Глава 6

Комната, которая меня окружала, не внушала оптимизма. И компания мне не нравилась. Никак не вдохновляла она на мажорное настроение. Я сидела на жестком подобии матраса и смотрела в окно. Там было только небо и издевающиеся надо мной капли с крыши. Они размеренно чпокали сверху вниз, отсчитывая секунды, выворачивая душу этой тупой и никому не нужной методичностью. Я поймала себя на мысли, что считаю каждую каплю, словно это могло мне помочь узнать, сколько времени я здесь нахожусь. Резкая боль в шее настойчиво напомнила, что она уже давно затекла и пора бы сменить позу. Я опустила голову, и окно уползло вверх по обшарпанной стене, улизнув из моего поля зрения.

Глаза наткнулись на временных моих сожительниц, отчего веселее не стало. Их было трое: две проститутки и третья неопределенно-бомжеватого вида пожилая женщина столь же неопределенного возраста. По ее пропитому лицу можно было предположить, что лет ей где-то между тридцатью и пятьюдесятью.

Из первых двух та, что помоложе, совсем еще девчонка, совершенно неожиданно напомнила мне школьного учителя физики Сергея Павловича. Наверное, потому, что она, так же как и он когда-то на уроках, суетливо волновалась, бегая из стороны в сторону и неся какую-то околесицу. «Первый раз попалась, — подумала про нее я, — ничего, еще привыкнет».

Вторая дама легкого поведения, постарше первой, нрава оказалась тяжелого. Пристальным взглядом исподлобья она долго следила за своей неспособной юной коллегой, словно изучая ее. Когда ей все-таки надоели перемещения девушки, напоминающие движение маятника, она прикрикнула на С. П., как я сразу окрестила молодую, и та послушно успокоилась. Я облегченно вздохнула: мне тоже начали надоедать эти ее бесконечные метания.

Я закрыла глаза и откинулась назад. Плоский, как блин, матрас нисколько не смягчал жесткие нары. Я подумала, что вот сейчас либо мои лопатки сплющатся, либо они проткнут насквозь то, что и постелью-то назвать трудно.

Я вспомнила последние пару часов и в который раз прокляла случай, решивший именно в этот день подшутить надо мной. Только вот шутка у него оказалась невеселой. Уже в машине, стиснутая с одной стороны ментом, дожевывающим свою колбасу, а с другой Орловой, умело играющей роль пострадавшей, я узнала, как могло случиться невероятное и доблестная милиция приехала на вызов в считаные минуты.

Менты были крайне довольны собой. А как же: поймали преступника, о чем теперь поставят очередную галочку в своем плане, и все — без каких бы то ни было усилий. Они общались между собой, и я узнала следующее: устав от трудов праведных, эти двое решили заехать к кому-то в гости, используя по такому поводу служебную машину. И надо ж было им отправиться именно на ту улицу, где жила Орлова… По рации они узнали о вызове, и вот пожалуйста — лежит теперь Татьяна Иванова в КПЗ без своей привычной вечерней чашки кофе и ждет утра. И даже позвонить Кире или, на худой конец, Гарику не разрешили. Здесь, видите ли, казенными телефонами никак нельзя пользоваться после восьми, даже если ты хочешь переговорить с подполковником милиции.

От горьких мыслей страшно захотелось курить. Хорошо, я сигареты положила в карман, а доблестный мент, вдохновенно охранявший телефон, чтобы быстрее отделаться от моих возмущений, не стал сильно заострять внимание на обыске и скорее проводил меня в камеру. Я села и достала пачку «Парламента» с остатками былой роскоши: в ней грустно прижались к стенке всего две сигареты.

Я закурила и медленно выпустила струйку дыма, растягивая удовольствие. Неожиданно передо мной выросла дама с тяжелым характером.

— Поделись, — скорее приказала, чем попросила она.

На такой тон я не привыкла реагировать, точнее, я все-таки реагирую на него, но не совсем доброжелательно. Мне не хотелось отвечать, и я ограничилась кривой ухмылкой. Заодно окинула девицу слегка высокомерным взглядом. Лет двадцать пять, стройная и миловидная, но одевается совершенно безвкусно, небольшой шрамик над верхней губой — профессионально отметила я. «Шрамированная» — так окрестила я ее про себя и затянулась еще раз.

