Книга: Дуракам всегда везет!
Назад: ГЛАВА 11
На главную: Предисловие

ГЛАВА 12

Из рассказа Валентина Петровича Короткова сложилась целая жизненная история. Мне не хотелось бы пересказывать ее своими словами, ведь происходило все это с другим человеком, не со мной.
И я своими ироническими замечаниями и комментариями постоянно буду нарушать стройное течение рассказа. А удержаться от них я при всем желании не смогу. Это выше моих сил.
Это мой стиль. Не могу же я уродовать сама себя…
Но мне не хотелось бы доверять рассказ и самому Валентину Петровичу. Уж слишком много было в его рассказе экспрессии, стучания в грудь и выдергивания волос на голове. Выражаюсь, как вы понимаете, фигурально, поскольку голова у Валентина Петровича была практически лысая. Но так много было в его речи покаянных мотивов и саморазоблачительных пассажей, что они грозят погубить все впечатление от его рассказа.
Исповедальный стиль хорош для Блаженного Августина, а председателям кооперативов он как-то не к лицу… Жанр не тот…
Поэтому лучше всего рассказать эту историю от третьего лица. Примерно так, как я ее воспринимала, когда слушала Короткова. То есть пропуская мимо ушей его самобичевание и только рассматривая картинки, складывающиеся в моем воображении. Занимательные, надо сказать, картинки и даже поучительные в какой-то мере…
Итак, председатель жилищного кооператива «Струна» Валентин Петрович Коротков был абсолютно бездарным авантюристом.
То есть авантюризм составлял неотъемлемую часть его натуры, но никаких способностей к реализации своих авантюрных потребностей Валентин Петрович не имел. Он всегда видел только начало авантюрной многоходовки, не имея представления о терявшихся в туманной неопределенности заключительных ходах.
Но неясность перспективы его не останавливала, и он с уверенностью самоубийцы делал первый шаг. Беда в том, что все следующие его шаги были определены этим первым шагом, и сделает ли их Коротков или нет, уже не зависело от его желания. Он был просто вынужден их делать, чтобы не погубить все дело да и самого себя в придачу. И ему приходилось нагромождать одну несуразицу на другую, совершать один нелепый поступок за другим, чтобы не потерять надежду хоть как-то в итоге выкрутиться.
Логика событий часто заводила его в такие дебри человеческих и финансовых отношений, выпутаться из которых можно было только с помощью прямого нарушения закона. И Коротков нарушал закон, поскольку ничего другого ему не оставалось. То, что начиналось как простая хитрость и ловкость, заканчивалось статьей Уголовного кодекса, которая повисала над Валентином Петровичем как дамоклов меч. А этого Коротков очень не любил. От этого становилось неуютно и холодно. Статьи Уголовного кодекса казались ему неприятными и колючими.
Принимая людей в кооператив, Коротков очень волновался, глядя, как безответственно они относятся к своим подписям на документах. Многие подписывали все, что он им подсовывал, даже не глядя, что написано на бумаге, которую они только что лихо подмахнули.
Когда Коротков представлял себе, какие это открывает возможности для различных махинаций, у него голова шла кругом.
Но как? Как этим воспользоваться?
Удачное решение этой проблемы подсказал ему случай. Проводя отселение со стройплощадки, он наткнулся на одну бабку, доживающую свой век в частном домишке. Когда он увидел, что восьмидесятипятилетняя бабка дышит на ладан, сама уже почти не встает и никто за ней не ухаживает, его как молния пронзила идея настолько простая, что он едва не отмахнулся от нее, настолько она была элементарна. В ней не было никакого авантюризма, и неуемная душа Короткова не могла с этим смириться. Но, преодолев скуку, он все же сумел себя заставить провернуть это дело.
Без труда уговорил он бабку подписать договор с кооперативом на двухкомнатную квартиру и столь же легко – еще один договор, о том, что принимает на себя заботу о немощной старушке. Договор обязывал его полностью содержать старую больную женщину, создавать ей условия для достойной старости, полностью оплачивать ее лечение и в случае смерти – погребение.
За все это старушка передавала ему право наследования своего жилья. Когда он вез на своих «Жигулях» бабку к нотариусу, он боялся только одного, чтобы она не померла по дороге туда. Если обратно – пожалуйста.
Старушка благополучно прожила еще полгода и тихо померла. Коротков и впрямь обеспечил ей достойную старость, благо ни особых затрат, ни особых усилий ему это не составило. Он просто договорился с одной из бабкиных соседок, что та будет каждый день ее навещать, варить, убирать, стирать, кормить старушку. Это обошлось ему в какие-то копейки. Сам покупал ей продукты, заходил пару раз в неделю. Отселять он ее и не собирался. И так был уверен, что бабка скоро помрет.
И не ошибся. Ему пришлось подождать всего каких-то полгода. Старушка померла, он ее похоронил, а сам оказался владельцем двухкомнатной квартиры в кооперативе, который он же сам и строил. И все было сделано чисто, абсолютно законно.
Но с тех пор потерял покой и сон. Ведь если оказалось возможным так легко получить одну квартиру, можно будет получить еще одну. А когда дом будет построен, в одной квартире он будет жить сам, а другую продаст. Нет, лучше ее все-таки не продавать, а сдать в аренду. Это будет постоянный доход. А продать можно в любое время… Позвольте, сдавать можно не одну, а две квартиры, и даже три, и больше…
Нужно их только иметь для этого. Это была авантюра, причем такого уровня, что Коротков вдохновился и возбудился до неприличия. Квартиры он построит сам. Как получить на них право собственности – он уже придумал.
Его идея заключалась в увеличении количества бумаг, которые должны подписывать люди при вступлении в кооператив. Проект дома был нестандартный, индивидуальный, предусматривающий многочисленные отклонения от типового проекта буквально в каждой квартире. Коротков придумал процедуру согласования проекта отдельной квартиры с непосредственным заказчиком, то есть с самим ее будущим хозяином.
«Согласны ли вы с увеличением высоты потолка до 270 сантиметров?» «Согласны ли вы на установку в квартире второго санузла?» «Согласны ли вы установить высоту ступеней лестницы на второй уровень 30 сантиметров?» «Согласны ли с установкой в наружных окнах стеклопакетов?» «Согласны ли вы на установку витражей во внутренних окнах?»
Таких вопросов Коротков придумал с полсотни. Он напечатал каждый вопрос на отдельном листке и предлагал каждому вновь вступающему в «Струну» подписывать в дополнение к договору такую кипу бумаг, что те просто за голову хватались. В предварительной беседе Коротков долго и подробно рассказывал про все эти особенности, намеренно утомляя собеседника, и только потом предлагал ему подписать бумаги, в которых речь шла о том же самом, что он только что рассказывал. А в середину он вкладывал чистый лист без вопроса.
