Глава 6
Что касается еды, Ольга оказалась на высоте. Вместо бутербродов, которые она подала к кофе прошлый раз, приготовленных, как она выразилась, на скорую руку, на стол было поставлено мясо, тонкие ломтики которого были обжарены в масле до хрустящей корочки, но не пересушенные и сочные, на удивление, с горошком. И, конечно же, со свежей зеленью, красиво разложенной по краям блюда, довершившей украшение. Маринованные огурчики, запеченная в духовке и отдельно от всего поданная картошка и соус из белого вина с маслинами. Шампиньоны, сметана, масло, обжаренный до золотистого цвета хлеб. Приготовить такое и столько всего за время, потребовавшееся мне на дорогу сюда, – это надо иметь особый дар и любить возиться на кухне. Неплохо угощались в этом доме.
Так я ей и сказала, попросив не считать мои слова комплиментом.
– Да что ты, Танюша! – отмахнулась Ольга и пропела старую песню: все, мол, на скорую руку. – Приготовить не проблема. Было бы когда, из чего и... – она запнулась, – для кого. Садись.
От вина я отказалась – машина у меня внизу, а она налила себе из высокой, темной бутылки половину широкого бокала янтарной жидкости с медовым запахом, перебившим на какое-то время все прочие ароматы, от которых аппетит у меня, в общем-то не успевшей еще проголодаться по-настоящему, заявил о себе самым определенным образом. Так мы с ней и приступили к делу. Ольга – с бокалом вина в руке, вяло ковыряя вилкой в тарелке, и я – не чинясь, отбросив условности, расправляясь со снедью и за себя, и за хозяйку. Ела и похваливала, это в данный момент было самое главное, тем более что Ольга с каждым проглоченным мною куском улыбалась все шире. А дела, они не уйдут, они с нами. Пусть подождут немного.
– Спасибо, хозяюшка! – Я отвалилась от стола, откинулась на спинку стула и перевела дух. – Все! Больше ни кусочка не проглочу, и не пугай меня переменой блюд!
Она поставила передо мною кофе и извинилась, что не предлагает перейти в гостиную. А я ответила на это, что у себя дома посетителей, кроме особо избранных, вообще дальше кухни не допускаю, и никто еще не обижался, хотя потчую гостей исключительно бутербродами. И не такими, как ела вчера здесь, а самыми что ни на есть простецкими, но полубатонных размеров.
– Что поделаешь, мои кулинарные способности на порядок ниже твоих.
Остатки и грязная посуда отправились по назначению. Кофейник, чашки, сигареты, пепельница и мой сотовичок – вот все, что находилось сейчас перед нами на столе.
– Рассказывать мне или ты поспрашиваешь? – спросила Ольга, отводя глаза.
– Подожди, хозяюшка. После такой трапезы да сразу о делах? Не хочется. Знаешь что, давай погадаем!
– Что? – Она от неожиданности даже приоткрыла рот и положила сигареты, не взяв из пачки ни одной. – Как это?
Я сходила в прихожую, к плащу, и вернулась на кухню, торжественно неся на ладони заветный замшевый мешочек. Развязывая его, вкратце объяснила суть дела и с удовольствием подметила в глазах хозяйки загоревшиеся огоньки.
Не хотелось перед ней катать кости в ладони. Вытряхнула я их на стол, осторожно и с должным почтением любопытства.
Мы едва не столкнулись лбами, так обе заторопились рассмотреть выпавшее сочетание, и рассмеялись над этим, как школьницы.
– Тридцать четыре, шесть... Что это значит?
Заинтересовалась Ольга моим хобби. Надо сдержаться, не накинуться на нее с разъяснением тонкостей.
Я глянула: 6+20+34. Соврать не смогу, а если не припомню расшифровку, будет обидно и неловко перед зрителями. Хотя...
– Активность, настойчивость и осмотрительность, каждая в разумной, по обстоятельствам, пропорции, – это три кита, на которых покоится архипелаг успеха, – почти торжественно продекламировала я значение сочетания.
Зрители воздержались от аплодисментов. Конечно, не в ее состоянии духа реагировать на такое. Это, скорее, выпало для меня. Ну конечно, бросала-то я.
Я собрала граненые шарики в ее ладонь.
– Давай!
4+18+25 выпало у нее. Как кстати!
«В любой беде или неудаче надо найти в себе силы противостоять злу, и тогда темная полоса в вашей жизни неизбежно закончится выходом на новый уровень жизненных достижений».
