Глава 4 Страшная сказка Шехерезады
Дача Штыря, к которой лихо подрулила Тамара, оказалась настоящим дворцом, который особенно внушительно смотрелся на фоне полуразваливающейся деревни Нечаевки. Пока мы приближались к конечной точке путешествия, я внимательно запоминала маршрут: так-так, тридцать шесть километров по шоссе, затем сворачиваем налево, проезжаем Пупырловку, через некоторое время — Нечаевку.
Сразу за Нечаевкой, не доезжая до леса, возвышалось несколько краснокаменных трехэтажных домов с башенками на крыше, витражами и толстыми стенами заборов. На заборе вокруг дачи Штыря было устроено что-то вроде дозорных будок на углах. Интересно, есть там кто-нибудь или будочки наверху выполняют чисто декоративную функцию, напоминая о зоне?
Тамара несколько раз громко посигналила, и перед нами открылись железные ворота. Я видела, что теперь Тамара была сильно не в духе, и больше пока не стала донимать ее разговорами.
Дверь открыла испуганного вида восточная девушка в длинном платье до пят, которая, кивая, отвела нас в большую комнату, откуда доносился гул голосов. Странная мы были троица, словно из цирка — огромный, покачивающийся на нетвердых ногах Володька Кривин, маленькая, с недовольно поджатыми губами моська — Тамара и я — безумное создание, стоявшее в обнимку с пустыми коробками.
— Ой-ой, здрасьте, здрасьте, гости дорогие, — бросилась нам навстречу молодая женщина с так называемой французской завивкой на голове. Черные, распущенные волосы красавицы почти до пояса струились маленькими блестящими волнами и так закрывали лицо, что его трудно было толком разглядеть. Но все же я увидела сквозь естественный занавес ресниц два больших голубых глаза, вздернутый носик, ярко накрашенные губы. Но особенно хороша была фигура у девушки: полная, красивая грудь и обтянутая блестящими ремешками тонкая талия.
— Ах, Люсьен, ты все хорошеешь, — приветствовал и сразу же бросился лобзать женщину Володька Кривин. В его лапищах она казалась живой куклой Барби.
Значит, это и есть Люська-Люсьен — бывшая жена Виталика, ради которой он утратил вкус к нашему сладкому роману? Что ж, интересно будет познакомиться. Скорее всего в момент знакомства с Виталиком она была не такой разодетой, блестящей куколкой, а просто девушкой с кукольными голубыми глазами.
В зале за накрытым столом сидели еще три человека — две дамочки и совсем юный парнишка в галстуке. С первой же минуты у меня возникло полное ощущение новогодней ночи: в углу стояла большущая, украшенная елка высотой до потолка, уютно потрескивали дрова в камине. Время вдруг словно бы перепрыгнуло на неделю вперед, как в сказке: прыг-скок!
— А где мужики-то? — недовольно спросила Тамара, не обращая внимания на то, как привычно тискает красотку Володька. Отдыхать ведь люди приехали, не что-нибудь. — Славка где? Говорили, он уже поехал сюда…
— Звонили, сказали, что сейчас подъедут. Вроде заскочат только за какими-то подарками. Сюрприз, — ответила Люсьен, и мне показалось, что ее щека, скрытая волною волос, как-то нервно дернулась. Да нет, просто Люсьен загребла свои кудри назад, открыв кокетливое кукольное личико и озорно улыбаясь.
— Вы же знаете, как я люблю подарки! И как обожаю Новый год. Видите, я сегодня в костюме Шехерезады. — Люсьен высоко подняла ножку. Оказалось, что она была не в длинном платье, а в шелковых полупрозрачных шароварах. — А ты, Вован, кому-нибудь принес подарки?
— Принес. Братану. — С этими словами Володька подхватил меня на руки так, что я беспомощно повисла в воздухе. Ненавижу ощущение, когда неожиданно хватают, но я постаралась вызвать улыбку. — Эта девчонка помешана на сладостях. Смотри-ка, и глаза какие зеленые, как леденцы…
— Отпусти, не мучай. Нам приказано не скучать и встретить всех Дедов Морозов за столом.