Трое из четверых подписывали всю кипу подряд, не глядя, в том числе и чистый лист. Один из четверых лист обнаруживал и показывал его Короткову. Тот извинялся, говорил, что это ошибка наборщицы, тут же этот лист изымал и на глазах у всех рвал.
В результате у Короткова скопилось чистых листов с подписями штук пятьдесят. Соблазн был велик, и он начал изучать владельцев будущих квартир. Нашел трех одиноких женщин и несколько малосемейных пар, с составом семьи два человека. На них он составил тексты завещаний, которые и впечатал в листы с подписями.
Нужно ли уточнять, что все они завещали право на жилье после своей смерти Короткову Валентину Петровичу?
Следующая проблема была связана с нотариальным оформлением завещаний. Выход был единственный, поскольку уже начала действовать фатальная неизбежность – найти сообщника в нотариате. Благо в последний год в Тарасове расплодилось частных нотариальных контор так много, что в центре города они встречались практически на каждом шагу.
Коротков под разными предлогами обошел двенадцать контор и познакомился с двумя десятками нотариусов, прежде чем попробовал договориться с показавшейся ему подходящей для этого полной и явно ленивой дамочкой лет тридцати с чрезмерно большими грудями, огромной задницей и совершенно пустыми глазами. Наталия Сергеевна легко поверила, или сделала вид, что поверила, в совершеннейшую сказку, рассказанную Коротковым про лежащую в больнице его сестру, которая не успела оформить завещание, хотя оно и написано уже и подписано, и нельзя ли будет пойти на небольшое нарушение нотариального порядка, нельзя ли удовлетворить просьбу больной сестры и нотариально оформить завещание без ее участия.
Пышногрудый нотариус долго молча смотрела на Короткова пустым, неподвижным взглядом, потом так же молча вышла из своего кабинета. Коротков намек понял и колебался не долго. Он отсчитал сто долларов из пятисот, приготовленных на эту акцию, и сунул их под какой-то лист бумаги, лежащий на столе.
Нотариус вернулась и опять же молча начала перекладывать бумаги у себя на столе. Потом, опять-таки не говоря ни слова, опять удалилась из кабинета. Коротков вздохнул, вытащил еще сто долларов и сунул под тот же листок. Первая сотня лежала нетронутой. Нотариус вернулась минуты через полторы, опять слегка пошелестела бумагами и посидела молча пару минут, о чем-то размышляя. Потом она тоже вздохнула и вышла в третий раз. Коротков выругался, но отступать поздно было. Отсчитав еще сто пятьдесят долларов, с намеком, что больше, мол, нет, последние выгреб, он добавил их к лежащим на столе, твердо решив больше не давать.
Вернувшись, Наталия Сергеевна довольно долго что-то соображала, потом посмотрела на Короткова с ленивым недоумением. Коротков – ответил ей взглядом, полным безденежного отчаяния. Она разглядывала его с минуту, затем сказала своим густым контральто:
– Черт с вами. Давайте свои бумаги.
И через пять минут он стал законным наследником еще одной квартиры в своем кооперативе.
…Когда он пришел к ней еще раз, то с удивлением обнаружил, что Наталия Сергеевна его ждала. Она не дала ему рта раскрыть, а показала рукой на стул напротив себя и сказала с полнейшим равнодушием:
– Давайте свои бумаги. Триста.
Коротков был несколько ошарашен ее напором, удача шла в руки сама; и месяца за три он оформил десять завещаний на строящиеся в своем кооперативе квартиры. Это обошлось ему в три тысячи долларов, которые он позаимствовал в кассе кооператива, поскольку сам не был ни столь богат, ни столь удачлив, чтобы иметь возможность свободно расходовать такие деньги.
«Ну, это беда не большая, – думал Коротков, – выкручусь, главное – кооператив построить побыстрее».
Валентин Петрович, как обычно, ошибался. Самая большая его проблема была теперь не в постройке кооператива. Там дело было уже налажено, потихоньку завертелось, зашевелилось, и теперь нужно было только следить, чтобы оно, не дай бог, не остановилось, но ускорить строительство было совершенно нереально.
Главная проблема Короткова сосредоточилась теперь в соблазнительных мыслях о возможности приблизить момент обладания правами на эти квартиры. Когда Коротков представлял, что дом уже построен и что он – уже владелец одиннадцати новых квартир в элитарном доме в центральном районе города, он чувствовал нечто вроде того, что чувствовала бы, наверное, страна при смене в ней общественно-экономической формации. Если бы, конечно, страны могли испытывать чувства.
Валентин Петрович испытывать чувства мог. И не только испытывать, но и заболевать ими, как выяснилось, словно чумой. То есть неизлечимо. Впрочем, чего было ожидать от его авантюрно скроенной натуры?
Его стали преследовать мысли о различных способах прекращения человеческой жизни. Коротков собрал все, какие только нашел, голливудские триллеры у торговцев видеофильмами и испытывал странное для него самого наслаждение, глядя на кровь на экране телевизора и отмечая все новые, неизвестные ему прежде, способы убийства людей.
Во сне его стали преследовать навязчивые картины. Ему снились массовые катастрофы и стихийные бедствия, уносящие много человеческих жизней.
В своих сновидениях ему пришлось пережить извержение вулкана, сопровождаемое мощным землетрясением, разрушившим весь Тарасов и в том числе домишки, которые он не успел снести на стройплощадке кооператива. Откуда в степном Тарасове взялся вулкан, его во сне не занимало, но в потоках изливающейся из жерла кратера лавы погибли все члены его кооператива, и Коротков испытывал во сне противоречивое чувство и горя, и радости одновременно.
Впрочем, радости, наверное, было больше, поскольку просыпался он просветленным и удовлетворенным. Правда, через несколько минут после пробуждения состояние болезненного азартного интереса к проблеме и конкретным способам убийства вновь к нему возвращалось.
В другом сне он спасался от взрыва атомной бомбы. Характерный грибовидный столб, не раз виденный им на экране, завис у него над головой и с ужасающей скоростью приближался к нему. Коротков в панике бежал от него, постоянно чувствуя у себя за спиной, в нескольких метрах, убийственное присутствие настигающего его фронта взрывной волны, он знал, что останавливаться нельзя, иначе погибнешь уже без всякого сомнения, и из последних сил бежал вперед, не давая догнать себя ни взрывной волне, ни проникающему излучению, ни термическому облаку. Вокруг него корчились и горели люди, пострадавшие от световой вспышки атомного взрыва, от которой ему самому непонятно каким образом удалось уберечься, и в них он узнавал, к своему ужасу, членов своего кооператива, но ужас вызван был не картиной их жутких мучений, а мыслью о возможности погибнуть с ними вместе. И Коротков мчался вперед, не разбирая дороги и не давая атомному облаку себя догнать.
