ГЛАВА 5

Вернувшись в квартиру, я застала Светку и Людочку дрыхнущими на кровати рядом, в живописных позах уставших амазонок.

Светка спала, лежа на спине, Людочка лежала рядом, уткнувшись носом в подушку.

Хороши! Нечего сказать. Это они так обо мне волновались! Что аж заснули. Я там, значит, преступников ловлю по чердакам, а они дрыхнут. Они у нас – слабый пол. А я, значит, сильный! Ну, спасибо, девочки. Ночь они не спали! Неженки вы мои… Сейчас я вам устрою. Почему это только меня сегодня душили? Надо поделиться впечатлениями с лучшей подругой…

Я подсела на кровать поближе к Светке, осторожно положила свои пальцы ей на плечи и начала медленно продвигать их к ее горлу. Светка засопела, пошевелила губами, судорожно вздохнула, но не проснулась. Я решила, что этого пока достаточно, общее направление ее сна я, пожалуй, сумела сформировать.

Теперь займемся Людочкой. Я подошла к ней, осторожно наложила руки сзади на горло и легонько сдавила. Людочка открыла рот и глаза одновременно. Она посмотрела на лежащую перед ней Светку совершенно бессмысленно, но проснуться так и не смогла, а вновь закрыла глаза, пробормотав что-то нечленораздельное.

Тогда я осторожно приподняла Людочкину руку и положила ее так, чтобы пальцы легли на Светкину грудь, поближе к горлу. А обе Светкины руки сложила сверху на Людочкину руку. Все, мизансцена была готова, режиссерское задание до актеров доведено. Можно подавать знак к началу спектакля. Третий звонок.

Я села подальше, чтобы меня не в чем было заподозрить, повернулась к ним спиной и визгливо заорала:

– А-а-а-а!

Мой вопль тут же подхватили еще два голоса – Светкин и Людочкин. Я, конечно, орать сразу же перестала. Я спокойно повернулась к ним и увидела картину, от которой можно было умереть со смеху.

Светка вцепилась обеими руками в лежавшую на ее груди Людочкину руку и старалась ее оттолкнуть от себя. А Людочка пыталась вырвать свою руку, отчего пальцы ее скрючились и представляли, надо полагать, страшное зрелище для еще не успевшей проснуться Светки. Обе они визжали так, что из окна стали падать на пол застрявшие в раме осколки разбитого мною стекла.

Я, конечно, спасла их обеих. Подскочив к ним, я расцепила Светкины пальцы и освободила Людочкину руку. Они продолжали визжать. Тогда я одновременно закрыла им рты своими ладонями.

Наступила тишина.

– Вы чего это, озверели? – недоуменно спросила я, поглядывая то на одну, то на другую.

Первой очнулась Людочка. Она еще не обрела дар речи, но жестикулировала уже очень оживленно. Наконец ей удалось выдавить из себя первое слово:

– За горло! – произнесла она, волнуясь. – Я держала его за горло!

– Кого? – Я на самом деле заинтересовалась. – Кого ты держала?

– Его! – убежденно ответила Людочка. – Этого…

Она сделала паузу и довольно точно сформулировала свои ощущения:

– Не знаю кого. Но держала…

Светка в этот момент тоже обрела способность членораздельно изъясняться и заявила:

– Он меня душил! Душил!

– Кто тебя душил, Светик? – ласково поинтересовалась я.

– Не знаю кто! Не видела. Но душил! Душил! До сих пор горло болит…

Я посмотрела на них укоризненно и спросила ласково и заботливо:

– Да, девочки, дошли вы до ручки со своей манией преследования… Вас же вдвоем оставлять нельзя. Вы же друг друга поубиваете. Мне что же, караулить вас, что ли? А кто настоящего убийцу ловить будет? Кстати, если кого-то из нас только что душили, то это меня.

– Кто? – в один голос спросили они.

