Глава 7

«Вот оно что… — мысленно ахнула я, когда осталась одна. — Выходит, это его сын. Никогда бы не подумала, что у этого плейбоя такая трагедия за душой. А производит впечатление вполне респектабельного и довольного судьбой человека. Мало того, что в расцвете лет умерла его сестра. Так еще и это…»

Как говорят англичане, у каждого имеется свой скелет в шкафу. Я тоже абсолютно благополучных людей не встречала. Но такой беды не пожелаешь и врагу.

Закурив сигарету, я присела на бревно, чтобы собраться с мыслями. Автобус в Тарасов, насколько мне было известно, отходил только через час, а на стоянке мне делать нечего. Найти машину до Тарасова я здесь не надеялась, поэтому собиралась прийти к автобусу буквально за минуту до отправления.

В тени было не очень жарко, тем более что в деревне тридцать градусов переносятся значительно легче, чем в городе. Свежий ветерок и отсутствие выхлопных газов позволяют забыть здесь об этой проблеме.

«Итак, что мы имеем на сегодняшний день?» — мысленно задала я себе традиционный вопрос. И приготовилась подвести итоги двух первых дней работы. Но, видимо, сделать это мне было не суждено, потому что на крыльце появилась седенькая старушка в застиранном халате и недолго думая, чисто по деревенской традиции поздоровавшись, присела рядом со мной.

— Издалека будешь? — ласково спросила она.

— Из Тарасова.

— А чего к нам?

— За компанию. Через час уеду.

— Ну, правильно, чего тебе тут…

Несколько минут мы не говорили ни слова. Потом уже я нарушила тишину:

— А вы здесь давно работаете?

— Третий десяток, однако, пошел, — посчитав в уме, сама удивилась старушка.

— Трудно с больными-то?

— Привыкла, да и желающих у нас работать что-то не видно.

— И много у вас таких, как Саша Хрусталев?

— Ну, этот еще не самый тяжелый, — неожиданно улыбнулась она. — У нас некоторые вообще не встают.

— А сколько ему лет?

— Сашке-то? Дай подумать… Восьмой годок, надо полагать. В девяносто четвертом он к нам попал.

— А выглядит годика на четыре.

— Да он, милая, может, и до старости таким останется.

— Он что-нибудь понимает?

— А как же. Все понимает. Наши знаешь какие умные… Только говорить не могут. А так — все понимают.

Хотелось задать ей еще несколько вопросов, но тут буквально на полуслове старушка задремала, как могут засыпать только старые и очень усталые люди. Я не стала ее будить и отправилась к речке, куда, судя по всему, торопились некрасивые, но здоровые деревенские мальчишки с удочками.

Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что в автобусе мы с Хрусталевым оказались на одном сиденье. Просто других свободных мест не было. Но я абсолютно ничем не рисковала, потому что к этому времени он уже был настолько пьян, что плохо понимал, где находится. Где он успел так набраться, я не знала, но вполне понимала его желание забыться.

Грабить пьяных — последнее дело. Но если этот пьяный — твой противник, то ты не должен быть особенно щепетилен в выборе средств. А по нынешнему раскладу Светлана и Хрусталев были моими противниками. В той самой игре, за которую мне платили деньги. И не воспользоваться таким удобным случаем я просто не имела права. Не дожидаться же, когда он протрезвеет, и только после этого обокрасть, но уже с определенным риском и немалыми трудностями. В конце концов, воровать — вообще нехорошо.

В результате, когда я вышла из автобуса, у меня в сумке лежало уже две видеокассеты. Убедившись, что Хрусталев «на автопилоте» вошел в свой трамвай, я оставила его в покое и вернулась домой.

Первым делом я смыла с себя все дорожные запахи, включая хрусталевский. После чего сварила огромную чашку тройного кофе по-турецки, при одном виде которой нормальный турок тут же завопил бы благим матом и принялся отговаривать меня от самоубийства. Но что для турка смерть, для меня — удовольствие. И, ополовинив кофе, я, благоухающая и бодрая, залезла в любимое кресло с ногами, приготовившись посмотреть ворованную кассету.

Перемотав пленку на начало, я нажала кнопку воспроизведения. И подумала, что украла не ту кассету. Во всяком случае, никаких танцев я поначалу не увидела. На экране была пустая комната, и пару минут ничего не менялось. Это напомнило мне просмотр кассет, снятых скрытой камерой, когда приходится проматывать сотни метров неподвижных кадров, и я насторожилась.