У Ольги глаза сделались по кулаку, едва она услышала эти слова, а потом в них появилось недоверие. Я не стала разубеждать ее в своей добросовестности, пусть будущее покажет. Недалекое, надеюсь, будущее.
– Ладно, Татьяна, поживем – увидим, – она будто мысли мои прочитала. – Давай теперь разговаривать на тему зла.
– Давай откроем тему именем настоящего хозяина...
– Щипачев! – перебила она меня, поморщившись. – Виктор Сергеевич Щипачев его имя. И кличку его тебе скажу – Генерал. Вот так. Теплицы – его полная собственность, хоть и зарегистрированы от имени и на имя Борисова. Большая часть доходов с них – тоже его, Щипачева.
То-то я смотрю, при таком размахе дела живут здесь не чересчур шикарно.
– К чему такие сложности? – спросила я и пожалела, потому что сама уже сообразила, что к чему, но перебивать не стала. Пусть расскажет!
– Щипачев, я не знаю, кто он по должности, но то, что сидит высоко, очень высоко, это определенно. То ли банкир, то ли финансист. Нет, Тань, давай не гадать, не знаю и предполагать не берусь. Видишь ли, все время я была довольно далека от деловой стороны. Иногда только помогала Ларику, когда он зашивался, и то чисто по производству. Так вот, со слов Ларика – неудобно было этому господину демонстрировать свои доходы, а больше всего не хотелось обозначать пути вложения капиталов. Вот и появилось тепличное хозяйство Борисова.
– А еще? – не утерпела я.
– Может, и еще что было. Даже скорее всего. Проскальзывало, вырывалось нечто вроде намеков у Ларика, но мы с ним рассуждали всегда так, что, мол, не наше это дело. И это правильно, Тань.
– Правильно, – согласилась я, и в этот момент нашу беседу, увлекшую обеих с самого начала, прервало пение сотовика. Досадно, но все правильно. Для этого он и положен на стол, чтобы не позволить пропустить мне такого момента.
– Татьяна, какая жалость, что я тебя не застал!
Опять я направилась в прихожую, и Ольга непонимающе смотрела мне вслед.
– Что стряслось, Аркадий? Твоя записка меня разволновала. Особенно две последние фразы.
Он помолчал, должно быть припоминая эти фразы, а мне почему-то пришла на память вчерашняя расшифровка о доверии к врагу. Это было, конечно, ни к селу ни к городу, а спросить себя, копаясь в карманах плаща, о причинах ее неожиданного проявления в памяти, мне не дал Аркадий:
– Вот так, Таня, случается. Живешь, словно катишься по укатанной колее, и хорошо вроде все, просто неплохо и вдруг – бац! Тогда выруливать надо, если не хочешь перевернуться.
Вообще-то разговоры, честно признаюсь, в таком ключе мне не по душе. Слишком много слов и мало полезной информации. Но его я простила, как своего хорошего знакомого. Простила и сказала об этом прямо. Он немногословно поблагодарил и пообещал исправиться, а я тем временем нашла его записку и перечитала те самые два последних предложения.
«Надеюсь, что заехать еще удастся», – сказано в ней с тревогой и сомнением. Неужели все так плохо? И еще: «Надеюсь, что твои поиски привели тебя на псарню». А вот это уже просто интересно!
– Мне бы с тобою не по телефону поговорить, – попросил он несвойственным ему жалостливым тоном.
– Можно и не по телефону.
Я вернулась на кухню, молча положила записку перед Ольгой и села на свое место, продолжая разговор с Аркадием:
– Ты мне только скажи, твои неприятности как-то связаны с Генералом?
– С кем? – он почти заорал от удивления, как только услышал от меня кличку своего хозяина.
– Ты не ответил, – не обратила я внимания на его эмоции.
– Нет, дело не в Генерале, – вернулся Аркадий к прежнему жалостливому тону. – Он и ты – две мои надежды на то, что выкарабкаюсь из передряги. Так ты сможешь со мной встретиться?
– Насколько это срочно, если отвлечься от того, что собственная болячка самая больная?
– Если так, то пожара пока нет.
– Но факел горит? Ладно, Аркадий, жди меня во дворе моего дома, – смилостивилась я. – Да, там, где мы вчера расстались. Часа через два жди и в течение получаса.
Он согласился и, как мне показалось, остался доволен.
Ольга равнодушно двинула записку ко мне по столу, едва только я нажала на кнопку отбоя, усмехнулась невесело:
– Трегубов, выходит, тоже из генеральских? И ты знала?