– Я отвечу так же, как и вы, – не знаю, – ухмыльнулась я им в ответ. – Но я его отпустила. Кстати, есть у тебя йод в доме? – повернулась я к Людочке. – У него были такие грязные ногти…

Нужно ли говорить, что через двадцать секунд нежные Светкины пальчики ласково поглаживали мне кожу на шее вокруг царапин, а Людочка старательно и очень бережно прикладывала к моим «боевым ранениям» ватные тампоны, смоченные йодом, и до потемнения в глазах дула на мои царапины, пытаясь облегчить мои «страдания».

Я морщилась и блаженствовала. Пора было переходить к созданию эпического произведения, повествующего о похождениях Ведьмы на чердаке одного из элитарных тарасовских домов. Я уже предчувствовала, как войду во вкус, описывая его внешность, странное поведение и недоумение, когда я его оставляла на чердаке с вывихнутой ногой…

Но стоило мне двумя-тремя фразами нарисовать его беглый портрет, да какой там портрет, так, эскиз, как Людочка испортила мне все дело… Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами, открыла рот, затем прижала к лицу сжатые в кулаки пальцы, не замечая, как мажет щеку забытой в правой руке ваткой с йодом. Увидев наши со Светкой недоуменные взгляды, она уронила руки на колени и сказала трагическим шепотом:

– Леня!

– А почему так трагично? – поинтересовалась я, начиная раздражаться.

– Ну, мне-то понятно… – тут же солидаризовалась с Людочкой Светка, опять оставив меня в стороне.

– Это же Леня! – вновь повторила Людочка, словно это мне что-то объясняло.

– Да кто этот Леня, черт его возьми!? – не выдержала я.

– Бывший сожитель Людкин, – объяснила мне наконец Светка. – Она с ним год жила…

Кое-что мне стало понятным, хотя далеко не все. Но минут через десять мне все растолковали. Парень, который напал на меня на чердаке, Людочке был хорошо знаком. После того, как ее бросил Сергей, укативший со своей бразильянкой, Людочка долго не могла прийти в себя. Она перестала ощущать себя женщиной.

Когда она смотрела на себя в зеркало, особенно в ванной, разглядывала свое тело, трогала его руками, пытаясь зацепиться за какое-то чувство, которое хоть отдаленно можно было бы отнести к женскому самоощущению, она приходила в отчаяние. Не было этого ощущения. Ее фигура казалась ей угловатой, по-мужски грубой, плечи слишком широкими, а бедра слишком узкими. Груди – вообще никакими. Единственное, на чем останавливался ее взгляд, – на ее больших сосках, но это тут же напоминало ей о близнецах, Семке и Темке, о Сергее, бросившем ее ради экзотической заезжей дамочки, и чувство собственной ненужности мужчинам вновь наполняло ее и доводило до слез.

Мать, конечно, пыталась утешить, но делала это не без своей выгоды. Сама всю жизнь презиравшая мужчин и жившая со всеми тремя своими мужьями, постоянно унижая и издеваясь над их социальной инфантильностью и психологической слабостью, она стремилась то же отношение передать и дочери. Все ее утешения сводились к утверждениям, что все мужчины – козлы, что все они об одном мечтают – напиться и залезть женщине между ног, что, наконец, все они, вместе взятые, не стоят мизинца Людочки.

Иногда это утешало, особенно, когда они вдвоем с матерью выпивали бутылочку-другую красного вина, но ненадолго. Стоило наступить похмелью, как к Людочке возвращалось ощущение собственной женской никчемности и ненужности. И речи матери не только не утешали, но вызывали уже раздражение и озлобление.

Однажды мать ее так довела своими утешениями, что Людочка полоснула себя ножом по левому запястью. Не для того, чтобы избавиться таким образом от всех своих проблем, а только чтобы мать заткнулась. Та заткнулась и вообще стала меньше болтать, но больше пить. Причем в одиночку и тайком от дочери.