Самым страшным был сон о нашествии на Тарасов диких собак, вцеплявшихся в горло прежде, чем человек успевал поднять руку к лицу. Собак были тысячи, миллионы. Они заполнили все улицы Тарасова, все свободное пространство, и, куда бы Валентин Петрович ни бросал взгляд, всюду он видел лишь их темно-коричневые взъерошенные спины и красные оскаленные пасти. Они зарезали всех в Тарасове, улицы постепенно наполнились потоками крови, собаки скакали по горам трупов и тонули в человеческой крови. Валентин Петрович судорожно лез по какой-то каменной фабричной трубе все выше и выше, а уровень крови поднимался за ним, кровь грозила утопить его, лишь только труба закончится, и спасаться дальше ему будет некуда. Но труба все не кончалась, он все не тонул и не тонул…
Просыпался он в холодном поту.
Коротков начал опасаться, что сойдет с ума, потому что картины, виденные им во сне, стали преследовать его и днем, появляясь в сознании, стоило ему лишь прикрыть на секунду глаза.
Он измучился, стал нервным, пытался пить, но, напиваясь в одиночку до бессознательного состояния, хватался за нож и сидел перед зеркалом, тупо глядя, как в нем мелькает его мотающаяся из стороны в сторону физиономия, и никак не успевая ударить ножом в это тупо ухмыляющееся, раздражающее лицо.
Когда он встречался в правлении кооператива, на стройплощадке с теми, кто, сам того не зная, передал ему права наследования строящихся в кооперативе квартир, он не мог спокойно смотреть им в глаза, боясь взглядом выдать свое навязчивое желание их смерти.
Ему наяву стали мерещиться кровавые пятна на их одежде, а когда, разговаривая однажды с пожилой супружеской парой, он поймал себя на том, что не может отвести взгляда от торчащего, как ему с ужасающейся отчетливостью представлялось, из груди женщины окровавленного ножа, он понял, что дальше так продолжаться не может.
Женщина обратила внимание на его напряженный взгляд, устремленный на свои груди, и поскольку в молодости была женщиной красивой, истолковала его поведение, скорее всего, по-другому. Она нервно поправляла платье на груди и что-то изредка шептала возмущенно-удовлетворенно своему мужу, который молча хмурил брови и по-стариковски угрожающе посапывал и покашливал.
В тот раз обошлось без скандала, но Коротков чувствовал, что все – граница допустимого близка и надо что-то срочно делать, иначе все его усилия пропадут даром, вся блестящая комбинация по выходу его, Короткова Валентина Петровича, в ряды новой богатой и преуспевающей аристократии закончится тривиальной смирительной рубашкой и изолятором в пригородном сумасшедшем доме – для особо буйных и беспокойных.
Когда в правлении его кооператива появилась пышногрудая Наталия Сергеевна и устремила на него свой тупой и неподвижный взгляд, Коротков почувствовал, что она принесла с собой избавление от его кошмаров.
Не обладая особой проницательностью, он не понял, правда, что совершается следующий неизбежный ход затеянной им авантюры, что ситуация выходит на новый уровень, о котором он даже не подозревал раньше. То, что существовало в его сознании, как манящая соблазнительная возможность, предстало перед ним во всей своей грубой реальности, стало осуществимым.
Нотариальная мадам проплыла по облезлой комнатке правления, устроила свой необъятный зад на жалобно скрипнувшем стуле, колыхнула грудями и произнесла свою сакраментальную фразу:
– Давай свои бумаги.
Произнесено это было уже несколько иным тоном, в котором не было ни снисхождения, ни готовности пойти навстречу просьбе, как тогда, в нотариальной конторе, а было какое-то тупое высокомерие, с которым милиционеры обычно произносят фразу: «Предъявите документы!»
– Какие бумаги? – прикинулся Коротков полным идиотом. О каких еще бумагах могла идти речь, как только не о тех, с которыми он приходил в нотариальную контору, то есть о завещаниях.
Бюст заколыхался перед глазами Короткова – нотариальная дама встала напротив него во весь свой почти двухметровый рост.
– Ну ты, козел позорный, фазан некайфованный!..
Она надвигалась на него бюстом, прижимая к стене и грозя задушить его своими пышными грудями.
Валентин Петрович уперся ладонями в эти груди и попытался отодвинуть их от себя.
Женщина приостановила свое движение на Короткова, полуобернулась и крикнула красивым низким голосом несколько игриво и в то же время обиженно-оскорбленно:
– Федор, он меня счупает!
Коротков хотел возразить, что никого он не щупает, а просто… ну, толкается, что ли. И что он не понимает, зачем говорить такие глупости, да еще коверкать при этом язык.
Но в это время дверь в комнатушку правления открылась, и на пороге показался Федор.
Увидя его, Коротков прекратил сопротивление и сполз по стенке на пол.
Федор доставал головой притолоку, плечи его касались обоих косяков одновременно, на шее, которая была примерно такой же толщины, как поясница Короткова, лежала золотая цепь шириной в большой палец.
– Мужик, – спросил Федор парализованного его видом Короткова, – ты зачем к женщине пристаешь?..
Федор отделал Валентина Петровича так, что тот понял все сразу и до конца. Он сам отдал все документы, сам показал на плане дома, какие квартиры намечены были к переходу в его собственность. Сам показал людей, как он уже понял, обреченных на смерть. Сам написал свое завещение, по которому все имеющиеся в его собственности квартиры в случае его смерти переходили к Федору. У него оставалась одна-единственная квартирка, которую он должен был получить от кооператива, как его председатель. Это было вполне законно.
Дом к тому времени был почти построен. Десять этажей уже возвышались в самом центре города, вызывая гордость и предвкушение новоселья у тех, кому посчастливилось стать членами этого кооператива, и дикую зависть тех, кто не сумел организовать себе в нем квартиру.
Началось завершение строительства одиннадцатого этажа, когда произошли два странных случая бесследного исчезновения людей.
Первой пропала та самая женщина, на груди которой Короткову мерещилось кровавое пятно. Однажды она отправилась на базар за продуктами и домой не вернулась. Больше ее никто никогда не видел. Обезумевший от горя муж, не предполагавший пережить свою супругу, умер от сердечного приступа пару месяцев спустя. Их строящаяся квартира перешла, формально, к Короткову. Хотя он знал, что фактически владеть ею будут нотариус со своим носорогом-Федором.
Примерно в то же время пропал еще один человек. Милиция, конечно, была озабочена таким обстоятельством, но поскольку жили они в разных концах города, в разных районах, никто не обратил внимания, что есть между этими случаями исчезновения связующее звено – жилищный кооператив «Струна».