– Догадывалась.
Она налила мне кофейку, и мы закурили.
– Почему ты вчера скрыла от меня, что Ларик в машине, уже после бара, по телефону разговаривал со Щипачевым? Это когда пришлось ему оправдываться в том, что пьян?
– У тебя еще много таких вопросов? – спросила она устало. Я же, наоборот, чувствовала себя приподнято. Как же может быть иначе, когда ситуация начинает проясняться чуть ли не сама собой?
– Есть еще, но ответь пока на этот.
– Не надо, Тань, – запротестовала она вяло. – Давай заканчивать. Те восемьдесят тысяч, о которых говорили вчера, я тебе сейчас отдам, и на этом все.
Я призадумалась. Резон в ее словах был, это несомненно. Но какой-то чужой, ей не принадлежавший. Расчетливый был резон! В самом деле, не буду же я работать бесплатно, только из добрых побуждений, из симпатии и жалости к, возможно, вдове Ольге.
Я внимательно посмотрела на нее, и она почувствовала мой взгляд, поежилась, не поднимая глаз.
Ясно, как божий день, не сама она приняла решение о прекращении розысков Иллариона. Денег на них у нее и не было. Возможностей то есть. И по телефону она не отрицала, что эти возможности определяются хозяином.
– Что произошло, Оля, что изменилось со вчерашнего дня? Почему вчера Виктор Сергеевич Щипачев был готов оплатить поиски Иллариона, а сегодня отказался?
Вместо ответа она повернулась к окну.
– Почему не сам он заказал мне эту работу, а предпочел действовать через тебя? И почему ты с таким трудом переносишь даже упоминание его имени? Ольга! – Я встала, подошла и присела перед ней на корточки, стараясь заглянуть в глаза. – Почему? – Помолчала и продолжила медленно, отделяя слово от слова: – Почему у тебя возникло ощущение, что с Лариком «разобрались»? И почему теперь ты опасаешься за себя?
– Татьяна, кофе стынет.
– Он уже остыл. Выкладывай, Ольга, отвечай на вопросы и не сомневайся. Мне и не таким негодяям приходилось рога обламывать. Что же касается денег... Так негодяи, как правило, и оплачивали этот облом из своего кармана.
Сказавший А скажет Б. Изречение древнее и верное. Проверенное изречение.
Я без церемоний выплеснула остывший кофе в раковину, налила горячего и приготовилась слушать. Ольга заговорила. И начала с самого, по ее мнению, на данный момент животрепещущего – об условиях своего дальнейшего существования. Вернее, о средствах, способных его обеспечить. Отнеслась я к этому с полным пониманием, сочувственно. Жизнь продолжается. И жить надо всем, кто имеет на это право.
* * *
– Жить каждый имеет право, – тихо и опасливо, оттого что приходится противоречить, проговорил Стихарь.
– Ты полагаешь? – Виктор Сергеевич, против ожиданий, остался по-прежнему невозмутимым. – Н-да. Ну, ладно. Не каждый в наше время придерживается подобных убеждений.
Не было у Женечки никаких убеждений, а про право на жизнь он упомянул после разноса, устроенного ему Виктором Сергеевичем за неловкую попытку воспользоваться помощью уголовщины для добывания собачьего корма из городских моргов по старой цене. И ляпнул такое в оправдание выставленных бандитами требований. Как-то не так все получилось, не к месту вроде и не совсем ловко. Женечка и сам это почувствовал и по реакции хозяина понял. Позабавила Виктора Сергеевича неуклюжая стихаревская фраза.
– Пусть так, – Щипачев даже улыбку изобразил, только что-то нехорошо стало на душе Стихаря от такой гримасы. – К сожалению, не каждый имеет право на хорошую жизнь. Хорошую жизнь нужно зарабатывать, Евгений, а зарабатывать надо уметь, надо иметь для этого способности, как минимум. Согласен?
Еще бы не согласен Стихарь с хозяином-то! Он готов был согласиться со всем, лишь бы эта философия не закончилась выводом, что Женечке отныне хорошая жизнь больше не светит ни из какого окна его «Лендровера».
– Я вот к чему напрягаю таким образом твои извилины, Евгений...
Щипачев вышел из кабинки душа, поскользнулся на кафельном полу, придержался за стену и чертыхнулся вполголоса. Стихарь дернулся было его поддержать, но опоздал и едва не растянулся сам.
