Глава 8
Объехав шесть магазинов и потратив почти два часа времени, я наконец-то нашла то, что мне было нужно, — шикарный, пепельного цвета с платиновым отливом парик из натуральных волос, локоны которого доставали мне до плеч, а кокетливая челка легкой волной пенилась на лбу. Услужливая продавщица упаковала его в изящную коробочку с фирменными буквами и с улыбкой подала мне. Оставался макияж. Позвонив Наташке в косметический салон, я договорилась на четыре, а оставшийся час решила провести в уютном кафе и съесть что-нибудь вкусненькое.
Перекусив, я поспешила к Наташке, благо ее салон находился на этой же улице. Та встретила меня с распростертыми объятиями и сразу же провела в кабинет, где я, стоя перед зеркалом, достала парик и, показав его ей, попросила сделать соответствующий вечерний макияж.
С комфортом устроившись в кресле и слегка запрокинув голову, я закрыла глаза в предвкушении мягких и точных прикосновений ее нежных пальцев и разнообразных кисточек. В течение всего сеанса Наташка не закрывала рта, посвящая меня во все свои женские проблемы. Глядя в зеркало, я видела, как от штриха к штриху, постепенно и неукоснительно менялась моя внешность. Закончив, она с улыбкой посмотрела на меня.
— Ну как?
— Ты гений, Наташа.
* * *
В пять я была у Светки. По дороге попыталась, насколько возможно, оставить свои впечатления от случившегося со мной по ту сторону полуденной черты. Пусть эмоции не плещут за эту узкую полоску, не переносят туда-сюда микробы уже прожитых волнений.
Всегда нужна изрядная доля жестокости, а то и наглого цинизма, чтобы, перевернув одну страницу жизни, перейти к следующей.
Нынче воскреснуть мне поможет, как ни странно, вечерняя авантюра со Светкой.
Не ставя под сомнение ее преданность и готовность помочь, я подумала, что для нее поход в агентство будет довольно приятным развлечением, а если еще принять во внимание мужское обаяние Дмитрия Борисовича…
Я также ожидала от нее различного рода шутливых провокаций, подзуживания, подмигивания и т. д. Ведь мы с ней никогда не упускали случая похохмить и позабавиться.
Но сейчас все обстоит иначе, тем более что я отдавала себе отчет в том, что наше предприятие, несмотря на его карнавально-бутафорный характер, заключало в себе определенный риск. Обыск — дело нешуточное, существует масса нюансов, из которых складываются благоприятные или наоборот условия для подобной операции. Где, например, будут секретарши, как поведет себя Дмитрий Борисович, проглотит ли он крючок? Вдруг Светка слегка забудется или слишком увлечется? Я должна контролировать массу вещей и даже предвосхищать события!..
Нажав на кнопку звонка, я представила реакцию Светки на происшедшие в моем облике перемены! Надо сказать, пепельные букли, глаза, накрашенные а-ля Нефертити, и томный румянец служили мне отличной ширмой. Я чувствовала себя особой из высшего света, явившейся на маскарад. Так и есть. Светка, согнувшись пополам, как лист бумаги, и чуть не падая на пол от сотрясавшего ее хохота, не могла произнести ни слова. Меня хватило только на то, чтобы молча, отстранив ее, пройти в прихожую и захлопнуть за собой дверь. Светка давилась смехом, по ее раскрасневшимся щекам текли слезы.
— Свет, прекрати, а то у меня тушь потечет. Ты, надеюсь, пользовалась водостойкой?
Немного успокоившись, Светка, настигнутая новым приступом веселых колик, сползла по стене и, уже сидя на корточках и задрав лицо, беззвучно и исступленно гримасничала, зажав рот ладонью, не в силах сдерживать распиравший ее смех.
— Ну, Свет, хватит! Тебе что, пустырника накапать? Времени нет, потом веселиться будем.