Причем пропадали не сами члены кооператива, подписывавшие договор с Коротковым, а члены их семей, которые были бы наследниками в случае их смерти.
Короче говоря, за эти три месяца у десяти членов кооператива не осталось ни одного наследника, все стали одинокими и несчастными людьми, потерявшими всех своих близких и родных.
За это время одиннадцатый этаж был достроен и началось завершение строительства. Дом принял реальные очертания, вплотную приближаясь к торжественному моменту сдачи здания в эксплуатацию.
За три месяца до окончания строительства вся операция по «расчистке» квартир была завершена. Троих из членов кооператива сшибло машинами. Один умер от сердечного приступа. Один утонул во время купания на Волге. Двоих сильно избили, и они умерли в больнице. Один, осматривая свою будущую квартиру, неосторожно ходил по стройке и упал с седьмого этажа. И, наконец, еще одного зарезал в подъезде его дома неизвестный маньяк.
Коротков не поседел за эти месяцы только потому, что облысел. Его нервная реакция на эти события вылилась в выпадение волос на черепе. Он с ужасом смотрел на себя в зеркало, понимая, что события развиваются уже без его участия, хотя первоначальный толчок им дал именно он – Валентин Петрович Коротков.
И он вздрагивал от каждого звонка в дверь, от каждого стука, будучи уверен, что пришли за ним, что до милиции дошел наконец тот факт, что собственником квартиры каждого нового умершего становится один и тот же человек – Валентин Петрович Коротков.
Но милиция все не приходила и не приходила, и Валентин Петрович как-то постепенно успокоился. Особенно его ободрял тот факт, что он сам-то никого не убивал, он даже ничего не получал в результате всех этих смертей. Какие же к нему могут быть претензии?
И вновь корыстолюбивые мысли начали одерживать в нем верх. Ведь он остался фактически ни с чем. Его же просто ограбили, применив грубое насилие. Это тупое животное чуть не изуродовало его тогда своими пудовыми кулаками. Возмущение, смешанное с жаждой обладания шикарными квартирами, подогретой возможностью такого обладания, вновь овладело Валентином Петровичем.
Он крепко задумался. Думал недели две. Строительство дома стремительно неслось к своему завершению, что особенно возбуждало мыслительную деятельность Валентина Петровича. Возможностью нужно было пользоваться или сейчас, или никогда.
В результате еще через неделю среди членов кооператива появилась Людочка.
Коротков, потерявший все десять квартир, никак не мог смириться с этим фактом. Нотариус с Федором просто забрали у него бумаги, а заодно заставили написать завещание, по которому в случае его смерти все права на его имущество переходили к Федору.
Он решил начать сначала. Время и возможности еще были. Свободных квартир осталось еще достаточно много. И он получил подписи еще двух членов, в том числе и Людочки, легко подмахнувшей пустую бумажку.
И совершил идиотский с точки зрения здравого смысла обмен – две стареньких квартирки на шикарную элитную квартиру, приняв Людочку в члены кооператива. Он подписал с ней договор, указал в нем конкретную квартиру на одиннадцатом этаже.
Зачем он это сделал, он не мог бы толком объяснить. Он же не собирался убивать никого, ни саму Людочку, ни ее мать, а когда узнал позднее о существовании еще и двух близнецов, Семки и Темки, вообще пришел в ужас.
Но, с другой стороны, он и не раскаивался, что вновь провернул это дельце с фальшивыми завещаниями. Просто в силу склада своего характера Валентин Петрович всегда предпочитал иметь возможность, чем не иметь ее. Где-то в глубине его подсознания и Людочка, и вся ее семья были приговорены к смерти, просто сам Валентин Петрович об этом еще не знал.
Дом был практически готов. И тут к Короткову вновь заявилась нотариус в сопровождении Федора. Она ему очень просто, на пальцах, объяснила, что из двух квартир на десятом этаже будет сделана одна, в которой и поселится она с Федором. А оставшиеся квартиры – ну, Валентин Петрович понимает, конечно, о каких именно квартирах идет речь, – должны быть сданы в аренду, но ни в коем случае не проданы. Что Валентин Петрович сам будет следить за этими квартирами, деньги будет приносить ей, а себе будет брать десять процентов арендной платы.
– Ты, козел, будешь нашим управляющим, – прогудел Федор и так дружески шлепнул Короткова по плечу своей ладошкой, что у того неделю потом плечо болело.
Но самое непонятное условие Наталья Сергеевна приберегла напоследок. Валентин Петрович должен обязательно поселиться в квартире на одиннадцатом этаже. И не в любой квартире, а именно в той, договор на которую он заключил недавно с Людочкой. Он попытался было объяснить это обстоятельство, но слушать его не захотели.
– Это, козел, твои проблемы, – объявил ему Федор. – И решай их сам. Уж мы-то знаем, что ты ловкий парень. Жить будешь в той квартире, где тебе сказали. Или вообще жить не будешь.
Это условие было для Короткова неразрешимой загадкой. Он ломал голову, делал то одно предположение, то другое, но так ничего более или менее близкого к здравому смыслу не придумал.
Дом был наконец сдан в эксплуатацию. Счастливые жильцы расползлись по своим квартирам, начались знакомства соседей, первые походы в гости, первые тосты за новоселье и совпавший с ним Новый год.
Коротков вынужден был отдать квартиру на одиннадцатом этаже Людочке. Едва об этом стало известно на десятом, Федор в тот же вечер избил его. Валентин Петрович попал в больницу, а нотариус отправилась с соседским визитом вежливости к соседям сверху, познакомилась с Людочкиной матерью, выпила с ней бутылочку хорошего винца.
Коротков через неделю вышел из больницы, готовый к новым побоям, но, к его удивлению, его больше не трогали. Все вроде бы успокоилось.
Но тут наступила весна, с нею в Тарасов пришла майская жара, и держалась она с таким упорством, что ясно было, что метеорологическую карту в Тарасове Господь Бог и в этом году разыграет по традиционному сценарию.
Нотариус, все чаще посещавшая Людочкину мать, из всех комнат их квартиры предпочитала почему-то спальню. И старалась побывать там при первой возможности. Она часто хмурилась и подолгу задумывалась. Федор смотрел на Короткова волком, хотя больше не трогал.
В этом месте председатель кооператива обратился лично к Людочке, сидевшей с отрешенным видом, уставив отсутствующий взгляд в стену.
– Людмила Анатольевна! – заявил Коротков. – Я должен сказать об этом. Я надеюсь, вы поймете, почему я молчал раньше… Ваша мать погибла не от собственной неосторожности…
Людочка подняла голову и посмотрела на него заинтересованно.
– Что такое? – спросила она, внимательно на него глядя. – Что вы говорите?