– Гротеск! – пробормотал Виктор Сергеевич, покосившись на фигуру опричника, превшего в своем зимнем, кожано-спортивном одеянии при этакой-то жаре.
Женечка смотрел на хозяина, на его сухое, по-молодому мускулистое тело и прикидывал – как сильно можно получить по морде от такого мужика.
– После случая с черепом, – Щипачев протянул руку за полотенцем, а получив его, перебросил через плечо и встал, уперев руки в бока, – ты понимаешь... меня обеспокоили люди Трегубова. Помнится, я одно время подумывал заменить его тобой. Так и поступим. На время! – возвысил он голос, видя, какое огорчение проступило на лице Женечки. – Поживешь недельку на псарне, наведешь там порядок. А первые двое-трое суток вообще оттуда выезжать не смей. Трегубов тебе мешать не будет. Но смотри, Стихарев-Кутузов, если будешь чрезмерно груб с людьми, я, сообразуясь, свои выводы сделаю.
– Понял, – пробубнил Стихарь с облегчением оттого, что его ссылка оказалась временной. – Когда приступать?
– Сейчас! – пожал плечами Виктор Сергеевич и, накрыв полотенцем мокрый ежик волос, принялся вытираться. – Будешь звонить мне утром и вечером.
Стихарь расслышал его уже за дверью, поэтому вернулся, сунул в душевую потное лицо и повторил:
– Понял!
* * *
– Эх, Желудь, Желудь, друг ты мой любезный, куда ж нам теперь деваться?
Алексашка попытался по-приятельски обнять сослуживца, но тот не допустил такой вольности – задергал плечами, сбросил руку Пырьева со своих плеч.
– Нет, деваться нам некуда! И что сказано, то и делать придется.
– Я, Алексаша, далек от мягкотелой щепетильности, – не в первый раз принялся за объяснение своей позиции Сергей Иванович. – Но меня возмущает безапелляционность и сам тон, каким Аркадий разговаривает с нами. Тебе вообще-то знакомо такое качество – свободолюбие? Во мне оно развито, и я хотел бы, чтобы с этим считались все Трегубовы, вместе взятые.
– Да что-о ты? – отшатнулся от него Пырьев. – Ну и иди со своим свободолюбием, мыкайся по подвалам да чердакам. Побрейся только сначала, а то от тебя все бродячие коты шарахаться будут. Побреешься, и будет хорошо.
– Не в том дело, хорошо или плохо, – возразил Желудев. – Я ушел бы, давно бы ушел, можешь не сомневаться, если б возможно было. Боюсь! Представляешь, я, Сергей Иванович Желудев, боюсь каких-то Стихаревых и Трегубовых! Стихаревых! – повторил он с нетрезвым смешком и потряс рукой перед лицом.
– Вот она, твоя неволя! – довольно воскликнул Алексашка, усмехнулся, колыхнув животом, обтянутым линялой фланелевой рубашкой, и откинул со лба прядь седых волос. – Воля, неволя – все это ваша интеллигентская блажь и больше ничего. По мне, вот она, воля! – Он взял со стола ополовиненную бутылку водки и встряхнул ее. – Когда есть что поесть и выпить в охотку, то и воля. Да чтоб еще тепло было и было чем зад прикрыть. А все остальное – так, чушь собачья.
Сергей Иванович смотрел на Алексашку с жалостью, как на ребенка, пытающегося рассуждать о высоких материях, вздохнул и кивнул на бутылку:
– Наливай, дружище, давай допивать поллитровку, нечего воду в ступе толочь. Все равно не поймешь ты меня.
– Где уж нам! – дружелюбно проворчал Алексашка, разливая водку. – Еще употребим? После этого?
– Нет, надо остановиться.
Желудев взял стакан, поднес к носу и с удовольствием передернулся.
– Остановиться надо, а то ведь там еще две нас дожидаются. Надо дело сделать. Если не справимся, разгулявшись, на этот раз нас уж не простят, сам понимаешь.
– Как скажешь, – проявил покорность Пырьев. – Старшой у нас ты.
Собутыльники чокнулись и дружно опрокинули стаканы. Закусили хлебом и кильками в томатном соусе, цепляя их пальцами из консервной банки.
– Раздобрился Аркадий! – усмехнулся Алексашка. – Расщедрился. Полтора литра выставил за свой счет. Как он сказал? Чтобы нам потом кошмарами не маяться?
– Чтобы стресс сбросить, – поправил его Желудь. – Какой там стресс! Я этого Стихаря своими руками придушил бы, настолько он мне ненавистен!