Потом кадр дернулся, что свидетельствовало о том, что камеру выключили, и уже следующий кадр объяснил мне если не все, то очень многое. На кассете были засняты именно те сцены, за которыми я отправилась сегодня в квартиру Зелениных. Снова звучала громкая музыка, и Светлана была явно «под балдой». Она беспрерывно хохотала и была взвинчена и вульгарна. Насколько я успела ее узнать, в трезвом виде это было ей несвойственно.

Хрусталев явно играл «на публику», то есть вел себя совершенно неестественно и старался выглядеть не хуже героев порнофильмов. Кроме того, он все время оглядывался на камеру, проверяя, попадают ли они в кадр. Но меня удивило даже не это, а то, что он делал все, чтобы в кадр попало лицо Светланы. Ему было важно не ее тело и не собственно эротическая сцена, а то, что в постели с ним именно она.

В какой-то момент Светлана предложила продолжить игры на полу, и Хрусталев был этим явно обескуражен. Настойчиво, почти грубо он потребовал, чтобы она вернулась назад. Светлана пьяно капризничала и требовала объяснений:

— Ну почему? Я не хочу больше на кровати, иди сюда…

Хрусталев схватил ее в охапку и бросил на кровать. Он поставил ее лицом к камере и стал ласкать наиболее изощренно, заставляя партнершу окончательно потерять голову. Светлана не догадывалась о съемке, значит, Александр устроил все это тайком от нее. Есть любители посмотреть на себя со стороны, но жена Зеленина к ним явно не относилась.

Временами мне казалось, что она вообще не понимает, кто находится рядом с ней. А однажды даже назвала Хрусталева Веней. Я подумала, что мне это показалось, но, просмотрев эпизод еще раз, я уже не сомневалась: Светлана была не в себе и не отдавала отчета в своих действиях.

Хрусталев же был чрезвычайно суетлив и вызвал у меня в памяти знаменитую надпись в одесском публичном доме. Говорят, там висел огромный плакат, на котором было всего четыре слова: «Не суетись под клиентом». Так вот, Хрусталев именно суетился. Он как будто задался целью показать свою бурную сексуальную фантазию или репетировал видеоиллюстрации к «Камасутре».

Иногда его фантазии, с моей точки зрения, были слегка паталогичны. Беспрерывно меняя позы, он не занимался сексом, а реализовывал замысел. А в чем он состоял — я не понимала. Если в том, чтобы снять компромат, то это ему удалось. Особенно если потом это грамотно смонтировать. Но никаких признаков монтажа на пленке не было. Это была совершенно «рабочая» пленка.

Запись закончилась так же неожиданно, как и началась. И я не сразу поняла, кто выключил камеру. И только посмотрев этот эпизод вторично, убедилась, что это сделал Хрусталев. Продолжая ласкать Светлану, он наощупь достал из-под кровати пульт дистанционного управления и направил его в сторону камеры. После этого изображение исчезло с экрана. Видимо, таким же образом он и включил заранее настроенную камеру в начале полового акта.

Я остановила пленку и пошла на кухню за новой порцией кофе.

Только сумасшедший мог бы назвать увиденное «любовной сценой». Хрусталев не только не был похож на «пылко влюбленного», но вел себя необъяснимо странно. Он как будто выполнял чье-то поручение. Не хотела бы я оказаться в постели с таким партнером.

Новая чашка была нормальной, то есть кофейной, и не шокировала бы даже самого привередливого турка. А остатки моих дневных покупок оказались совсем недурной добавкой к любимому напитку.

Но аппетит у меня скоро испортился. Буквально в ту же минуту, когда я снова включила видеомагнитофон. Следующий эпизод не нуждался в «постановочных эффектах». Мне даже показалось, что попал он на пленку случайно. Это был коротенький — меньше минуты — эпизод, но он поразил меня больше, чем все предыдущее. У Светланы была истерика, иначе не назовешь. Она буквально рвала на себе волосы и повторяла одну и ту же фразу:

— Что я наделала, что я наделала…

Действие происходило в том же интерьере. Светлана была почти одета, хотя было видно, что одевалась она второпях и кое-как. Она и теперь продолжала время от времени выходить из кадра, собирая детали туалета или пытаясь закурить. Хрусталев неожиданно тоже оказался в кадре и неловко попытался обнять свою подругу.

— Как же я тебя ненавижу, — сквозь зубы, еле сдерживая слезы, шепотом прокричала, если так можно выразиться, Светлана.