— У вас что, уже Новый год? — спросила я, одергивая задравшуюся юбчонку.
— А у нас каждый день праздник. Да, Вован? Кто нам запретит? — засмеялась Люсьен, усаживаясь за стол и указывая на роскошные блюда, от одного вида которых моментально срабатывал условный рефлекс Павлова, вызывающий слюноотделение.
Тем более что я с утра ничего толком не ела — выпила лишь традиционную чашечку кофе. И то лишь потому, что лучшие мысли нередко приходят ко мне как раз в тот момент, когда я перемалываю в кофемолке зерно и вдыхаю неподражаемый аромат — в надежде, что они вдруг появятся.
— Подарок — поближе к елке, — сразу подхватила игру и показала мне на стул Люсьен.
— Может, раздеть и сразу под елку? — пробурчала Тамара, на которую молодежь не обращала особого внимания, воспринимая скорее как привычный атрибут Володьки Кривина. Что-то вроде клюки, с которой удобнее передвигаться по жизни, но всегда можно отставить в угол.
— А что — отличная мысль! — загоготал Володька. — Во братан обалдеет!
Делая вид, что меня это не касается, я подналегла на бутерброды с черной икрой и какие-то умопомрачительно вкусные салаты.
— Перекусим, пока ребята подойдут. Кто что пить будет? — привычно распоряжалась застольем Люсьен.
Все же я никак не могла представить эту дамочку женой Виталика, почему-то в таких вещах воображение вовсе отказывалось работать. Эффектная, конечно. В меру смышленая — такие мужчинам нравятся. И в доме красиво, чувствуется хороший вкус. Но чем больше я тайно вглядывалась в лицо Люсьен, тем отчетливее читала на нем явное, тщательно скрываемое беспокойство. Я судила по тому, как то и дело она откидывала назад волосы, потерянно смеялась, нервно барабаня при этом пальцами, и изо всех сил старалась, буквально пыжилась создать атмосферу непринужденного застолья. Что-то не нравилось мне, очень не нравилось в поведении Люсьен. Она налила Володьке Кривину полный стакан водки, причем я видела, как нервно дрожала ее рука, а водка переливалась через край. В чем дело?
Но, похоже, кроме меня, никто не чувствовал исходящих от Люсьен волн напряжения — все присутствующие за столом весело смеялись и вели какую-то болтовню, включая Тамару, которая раскраснелась от водочки и даже повеселела.
— Ну, мужики — золото, что ли, добывают? — вспоминала Тамара между рюмками, которые лихо опрокидывала одну за другой.
Я же, наоборот, не стала делать даже глотка водки, незаметно вылив ее в блюдо с солеными помидорами. Да и аппетит как-то резко пропал, стоило лишь слегка утолить первый голод. Зато Володька, смешав в своем животе-жбане утреннее пиво с мощной дозой водки, оказался совсем пьяным. Мне захотелось вдруг притормозить Тамару, чтобы она не напивалась слишком уж сильно, но из этой затеи ничего не вышло.
— Ну и молодежь пошла! Одни конфеты жрать горазда. В чем только душа держится? — отмахнулась от меня повеселевшая женщина.
Я же, обессиленно улыбаясь и кивая всем вокруг, чувствовала, как внутри словно натягивается пружина непонятного предчувствия. Кажется, щелкни кто-нибудь сейчас перед носом пальцами, и я взовьюсь до потолка, сигану прямо к люстре. В такие моменты у меня особенно болезненно обостряются зрение и слух. Вот Люсьен еще раз наливает в Володькину рюмку, которую он только что опустошил, водку, и тоненькая ее рука кажется белой от напряжения. В одном подсвечнике уже догорела свеча, а хозяйка и внимания не обращает, и не замечает… Вот где-то далеко послышался звук подъезжающей машины. Наверное, въехала во двор. Шагов не слышно и не может быть слышно — лестницы и коридор застилает мягкая, кровавого цвета дорожка. Я, еще когда шла сюда, подумала: какая жуткая, ну и цвет. Скорее всего те, кто приехал, уже зашли в дом. Хорошо бы посмотреть в окно. Одно окно, спиной к которому сидит Люсьен, плотно задрапировано какой-то восточного вида тканью, второе — заслонено елкой.