– Да уж! – согласился Пырьев. – Сволотень первостатейная. А тут всего-то и надо – дверь собачкам открыть.
– Надо еще суметь его во внутреннем дворе запереть.
– Запре-е-ем! – Алексашка ткнул Сергея Ивановича в плечо. – Мы? Не сомневайся!
– Да, надо суметь, – согласился тот. – Сейчас я чайничек подогрею. Заварим?
– Чифирку, родимый! – хлопнул в ладоши Пырьев. – Давай! Вот тебе и свобода! Чего еще надо?
* * *
Долго у Ольги я не задержалась, но час, оговоренный до встречи с Аркадием, подходил к концу, оставались считанные минуты. Уже на исходе были и следующие полчаса, данные мной ему на ожидание. Тем не менее машину я вела не спеша, выгадывая время для обдумывания того, что услышала только что. Очень хотелось все разложить по полочкам до встречи с Трегубовым. Ничего, подождет. По его словам, я ему нужна больше, чем он мне.
Хозяин Борисовых и Трегубова, Виктор Сергеевич Щипачев – его имя мне теперь известно, – с Ольгой вел себя действительно по-хозяйски, но в худшем понимании этого слова. Когда обратилась она к нему за помощью, Щипачев не отказал, нет, и карман раскрыл, пообещал оплатить все расходы. То есть повел себя вполне достойно и понятно. Но непременным условием при этом поставил даже имени его не упоминать ни в милиции, ни при Татьяне Ивановой, при мне то есть. Странность в этом усмотреть можно, но нужно ли? Потому что и понять его можно тоже.
Теплицы Борисовых – не его дело во всем, что не касается доходов. Как, кстати говоря, и псарня Аркадия. Именно поэтому Ольга отказалась назвать человека, перед которым Ларик, чуть не плача, оправдывался по телефону. И первого абонента она мне назвала тоже. Некто Стихарь, о котором я уже слышала от мохнорылого. Причиной же звонков было временное, но очередное падение доходов от тепличного хозяйства, и это зимой, во время, когда зеленая продукция идет на «ура», а за отопление и электричество платить приходится больше.
Оказывается, довольно небрежно относился Ларик к своим обязанностям, за что и получал фитили время от времени. Правда, в последнее время ему стали грозить крупными неприятностями и Стихарем. Поэтому Ольга и связала исчезновение мужа с возможностью разборки. Поэтому и ожесточилась. И ей, ожесточившейся, хозяин не отказал в помощи, здраво рассудив, что в противном случае его имя благодаря Ольге вполне может стать известным налоговой полиции. А зачем даже такому воротиле, как Виктор Сергеевич, незапланированные хлопоты?
Но вот нынешним утром Генерал самолично звонит Ольге и сообщает о принятом им решении – прекратить финансирование поисков. А взамен предлагает – ни много ни мало – без промедления возглавить тепличное хозяйство. Ольга глотает язык от неожиданности, а он советует ей вести себя послушно, чтобы не остаться без средств к существованию. Могуче! Ольга колебалась до последней минуты – рассказывать ли мне обо всем, что ей известно. Но все, даже результат гадания, несмотря на то что отнеслась она к нему с недоверием, а особенно испытываемая ею обида, подталкивало ее на откровенность. Что и проявилось в нашем разговоре.
Так что же изменилось со вчерашнего дня? Что заставило Генерала принять совершенно противоположное по смыслу решение? Ни Ольга, ни я этого не знали. Но интуиция мне подсказывала, что вопль Аркадия о помощи и перемена в настроении Виктора Сергеевича как-то связаны одно с другим. Очень даже может быть.
Я свернула в проезд между своим и соседним домами, и солнце, опустившееся уже до крыш сараев, ослепило меня. Однако! Я и не заметила, что от облаков, закрывавших небо с самого рассвета, и следа не осталось. Прояснилось! Не сбыться теперь надеждам вожделевших оттепели!
Знакомый мне «уазик» оказался на утоптанной ребятней площадке, неподалеку от сараев и стоявших в ряд с ними гаражей. Я свою «девятку» никогда там не ставлю – ночью место темное и далекое от окон. Угнать не угонят, а колес лишиться можно. Каждый же раз загонять машину в гараж лень. И утром настроение портится от мысли, что день начнется с отпирания застывших замков.