Светка тогда с ужасом смотрела на ее жизнь. И чего только не предпринимала, чтобы разубедить ее в надуманной женской несостоятельности. Но никакие доводы на Людочку не действовали. Самый главный Людочкин аргумент раскатывал по Бразилии со своей темнокожей женщиной, забыв о Людочкином существовании. Наконец Светка дошла до того, что, усадив подругу в свою «девятку», начала возить ее по городу и откровенно заставляла Людочку выбирать себе мужиков и «снимать» их.

На третий день ее усилия увенчались успехом. Людочка все же решилась попробовать и сняла… Леню! Такое могло случиться только с Людочкой. В городе с миллионным населением разыскать такой экземпляр и с первой же попытки приобрести это сокровище могла только Людочка.

На первый взгляд это был просто подарок судьбы. На две головы выше ее, с тонким красивым чувственным лицом, с огромными выразительными серыми глазами, в которые, казалось, можно было проникнуть глубоко-глубоко, с длинными и тонкими музыкальными пальцами – это был просто парень голливудской мечты из популярной мелодрамы начала девяностых. Он и впрямь оказался музыкантом, недоучившимся флейтистом, хотя почему он бросил занятия в музыкальном училище, было совершенно неясно. Зато, кроме флейты, он умел играть на гитаре, фортепьяно, скрипке, аккордеоне, а пел так, что в Людочке жаркой волной поднималось желание принадлежать ему. От его музыки ее тут же тянуло в постель.

Короче, в первый же вечер знакомства Людочка преодолела свой комплекс и провела с ним ночь у Светки в квартире, так как оставаться с ним одна ночью все же побоялась. Ей было гораздо спокойнее, когда она знала, что за стеной в соседней комнате спит Светка.

Правда, за ночь он сказал ей не много ласковых слов, и она была слегка разочарована тем, что восхитительное чувство полета, приходившее к ней раньше в постели – с Сергеем и с другими, до него, – не вернулось. Секс с Леней был больше похож на сражение с врагом, чем на соединение с любимым человеком. Ну так и что в том? Людочка ведь заранее знала, что она его не любит. И все же ощущение механической работы, пусть выполненной и в совершенстве, которое осталось у нее наутро от Лениных сексуальных усилий, было малоприятным.

Людочка не избавилась, конечно, от своих психологических проблем и была не прочь повторить опыт с другим объектом, но оказалось, что от Лени не так просто избавиться. Он просто не дал ей на следующий день возможности расстаться с собой. И на следующий день они вновь остались у Светки. Через неделю Леня жил уже у Людочки в ее «хрущевке» и пытался установить отношения с совсем еще ничего не понимающими близнецами.

Мать не вмешивалась, не понимая, что происходит. Впрочем, сама Людочка тоже понимала не много. О Лене она знала лишь, что он приехал в Тарасов из отдаленного района соседней области, из райцентра, в котором у него осталась мать. О матери он больше ничего не рассказал, а Людочка не спрашивала. Год Леня промотался в Тарасове без пристанища, живя то у случайных друзей, то у случайных женщин. Нигде задержаться подолгу не мог, объясняя это невезением и засильем в жизни «гадов и проституток». Работы у него не было никогда, ел он от случая к случаю, что и когда пошлет бог – в образе многочисленных шапочных знакомых, и был гораздо чаще пьян, чем сыт.

Людочку ему послала сама судьба. О чем он мог еще мечтать? Оказалось, мечтал он о том, чтобы судьбу свою перебороть. Роль нищего плебея его никак не устраивала. Презирая и ненавидя всех, у кого было не то чтобы какое-то богатство, но хотя бы стабильный заработок, он завидовал им самой черной завистью и всей душой стремился в их ряды, не имея, впрочем, никаких коммерческих способностей. Свою злобу на людей и раздражение на свою беспомощность он, конечно же, начал вымещать на Людочке и ее близнецах, Семке и Темке. И это затягивало его, как наркотик.

