорта и официально выписывали пропуск.

— Но у нас тут еще парикмахерская, фитнес-центр и сауна, — возразил он. — Люди же туда тоже приходят!

— И тоже могут пройти наверх, — закончила я и спросила: — А закрыть их на эти несколько дней нельзя?

— Хозяин на это никогда не согласится! Клиенту стоит только раз отказать, так он быстро уйдет и больше не вернется. А у нас здесь бассейн рядом, и там те же услуги предлагают. Нет! Он на это не пойдет! — уверенно сказал Пашьян и предложил: — А может, я парня толкового посажу, чтобы он за всеми женщинами, что сюда приходить будут, следил?

— Двое уже доследились! — сердито буркнула я, но потом согласилась: — Хорошо, посадите! Хуже не будет! — Пашьян тут же достал телефон, а я сказала: — Сейчас отвезу бутылки на экспертизу, а потом у меня кое с кем намечена задушевная беседа.

Быстро доехав до Кирьянова, я без проблем прошла к нему, благо меня там уже каждая собака знала, и, войдя в кабинет, устало опустилась на стул.

— Ну, хвались! — насмешливо сказал он.

— Володя! Предупреждаю, что без кофе я злая! — сварливо сказала я. — А уж от таких событий, что на меня свалились, тем более!

— Бедолага ты моя! — вздохнул он. — Пошли! — Кирьянов поднялся из-за стола. — Сейчас отдадим в лабораторию твою добычу, и, пока они колдовать будут, я тебя кофе напою. Или ты из кофеварки брезгуешь?

— На безрыбье!.. — обреченно махнула рукой я, поднимаясь и выходя за ним. — Только нет у меня сейчас времени на кофе!

В лаборатории Кирьянов с порога сказал:

— Генка! Я к тебе сейчас неофициально.

— Это всегда радует, — отозвался, не поворачиваясь, какой-то мужчина у окна. — А то от твоих официальных визитов у нас сплошная головная боль.

— Не слышу радости в голосе! — возмутился Володя. — Я тебе калым привел! — И мужчина, повернувшись, заинтересованно уставился на меня.

Я вручила ему свой сверток, и он, надев перчатки, развернул полотенце.

— В одной из этих бутылок есть какая-то медикаментозная гадость, которая, как я поняла, очень сильно понижает давление. Причем концентрация там убойная, раз здорового парня с ног свалила, — заметила я.

— Полюбопытствуем! — сказал эксперт и, повернув к себе штатив с сильным увеличительным стеклом, начал рассматривать бутылки. — Ну, я могу сказать вам прямо сейчас, что указанную гадость влили туда с помощью обыкновенного шприца. — Он показал мне прокол на стенке одной из бутылок почти под пробкой, а потом спросил: — Официального заключения, как я понимаю, вам не требуется?

— Не требуется! — кивнула я.

— Ну, тогда я результат Володьке сообщу, а он уже с вами свяжется. Идет? — спросил он.

— Вполне! — согласилась я.

Когда мы с Кирей вышли в коридор, я спросила его:

— Ста долларов хватит?

— Не порть мне людей! — возмутился он. — Бутылки коньяка будет вполне достаточно!

— Ну, тогда я его тебе завезу! — пообещала я.

Вернувшись в гостиницу, я поднялась прямо на пятый этаж и постучала в номер Серебровой. Вероника открыла мне дверь и, заметив неласковое выражение моего лица, понимающе кинула. Сидевшая перед телевизором Тамара Николаевна обернулась, чтобы узнать, кто пришел, и, встретив мой сердитый взгляд, заметно побледнела.

— Ну-с, Тамара Николаевна! — начала я, без приглашения садясь в кресло по другую сторону журнального столика. — И кого же вы осчастливили новостью о том, что первое место занял Михаил? Его недавно с рухнувшим на нули давлением отвезли в больницу.

— Как?! — воскликнула она. — И он тоже?

— Тоже! Тоже! — подтвердила я. — Ну, так кому же вы рассказали о результатах тура?

— Никому! — с испуганным удивлением в голосе заверила меня Сереброва.

— Позвольте вам не поверить! — иронично сказала я. — Результат знали мы трое: вы, Глаха и я. Я ведь специально вела себя так, чтобы спровоцировать членов жюри на уход и этим сузить круг подозреваемых. Так что вы, Вероника, — я обратилась к ней, — глубоко заблуждались на мой счет. Поверьте, когда надо, я умею быть очень гибкой, но бывают случаи, когда грубая нахрапистость куда полезней вежливой гибкости и галантерейной галантности. — Тут я снова повернулась к Серебровой и продолжила: — Вот у меня и осталось всего два человека: Глаха и вы. Глаха отпала, и остались только вы, Тамара Николаевна!