— Че, огорчиться хочешь? — спросила Шрамированная, принимая вызывающую позу и ставя ногу на мой матрас.

Короткая юбка задралась, открыв взору не совсем чистое белье. Подошва сапога отпечатала на матрасе бледно-коричневый влажный след. Стало неприятно сидеть рядом. Я спихнула ее ногу с моей постели и молча продолжила свое занятие. Но дама не унималась. По всей видимости, она не привыкла терпеть неподчинение. Об этом говорило не только ее выражение лица — крайне недовольное и с оттенком закипающей злобы, но и удивление С. П. по поводу моей наглости. Шрамированная, непечатно выражаясь, объявила, что в переводе на наш великий и могучий должно было означать примерно следующее: «Оставь мои ноги в покое, они вольны стоять там, где захотят». И, как бы демонстрируя это, девица вновь поставила свой сапог на мою простыню, свежесть которой и без того оставляла желать лучшего. Причем примеривалась она попасть ближе к изголовью.

Я испытала много разных чувств при виде этакого нахальства, и, признаться честно, ни одно из них не обещало Шрамированной милого разговора. Вдобавок ко всему сюда примешалась моя усталость, вызванная загруженным под завязку неприятными событиями днем. Мне не хотелось тратить много энергии на спор, поэтому я просто вспомнила кое-какие навыки по карате и наглядно их продемонстрировала обидчице.

Конечно, я давно уже не тренировалась и была не в форме, но Шрамированной хватило. Быстро и неожиданно для себя оказавшись на полу, она повесила мне очередной эпитет, от которого я в восторг опять же не пришла. Можно было, конечно, еще одним приемом поучить ее вежливости, но уж больно жалко и беззащитно она валялась передо мной, обхватив руками живот и свернувшись калачиком. Я решила, что с нее довольно.

Я стащила свою перепачканную простыню и бросила ее на пол, ближе к нарам, которые застолбила Шрамированная. Заодно посмотрела на них повнимательнее. Да, у этой особы запросы наполеоновские. На самом деле место было самое лучшее в камере: у окна, с практически чистым постельным бельем и, что особенно иголками зависти кольнуло мое сердце, с достаточно толстым матрасом. Я с тоской посмотрела на свой блин, непонятно для какой надобности расстеленный на деревянных досках, и решила, что матрас Шрамированной там будет выглядеть лучше. Причем совесть моя молчала, как партизанка, справедливо решив: это послужит здесь всем уроком.

Без лишних колебаний я поменяла не только простыни, но и матрасы, после чего с удовлетворением растянулась на своем ложе. Сразу пришло успокоение, и я поняла, что заснуть я здесь все-таки смогу. Безусловно. Я попробовала расшевелить свою совесть, которая смогла бы притушить злорадное чувство, вызванное совершенной местью, но она удачно была усыплена относительно мягкой постелью.

Я уже начала было мечтать о сновидениях, настолько приятных, насколько это вообще возможно в подобном заведении, когда тишину нарушил голос:

— Слышь, ты, белобрысая, как звать-то тебя?

Голос этот невозможно было не узнать — низкий и чуть с хрипотцой. По всей видимости, Шрамированная еще не собиралась успокаиваться. Я с трудом разлепила уставшие веки и недовольно уставилась на нее.

— Да ты не ерепенься. Дело у меня к тебе. — Она с опаской глянула на мои ноги, лежащие поверх одеяла, но все-таки решилась и присела рядом с ними, на самый край. — Вижу, ты девка крутая, если че, сопли утирать не придется. Да и облицовкой удалась. — Она еще раз посмотрела на мои ноги, правда, на этот раз в глазах видна была зависть. — Мне как раз такая нужна. Хочешь двести баксов за ночь заработать?

Я усмехнулась про себя. По всей видимости, женщина эта считала такой заработок необыкновенно большим. Я не стала ее огорчать — зачем ей знать, что я столько в день получаю.

— Подумай, неплохие бабки плюс развлечение. И всего-то в сауну сходить с двумя кренделями. Так что полежи тут, посоображай, а надумаешь — толкни меня.

Она встала, приняв позу, свойственную для тружениц ее профессии, заманчиво так взглянула на меня и, развернувшись, отправилась к грязному матрасу. Я видела, что С. П. не спала. Огромными от отчаяния глазами она молча смотрела на происходящую сцену. Мне показалось, она сейчас заплачет.