Но, видно, Люсьен все же не зря сидела возле окна, потому что неожиданно быстро встала со своего места и со словами «сейчас, сейчас» вышла за дверь.
— Я все же изображу подарок под елкой, — сказала я и быстренько метнулась под новогоднюю елку, услышав, как коротко хохотнул моей шутке Володька Кривин. Но его смех тут же заглушил звук автоматной очереди, женский визг, Володькин крик «бля», перешедший в стон. Сидя под елкой, я видела ножки стола и стула, чьи-то ноги, потом мощное тело Володьки Кривина, грохнувшееся на пол, струйку крови, которая потекла по паркетному полу из его простреленной головы, услышала голос надрывно вопившей Тамары.
Черт, надо что-то делать — таким зайчиком под елкой долго не просидишь. Как там в считалке: «Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет, пиф-паф…»
— Ой-ей-ей! — громко закричала девушка, которую я даже толком не успела рассмотреть за столом, поглощенная наблюдением за Люсьен, которая тоже упала вниз, схватившись за руку.
Больше медлить нельзя было ни минуты. Резко выпрямившись, я уперлась руками и ногами в ствол елки и повалила ее на стол, затем одним прыжком долетела до стола и погасила свечи. Мужик с автоматом стоял в двух шагах от последнего источника огня в зале. Пока он не опомнился, я в темноте, практически наугад бросилась к нему, вырвала из рук оружие и с силой ударила стволом по голове, боком чувствуя обмякшее тело.
— Всем стоять! Кто шевельнется, убью на месте! — заорала я жутким голосом, который и сама бы теперь не узнала. Второй вооруженный бандит скрывался где-то в углу и мог пальнуть на голос. Поэтому я залегла на пол и стала тихо пробираться к окну.
— Ох, — всхлипнул кто-то тихо. Честное слово, я могла бы запросто пустить в ту сторону короткую очередь, настолько чувствовала себя в опасности. Над головой прогремела очередь. Понятно хотя бы, откуда стреляют. Дверь открылась, и в вертикальном проеме щели показались еще две квадратные фигуры. Теперь уж точно надо «делать ноги».
Прыгая на корточках в полной темноте как настоящий заяц, я доскакала до второго окна, которое только что было прикрыто елкой, автоматом вышибла стекло и катапультировалась наружу. Повезло, что зал для званых обедов и незваных расстрелов находился на втором этаже — с такой уж высоты я прыгаю запросто. Главное, не останавливаться, а как можно дольше катиться в сугробе, чтобы не стать живой мишенью для какого-нибудь штыревского наемника. Я подкатилась чуть ли не к самому заднему крыльцу штыревского дворца, за приоткрытой дверью которого мелькнула знакомая россыпь черных кудрей. Еще мгновение, и я с силой вцепилась в эти волосы, рванув на себя белую от страха Люсьен, глаза которой, казалось, занимали сейчас половину лица, как чайные блюдца. «Тоже из какой-то сказки, — успела подумать я на ходу. — Не жизнь, а сплошная сказка». Из окна в нашу сторону раздалась автоматная очередь, потом еще одна…
— А-а-а, убивают! — громко заорала Люсьен. — Пусти! Пусти, гадина!
Ну как же! Теперь ты, Люсьен, — мое последнее и единственное спасение. Придется потерпеть. Еще сильнее дернув ее за волосы, так, что Люська вскрикнула от боли, я поднесла к виску женщины оружие и прошипела ей в лицо:
— Скажи, чтобы не стреляли. А то сейчас убью…
— Не стреляйте! Убивают! — громче прежнего завопила Люсьен. — Ну пожалуйста, я же жить хочу! Жить!..
Стрельба разом прекратилась. Я чувствовала, что из окон в нашу сторону смотрят ублюдки с оружием. Интересно, Штырь тоже смотрит? Это хорошо — пусть полюбуется. Мертвой хваткой держа Люсьен и подгоняя ее пинками, я вышла во двор, на всеобщее обозрение.
— Учтите, я успею вышибить ей мозги. Это дело одной секунды, — объявила я, не отнимая оружия от виска заложницы.