Отдышавшись и выпив стакан воды, Светка пришла в себя. Она была уже практически собрана, и я в самом деле испугалась, как бы ее резкие движения, вызванные безудержным весельем, не стали роковыми для ее вечернего наряда, который и так слишком плотно облегал ее стройную фигуру.
Хороша, как никогда! Черное платье-стрейч, наглухо закрытое спереди, разоблачало ее спину почти до бедер. Очень соблазнительно! Массивный браслет из черненого серебра и кольцо с обсидианом дополняли образ роковой женщины. Не говоря уже о духах, туфлях, интригующих взглядах и кокетстве.
Я взглянула в зеркало, не растеклась ли тушь? Нет, все нормально.
— Тань, ты ничего не сказала, как мне себя вести, на что обращать внимание?
— По дороге объясню, тем более что ничего особенного от тебя не потребуется, да и Дмитрий Борисович, осмелюсь напомнить, тебе приглянулся, так что есть уникальная возможность совместить приятное с полезным.
Я не замедлила подшутить над Светкой. Она было что-то начала протестующе бормотать, но я, открыв дверь, почти вытолкнула ее на лестничную площадку.
— Я сяду за руль, ты быстро теряешь равновесие. — Я расплачивалась беззлобной звонкой монетой за Светкино подзуживание.
К пяти часам вылинявшее от зноя небо начало приобретать бледно-голубой оттенок, но солнце по-прежнему било в глаза, заставляя Светку жмуриться. Наконец, сломленная его ослепляющей атакой, она достала из сумки свои «Альберто Ферретти», чьи стекла бутылочного цвета снаружи казались совсем черными. Закурив, Светка обратилась ко мне за разъяснениями.
Я коротко ответила, что ее задачу на сегодняшний вечер составляют сознательное затягивание времени, собственно пробы и, возможно, более задушевные разговоры с Дмитрием Борисовичем, которого она должна отвлекать, увлекать и завлекать. Пусть секретарши разойдутся, пусть зажгутся, а потом погаснут софиты. Остальное я беру на себя. В машине Светка так же подробно и ясно, соблюдая законы грамматики и членораздельной речи, описала мне интерьер агентства. Она немного нервничала, ведь близилась встреча с Дмитрием Борисовичем.
Агентство располагалось на одной из улиц, соединяющих два основных проспекта прямыми переходами, образуя то, что называется «центром города». Эти проспекты являлись мощными артериями, по которым мчались автомобили и текли бесчисленные толпы. Для удобства фланирующих граждан и исходя из западных эстетических критериев, один из проспектов был трансформирован в сплошной тротуар, выложенный квадратными плитами и облицованный вывесками частных контор и витринами фирменных магазинов. Там, где мы в возрасте игрушек и мороженого могли найти себе пристанище, например, в знакомой незатейливой кондитерской со стоячими местами или в просторном фойе и зрительном зале кинотеатра «Пионер», где в те далекие счастливые времена крутились фильмы про Зорро и Чингачгука, нынче раскинулись многочисленные кафе на открытом воздухе, поздним вечером служащие местом сборищ судорожно веселящихся подростков и взрослых.
Я остановила машину у трехэтажного, недавно отреставрированного особняка с ослепительно белым фронтоном и игрушечными пилястрами. Вывеска из оргстекла и оракала, где форма букв была строго сбалансирована с сине-бело-черной цветовой гаммой, приковывала взгляды прохожих. Цоколь был обрамлен искусственным газоном с вечно и неестественно зеленой травой. По обеим сторонам от застекленной двери тянулись два гигантских окна-витрины, одному из которых особую лучезарность придавал огромный, два на два, рекламный плакат: закат, небо в фиолетовых и охристых разводах, узкая песчаная полоска, готовые взлететь под напором ветра пальмы, одинокое каноэ и там, где солнце садится прямо в океан, влажно поблескивающая лента розового перламутра. Другой плакат, как бы продолжая тему шика и экзотики, точно перехваченный бронзовой тесьмой из букв GIVANCHY, являл безупречный лик экстравагантной леди, чьи гладкие короткие каштановые с рыжим отливом волосы, наползая на виски, подходили к углам глаз отточенным египетским каре.