Аркадий у машины был не один. В собеседниках у него оказался здоровенный малый в униформе отморозка позапрошлого года, и увлечены были они друг другом до такой степени, что не замечали меня, пока не подошла к ним почти вплотную. Разговаривали тихо, но без тени обычного людского дружелюбия, характерного даже для незнакомых друг с другом людей.
«Псарня» и «Стихарь» – два слова удалось уловить мне, и они заставили меня прислушаться. Поздно. Заметив меня, Аркадий хлопнул отморозка по плечу, вроде как в шутку взял рукой за грудки и, повернув к себе спиной, послал толчком куда подальше. Тот, оглядываясь и недовольно что-то ворча себе под нос, по-моему, не вполне цензурное, пошел вперевалку к стоявшему невдалеке мощному малиновому джипу. А я-то грешным делом подумала, что и в моем дворе «достали» Трегубова люди Радика Абдулатипова.
– Наконец-то дождался! – улыбнулся мне Аркадий.
– Кто это? – показала я на верзилу, уже усаживающегося в свой грузовик.
– Сыщик есть сыщик! – Аркадий разулыбался еще шире. – Заметь, каждую нашу встречу ты начинаешь с вопросов.
Что-то не похож собаковод на человека, доведенного неприятностями до отчаяния.
– Это, Татьяна, Стихарь. Евгений Стихарев-Кутузов. Представитель вышестоящей организации.
– Начальство? – поинтересовалась я.
– До сегодняшнего дня – почти.
– А что изменилось сегодня? – задала я ему так измучивший меня вопрос.
– А сегодня он для меня стал грязью. Был князь, стал грязь!
Аркадий рассмеялся, довольный рифмой, а я протянула ему его записку. Он сразу посерьезнел, и я отнеслась к такой перемене с недоверием. Чересчур резко он ее произвел, будто роль вспомнил.
– Спасибо, что приехала. – Он пожал мне руку, и я даже сквозь перчатку почувствовала, какая горячая у него ладонь.
Стихарев-Кутузов отчаливал осторожно. Заложил плавный поворот и провел тихо урчащую машину рядом с нами. А когда проехал, я увидела его внимательные глаза в зеркале заднего вида.
– Кто тебе рассказал о Генерале? Ольга Борисова?
Мы встали друг к другу лицом, и я остановила его руку, потянувшуюся было к моему плечу: не время для вольностей.
– Ну не ты же. И не Стихарь. Его, как ты понял, я увидела сегодня в первый раз.
– Ты сегодня, как колючая проволока, – порадовал он меня комплиментом. – Такая же жесткая и цепкая.
– Постараюсь соответствовать сравнению. Давай пройдемся, посмотри, Аркадий, как погода к вечеру разгулялась!
– Мне нельзя выпускать из поля зрения машину. Деньги там.
Деньги – дело святое. Ну что ж, прогуляемся возле машины.
– У меня, Татьяна, похоже, всерьез намечается война с уголовниками. Начало военных действий, – он усмехнулся, и улыбка показалась мне грустной, – определилось вчерашним разговором в «Тройке». А виновник всему этот самый Стихарев-Кутузов. Видишь ли, Генерал... ты знаешь, что его имя и фамилия Щипачев Виктор Сергеевич? А, и тоже от Ольги? О, женщины! – Он всепрощающе вздохнул и продолжил: – Генерал до последнего времени надежно оберегал нас с Лариком... Да, с Борисовым. Теплицы ведь тоже щипачевская собственность.
Короче, благодаря Виктору Сергеевичу уголовники так и не смогли сесть нам на шею, хоть и всерьез пытались. А тут эта дубина, Стихарь, сам в петлю к ним сунулся и меня за собой потащил. Купил у них несколько раз корм для моих собак, да помногу! Позарился на дешевизну. Видишь ли, мне вполне хватает забот по подбору производителей, дрессировке и поисков объектов для охраны. Стихарю Генерал поручил снабжать нас мясом. Да и вообще, Женечка над нами вроде хозяйского куратора. Доснабжался, недоумок!
А теперь, смешно сказать, пока ума не приложу, как выпутаться из создавшегося положения! Бандюги прописали мне долг и запустили счетчик. Там, Таня, уже такая сумма, что мне не расплатиться. Соглашаться на ежемесячные отчисления, именно их мне предложил Вадим в ресторане, означает поддаться рэкету, но это еще полбеды. Псарня – предприятие доходное, но не настолько, чтобы после выплаты хозяйской и бандитской долей оставалось что-либо еще. Ни работникам, ни мне, ни даже на корм для псов денег не остается. Вот такие дела.