— Почему это Глаха отпадает? — возмутилась Сереброва. — При ее-то образе жизни и репутации она вполне способна…

— Увы! Не проходит! Дело в том, что номер Глахи, в отличие от вашего, я слушаю и точно знаю, что свой сотовый телефон она перед отъездом в театр забыла в номере, так что с дороги никому позвонить не могла. Из номера же она звонила только своему продюсеру. И вообще у нее голова сейчас занята совершенно другими мыслями, она мечтает лишь о том, чтобы поскорее расплатиться с Сергеем и уехать домой. — Остальные подробности жизни Глахи и Александра я предпочла опустить — это их личное дело. — А вот у вас такая профессиональная бодигардесса, что пообещала мигом обнаружить «жучок», если я его вам поставлю, а вы в этом случае собирались подать на меня в суд за вторжение в частную жизнь. Под этим вторжением вы, вероятно, подразумевали визиты к вам Михаила. Не так ли? — Тут Сереброва пошла пятнами.

— Тамара Николаевна никуда не звонила и никому ничего не сообщала, ни по телефону, ни каким-нибудь другим способом, — холодно заверила меня Вероника.

— Извините, но для вас, как, впрочем, и для меня, клиент всегда прав, и принять ваши слова на веру я не могу, — ответила я.

— Полагаю, что вас наняли не для того, чтобы вы следили за моральным обликом жильцов гостиницы? — спокойно спросила Вероника.

— Конечно, нет. Меня интересует только одно: кому вы звонили? Заметьте, что я даже не спрашиваю, почему вы это сделали.

— Да не звонила я никому! — воскликнула Сереброва.

— Татьяна, — позвала меня Вероника, и я посмотрела в ее сторону. — В этой гостинице мини-АТС, и вы можете проверить, что из этого номера не было никаких звонков. Вот мой сотовый. — Достав из кармана пиджака телефон, она протянула его мне. — Можете проверить исходящие звонки и убедиться, что с этого телефона уже давно не звонили.

— Вот вам еще и мой. — Сереброва тоже протянула мне телефон. — Последний раз я звонила по дороге в гостиницу мужу, чтобы узнать, как он себя чувствует.

— Ну, поскольку гибкости во мне ни на грош, то я все-таки проверю, — как бы себе под нос прошептала я, однако достаточно громко, чтобы меня услышали. Я действительно просмотрела номера, а по номеру, что был на телефоне Серебровой последним, даже позвонила.

— Простите! — сказала я, когда мне ответил мужской голос. — Вас беспокоят из Тарасова…

— Что-то с Томой? — взволнованно спросил мужчина.

— Нет-нет! С Тамарой Николаевной все в порядке… — начала было я, но мужчина перебил меня.

— Вы мне можете все сказать! Я ее муж! Что с ней? — взволнованно спросил он.

Я протянула телефон Серебровой:

— Успокойте, пожалуйста, своего мужа.

Тамара Николаевна взяла сотовый:

— Не волнуйся, Митенька! Со мной все в порядке!..Я тебе потом все объясню! Нет! Ко мне это не имеет никакого отношения! Ну, все, дорогой! Спокойной ночи!

Она выключила телефон и сухо спросила:

— Теперь вы убедились?

— Да! — кивнула я.

Выйдя в коридор, я остановилась и задумалась: «Что за черт? Нас там было трое, и никто из нас никому ничего не говорил! Откуда же?..» — и тут меня осенило. Я бросилась к двери Светлова и довольно громко постучала. Он быстро мне открыл, и я увидела, что выглядит он неважно.

— Что-нибудь случилось с Софочкой? — с тревогой спросила я.

— Нет, там все по-прежнему, — тусклым голосом ответил он и с надеждой спросил: — Вы что-то выяснили?

— Да! — твердо сказала я и попросила: — Дайте мне телефон директора театра, если он у вас, конечно, есть!

— Есть! — засуетился Светлов. — Вот! — Он протянул мне визитку.

Я набрала домашний номер директора театра и, когда он мне ответил, представилась:

— Частный детектив Иванова. Немедленно поезжайте в театр! Если, конечно, неприятностей не хотите!

— Что-то стряслось? — всполошился директор театра.

— Да, и давно! — отрезала я. — Когда вы там будете?