Как-то в Тарасов приехала Ленина родная сестра и, придя проведать брата и не застав его дома, рассказала Людочке и Светке историю его взаимоотношений с матерью. Это была история войны подростка с отчимом, появившимся в его жизни, история унижений со стороны отчима, история предательства матери, не вставшей на сторону сына. Ее первая часть закончилась на том, что подросток избил мать и уехал в соседнюю область, потерявшись для всех – и для родственников, и для милиции. Через некоторое время все успокоилось, мать его простила, Леня даже сообщил домой, что живет в Тарасове, но счет к матери так и остался неоплаченным в его представлении. Он ее не простил.

Светка схватилась за голову. Она считала себя виноватой в том, что Людочка познакомилась с Леней. Хотя при чем тут Светка, если у Людочки судьба такая. Полностью соответствующая ее характеру.

Зато у Светки появилась новая забота.

Людочку нужно было спасать теперь уже от Лени. Людочка ходила в синяках, не снимала темные очки, чтобы не позориться перед знакомыми, все реже выходила из дома, боясь Лениных угроз и зуботычин. Близнецы уже во всем разобрались и пообещали дяде Лене, что, когда они вырастут, они его победят и убьют. Вполне серьезно сказали.

Только через год Светке удалось отбить Людочку у Лени. На это ушли не сутки, а недели, месяцы вразумляющих бесед, поддерживающих живой дух в угасающей, запуганной Людочке, расплачивающейся за все «грехи» Лениной мамы. Светке удалось вытащить наружу уже было сформировавшийся у Людочки бессознательный психологический комплекс. Людочка сумела увидеть себя другими глазами. Но этого оказалось мало. Энергия жизни у нее отсутствовала. Леня выкачивал ее из Людочки, как мощным насосом, и со злорадством наблюдал, как она все меньше и меньше становится похожей на женщину. И бил ее одновременно и за то, что она такая же женщина, как и его мать, и за то, что женского в ней осталось мало. Зато больше стало бабьего. А Леня был утонченной натурой – бабье в женщине его не устраивало.

Светку осенила гениальная идея. Она голову сломала, думая о том, кто такой Леня и как от него избавиться, и нашла-таки его слабое место. Леня, несмотря на свой более чем воинственный вид, на то, что задирал всякого, кто проходил мимо не той походкой, как ему хотелось бы, на то, что дня не проходило, чтобы он с кем-нибудь не подрался и не получил по первое число, был очень трусливым человеком. Постоянно задираясь, он пытался преодолеть свой страх и заодно прощупать, что за человек перед ним. И если чувствовал, что перед ним кто-то слабее его психологически, – издевался над ним с полным удовольствием. На всю катушку.

Светка хорошо поняла, где гнездится Ленин страх, страх шакала-одиночки. Прежде всего это был страх перед системой, перед социальными структурами. А дальше уже было дело техники. Светка разыскала своего одноклассника, старшего лейтенанта милиции, работавшего в райотделе, познакомила его с Людочкой, предварительно накрутив той мозги, и результат не замедлил сказаться.

Лейтенант при первой же стычке с Леней, произошедшей, конечно же, из-за Людочки, вернее, из-за полученных ею накануне от Лени синяков, пообещал Лене выслать его из города и даже пальцем его не тронул. Но это-то и было для Лени самое страшное. Когда его били, он терпел. А тут терпеть было нечего. Тут было только страшно.

И Леня исчез из Людочкиной жизни. И она начала складываться так, как в конце концов и сложилась, – уже без его участия. Но встречая его иногда на улице, Людочка тотчас переходила на другую сторону или даже пряталась в подъезд, хотя потом ей было и стыдно за свой страх. Но несмотря на все доводы разума, бессознательно она продолжала его панически бояться.