— Если все так просто, чем тебе не подходит твоя подруга? — спросила я Шрамированную.

— Подруга? — усмехнулась она. — Да какая это подруга? Так, приходится друг друга терпеть. По работе.

— Да пошла ты… — неожиданно подала голос С. П. — Кто еще кого терпит.

Шрамированная, перемешивая великий и могучий с перлами из другого лексикона российского народа, коротко, но внушительно высказала еще что-то о терпимости, после чего, более прежнего перепугавшись, юная С. П. замолчала, видимо согласившись с доводами старшей товарки.

— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнила я той, что с тяжелым взглядом.

— Клиентура разная бывает. Порой такая выдержка нужна… А иногда нужно уметь и постоять за себя.

Зачем мне этот разговор? Я еще раз молча усмехнулась и закрыла глаза, собираясь все-таки уснуть этой ночью. Отдохнуть было просто необходимо, потому что мое предчувствие обещало продолжение трудностей и назавтра.

— Так что ты решила? — услышала я сквозь наступающую дрему.

— Подумаю, — ответила я и отвернулась к стенке, показывая, что разговор окончен.

— Если сегодня не решишь, меня всегда можно найти на углу Большой Казачьей и Горького после восьми вечера.

Я еще не совсем понимала, почему сразу не отказалась от предложения Шрамированной. Может быть, все то же предчувствие?

Таких ужасных снов, как в ту ночь, я никогда еще не видела. Думаю, этому в немалой степени поспособствовали окружающая обстановка и жесткая постель, не располагавшие к приятному отдыху. У меня было такое ощущение, будто по мне проехалась танковая дивизия. Интересно, что со мной было бы, если бы я спала не на матрасе?

Рассвет только занимался, а значит, требовать звонка по телефону еще рано. Я попробовала собрать все, что мне известно, воедино и попытаться состряпать из этого хоть какую-либо версию. Сразу же остро почувствовалась нехватка кофе. Я просунула руку в карман джинсов, которые так и не сняла перед сном, и достала оттуда пачку «Парламента».

Какого черта я не сняла джинсы? Или почему не вытащила из карманов сигареты?

Я лежала и грустно смотрела в раскрытую пачку, придумывая себе все новые и новые эпитеты. За ночь под грузом моего тела последняя сигарета выглядела так, будто перенесла атомный взрыв. Из того, что от нее осталось, можно только самокрутки крутить.

Я со злостью скомкала пачку и отбросила ее от себя. Вообще-то я пыталась попасть в дальний угол, совершенно не покушаясь на мирный сон третьей моей временной сожительницы, той, что неопределенно-бомжевата. Но, как мне пришлось убедиться, для этого нужно было приложить больше усилий. Пачка, не долетев до пункта назначения, опустилась прямо на голову женщины, взъерошив ее прическу еще сильнее.

Впервые за свое пребывание в данном заведении я пристально присмотрелась к этой женщине. Она лежала на своей койке на спине, у противоположной стенки, не шевелясь. И смотрела на меня не мигая. Она словно и не заметила того комка, что так некстати растрепал ей волосы. Мне показалось, что женщина вообще всю ночь не спала. Лежала вот так, с открытыми глазами, и не пыталась даже моргнуть. Просто смотрела на меня. От этого стало жутко.

Последние мысли о работе, которые еще пытались шевелиться в голове, совсем исчезли под пристальным взглядом женщины. Я чувствовала его кожей. Случилось то, что со мной происходит крайне редко: я смутилась и отвела взгляд. Ну как прикажете думать в таких условиях?

Я еле дождалась восьми часов, когда меня наконец-то подпустили к телефону, и позвонила Гарику. Сначала хотела Кирю озадачить, а потом вспомнила про обещанную встречу с частным детективом и решила: Гарику моя беседа со Скляренко будет куда как интереснее. Опять же, не мешало загладить свою вину перед ним, когда я без зазрения совести сбежала от него восьмого марта.

Гарик прилетел с феноменальной скоростью, словно из соседнего подъезда шел, и уже в полдевятого я была вновь свободна.

— Эй, красавица, джигиту, спасшему тебя от плена, награда положена, — сказал Папазян, когда мы выходили из участка.