— Через двадцать минут, — торопливо заверил он меня, и я услышала, как он, пока нес трубку к аппарату, проворчал: — Будь он проклят, этот чертов конкурс и все, кто его затеял!

— Вы что-то поняли? — полуутвердительно спросил Светлов.

— Да, но, к сожалению, поздно, — не могла не признать я.

Спустившись к себе, я достала из сумки нужный мне прибор и поехала в театр. Внутрь меня вахтер из-за позднего времени, естественно, не пустил, и я ждала директора, сидя в машине около служебного входа. Когда директор подъехал, я вышла и сказала:

— А теперь мы пойдем в ваш кабинет.

— Я ничего не понимаю, — жалобно сказал директор. — Этот конкурс свалился мне как снег на голову, и у меня из-за него сплошные неприятности. Вы представляете…

— Потерпите! Недолго осталось! — довольно резко оборвала его я.

Оказавшись наконец в кабинете директора, я кивнула ему на стул, куда он покорно сел, включила прибор и начала методично обходить комнату. Так и есть! «Жучок» оказался прикрепленным под подоконником. «Неглупо! — не могла не признать я. — В любом другом месте его могли бы заметить, а вот здесь — вряд ли». Под стол могло что-то упасть, и человек, доставая, с удивлением увидел бы эту непонятную для него вещь. Хотя какая уж она непонятная — фильмы же все смотрят. Стулья во время уборки, переворачивая, ставят на стол, тут тоже заметили бы, а кто смотрит под подоконник? «Жучок» оказался из дешевеньких, с небольшим радиусом действия, но функцию свою выполнял исправно, судя по количеству жертв среди конкурсантов.

— У вас лупы не найдется? — спросила я директора, который подошел и с боязливым удивлением посмотрел мне на руки.

— А? Что? — вздрогнув, спросил он. — Что это у вас?

— «Жучок»! — ласково объяснила я ему. — Все, что говорилось в этом кабинете, слушали посторонние люди в припаркованной неподалеку машине.

— Все? — в ужасе переспросил директор, и я, не удержавшись, поинтересовалась:

— Что? Примы захаживают?

Он смутился и попытался мне что-то объяснить, но я только рукой махнула:

— Бросьте! Вы радоваться должны, что члены жюри и вы сами здесь совершенно ни при чем. Так лупа у вас есть или нет?

— Нет! — сокрушенно развел руками директор. — Зачем она мне?

— Ладно, потом разберусь, — сказала я, убирая «жучок» в сумку. — А вот теперь сядьте, и давайте поговорим. — Директор тут же сел на свое законное место за стол, а я, присев на стул по другую сторону, закурила и начала рассуждать: — Так! Значит, туры проходят через три для на четвертый. — Директор согласно кивнул. — Сейчас осталось три конкурсанта: Полина, Иван и Евгений…

— А Михаил? — удивился он.

— А этот уже не участвует, — выразительно сказала я, и директор от ужаса округлил глаза, а я продолжила: — Значит, — я обогнула стол и стала пролистывать перекидной календарь, — сегодня Михаил, вчера Анатолий, до этого была Марина, а перед ней Виктор, который лидировал первые четыре тура и выбыл по состоянию здоровья прямо накануне пятого, когда его место заняла Марина. И о чем это нам говорит?

— О чем? — заинтересованно спросил меня директор.

— А о том, что именно в день подведения итогов четвертого тура заинтересованное лицо узнало, что победителем будет снова объявлен Виктор, и устроило ему отравление прямо накануне пятого, чтобы вывести из игры. Таким образом получается, что вот в эти три дня, между четвертым и пятым турами, — я показала ему на числа, — в вашем кабинете неким таинственным образом завелся этот «жучок», благодаря которому преступник смог подслушать, что здесь говорится.

— Какой ужас! — воскликнул директор.

— Подождите ужасаться! — остановила я его. — Вы у меня сейчас будете очень подробно вспоминать, кто заходил к вам в кабинет в эти три дня. Итак?

— Всех? — обреченно спросил директор.

— И без исключения, — подтвердила я, закуривая очередную сигарету.

Глядя на записи в своем календаре и органайзере, директор морщил лоб, пыхтел, усиленно изображая работу мысли, а потом уверенно заявил:

— Только свои!

— Кто именно? Причем с фамилиями и должностями! — спросила я.

— Главбух Завьялов, завтруппой Данилов, главный режиссер Торопов, танцовщик Борисов, кладовщик… — начал уныло перечислять директор, и тут я, подумав, перебила его:

— Погодите! А кто сидел или стоял около подоконника?