— Ну, Светик, не робей. Выглядишь отлично, побольше естественности.
У агентства красовался новенький жемчужно-серый джип «Шевроле-Блейзер». Это обстоятельство меня насторожило: может, Венедиктов еще здесь и к нему кто-то прикатил? Все могло рухнуть в считаные минуты.
Не желая выдавать своей тревоги, чтобы Светка окончательно не стушевалась, я решительно позвонила.
Нам открыл хмурый лощеный парень. Посмотрев на Светку, он выдавил из себя слабую улыбку, имевшую целью показать, что он ее узнал и намерен незамедлительно впустить.
— Я договорилась с Дмитрием Борисовичем. А это моя подруга. — Она кивнула в мою сторону, но ее голос задрожал, утратив беззаботные нотки, точно она извинялась. Этого еще не хватало! Я незаметно подтолкнула ее локтем, выражая этим движением досаду и надежду на Светкино благоразумие.
Мы вошли в холл, лицом к лицу столкнувшись с полногрудой секретаршей. Ее коллега, наверное, уже ушла. Компьютер был выключен, бумаги собраны, цветные папки тут и там горками возвышались на ее столе.
Сегодня блондинка оделась с претензией на элегантность: темно-лиловый приталенный пиджак и узкая, не закрывающая колен, черная юбка.
— Добрый вечер, я сейчас приглашу Дмитрия Борисовича. — Она нажала кнопку селектора и сообщила фотографу о нашем приходе.
Дмитрий Борисович не заставил себя долго ждать. Его кошачья пластика и легкие шаги вскоре оживили унылую пустоту холла. Подойдя к нам и улыбнувшись елейно-хищной улыбкой Казановы, он любезно поздоровался. Светка, слегка запинаясь от волнения, представила меня как лучшую подругу, которую она имела смелость пригласить составить ей компанию. Дмитрий Борисович понимающе взглянул на нее, затем перевел свой пристальный взгляд на меня. Я нимало не смутилась и отметила про себя, что он весьма обаятелен. У Дмитрия Борисовича была удивительная манера, наклонив голову влево, взглядывать как бы снизу вверх и сбоку. Это могло объясняться его высоким ростом, и тогда создавалось впечатление, что он, ссутулившись и подавшись в сторону, ищет удобную позу, чтобы внимать собеседнику, либо эта привычка являлась частью выработанного ритуала ненавязчивого обольщения.
Черные как смоль глаза пробегали по вашему лицу и, как бы устыдившись откровенной страстности призыва, уклончиво соскальзывали в пустое пространство пола. Но возникающее при этом впечатление, что он, несмотря на все повадки отпетого донжуана, борется со своей застенчивостью, напрочь стиралось выжидательно-торжествующей складкой жадного рта.
Мы с видом готовых на все смиренниц поднялись в студию. Дмитрий Борисович включил софиты. Их строго дозированный свет седым пеплом оседал на изумрудном шелке его рубашки. Умелым жестом он развернул пару фонарей так, чтобы экран передней драпировки оказался чуть более освещенным, чем боковые плоскости.
— Ну, что ж, можно начинать. Прошу.
Дмитрий Борисович указал Светке на стоящий в перекрестье лучей высокий табурет, похожий на те, что обычно располагаются вдоль стойки бара.
— А ваша подруга пока может посмотреть альбом и проспекты. Надеюсь, ей не будет скучно. — Дмитрий Борисович давал понять, что правила хорошего тона для него не пустой звук, хотя со Светкой они уже вот-вот готовы были пересечь грань, за которой «вы» станет неуместным.
— Если позволите, я хотела бы понаблюдать за вашей работой. Сами понимаете, такое не каждый день видишь, — попыталась я польстить ему. Он вежливо улыбнулся и милостиво предоставил меня самой себе.