– Вы знаете, у меня есть ключи от всех нужных мне квартир. Организовать это не так уж трудно… Так вот, как раз в тот день, когда случился этот «несчастный случай», как утверждает милиция, я, спускаясь с чердака, наткнулся на выходящую из вашей квартиры эту…
Он показал руками рост на две головы выше себя.
– …Натали. Я нотариуса имею в виду. Она тоже увидела меня и как-то так странно усмехнулась. Обычно она не усмехалась при встрече со мной… Мне это показалось странным. Я дождался, пока она спустится на свой этаж, и позвонил в вашу дверь. Мне никто не открыл. Но ведь она только что вышла оттуда… Короче, я открыл своим ключом. Вы понимаете? Я обнаружил вашу матушку в ванной, голова ее была погружена в воду. На полу стояла пустая бутылка коньяка… Я сразу все понял…
Людочка молчала, но лоб ее был наморщен, а глаз она не сводила с Валентина Петровича. Очень серьезным и сосредоточенным было ее лицо.
Она так же молча встала и подошла вплотную к Валентину Петровичу. Тот вжался в стену. Леня сидел, не шевелясь, и Людочке не препятствовал. Людочка тем временем взяла Короткова за ворот рубашки.
– Что ты сказал? – Она переспрашивала очень серьезно, словно до нее не дошел еще смысл сказанного и она хочет убедиться, что не ослышалась.
– Мальчишки… – произнесла она отрешенно. – С ними что? С Семой-Темой? С ними что? Они живы? Что с ними случилось?
Каждый свой новый вопрос она задавала все громче и громче и потом уже просто кричала в истерике:
– Что с ними? Скажите мне, что с ними? Что?
– Я не знаю! Я ничего не знаю! Я не слышал про это ничего! – испуганно запричитал Валентин Петрович.
– Про что – про это? – взвизгнула Людочка.
– Да заткнись ты, мамаша хренова! – перебил ее Леня. – Живы они. Я их вчера вечером видел, когда за портвейном ходил. С бабушкой гуляли.
Людочка замолчала и обессиленно упала на кровать. Но через несколько секунд вскочила и заявила:
– Да! Мне тоже есть что рассказать. Есть. Закон я не нарушала. И меня не в чем упрекнуть. Но мать убили из-за меня, и я расскажу. Я все расскажу, хотя я ничего и не делала…
Передам Людочкин рассказ тоже не от ее имени, а со стороны. Сам человек всегда склонен к самооправданию, а такой человек, как Людочка, – в особенной степени. Чтобы он почувствовал свою вину в чем-то, нужно, чтобы случилось что-то страшное, чтобы погиб кто-то из его очень близких, родных людей.
Иначе человек выбрасывает из себя чувство вины как ненужный для своего психического здоровья хлам. Он оправдает себя, что бы ни случилось.
Поэтому и Людочкин рассказ был переполнен такого рода оправданиями. Их я, конечно, опускаю. А в остальном я почти ничего и не меняла в Людочкиных словах. Убрала лишь экспрессию.
Прежде всего – она знала о том, что председатель ведет с ней какую-то игру.
Она заметила чистый листок, но не придала этому никакого особого значения. И не стала спрашивать ни о чем, а, не раздумывая долго, подмахнула его. Она никогда не раздумывала долго.
Людочка подозревала, что председатель – аферист, но это только казалось ей подходящей сферой приложения ее усилий.
Врут все и всегда, считала Людочка, не то чтобы больше и чаще ее, но гораздо эффективнее. Вранье приносит им ощутимую прибыль. А что же она? Ради чего врет она? Из любви к искусству? От природной склонности к мифотворчеству? Она давно стремилась к тому, чтобы вранье приносило материальную выгоду, деньги, независимость, а не только какое-то внутреннее удовольствие, близкое к эстетическому.
Знала Людочка, все знала…
Даже то, как распорядился председатель подписанным ею чистым листочком.
Однажды, придя в правление строящегося еще кооператива, она воспользовалась случаем и залезла в портфель к председателю. Она наткнулась на завещание какой-то Пряниной Лидии Васильевны. В нем та завещала квартиру в этом же доме и даже в этом же подъезде председателю кооператива!
Она навела справки – в той квартире жили другие люди! С большим трудом ей удалось выяснить, что Лидия Васильевна Прянина была сбита автомашиной четыре месяца назад. Люди, живущие в ее квартире, не являются ее владельцами, а арендуют ее в кооперативе…
Людочка выкрала этот документ.
Она бы взяла все и в первую очередь – свои бумаги. Но своих она найти не успела, вернулся отлучавшийся на минуту председатель. Пришлось довольствоваться чужими бумагами. Но и это было – что-то!
С этим можно было «работать». То есть трясти председателя кооператива. И вытрясать из него все, что можно вытрясти.
Шантаж?
Этого слова Людочка старательно избегала, даже когда рассуждала обо всем этом сама с собой.
Да и потом – какой может быть шантаж, когда председатель сам ее обманул. Это как бы снимало все моральные запреты в отношении него. Теперь любые свои действия Людочка считала оправданными.
Но что можно было получить от председателя кооператива? Этого Людочка тоже толком не знала и не очень хорошо понимала.
Нет, можно было бы, например, потребовать с него документы на свою квартиру, да их и нужно было потребовать обязательно. Но этого же было мало! Ведь Людочка уже жила в этой квартире. Она уже как бы была ее, несмотря на то, что она все же понимала, что вся эта операция – грандиозная и очень для нее опасная афера со стороны председателя кооператива.
И Людочка выжидала время, ловя случайные шансы. Пока ее не осенила удачная идея. Путем несложного опроса в двух подъездах дома она выяснила, что по меньшей мере в шести квартирах живут не хозяева, а арендаторы.
Острый Людочкин ум тут же сделал необходимый вывод. И у нее появилась определенная, вполне материальная цель. Правда, она не видела еще пути достижения этой цели. Но на что тогда и ум человеку?
Однако додуматься ни до чего конкретного Людочка не успела. Как только началась весенняя жара, начались какие-то неожиданные проблемы в ее жизни. Она, правда, и прежде не могла похвастаться спокойной жизнью, но тут уже просто хоть караул кричи. Началось все со смерти матери. Да, конечно, выпивала. Было такое и раньше. Но не допивалась до бессознательного состояния. Не падала, где попало. И никогда не лезла в ванну в пьяном виде. Не было у нее такой привычки…
После ее смерти началось вообще черт-те что! Хорошо еще, близнецов она отправила к матери бывшего мужа, которая и раньше часто забирала их на месяц-два, особенно летом… На дачу с ними ездила, в дом отдыха…
А потом – эти дурацкие несчастные случаи, которые стали происходить вокруг нее с удручающей закономерностью пристрелки. Как будто кто-то стрелял в нее, каждый раз промахиваясь, но постоянно уточняя прицел и беря все точнее и точнее.