— Ну, что ты, — ласковым голосом успокаивал ее Хрусталев, — просто мы не сдержались, ты же знаешь, как я отношусь к тебе.

Но сразу же после этого вытворил такое, что может присниться только в страшном сне. Произнеся последнее слово, он неожиданно обернулся через плечо и хитро подмигнул прямо в объектив видеокамеры.

— Ах ты тварь, — вырвалось у меня.

Может быть, потому, что я тоже женщина и могу представить себя в аналогичной ситуации, реакция моя была столь бурной. Но я действительно ненавидела его в эту минуту. И позабыла и о его погибшей сестре, и о больном ребенке.

Человек, способный на такое, не заслуживает никакого сострадания.

Через несколько секунд он снова выключил запись, а сразу после паузы пошел тот самый танец, что я безуспешно пыталась заснять сегодня днем. Я смотрела на него под впечатлением предыдущего эпизода, и он потряс меня своей безысходностью. Это была настоящая агония, танец на пиру во время чумы, предсмертная судорога насмерть оскорбленной женщины.

Я заставила себя досмотреть запись до конца и даже несколько минут после ее окончания не выключала магнитофон, хотя на экране уже мельтешили разноцветные точки и вместо музыки слышалось противное шипение. Но я поняла это только тогда, когда пленка закончилась и сработала автоматика.

Теперь у меня уже не было сомнений — ни о какой любви между Светланой и Хрусталевым не могло быть и речи. И прежде чем передать эту пленку заказчику, я должна и хочу выяснить, в чем же тут дело.

Формально я не обязана этим заниматься. И любой частный детектив может это подтвердить. Факт прелюбодеяния установлен и даже зафиксирован на видеокассете. Я честно заработала свой гонорар. Но в моей работе меня привлекает не только и даже не столько высокая оплата, сколько любовь к раскрытию таинственных происшествий и запутанных случаев.

В каком-то смысле моя работа сродни работе ученого. И раскрытое преступление в этом смысле можно сравнить с открытием. Точно так же оно не дает спать по ночам, пока все точки над «i» не расставлены и все тайное не становится явным. В конечном итоге слова «расследование» и «исследование» отличаются только приставкой и почти совпадают по смыслу. А ни один уважающий себя ученый не бросит своего исследования, не закончив серии экспериментов.

Итак, необходимо еще раз проанализировать всю имеющуюся у меня информацию и наметить план действий.

Пронзительный в вечерней тишине звонок телефона вернул меня к реальности.

— Ты где пропадаешь? Два часа тебе названиваю, — услышала я голос Папазяна. Судя по полному отсутствию акцента, повод для звонка у него был серьезный, поэтому блистать остроумием в ответ совершенно не хотелось.

— Что случилось? — тревожно спросила я, предчувствуя недоброе.

— Твоя подопечная пыталась досрочно попасть на кладбище.

— Что?

— Попытка самоубийства в состоянии наркотического опьянения.

— Откуда тебе это известно? Впрочем, не важно. Она жива?

— Да, но состояние очень тяжелое. Тут интересуются, с кем она накачалась, я решил ничего не сообщать, пока не посоветуюсь с тобой. Хотя догадываюсь, что это был циркач. Я прав?

— Ты прав, Гарик, ты умница. Но умоляю — пока никому ни слова.

— Обижаешь, э-э, — грустно ответил Гарик и повесил трубку.

— Только этого мне не хватало, — сокрушенно произнесла я и рухнула в кресло.

Нельзя сказать, что новость явилась для меня полной неожиданностью. Какое-то неприятное предчувствие возникало уже во время просмотра видеозаписи. Но кто бы мог подумать, что это произойдет именно сегодня?

Ну почему Зеленин не взял ее с собой? Зачем ему было оставлять ее одну в городе, вернее, наедине с этим подонком? Даже если допустить, что Вениамин не догадывался об их связи, он же должен был понимать, что провоцирует ее на какой-то отчаянный шаг.

Все было очень загадочно. А то, что Зеленин еще и платит за что-то Хрусталеву, вообще не умещалось в голове.

В результате Светлана чуть было не ушла из жизни.

«Интересно, кто сообщил о происшествии в милицию? — размышляла я. — Хрусталев был на это не способен ни физически, ни…»

Я посмотрела на часы.

Судя по всему, несчастье произошло в то самое время, когда я купалась в речке перед отправлением автобуса из Константиновки, а Хрусталев надирался в местном сельпо. Но он явно причастен к этому событию! А то, что его в тот момент не было в городе, только подкрепляло мою уверенность.