В итоге Дмитрий Борисович попросил Светку явиться через неделю и по возможности без макияжа. Как планировалось, ею должны были заняться косметологи, стилисты, визажисты, парикмахеры.
Выключив последний софит и включив банальное электричество, Дмитрий Борисович пригласил нас на чашку кофе. Мы прошли в небольшую уютную комнату, которая сообщалась со студией. Справа располагалась еще одна дверь, ведущая, возможно, в лабораторию. Комната была оклеена обоями малинового цвета в крупных бронзовых завитушках, напоминавших мифологические лиры. Тростниковые подлокотники кресел, прихотливо изогнутые ножки стола, изящные подставки, на одной из которых стоял небольшой телевизор «Сони», а на других стопками лежали, поблескивая цветным глянцем обложек, альбомы с репродукциями и фотографиями свидетельствовали об известной тонкости вкуса и подкрепленных солидными денежными суммами богемных пристрастиях хозяина.
— Я сам здесь все обставил, — словно продолжая мои размышления, сообщил Дмитрий Борисович.
— Мило тут у вас, — поддержала я его и почти вплотную подошла к стене, чтобы разглядеть висящую на ней небольшую картину в аккуратной раме.
Светка села в кресло, вытянув свои красивые гладкие ноги, и вынула из сумки пачку «Парламента». Дмитрий Борисович поднес зажигалку и пепельницу. Светка, держа сигарету со скромным достоинством и артистизмом, округляя губы, выдвигала их вперед, глубоко затягивалась, потом беззвучно размыкала, выпуская струю едкого дыма. Приглушенный бордовым абажуром свет от настольной лампы бальзамом заструился под мои истерзанные солнцем и софитами веки. Я подумала про себя, что приглашение на чашечку кофе — это только удобный предлог завести еще более тесное знакомство, ибо было непонятно, приглашает ли он нас в студию или в постель.
И, словно повинуясь негласному закону внутреннего и внешнего параллелизма, он мягко предложил на время оставить кофе и выпить чего-нибудь менее горячего, но более крепкого.
— Заказывайте, девушки! Свет, ты что будешь?
— А что у тебя есть? — Подражая его непринужденности, Светка сделала попытку перейти на полушутливый-полуфривольный тон.
— Все… — Он кинул на нее загадочный взгляд, полный затаенного ликования.
Мы сговорились на мартини со льдом. Экзотический стол немедленно был украшен бутылкой с бледно-лиловой жидкостью, тремя роскошными из цветного стекла фужерами и «заморскими» фруктами.
Дмитрий Борисович протянул нам на две трети заполненные бокалы, где начали уже таять кубики льда. Сидя в соседнем от Светки кресле и очищая банан, я ловила себя на мысли, что присутствую на представлении мимов или в театре теней.
Действительно, тени, тягучие и вязкие, как жидкий каучук, передразнивая неспешные музыкальные жесты, ползли по стенам и, добравшись до углов, лениво замирали, чтобы вдруг, с неожиданной прытью пробежав по полу, возобновить свой томный вальс. Разговор велся на самые общие темы, хотя иногда Дмитрий Борисович позволял себе весьма прозрачные намеки на свою особенную заинтересованность. Давай, давай, заговаривай зубы!
После второго стакана мартини Светка, кажется, обрела всю свою живость и непосредственность. Ее взгляд потеплел, нервозная сдержанность уступила место дружеской непринужденности.
После еще одной порции она совсем «обмякнет». Я критическим взором посмотрела на Светку, с неудовольствием отметив про себя безвольное выражение ее рта. Как завороженная, моя подруга внимала россказням фотографа-соблазнителя. Я осторожно скосила взгляд на часы: семь пятнадцать. Воспользовавшись паузой, во время которой Дмитрий Борисович, взяв пустой Светкин фужер, подошел к столу, чтобы наполнить его прохладным волшебным зельем, и повернулся к нам спиной, я приблизила рот к уху Светки и прошептала:
— Держи его на мушке. Особо не расслабляйся, жди меня. Объяснишь, что я в туалете.