Это выбивало ее из колеи, заставляло испуганно озираться на каждый шорох, каждый подозрительный звук.
И квартира ее стала просто раздражать. Особенно спальня. Вот эта самая, в которой все сейчас сидят. Ей постоянно стали мерещиться какие-то фигуры, запахи, звуки. Она перестала спать в этой комнате. Кстати, когда Людочка об этом говорила, Светка подтверждающе кивала головой.
Но Людочке опять повезло. Не в том смысле, что она осталась в живых, а в том, что поняла, кто на нее охотится. Соседи снизу! Через некоторое время, понаблюдав за ними немного, она была уверена, что не ошибается. Федор не только приходил к ней ругаться за испорченные потолки, он фактически подстерегал ее на каждом шагу. Особенно по вечерам. Она встречала его в городе слишком часто, чтобы счесть это случайностью. Он явно за ней следил, а делать это незаметно с его габаритами было не только крайне сложно, а пожалуй, и невозможно.
Но и это не все. Людочка оказалась настолько проницательна, что смогла по нескольким случайным эпизодам и обрывкам разговоров уловить характер отношений между своими нижними соседями и председателем кооператива. И эти отношения чрезвычайно ее заинтересовали. Председатель был в явной зависимости от этих людей, причем в очень мощной зависимости. Он и пикнуть не смел против них. Те же, когда не знали, что их кто-то видит, обращались с ним просто как… со слугой, что ли.
Вот тут-то и почувствовала Людочка наличие очень выгодной для себя ситуации. Нужно было только понять, как извлечь эту выгоду. Людочка надолго задумалась.
Помогла ей решить эту проблему… Светка. Именно Светка принялась ей в очередной раз рассказывать как-то о моих подвигах в сыскном деле. Где приукрашивая, а где и впрямь вспоминая очень острые ситуации, в которых мне приходилось бывать, она натолкнула Людочку на мысль, что я именно тот человек, который нужен ей для достижения цели.
По Людочкиному мнению, она с моей помощью могла бы убить сразу двух зайцев. Нужно было только натравить меня на соседей снизу, столкнув нас так, чтобы дело дошло до драки, до перестрелки. Под влиянием Светкиных рассказов Людочка не сомневалась, что я их перестреляю – и Федора, и его блондинку. Она тем самым избавлялась бы от непонятного ей преследования – раз. И получала бы рычаг влияния на председателя кооператива – два. С тем нужно было только вовремя заключить сделку. А уж засорить ему мозги и представить условием его освобождения от гнета Федора передачу в ее распоряжение нескольких квартир в этом доме Людочка сумела бы виртуозно.
Но самой меня просить ни о чем было, конечно, нельзя. Я начала бы ковыряться в мотивах и обязательно наковыряла бы немало изюминок в испеченном Людочкой пироге. Надо было действовать тоньше, чтобы события складывались как бы сами собой, без видимого участия Людочки.
И она принялась обрабатывать Светку. А много ли надо Светке, чтобы поверить в Людочкины слова. Нужно лишь какое-нибудь их косвенное подтверждение. И Людочка устроила сама парочку таких подтверждений.
Например, взрыв газа у себя на кухне. Взрыв, конечно, был. Но совсем уж не такой сильный, как все думают, глядя на его последствия. Газу-то она напустила всего чуть-чуть, только чтобы взорвалось немного. Обои она спичками поджигала. Стену в ванну пробивала молотком и топором, чайник долго колотила об угол, чтобы он принял подходящую, на ее взгляд, форму.
Светке всего этого хватило за глаза. Она охала, ахала, ругала горгаз на чем свет стоит, не подозревая, что Людочка даже не сообщала газовикам об этом взрыве. Чтобы не заподозрили ее в инсценировке.
А когда на одной из оживленных улиц Тарасова бензовоз врезался в троллейбус и в результате погибло несколько человек, Людочке достаточно было, сцепив зубы, плюхнуться на асфальт в укромном месте, разодрать себе в кровь коленки и локти, а потом сочинить Светке фантастическую историю с вылетом из окна троллейбуса, чтобы Светка восприняла это как сигнал к действию и бросилась организовывать ее спасение от рук неизвестных убийц. Чего, собственно, Людочка от нее и добивалась.
Так в этой истории появилась я.
А дальше Людочка принялась морочить нам со Светкой мозги. Она не могла сразу же натравить меня на десятый этаж. Не могла даже достаточно прямо намекнуть на это. Но ей удалось-таки зафиксировать Федора в моем сознании. А в сознании Федора – Светку. Она специально в то утро, когда они ехали ко мне на турбазу, очень долго маячила под ручку со Светкой перед носом сидящего у них на хвосте Федора. И когда Федор, постоянно следивший за всеми, кто входил и выходил в Людочкину квартиру, увидел в кабине лифта на своем этаже Светку, он вцепился в нее почти рефлекторно, предполагая, что на ее поиски отправится чуть попозже сама Людочка.
Но отправилась я, как и было задумано Людочкой.
Людочка допустила, конечно, немало ошибок. Прежде всего – у меня сформировалось очень уж скептическое отношение ко всем ее страхам. Я никак не могла до конца поверить, что Людочке угрожает реальная опасность. И виновата в этом сама Людочка. Это она своими инсценировками и враньем искажала картину реальности. И в результате моя интуиция срабатывала вхолостую.
Людочка никак не могла предполагать, что на ее чердаке обосновался Леня. Впрочем, с этой ситуацией она справилась неплохо. Это же она убедила Леню, что мне нужна его помощь. И даже предложила связать ее, чтобы Леня был спокоен, что она никуда не денется. Но он отказался, только взял с нее слово, что она шага с чердака не сделает. Но едва он ушел, смылась и Людочка. Потому что очень нужно ей было. Она так и не сумела поговорить с председателем кооператива, она не предполагала застать его у себя в спальне и даже растерялась при виде его. Нельзя же было ни о чем разговаривать при мне. Пришлось его выпроводить, пока он не привлек моего пристального внимания. А когда я отправилась искать Светку, она освободилась от Лёниной опеки и отправилась на поиски Валентина Петровича. Но наткнулась на блондинку и вновь вынуждена была терять время, пытаясь убежать от той. Натали чуть не достала ее, загнав в то душное помещение с путаницей труб, откуда я так удачно Людочку вызволила.
Ей удалось, наконец, встретиться с председателем наедине и начать его обработку. Но разговаривать с ним было очень сложно, он нервничал из-за того, что я надела на него наручники, освободить от которых Людочка его не могла, из-за первой и второй наших с ним встреч, из-за всей этой истории, наконец. До нашего появления договориться с ним так и не удалось. Будь у нее лишние полчаса, кто знает, как закончилась бы вся эта история.