«А ведь он не стал бы поднимать шума, даже если бы там присутствовал», — неожиданно поняла я. Никаких аргументов для подтверждения этого тезиса у меня не было, но тем и хороша моя работа, что никому ничего не надо доказывать. Даже если тот или иной вывод является просто предчувствием.

Можно было перезвонить Папазяну и узнать подробности, но я не стала этого делать. У меня в кармане лежал ключ от квартиры Зелениных, и я решила посмотреть на место действия своими глазами.

Через двадцать минут я припарковала свою «девятку» в двух шагах от Светланиного дома. В подъезде меня не видела ни одна живая душа, милиции здесь тоже пока (или уже?) делать нечего, поэтому при желании я могла оставаться в пустой квартире хоть до утра. Я даже рискнула зажечь в комнатах свет, поскольку вряд ли кто в наше время способен переполошиться по такому поводу.

Все было настолько явно, будто несчастье произошло несколько минут назад. Никто ничего не трогал в квартире с того момента, как Светлану увезла карета «Скорой помощи».

На полу там и здесь виднелись бурые пятна, свидетельствовавшие о способе, которым Светлана попыталась свести счеты с жизнью.

Это была бритва.

Ванная напоминала кадр из фильма ужасов. Никто не удосужился даже спустить воду. Не говоря уже о том, что весь пол был залит кровью.

Мне можно было даже не особенно стараться не оставлять следов. Потому что скорее всего никакого визита сюда криминалистов не будет. Если, конечно, Светлана останется в живых.

Я набрала номер телефона клиники, куда, по моим предположениям, ее увезли, и не ошиблась. Дежурная медсестра сообщила, что состояние больной «средней тяжести», что непосредственной угрозы жизни уже нет и что в настоящий момент пострадавшая спит. Она именно так и сказала — «пострадавшая».

И неожиданно это слово открылось мне в новом, неведомом до сих пор значении. Пострадать ей, судя по всему, пришлось немало. Я вспоминала ее поведение во время первой нашей совместной «прогулки», и теперь мне казалось, что решение уйти из жизни созрело у нее именно тогда, на берегу Волги.

Через пятнадцать минут я хорошо представляла себя, что произошло в этой квартире несколько часов назад.

Светлана навела порядок, помыла посуду, с бритвой в руках залезла в ванну и открыла горячую воду. До сих пор полы были влажными, а кое-где стояли еще небольшие лужицы.

«Вот тебе, — подумала я, — и ответ на вопрос, кто сообщил в милицию». Видимо, вода протекла в квартиру на четвертом этаже. Обеспокоенные этим соседи позвонили в дверь, но им никто не открыл. Тогда они позвонили в милицию. Наверняка льющаяся с потолка вода и неожиданная после недавнего грохота музыки тишина навели их на подозрения, что не все ладно.

Вернувшись к входной двери, я не обнаружила никаких следов взлома, хотя обычно в таких случаях милиция не церемонится. Может, у соседей был запасной ключ? Вряд ли сама Светлана открыла им дверь.

Но так или иначе, Светлана жива, и мне не придется сообщать ее мужу о ее последних перед попыткой самоубийства минутах жизни. Подумав об этом, я облегченно вздохнула. Терпеть не могу сообщать о смерти родным и близким, тем более в подобных обстоятельствах.

Если бы Светлана умерла, чем бы я могла успокоить Вениамина? Сообщением, что его жена перед смертью в голом виде танцевала перед видеокамерой? Не самое достойное занятие пред вратами вечности. И не самое лучшее утешение для вдовца.

Как ни странно, я не нашла в квартире никаких шприцов и ничего другого, что так или иначе было бы связано с наркотиками. Скорее всего ничего такого в квартире не было, и Светлана никогда прежде дома не кололась. Или Хрусталев принес все необходимое сам и забрал с собой после «праздника», или Светлана выбросила все на помойку. Этот второй вариант я тоже не исключала. Тем более что на обратном пути из Константиновки ничего подобного в сумке «красавчика» не было. В этом я была уверена.

Квартира на этот раз произвела на меня очень приятное впечатление. Я переходила из комнаты в комнату и поймала себя на мысли, что примеряю ее на себя. А такое случается со мной только тогда, когда квартира мне действительно нравится. И отделка комнаты, и старая, со вкусом подобранная мебель, и большое количество книг повсюду заставляли предположить, что люди, создававшие этот интерьер, собирались прожить здесь долгую счастливую жизнь.