Нащупав сбоку свою серебристую сумочку с набором шпилек, ключей и отмычек, я выскользнула в коридор.
Там царил полумрак. Я повернула направо и, очутившись в небольшом холле, остановилась перед дверью в кабинет Венедиктова. Здесь было значительно светлее, несмотря на то что жалюзи были опущены. Закатное солнце находило себе множество лазеек и щелей, чтобы проникнуть внутрь помещения. Оценив дверной замок, я поняла, что сложностей с ним не будет, и, достав связку отмычек, приступила к работе. Через пару минут я уже была в приемной. Справа у стены стоял небольшой журнальный столик с двумя креслами. Слева — встроенный шкаф из темного дерева. В центре, деля комнату на две равные части, находился стол секретарши с компьютером и телефоном. В углу у окна, на невысокой тумбочке, сверкал никелированными деталями небольшой сейф. Я села за стол и включила компьютер. Пока он загружался, урча и пощелкивая, я пододвинула к себе прозрачный пластмассовый кейс с дискетами. Он был заперт. Выдвинув верхний ящик стола, я запустила руку под лежавшие там разноцветные тонкие папки и нащупала небольшой ключ. «Не оригинально», — подумала я, открывая кейс. К этому времени монитор компьютера показал, что машина готова к работе.
Открыв раздел с документами, я бегло просмотрела его, проверяя подряд содержащиеся в нем файлы. Письма, договора, приказы — обычная конторская документация. Видимо, то, что меня интересует, находится в кабинете. Я выглянула в коридор: все по-прежнему тихо. Я вернулась в приемную и занялась дверью в кабинет.
Интерьер его не отличался особенными изысками, и, войдя, я сразу направилась к рабочему столу. Выдвинула ящики, пролистала находящиеся там папки, подошла к шкафу и бегло ознакомилась с его содержимым. Ничего. Может быть, в сейфе? Провозившись с ним чуть больше, чем планировала, я обнаружила там, кроме обычного канцелярского набора главы фирмы, задвинутую в дальний угол нижней полки красную дискету. Я ринулась в приемную к включенному компьютеру. Какой-то список. Фамилии, адреса, паспортные данные. Что-то знакомое: фамилии девушек, которых я посещала, и другие, адреса которых запомнить не удалось.
Вынув дискету, я бросила ее в сумку. В бешеном темпе навела порядок в кабинете и приемной и, захлопнув за собой двери, выбралась в холл. Еле сдерживая душившее меня ликование, я остановилась перед дверью студии. Поправив парик и смахнув с губ победную улыбку, я толкнула незапертую дверь и очутилась в густом сумраке, бережно охраняемом тяжелыми бархатными шторами, в котором мирно дремали погашенные софиты.
Только узкая желтая полоска под дверью, ведущей в личную комнату Дмитрия Борисовича, и доносившиеся оттуда голоса свидетельствовали о присутствии за стеной живых существ, причем весьма неравнодушных друг к другу. Я тихонько постучала, но, очевидно, диалог за стеной достиг уже такого уровня доверительности, если не сказать интимности, что мой стук был самым наглым образом проигнорирован. Приоткрыв дверь, я уже была готова ко всему. Я медленно вошла, делая вид, что не ожидала от парочки ничего, кроме невинного сидения и самой безобидной болтовни за бокалом мартини или чашечкой кофе.
Дмитрий Борисович сидел на плетеном стуле, тесно придвинутом к Светкиному креслу таким образом, что фигуральный смысл затертого выражения «tete-а-tete» приобрел присущую ему конкретность. Причем донжуан держал свой напряженный корпус на весу, так как двумя руками сжимал подлокотники Светкиного кресла, откуда она восторженно внимала и пронзительному взгляду, и искушающему слову фотографа-профессионала. В голосе Дмитрия Борисовича слышалось плохо скрываемое волнение мужчины, почти вплотную приблизившегося к вожделенной цели своего страстного домогательства.