— Никто! — уверенно сказал директор. — Нет у них такой привычки — на подоконник садиться! Что они, мальчишки какие-нибудь? — Тут он осекся и виновато посмотрел на меня.

— Что-то вспомнили? — тут же спросила я.

— Да! — виновато сказал директор. — Совсем забыл. Тут парень один приходил, студент. Сказал, что увидел объявление и хотел бы у нас по вечерам подрабатывать монтировщиком сцены.

— Да я помню, что вы и за отдел кадров работаете, — кивнула я.

— Ну, я, конечно, обрадовался — кого я еще найду на такую зарплату? Дал ему листок бумаги, чтобы он заявление писал.

— Он писал его на подоконнике? — удивилась я.

— Нет! То есть да! — ответил директор.

— Вы меня совсем запутали, — помотала головой я. — Так нет или да?

— Понимаете, он вот здесь сидел. — Директор показал на стул возле своего заваленного бумагами стола. — Писать ему было неудобно, а на столе для заседаний новые эскизы декораций лежали, так что там тоже негде было писать. Вот он на подоконнике и устроился. Еще сказал, что по студенческой привычке.

— Где заявление? — быстро спросила я.

— Так он потом отказался, — огорченно сказал директор. — Спросил меня, придется ли ему еще и днем работать, а я ему честно и ответил, что да, потому что у нас есть детские спектакли. Тут он сказал, что это ему не подходит, и ушел.

— Ну, хитрец! — восхищенно воскликнула я. — Ну, молодец! Как ловко он все организовал! А как он выглядел?

— Года двадцать два — двадцать три ему, — начал вспоминать директор. — Одет прилично, но недорого. Довольно высокий, стройный, волосы светлые, глаза тоже… Нос… — задумался он. — Да обыкновенный нос.

— Особые приметы какие-нибудь были? Шрам? Татуировка? Шепелявил? Картавил?.. Ну, словом, хоть что-нибудь, — почти умоляла его я, но он в ответ только покачал головой:

— Да самый обычный парень.

— Но вы если увидите его, то узнаете? — спросила я.

— Конечно, узнаю, — твердо заверил меня директор.

— И на том спасибо, — вздохнула я.

Вернувшись в гостиницу и поднявшись на свой этаж, я очень удивилась, не увидев нигде обещанного Пашьяном охранника, но потом, когда подошла к комнате дежурной и услышала оттуда мужской голос, поняла, что этот охламон, призванный бдить и не пущать, смотрит с женщинами телевизор. «Работнички ножа и топора!» — вздохнула я, но ничего говорить не стала — раз все конкурсанты у себя в комнатах, то незамеченным к ним никто не войдет, так что до утра можно быть спокойной, а перед завтраком я сменщику этого лоботряса внятно объясню, что почем.

— Бар еще открыт? — спросила я у дежурной, когда она отдавала мне ключ.

— Полчаса осталось, — ответила она, посмотрев на часы.

— Значит, успею, — обрадовалась я и, войдя в номер, первым делом заказала кофе. Ночка мне предстояла та еще.

В ожидании кофе я достала из сумки снятый в кабинете директора театра «жучок» и внимательно разглядела его через лупу — дата изготовления меня порадовала — это был, можно сказать, свежачок, а значит, покупался недавно, что значительно облегчало мне задачу, потому что салонов безопасности в городе было всего два: «Бастион», тот, что покрупнее и ассортимент там был побогаче, и «Гарда», которая изо всех своих силенок пыталась с ним конкурировать, помельче и поэтому не гнушалась комиссионными услугами. Дождавшись кофе, я устроилась поудобнее, закурила и начала размышлять: «Итак, мы имеем двоих: парень и девушка. Парень купил аппаратуру и организовал прослушку в кабинете директора театра, а сам, сидя где-то неподалеку, и совсем не обязательно, что в машине, узнавал результаты голосования. А вот девушка… А почему, собственно, девушка? Это вполне может быть и женщина в возрасте! Так вот, она проникала в гостиницу и добавляла лекарство в еду или питье. С этим все ясно! Но как она могла знать, кому и во что? Как ни крути, опять-таки получается, что эти двое — близкие к конкурсантам люди».

Без толку промучившись часов до двенадцати, я поняла, что надо дать отдых мозгам, и решила лечь спать. С надеждой посмотрев на гадальные кости, я взяли их в руку, хорошенько потрясла и бросила. Выпало: 30+15+8.

— Вам откроются неизвестные ранее факты, — сказала я и вздохнула: — Эх, поскорей бы!

Назад: Среда

Дальше: Пятница