Конечно, мое сообщение, что Леня сидит у нее над головой, на чердаке, повергло ее в ужас.

– Он меня убьет! – говорила она с одной ей понятной убежденностью в правоте этого утверждения.

Мы со Светкой были несколько ошарашены таким поворотом событий, а точнее, таким Людочкиным утверждением. На наши расспросы, были ли у нее какие-то контакты с ним в последнее время, она наконец призналась, что как-то, с месяц назад, он пришел к ней сюда, она, поддавшись непонятному ей самой чувству, открыла ему дверь и провела с ним ночь. Леня ее не бил, был нежен и внимателен, хотя утром, когда она выставляла его из квартиры, начал обвинять ее в том, что она выгоняет его на улицу, как бездомную собаку. Людочке было потом страшно и противно от того, что она сделала. И она совсем не понимала, зачем это ей нужно было.

А теперь она сидела, бессмысленно смотрела в одну точку и твердила одно и то же:

– Он меня убьет.

– Да хватит молоть чепуху, – разозлилась я. – Леня твой боится тебя, как боится всех, кто хоть чуточку сильнее его. А ты сильнее. Ты – сильная! Ты не опустилась так, как он. И никогда не опустишься. Потому что ты жизнь любишь, а он – боится.

Моя столь убедительная экспрессия Людочку немного успокоила. Светка смотрела на меня с благодарностью и признательностью.

«Тьфу, дура чувствительная, – обругала я сама себя. – За каким чертом мне все это нужно?»

– Вот что, – заявила я им обеим, – довольно дешевых мелодрам. Пора и делом заняться. Я больше суток в этой городской жаре не выдержу. Поэтому хорошо бы сегодня все это и закончить.

Теперь и Светка, и Людочка смотрели на меня с большим недоверием.

– Хорошо бы, – сказала Людочка.

– Давайте-ка переберем всех возможных подозреваемых. Хотя я лично сомневаюсь, что в этой истории вообще есть какой-либо преступный умысел. И все же. Я могу сомневаться, но не могу ошибаться. Не имею права. Потому что речь идет о твоей жизни. – Я ткнула пальцем в Людочку. – Вот ты в первую очередь и думай, у кого может быть мотив, достаточный для того, чтобы тебя убить? Например, свести с тобой какие-то счеты.

Людочка задумалась, выпятив подбородок и трогая языком верхнюю губу. Потом неуверенно на меня посмотрела. Эдакая невинная овечка.

– У Лени? – сказала она. Я вздохнула.

– Хорошо, записываю, первый подозреваемый – Леня. Давайте перечислим всех, а потом уже будем думать над каждым в отдельности.

Людочка опять приняла ту же задумчивую позу размышляющей невинности.

Пока Людочка думала, Светка откровенно скучала, а я рассуждала о некоторых принципах своей работы, о ее, так сказать, аксиомах. Тех, о которых неплохо бы помнить мне в такой ситуации, как определение состава подозреваемых. Неплохо бы, конечно, познакомить с ними и Людочку, но это уже из области фантастики, по-моему. Пусть лучше пользуется своими мозгами.

Мне же нельзя забывать, что принцип презумпции невиновности хорош только для суда. Начиная расследование, я всегда придерживаюсь другого принципа – я подозреваю всех, кто хоть каким-то образом входил в контакт с фигурантами совершенного преступления. Если хотите, это мой личный принцип – принцип презумпции виновности. Пока я не докажу сама себе, что какой-то человек не причастен к преступлению, я не вычеркиваю его из своего списка подозреваемых. Впрочем, точно так же работают и работали все знаменитые сыщики во всем мире. Пусть это открытый мною велосипед, но это мой велосипед, и я умею на нем неплохо ездить.