— Спасите-е-е! Помогите-е-е! Не надо! — тряслась в моих руках обезумевшая от ужаса Люсьен.
— С ней ничего не случится, если вы дадите мне сесть в машину, откроете ворота и позволите уехать. Обещаю через некоторое время вернуть в сохранности… — сказала я, сама продвигаясь тем временем к машине, на которой только что рулила Тамара. Интересно, жива ли? Вот Володька Кривин почти наверняка лежит на втором этаже мертвый, с пробитым казанком.
— Сделайте это! Ванечка! Дорогой! Сделай это для меня. Ты говорил, что лю-юбишь, дай нам уйти! — надрывно орала Люсьен. — Ты же говорил, что больше жизни-и… А-а!..
— Заткнись, — встряхнула я заложницу. — Видишь, они пока молчат. Быстро садись в машину.
Слава богу, машина оказалась незапертой. Считалось, наверное, что тут на даче все свои. Нет, уж лучше чужие, если свои такие. Я впихнула Люсьен через водительское сиденье, стараясь не отрывать от ее головы оружия, а сама села за руль. Самое трудное, можно сказать, позади.
Если бы я была на месте Люсьен, я бы воспользовалась этими секундами, когда нужно тратить внимание, чтобы захлопнуть дверцу, нащупать руками руль, ключ зажигания… Этих нескольких секунд мне точно хватило бы, чтобы врезать любому захватчику по зубам. Но, похоже, у Люсьен и мысли не было попытаться освободиться как-то самой, она сейчас не понимала даже, чего хочет она и что ей нужно делать. Вернее, понимала только одно, что любым способом хочет остаться в живых. Железные ворота медленно открылись, и я, по-прежнему держа оружие возле головы Люсьен, начала давать одной рукой задний ход. Так-так, ворота почти проехали, хотя мы по-прежнему видны со всех сторон как на ладони…
— Стреляйте. Уйдут ведь, суки! — неожиданно раздался чей-то резкий гортанный голос, когда мне уже казалось, что основная опасность позади.
— Дура, быстро на пол! — шибанула я локтем Люсьен, бросая автомат и вцепляясь обеими руками в руль. Я тоже пригнулась, как только могла, — и вовремя. Пуля прошила лобовое стекло и метила как раз точно в лоб, потом свистнула еще одна.
— Не шевелись, не высовывайся! — отдавала я Люсьен краткие указания, выруливая на дорогу и газуя на предельно допустимой скорости. Только бы не погоня.
Вряд ли жители деревни Нечаевка видели когда-нибудь подобное автородео. Какое счастье, что куры и гуси топтались на обочинах и не лезли под колеса. На главной улице, возле сельпо, я на секунду притормозила и крикнула стоящему возле столба парню:
— Быстро звони в милицию! Там стреляют. На дачах…
Больше времени терять было нельзя, и я вновь нажала на газ. Но, по-видимому, в деревне и так уже услышали стрельбу, потому что навстречу нам с воем пронеслись две милицейские машины.
— Вот черт! Теперь оцеплять будут. Наверное, на шоссе уже везде патрули.
— Может, у тети Кати спрятаться? — заныла Люсьен.
— У какой еще тети Кати? — Я плохо слушала ее, потому что лихорадочно соображала, какой дорогой гнать, чтоб избежать погони. На даче произошло убийство, типичная разборка. А возможно, и не одно. Выступить свидетелем в подобной истории — это надолго.
— Я у нее молоко часто беру. Она из соседней деревни, из Пупырловки ходит. У нее пока спрятаться можно.
— А милиции не выдаст? Вдруг все дворы обходить начнут? — спросила я и тут же подумала: вряд ли будут искать кого-нибудь в Пупырловке, на это у наших блюстителей порядка рвения не хватит.
— Да она, тетя Катя, совсем глухонемая. И я денег ей давала. Нет, даже если спрашивать будут, она не выдаст, — уверяла меня Люсьен.
— Ладно, тогда пошли, — скомандовала я.
А правда, чем я рискую? Не могла же Люсьен заранее знать, что ей придется покидать бал таким образом, и о чем-либо заранее договориться со своими бандитами.