Я смотрела на волевое лицо Аркадия, мужественную фигуру в черном, длинном пальто с рукавами реглан и не верила ни единому его слову. Нет, слишком сильно сказано. Какую-то долю правды, конечно, чтобы убедить меня, он высказал, но плохо продумал свои позиции.
– И с такой «крышей», как Щипачев, ты боишься рэкета? – спросила я насмешливо. – Ты – Трегубов. А с бандитами договаривался Стихарев, и они справедливо считают, что вся ответственность лежит на Стихаре. Или он дорог тебе как брат? Или ходит в родственниках у Генерала? С какой стати ты собираешься принять на себя тяжесть его грехов?
– То-то и оно! – Аркадий понуро склонил непокрытую голову. – Я уже узнал о переговорах Стихаря с уголовниками, но не воспротивился давлению. Не скрою, и меня поначалу привлекла дешевизна предлагаемого ими корма, и Щипачев об этом знает. Теперь же, в наказание за глупость, он лишил меня своей поддержки, велел выпутываться самому. А самому мне не выпутаться, Татьяна. Я все обдумал на трезвую голову. И вот, – он повернулся ко мне, – написал записку и попросил помощи у тебя.
Он сказал это трезво и холодно. Трезво, холодно, и я смотрела на него, повторяя про себя одну-единственную фразу: «Враждовать с другом глупо, а дружить с врагом еще и опасно, но бывают случаи, когда осмотрительность изменяет даже умному». Почему Аркадий пытается меня обмануть? Какая-то фальшь все время сквозит в его словах, в тоне. И в глаза смотреть избегает. Бывает, что не трудно проницательному человеку определить, пусть даже бездоказательно, когда другой лжет. Я почти убеждена в этом, но виду пока не подаю. А вдруг все-таки ошибаюсь? Но и на предложение Абдулатипова, способное одним махом решить эти проблемы, высказать все, что думаю, не тороплюсь. Приберегаю напоследок.
– Аркадий, при всем уважении к тебе я не могу стать твоей заступницей.
Он хотел сказать что-то еще, но я не позволила: не люблю, когда меня перебивают, и продолжала:
– Не могу вступиться за тебя потому, что хоть и знакома кое с кем из, так сказать, руководства одного из отделений местной уголовной общины, но возможности силового давления на кого-либо из их среды не имею. И это святая правда, можешь мне поверить.
Трегубова, против ожиданий, не огорчил мой отказ – по лицу было видно, хотя прозвучал он достаточно категорично.
– Есть один ход, Татьяна! – сообщил Аркадий вдруг почти радостно, словно его только что осенило. – Сядем в машину.
– Ну ее к черту! – воспротивилась я. – Не люблю этих джип-даунов российского производства. Говори здесь!
Он отчего-то огорчился и не скрывал этого – скривил губы и приподнял брови, отчего лицо его приняло слегка капризное выражение. Нет, не соответствует его поведение мужественному образу, сложившемуся поначалу у меня. Таким Аркадия я не могу себе представить, особенно принимающим со мной душ.
Трегубов заложил руки за спину и привалился спиной к борту своего мастодонта. У него что, вошло в привычку таким вот образом стирать грязь с машины? Не то... Волнуется он, вот что! И пытается скрыть волнение. Отсюда и неестественность его поведения.
– Да, колючая ты сегодня. – Глядя себе под ноги, он покачал головой. – Со вчерашней Татьяной не сравнить, нет. Почему? Что произошло, Таня?
Я оставила без ответа его вопрос, молча ждала, что он еще скажет.
– Это как-нибудь связано с розысками Борисова?
Я только неопределенно плечами пожала, этак вот, мол, ни в чем не уверена, все может быть, и да, и нет.
– А я как раз хочу говорить с тобой о прекращении розысков.
Ого! Ну и повороты у него! Надо быстро дать блиц-оценку, пока он молча дожидается моей реакции: если Ольга, предлагая мне то же самое, поставлена в безвыходное положение безденежьем и угрозой лишиться мужниного наследства, то этот выступает эмиссаром Генерала, не иначе, и говорит теперь от его имени.
– Аркаш, ты предлагаешь мне отказаться от дела?
– Тань, а разве ты не знаешь, что твоя дальнейшая работа не будет оплачена?
– Наслышана.
– И что же?
– Будь я мужчиной, назвала бы такой ход ударом ниже пояса. Уже сутки, как я работаю и, надо сказать, продвинулась кое в чем основательно. До цели еще далеко, но ведь прошли всего сутки...