Мотивов, рассуждая теоретически, в самом общем смысле этого понятия, может быть только два. Межличностный и материальный. В них укладывается все многообразие человеческих побуждений. Кроме них, возможны побуждения только маниакальные. Но нападение маньяка никак не мотивировано со стороны жизненных реалий объекта нападения. Маньяк при выборе жертвы руководствуется случаем. А случай слишком многолик, чтобы его можно было анализировать.

Ход моих мыслей прервала Людочка.

– Мой бывший муж, Сергей, – выпалила она, взволнованная своим открытием.

– Записываю, подозреваемый номер два – Сергей, – отозвалась я.

– И все, – уверенно сказала Людочка, – больше никого.

– Этого не может быть, – возразила я. – У каждого человека врагов гораздо больше, чем он о том подозревает. Нужно очень внимательно смотреть по сторонам, чтобы их увидеть. Враги чаще всего принимают вид самых нейтральных людей. Или даже близких людей. Они стараются втереться в доверие, понравиться, завязать хорошие отношения, завоевать твою любовь, а сами только ищут удобного случая, чтобы вонзить тебе нож в спину.

Светка смотрела на меня как на дуру. Ничего, слушай, слушай, тебе полезно.

– Ты хочешь сказать, – приставала я к Людочке, – что в твоей жизни нет ни одного такого скрытого врага? Что ты настолько проницательна, что всех своих друзей видишь насквозь? Что все они настолько прекрасные люди, что ни один из них даже втайне не помышляет о твоей смерти? Если бы это было и так, да ты бы у нас была гением, виртуозом человеческих отношений, мы бы молились на тебя и ежеминутно прибегали бы к твоему совету… Я все же надеюсь, что это не так. Что я хоть немного имею представление о том, как устроена жизнь. И в любом, самом близком, друге сидит иногда нарывающая заноза тайной страсти убийства. А мы слепо и безрассудно ему доверяем. Людочка! – возвысила я голос до патетики. А что уж там, ерничать так ерничать. – Оглянись внимательно вокруг себя, рассмотри еще раз своих друзей и близких. Неужели нет среди них ни одного, который бы не подтверждал разумное устройство жизни? Неужели же нет среди них ни одного, который желал бы тебе смерти?

Моя парадоксальная логика окончательно ее запутала. Поскольку человек любой риторический призыв принимает сначала к реальному действию, Людочка оглянулась и, не увидев вокруг себя, естественно, никого, кроме Светки, уставилась на нее.

– Ага! – вскричала я все так же патетически. – Вот она! Вот тайная недоброжелательница, вынашивающая в груди планы мести и коварства…

– Ты чё несешь-то? – оборвала меня Светка. – Совсем, что ль, перегрелась?

– Да нет, не перегрелась, дорогие мои, – сказала я своим нормальным тоном. – Только что же вы сидите, как две курицы с вареными мозгами? Нет у них подозреваемых, видите ли! Да так нас всех троих к концу дня на тот свет отправят. И что ты, кстати, обозлилась? Почему бы тебя не зачислить в подозреваемые? У тебя что, мотива нет? Сейчас я тебе придумаю…

– Ну, знаешь, – обозлилась Светка, – я тебе придумаю. Я тебе такое придумаю…

– Уже придумала, – не сдавалась я. – Вот например. Ты, допустим, давно от нее устала и хочешь расстаться с ней. – Я показала пальцем на Людочку как на посторонний предмет. – Но не знаешь, как это сделать, чтобы ее не обидеть. Из чувства врожденной деликатности, а ведь ты же у нас человек деликатный, ты не можешь с ней расстаться просто так и продолжаешь поддерживать с ней отношения. И настолько уже ими тяготишься, что готова убить ее, лишь бы только с нею развязаться. Что, скажешь – столь уж неправдоподобная версия?

Мне было наплевать, что она мне ответит. Главное, все, что я хотела сказать, – прозвучало. А имеющий уши пусть услышит. Умный поймет без объяснений, а дураку и совсем знать не надо.