— Конечно! — с энтузиазмом согласилась я. — Обеденный перерыв у тебя во сколько?

— Зачем обед, да? — удивился Гарик. — Не лучше ли вечером встретиться, юная пери?

— Нет, не лучше. Потому что именно в обед будет тебя ждать награда, — многозначительно глядя, остудила я его пыл.

Гарик хитро посмотрел мне в глаза.

— Опять что-то надумала? Ну хорошо, с двенадцати до часа у меня перерыв.

— Тогда в начале первого встречаемся в «Трактире на Московской». Идет?

— Конечно, моя пери.

На прощание сквозь усталость я скомканно улыбнулась и отправилась на стоянку, на которой ночевала моя «девятка».

Не знаю уж, какая сила донесла меня через город домой, но доехала я совсем разбитая. На автопилоте добрела до лифта, а потом, когда наконец-то оказалась в родной квартире, ноги сами понесли меня в ванную. Теплый душ разнежил тело, и в голове сама собою сразу же возникла картинка — моя удобная кровать со свежим бельем и с мягкой, такой, чтобы зарыться можно было, подушкой. Нет, если я сейчас расслаблюсь, полдня насмарку пойдет, а мне еще кое-что до двенадцати сделать нужно.

Я собралась с духом и устроила то, что сама называю шоковой терапией, а остальной народ нашей необъятной родины зовет контрастным душем. Ледяные струи разом напрягли тело так, что сердце зашлось. Это продолжалось всего секунду, больше я выдержать не смогла, а потом вновь включила горячую воду. И так несколько раз. Усталость как рукой сняло, и мысли в голове зашевелились быстрее. Для профилактики напоследок я еще раз открыла холодный кран, а затем докрасна растерлась полотенцем. Приятное согревающее тепло побежало по телу. А в завершение всего мне теперь были нужны чашечка хорошего крепкого кофе и сигарета.

Закутавшись в халат, я в очередной раз убедилась, что в жизни есть много замечательных вещей. Например, этот мой старенький уютный махровый халат. Я улыбнулась, почувствовав его мягкое тепло, и отправилась варить кофе.

Пока напиток из Бразилии закипал, закурила и начала обдумывать свои действия. Задаток, полученный от Датской, почти иссяк, значит, придется еще заехать к заказчице с докладом о совершенной работе. Придется немного покривить душой и сказать, что дело продвигается. Хотя, честно говоря, никакого продвижения я не чувствовала.

За этими грустными размышлениями я не заметила, как закипел кофе. Я налила его в чашку и стала отхлебывать мелкими глотками, время от времени с удовольствием затягиваясь сигаретным дымом. Так что же я имею по делу на данный момент? Два неопределенных молодца приходили в ночь убийства к Шадрухиной вместе с Датским. Возможно, это Смотров и Качалов, хотя не факт. Собственно, зачем им убивать? Есть ли у них мотив? Уехали они из города по случаю праздников или скрываются? Ну, с ними я повидаюсь вечером, если они, конечно, вернутся, как и обещали. А вот с утра не мешало бы расспросить о них Датскую.

Подозреваемый номер два — Шадрухин. У этого мотив и… Что насчет алиби? Можно ли верить Орловой? Я вскочила с места и так рванула к сумочке, что сама удивилась собственной прыти. Где-то среди моих вещей должно быть записывающее устройство. Правда, в том случае, если в сумочке моей не пошарила наша доблестная милиция. И как я могла забыть про него? Я высыпала все содержимое сумки на стол и облегченно вздохнула. Есть! Вот он, удачный выход из затруднительного положения, обещанный костями!

Уже с меньшей скоростью я вернулась на кухню и, сев за стол, включила запись. По сути дела, из всего концерта, устроенного мною у Орловой, мне был нужен только небольшой отрывок. Я нашла его и прослушала. Перемотала и еще раз прослушала. Мне показалось, что доверять этим словам Орловой можно, но на доказательство они не тянут. К тому же вдруг она сказала это мне назло, сгоряча? Пора наконец поговорить с Шадрухиным. Но все-таки сначала — Датская.

На дне чашки осталась одна гуща, шоколадно-вязкая. Я затушила вторую сигарету и встала из-за стола.

«Поем по дороге, — решила я. — Дома все равно не осталось ничего съедобного».