Когда Людочка обо всем этом рассказывала, с лица ее не сходило странное выражение – будто все то, что происходило с нею, происходило на самом деле вовсе не с ней. Она была изумлена самим смыслом тех слов, которые сама произносила. Как она попала в эту ситуацию – это просто-таки загадка!
Я смотрела на Людочкино лицо, на котором застыло удивленно-озадаченное выражение, и думала о том, какая все же Светка дура! Она знает эту женщину не первый год, попадала не раз вместе с нею в очень красноречивые ситуации, но так и не поняла, что ее невинность и непосредственность – всего лишь маска, под которой спрятаны неистребимое высокомерие ко всем находящимся рядом и глубокая, фундаментальная меркантильность каждого поступка и, главное, каждого душевного движения.
Но все это было прикрыто легким флером лжи, ставшей главным принципом ее поведения, общения с людьми. Ложь стала ее имиджем и потеряла все признаки чего-то предосудительного. Ложь как принцип существования. Это, наверное, может быть даже мило, если не сталкиваться с этим вплотную. Как симпатичные умилительные цветочки, растущие на поверхности болота. Я готова согласиться, издалека на них смотреть даже приятно…
Все сидели притихшие и насупленные. Каждый наверняка переживал не лучшие чувства, выслушав уже вторую подряд исповедь. В исповедях я, например, вообще не нахожу ничего привлекательного, а уж слушать исповедь человека кающегося, брызжущего вокруг черной краской и превращающего весь мир в грязную лужу – благодарю покорно! Только в силу необходимости, возникающей иногда при моей профессии. Но тут уж просто деваться некуда. Приходится выслушивать. А иногда и помогать высказаться.
Светка, Леня и даже сама Людочка были под впечатлением Людочкиного рассказа-исповеди. А между тем я им готовила еще одну весьма дурно пахнущую историю.
– Остался нерешенным один вопрос, – напомнила я всем присутствующим. – А именно: в чем же причина столь стойкой неприязни Федора и его сожительницы именно к Людочке? Почему, собственно, ни к кому-то другому из жильцов дома? Кто-нибудь может объяснить?
Людочка пожала плечами. Избавившись от этой опасности, она одновременно избавилась и от интереса к этому вопросу. Так уж она была устроена.
– Я позволил бы себе заметить, – осторожно начал Валентин Петрович, – что причина заключена в самой квартире. Передо мной было поставлено четкое условие – любым образом убрать Людмилу Анатольевну из этой квартиры. Она предназначалась почему-то именно мне.
Мне это прекрасно известно из уст самого Федора. Но почему? На этот вопрос я не могу ответить.
– А между тем у вас ведь бродят смутные подозрения, Валентин Петрович. Просто вы боитесь до конца сформулировать свои выводы. Давайте я вам помогу.
Я смотрела на него в упор. Он задрожал, но молчал, продолжая, видимо, надеяться, что я беру его на пушку, а на самом деле ничего мне не известно.
– Первое, что привлекло мое внимание, – начала я, – это беспокойство, которое начали проявлять Людочкины соседи снизу с началом весенней жары. И скоро я поняла, что чем дольше будет тянуться вся эта ситуация без какого-либо разрешения, тем сильнее они станут дергаться. Потому что жара будет только усиливаться и в июне превратится в настоящее пекло. Так оно и случилось.
Я обвела их взглядом. Кроме Валентина Петровича, никто, пожалуй, еще не догадывался, какой их ждет «сюрприз»! Светка была испугана, Леня смотрел на меня завороженно, прямо-таки влюбленным взглядом. Людочка почувствовала, наверное, тревогу, содержащуюся в моих словах, и смотрела напряженно и выжидающе…
– А еще мне, конечно, помог Валентин Петрович своим навязчивым интересом к этой комнате. Могу сказать даже больше…
– Но ведь запах газа, – попытался перебить меня Коротков. – Я обязан проверить…
– Валентин Петрович, – посмотрела я на него, – вы же прекрасно понимаете, что это пахнет не пропаном… И вообще вы не могли бы нам объяснить, почему вас так упорно интересует именно эта стена, именно в этой комнате, именно этой квартиры?
Валентин Петрович ничего объяснять не стал, а только безнадежно махнул рукой и повесил голову. Все. Он окончательно сдался. Он понял, что я докопаюсь до этой мрачной тайны.
Тут мне пришла в голову мысль, что мне, чего доброго, не поверят без доказательств. Ни Светка, ни тем более скептически настроенная по отношению ко мне Людочка. Один Леня может поверить мне на слово. Его-то я и попрошу немного помочь мне.
– Леня, не откажи в любезности, принеси с кухни топорик, – попросила я его.
Леня тут же помчался выполнять мою просьбу.
– Не надо, я прошу вас, – попытался вмешаться Валентин Петрович. – Зачем вам это?
– Когда вас просили все объяснить, – ответила я ему, – вы промолчали. Молчите уж и теперь.
Я припомнила, у какого места стены я застала Короткова во вторую нашу встречу, указала на это место пальцем и попросила Леню:
– Вот здесь! Стукни, пожалуйста, посильнее…
– Не надо! – крикнул Коротков, но махнул рукой и замолчал.
– Бей, Леня! – подтвердила я свою просьбу.
Леня размахнулся и ударил. Он ударил в стенку обухом, и от этого удара ничего, собственно, не произошло. В стене осталась небольшая вмятина.
– Не так! – крикнула я ему. – Руби ее!
Леня развернул топорик и ударил еще раз.
Коротков страдальчески застонал. На стене появилась основательная трещина.
Я смотрела на Светку с Людочкой и недоумевала: неужели ни до той, ни до другой не доходит?!
Запах, который прежде еле ощущался в комнате, резкой зловонной струей ударил в ноздри. На нас пахнуло кладбищем, свежеразрытой могилой, трухой и гнилью.
– Господи! – прошептала Светка, поднялась и стала пятиться к двери.
Бледная, как стены в ее спальне, Людочка резко повернулась и молча вышла из комнаты. За ними вышла и я.