– У Ольги есть деньги для того, чтобы оплатить эти сутки, и да будет тебе известно, что для суточных это очень неплохая сумма.
Вот теперь он не играет. Или не переигрывает. Деловой вид, деловой тон; деловой разговор пошел, серьезный. И Аркадию стало не до ужимок.
– У меня рука не поднялась взять деньги у вдовы, – ответила я, слегка сгущая краски и лукавя. Увлекшись кофе и разговором, мы с ней начисто забыли о причитающихся мне суточных, а потом я торопилась.
– Не беда, Татьяна. Ларик с некоторого времени перестал устраивать Виктора Сергеевича в качестве владельца тепличного хозяйства. Думаю, в подробности вдаваться излишне. Поэтому его исчезновение оставило Генерала равнодушным. Вдове он отказать не мог, пообещал помочь – профинансировать розыски. Но позже, по здравом размышлении, решил, что и это не целесообразно.
– Его превосходительство легко принимает и легко отменяет решения, – прошипела я с ядовитой усмешкой. – Он поступил как хозяин своего слова: сначала дал, а поразмыслив, взял обратно.
– Нет, ты не поняла, – проговорил Аркадий с досадой. – Щипачев не исключает, что сыск может как-то засветить его имя. Но даже это, в принципе, для человека его масштаба серьезной опасности не представляет, однако лишние хлопоты возникнуть могут. А оно ему надо?
Аркадий виновато улыбнулся. К месту! Мне бы при таком раскладе стало очень неудобно за своего патрона. А мне стало неудобно за Трегубова. Вернее, за свое доброе к нему отношение. И на себя досада взяла – как я могла так обмануться?
– Я женщина, Аркадий, – проговорила я негромко.
– Это не требует доказательств, – мотнул он головой. – Но я был бы счастлив, получи их от тебя.
– Как во всякой женщине, во мне силен дух противоречия. Отказ Генерала от финансирования расследования я воспринимаю как попытку силовым образом остановить мои действия. А если не выйдет? Я ведь могу продолжить розыски и на общественных началах.
– Просчитано и учтено. – Аркадий махнул рукой, и это задело меня, будто отмахнулся он, как от мухи назойливой. – Генерал не был бы самим собой, не предусмотри он и такой поворот событий. Он поставил в прямую зависимость твое согласие и свою помощь мне по налаживанию, вернее, по разрыву отношений с уголовниками. А ты наверняка думаешь, чего я так по-холопьи стараюсь, уговариваю тебя соблюсти интересы моего хозяина?
Дело предстало в ином свете. Я почувствовала, как наливается свинцовой тяжестью затылок, и приготовилась задать провокационный вопрос, но он опередил меня:
– Сколько, Татьяна, стоит твое расследование? Я спрашиваю о всей сумме, а не о восьмидесяти тысячах.
– Не меньше двухсот, – ответила я, не задумываясь.
– И без учета восьмидесяти, разумеется. Я от имени хозяина предлагаю принять их сполна и прекратить расследование, считать его завершенным. Деньги в машине, пожалуйста. Их только что Стихарь привез.
От удивления, наверное, тяжесть в затылке сменилась ощущением пустоты, и подумалось, что от таких перепадов к вечеру голова может разболеться всерьез. А она мне еще понадобится.
– Не отказывайся, Таня, я тебя умоляю!
Ой, бесполезно сейчас спрашивать, почему мои поиски Иллариона должны были привести меня на псарню, как написал генеральский холоп в записке.
– Давай! – потребовала я свое и протянула руку за деньгами.
– Вот это дело! – обрадовался Аркадий, резво нырнул в машину и вскоре вложил в мою руку небольшой сверток, перетянутый резиновым колечком.
Не говоря ни слова, я повернулась и направилась к своему подъезду, но он нагнал меня.
– Я твой должник, – заявил проникновенно, и мне захотелось глянуть, не пустил ли он из глаз слезу на свое лицо армейской национальности. – Ты спасаешь меня от таких неприятностей! Располагай мною по своему усмотрению.
– Ты пес, Аркадий! – сказала я ему неприкрытую правду.
– Пусть! – согласился он быстро, без колебаний.
– Ты пес своего Генерала, – изо всех сил старалась я задеть его побольнее. – Ты пес его превосходительства!
Все! Достала я до его самолюбия! Аркадий остановился, не пошел дальше. Упаси меня бог обернуться и посмотреть на него напоследок!