На стене в спальне висел большой и, по-моему, очень удачный портрет Светланы, который я не заметила в первый раз, а теперь разглядела как следует. На нем она была изображена в симпатичном желтом сарафане с букетом одуванчиков в руках. Ветерок слегка растрепал ее шикарные волосы и поднял в воздух целое облако пушинок. Казалось, еще немного — и одна из них вылетит за пределы рамы, и ты сможешь поймать ее рукой. А Светлана смотрела с портрета с таким выражением, словно приглашала зрителя принять участие в неведомой забавной игре. Не будучи искусствоведом, не берусь судить о художественных достоинствах полотна. Но одно могу сказать наверняка: кто бы ни писал этот портрет, делал он это с любовью к своей модели.

Были на стенах и другие картины, а на книжном шкафу стояла целая коллекция старинных подсвечников.

Это была совершенно благополучная квартира, в которую никак не вписывались ни наркотические вакханалии, ни тем более самоубийство.

Я не стала разыскивать что-нибудь наподобие дневника Светланы. Во-первых, не очень надеялась на такую удачу, а во-вторых потому, что при таком обилии книг в книжных шкафах поиски потребовали бы слишком много времени. Ночевать я здесь, конечно, не собиралась. И как раз собралась уже идти домой, когда раздался телефонный звонок. Вздрогнув от неожиданности, я подошла к аппарату. Это был дорогой современный телефон с памятью, определителем номера и автоответчиком, который сработал после нескольких гудков. Я услышала незнакомый голос, но сразу же поняла, кому он принадлежал.

Это был Хрусталев. Видимо, он уже протрезвел и спешил поделиться новостью. Говорил он грубо и нагло:

— Я знаю, что ты дома. Можешь, конечно, не брать трубку, но могу тебе сказать, что у тебя крупные неприятности — пропала наша кассета.

Помолчав с полминуты, он снова заговорил:

— Может быть, все-таки возьмешь трубку?.. Нет? Ну и х… с тобой.

Вот такое ласковое сообщение оставил он своей «возлюбленной». На всякий случай я забрала с собой и эту кассету, тем более что никаких других записей на ней не было.

Через пару минут я уже сидела в своей машине и размышляла, куда бы отправиться в столь поздний час. Домой ехать не хотелось, все мои друзья или уже спали, или находились «при исполнении», поэтому я решила просто покататься по ночному городу, поставив на магнитофон красивую музыку. Это мое традиционное развлечение, я люблю колесить по пустынным улицам чуть ли не до утра. А иногда и рассвет встречаю в машине. Но в этом случае я уезжаю за город, куда-нибудь на гору, чтобы не пропустить торжественного момента — появления первого солнечного луча. Таким образом я приобщаюсь к вечности.

Покатавшись немного по центральным улицам, я решила совместить приятное с полезным и еще раз побывать у дома Хрусталева. Этот человек не давал мне покоя, вся его жизнь представлялась мне каким-то зловещим кошмаром и интриговала своими тайнами.

«Неужели Зеленин заплатил своему бывшему родственнику за то, что чуть было не произошло сегодня вечером?» Снова и снова я возвращалась к этой мысли. И с новыми подробностями она казалась мне все чудовищнее.

Первая жена Зеленина погибла в результате несчастного случая. Хорошо бы узнать, что это был за случай такой. Может быть, в милиции сохранились какие-нибудь материалы? Надо будет «озадачить» Гарика.

Хрусталев не понравился мне с первой минуты, а Зеленин, напротив, произвел очень приятное впечатление. Не подвела ли меня на этот раз интуиция? Не он ли в этой истории окажется главным злодеем? И не кроется ли за маской грустного клоуна жуткая рожа Синей Бороды?

Размышляя таким образом, я въехала во двор хрусталевского дома и остановилась у его подъезда. Выключив магнитофон, осмотрелась кругом. Маленький загаженный дворик был совершенно пуст, только тощая кошка шарахнулась в кусты при моем появлении.

Я смотрела на темные окна дома и пыталась представить себе, чем Хрусталев занимается в это время. Неужели спит? Не успела я так подумать, как поняла, что единственный в столь позднее время свет горит на его кухне. А через мгновенье увидела и его самого: Хрусталев вышел с горящей сигаретой на балкон, дверь на который выходила почему-то из кухни. И при слабом свете уличного фонаря выглядел он как всегда безукоризненно.

«Что заставляет его не спать в эту ночь? Воспоминания о сыне или мысли о Светлане?» — пыталась понять я, пока он не вернулся в квартиру и не потушил свет.