– Надеюсь, теперь вам понятно, почему в этой квартире не могла жить Людочка и должен был жить Валентин Петрович? Потому что стена в спальне была, по сути дела, коллективной могилой. Нет сомнения, что сделал это Федор, может быть, не один, может быть, с чьей-то помощью. Без сомнения, эти люди здесь же на стройке и были убиты, когда Федору удалось их заманить сюда под каким-то предлогом. В стену замуровали трупы родственников тех, кто «завещал» жилье Короткову. Сами завещатели не могли пропасть без вести. Тогда бы завещание не имело силы, поскольку не была бы констатирована смерть завещателя. А вот их наследники все пропали без вести. И я уверена, что они будут обнаружены именно здесь, в этой стене. Но Федор все же не могильщик и не мог произвести захоронение в стене профессионально. Если это вообще возможно было сделать. Тот, кто это придумал, рассчитывал, конечно, на главное преимущество – могила постоянно на глазах, под присмотром. Никто туда не полезет без спросу. При любом ремонте ситуацию можно было бы контролировать. Но захоронение было произведено осенью, когда ранние холода сбили с толку туго соображающего Федора. И он, мало того, что непрофессионально заделал трупы в стену, похоронил их во внешней стене, выходящей на солнечную сторону. Зимой стена промерзла, вы же помните – морозы доходили до сорока. А весной начала таять, и вместе с нею оттаивали и похороненные в ней трупы. До более сообразительной жизненной спутницы Федора сразу дошло, чего можно ожидать летом. Нужно было срочно поселить в квартире своего, проверенного человека, чтобы тот следил за ситуацией и не позволял бы никому совать нос не в свое дело. – Я указала рукой на Людочку. – Но судьба столкнула Короткова с Людочкой, а Людочку в результате – с квартирой, в одной из стен которой замурованы трупы. Согласитесь, такое могло случиться только с ней. И когда Короткову дали приказ поселиться в этой квартире, он просто не смог этого сделать. Квартира была уже занята. Людочкой. Что было делать? Ждать, пока Людочка, обратившая внимание на странный запах, начнет ковырять стену? Конечно, нет. Выход был один – срочно убирать всех, кто живет в этой квартире, и оставлять ее в распоряжении кооператива. То есть не вселять никого.
Мать убрали первой. Много ли сил нужно, чтобы сунуть голову пьяной женщины под воду, а потом раздеть ее, положить в ванну и имитировать несчастный случай?
Людочка после смерти матери срочно увезла близнецов, словно чувствовала близкую беду. Я считаю, что тем самым она сохранила им жизнь. Они исчезли из поля зрения убийц. Где они находятся, было неизвестно, их нужно было искать, гораздо проще убрать сначала мать, а потом уже и сыновей-наследников.
И началась охота за Людочкой. Я вполне верю, что на нее было организовано несколько покушений. И все оказались неудачными. Ведь это была именно Людочка, и маловероятные случайности происходили с нею одна за другой. Убийцы промахивались, путали ее с кем-то, теряли в толпе и, наверное, думали, что она очень опытна, раз с таким умением выходит из безвыходных, казалось бы, ситуаций. Разве они могли предположить, что тут работало нечто другое, что-то близкое по смыслу к поговорке: «Дуракам всегда везет»? Примерно так же везло и Людочке…
…Я не стала извиняться перед Людочкой за свою резкость. Мне не за что было извиняться. Напротив, я проявила в отношении ее излишнюю мягкость, не став вообще звонить в милицию, а предоставив им с Коротковым разбираться с ситуацией самим. Если они решат вмешивать в это дело милицию, пусть вмешивают. Но я лично в это нисколько не верю. Не в их это интересах.
Все кончится какой-нибудь очередной аферой. Коротков, тот сам признался, что по натуре аферист. Вот пусть и придумывает, что ему делать теперь с Федором? Ведь тот скоро проспится и начнет буйствовать. Проблемка, кстати, не из легких. Справиться сам он с ним не сможет. В милицию сдать не захочет. Вдруг вылезет что-то нехорошее про него самого? Федор – он ведь дурак…
Разве что Людочка поможет ему что-нибудь придумать. Это она может.
Перед тем как навсегда покинуть эту квартиру, я смотрела на Людочку и была уверена, что понимаю, что творится у нее внутри.
Нет, не смятение и не раскаяние. Это, может быть, для Светки подошло бы…
Я была уверена, что сейчас Людочка думает только об одном, самом важном для себя.
Нельзя ли срочно продать эту квартиру, пока история с замурованными в стене трупами не стала широко известна в городе и, главное, пока не выяснилось, что никакими реальными правами на эту квартиру Людочка не обладает.
Ей срочно нужен был лох, который согласился бы на эту сделку. А уж о том, чтобы сделка выглядела для него очень привлекательной, Людочка позаботилась бы.
Кто станет этим лохом, не имело никакого значения. Были шансы стать им и у меня, и даже у Светки, ее очень близкой подруги, если бы мы не были уже посвящены во все детали этой истории.
Впрочем, это Светка считала Людочку своей очень близкой подругой. Что по этому поводу думала сама Людочка – это мрачная тайна. Впрочем, не столько мрачная, сколько дурно пахнущая. Как и стена в спальне фактически не принадлежащей ей квартиры.
…На турбазу Светка везла меня на своем «жигуленке». Пока мы бегали вокруг Людочки и ее квартиры, пока звонили в милицию, отвечали на вопросы проницательных милиционеров, которые никак не могли вникнуть, что же все-таки произошло, и довольствовались трупами, замурованными в стене, выяснилось, что Светке отремонтировали машину, и жизнь вновь показалась мне вполне сносной, как только я поняла, что есть реальная возможность сегодня же вернуться на Волгу, на турбазу, и даже Светку заманить с собой.
Стоило мне попросить Светку отвезти меня на турбазу, как она тут же согласилась. Ей, видно, самой невмоготу было оставаться одной в Тарасове. Со мной все же намного спокойнее, наверняка решила Светка…
Мы, не сговариваясь, молчали про Людочку. Упоминать о ней почему-то не хотелось, как и о жутком открытии в конце сегодняшней истории.
И мы со Светкой помалкивали, может быть, каждый о своем, а может быть, об одном и том же…
– Светка, – сказала я, когда молчание стало тягостным, – на рыбалку со мной пойдешь утром?
– Носильщик нужен? Лещей за тобой таскать?
– Сама наловишь…
– Ловишь у нас ты – и преступников, и рыбу… Мы только таскаем…
– Ладно, не дуйся… Мне почему-то тоже ее жалко. Молодая, дурища, глупая…
– Правда? – недоверчиво скосила на меня глаза Светка.
– Да правда, правда… Я на нее не злюсь.
– Ну-у… – протянула Светка нерешительно, не зная, можно ли продолжать.
– Чего ты нукаешь? – улыбнулась я, глядя на ее сомнения. – Думаешь, я из себя правосудие буду изображать? Я не сужу людей ни за их поступки, ни за их намерения. И надеюсь, что меня тоже никто судить не будет. Особенно ты.
Светка молчала, но дуться, кажется, уже перестала.
– Света, мы же все равно остаемся с тобой друзьями, какие бы Людочки ни вставали между нами. Правда?
– Правда, Танюшка. Остаемся друзьями, – ответила Светка и резко добавила газу.
Мы с ней мчались из душного раскаленного города в волжскую прохладу, и настроение у меня с каждой секундой улучшалось. Я уверена, что и у Светки – тоже…
Назад: ГЛАВА 11
На главную: Предисловие