— …Все это чепуха… господи, чего ты боишься и зачем тебе понадобилась подруга? Неужели по улицам Тарасова, как в стародавние времена, все еще бродят тургеневские барышни?
— Дело не в этом, я вполне доверяю тебе, но, сам понимаешь, этот человек, то есть ты, человек, которого я теперь знаю, это уже вовсе не тот надменный рассеянный тип из холла…
Я даже себе вообразить не могла…
Мое появление прервало поток путаных Светкиных объяснений. Дмитрий Борисович чуть отстранился от Светки и повернулся ко мне. С его немного порозовевшего от спиртного лица слетело знакомое мне плотоядное выражение, и сменившая его маска прохладной сдержанности и учтивости, очевидно, должна была показать, что он совершил не досадную оплошность, а допустил для зажигательного мужчины «испанского» типа извинительную фривольность. Справившись с замешательством, точно это меня застигли врасплох или разоблачили перед замочной скважиной, я, напуская на себя вид спокойной, как слон, и все понимающей подруги, произнесла:
— Извините, мне бы не хотелось вам мешать, но, если позволите, я все-таки отвлеку Свету… буквально на пару минут…
Что с ним делать — решать, конечно, Светке, но мой долг — строго предупредить ее относительно планов агентства. Для начала я запрещу ей появляться в этом благопристойном борделе, а затем… Ну, пусть, если хочет, встречается с Дмитрием Борисовичем, или Димой, как она именует этого фотографа-провокатора, на нейтральной территории, у себя, у него, только не здесь…
Услышав мой голос, Светка как бы вышла из транса и перестала корчить из себя смиренную монастырскую послушницу, которой инкриминируют незначительную шалость.
— Проводи меня до лестницы, — сказала я Светке, тайком от Дмитрия Борисовича подмигнув ей. И уже обращаясь к донжуану: — Мне действительно пора. Очень приятно было с вами познакомиться.
— Взаимно, всего хорошего, — прононс Дмитрия Борисовича облагородился теплыми нотками. Он был безумно рад, что я ухожу, предоставляя ему счастливую возможность извлечь из пылкой увлеченности неофитки понятную и желанную для такого знойного мужчины выгоду…
— Веди себя прилично, — посоветовала я Светке, когда мы оказались с ней в коридоре, — не сходи с ума. Если уж тебе невтерпеж, можешь весело провести время с Дмитрием Борисовичем, но в агентстве больше не появляйся. Потом объясню почему… Лишнего не болтай и уши больно не развешивай…
— Тебе он совсем не нравится? — В голосе Светки слышалась неподдельная досада, если не отчаяние.
— Дело не в этом. Я, как человек более опытный, могу тебя заверить, что и тебе он в скором времени разонравится… Но, если хочешь, как говорится, carpe diem, лови мгновение. Для меня главное — чтобы ты соблюдала два золотых правила: во-первых, агентство обегать десятой дорогой и, во-вторых, говорить на самые невинные темы. А там смотри сама. Но обо мне ни слова…
— Тань, я даже не предполагала…
— Нечего передо мной оправдываться, ты — совершеннолетняя, думай сама, что да как. — Я почти гневно оборвала Светку, однако бросила на нее утешительно-снисходительный взгляд старшей сестры, которая позволяет младшей с головой окунуться в бурлящий жизненный поток, чтобы набраться опыта, при условии, что та последует все же ее трезвым практическим советам. — Хотела тебя попросить… Не одолжишь ли ты мне машину на завтра? После обеда верну. Заеду к тебе на работу.
— Конечно, о чем речь…
— Ну ладно, а то жених заждался. — Я чмокнула Светку в щеку и сбежала по лестнице. Она еще минуту постояла в нерешительности, как бы что-то прикидывая в уме, и потом, повернувшись, направилась в глубь коридора.
Дверь мне открыл охранник, просто любезный парень. Я наградила его благодарной улыбкой и с удовольствием втянула ноздрями прохладный вечерний воздух.