Людочка смотрела на нас в изумлении. Она, видно, понимала, что между мной и Светкой что-то происходит. Но что именно?

Светка наклонила голову вперед и теребила свою челку. Это у нее жест, означающий крайнее раздражение. Она не кричит и не дергается, голос не повышает, только выставляет вперед лоб и челку теребит.

Но тут Светка перестала свою челку теребить, посмотрела на меня спокойно и уверенно. И даже улыбнулась. Мне улыбнулась. Не надо мной, а мне улыбнулась. Значит, что-то придумала.

– Итак, пишу в список третьего, – сказала я ехидно. – Света.

– Тогда уж пиши туда же и четвертого, – подхватила Светка.

– Кого же? – спросила я.

– Таню. Иванову. По прозвищу Ведьма, – столь же ехидно ответила она.

– А мотивы? – не сдавалась я, хотя чувствовала, что проиграла эту стычку.

– Танюша, – ласково спросила Светка, – тебе объяснить твои мотивы?

– Пожалуй, не надо, – сдалась я. – Только я отказываюсь ловить сама себя.

– И не надо, – разрешила Светка. – Ты просто чистосердечно признайся, и все. Нам этого будет вполне достаточно…

– Девчонки, так вы что, шутите, что ль? – перебила ее Людочка.

Она уставилась на нас с недоумением, граничащим с подозрением.

Мы о ней как-то подзабыли, и она осталась на обочине, что ее, естественно, не устраивало.

– Люда, все в порядке, – успокоила ее Светка. – Мы уже все выяснили.

– Тогда давайте продолжим, – буркнула Людочка, недовольная своей обочиной.

– А что продолжать? – спросила я. Настроение у меня было неплохое.

– А вот впиши туда… – разозлилась Людочка. – Козла этого… Председателя кооператива. Валентина Петровича. Который без штанов тут сидел.

Я все-таки ее порядком разозлила, она готова была теперь подозревать весь свет.

– Вписала, – я все еще веселилась.

– И этого придурка, – она ткнула пальцем в пол, – с нижнего этажа. Он обещал мне ноги выдернуть, если я ему потолок не отремонтирую.

Я расхохоталась.

– Тебе? Ноги? Ну, дурак! Ну, импотент! Да на твои ноги молиться надо, а не дергать их!

Людочка посмотрела на меня недоверчиво, но была бы рада поверить.

– Вот я и говорю – придурок, – сказала она уже спокойно.

– Вот у нас какой уже список получился, – сообщила я им обеим. – Шесть подозреваемых.

– Давайте туда еще одного впишем, – предложила Светка. – Семь – число счастливое.

– А кого? – спросила я.

– Неизвестного маньяка! – Светка округлила глаза, но нам с Людочкой было не страшно, а, наоборот, весело почему-то.

– Хорошо, – согласилась я. – Пусть будет семеро. Теперь давайте думать над каждым в отдельности. Но сначала – один вопрос. – Я обернулась к Людочке. – Выпить у тебя есть что-нибудь?

– А зачем? – задала очередной идиотский вопрос Людочка.

– А затем, что тут без бутылки не разберешься, – поняла мою мысль Светка. – Я сейчас…

И исчезла за дверью.

Людочка смотрела на меня с недоумением.

– Что это сейчас такое здесь произошло? – спросила она.

Я положила ей руку на плечо. Плечо было такое же холодное, упругое и приятное. Кожа нежная и шелковистая. Удивительная кожа.

– Просто две старые подруги решали один важный вопрос, – ответила я.

– Решили? – спросила Людочка. Я ей улыбнулась. «Дурочка ты непосредственная, – подумала я. – Конечно, решили».

– Решили, Люда, – ответила я ей. – Причем в твою пользу.

Она, видно, меня так и не поняла, хотя здорово засмущалась.

– Пойду посмотрю, где там Светка. – Она встала, высвобождая свое плечо из моей руки. – Чего она так долго возится?!