Я остановила машину с пробитыми стеклами на дороге, в двух шагах от посадок. Здесь же найдут и автомат — еще одно вещественное доказательство. И больше никого. Выйдя из машины, я возблагодарила всевышнего, что он послал снег — наших следов точно не будет видно. Вот бы он послал нам еще и теплой одежды! Люсьен дрожала на ветру в своих шелковых восточных штанишках, я тоже, пока прыгала по сугробам, отморозила коленки. Пока была смертельная опасность, как-то подзабылось, что на дворе зима, декабрь, последние дни перед Новым годом. Меня, разумеется, удивило, что Люсьен уже почему-то не видела во мне своего врага, не относилась ко мне как к виновнице своих несчастий… Скорее наоборот, подозрительно ласково…
— Ты слышала? Это Штырь крикнул, чтоб стреляли, — сказала Люсьен и заплакала, кусая губы. — Эти не хотели, а он… не пожалел. Еще немного — и прикончил бы.
Я молчала. А что мне было сказать? Хорошо, что я потратила кучу времени, чтобы научиться водить автомобиль на уровне гонщика-профессионала. Подружка Света все понять не могла, как это мне не лень каждое воскресенье гонять за городом, выделывая по полям виражи. Она помидорки режет, валяется, загорает — а я тренируюсь, как сделать разворот за несколько секунд. Если бы посчитать, сколько раз эти самые несколько секунд помогли мне спасти жизнь. А что касается загара — так морской все равно красивее, чем здешний. Лучше уж специально выбраться для этого на море. Хотя там я тоже из воды не вылезаю, учусь нырять на глубине. А потом все удивляются: откуда у тебя, Танечка, такая белая кожа, весьма подходящая к зеленым, изумрудным глазам? Какими приемами ты пользуешься? Работой, господа, исключительно работой частного детектива, что и всем вам рекомендую.
— А ведь говорил, что любит, — доплакивала свое Люсьен, пока я, содрав с автомобильных сидений меховые накидки, быстренько делала в них дыры для рук, чтобы смастерить самопальные тужурки. А чего такого? Если издалека не приглядываться, то смахивают на шубки из искусственного меха, тут в деревнях и не в таких ходят. Точь-в-точь, как в рекламе какого-то шампуня! Остается только волосы под колонкой помыть.
Бр-р! Даже от одной такой мысли охватывала леденящая дрожь. Чтобы согреться, мы с Люсьен быстрым шагом направились в сторону деревни Пупырловки. Шелковый платочек, который недавно кокетливо лежал на пышных кудрях Люсьен, теперь был по-бабьи повязан на голове, чтоб не простудить уши. Мы даже и не говорили по дороге. Люсьен шла, погруженная в свои мысли, и лишь иногда нервозно всхлипывала. Я поняла, что в самое сердце поразил ее приказ Штыря стрелять в машину — значит, он готов был пожертвовать своей женщиной, лишь бы убрать свидетеля. Неужто настолько разозлился, что не удалось тихо провернуть дельце?
Я тоже думала о своем. И меня вон чуть-чуть не убили. А чего ради? Из-за Виталика? А кто он мне такой — муж, брат или сват, чтоб так рисковать?
Как только в голову начинали заползать подобные мысли, я уже знала, что это признак наступающей на пятки депрессии — в таких случаях надо прийти в себя, отдохнуть и… вспомнить о работе, которую нужно выполнить и за которую уже заплачены деньги.
Дом тети Кати, к которому мы наконец добрели, пробираясь сквозь снегопад, был местом, будто специально созданным для поддержания сил. Наверное, благодаря снегу по дороге на нас с Люсьен никто внимания не обращал — все попадающиеся нам навстречу фигуры были густо облеплены снегом и походили на снеговиков. Как и мы — на Снегурочек. Новый год все-таки, время сплошных сказок!
Тетя Катя всплеснула руками, когда мы ввалились к ней в дом и в облепленном снегом полураздетом существе она узнала Люсьен. А когда та закоченевшими красными пальцами накорябала что-то на листке бумаги, старуха сразу закивала, потащила нас к печке, растерла самогонкой руки и ноги, заставила выпить немного своей горилки. Да мы и не сопротивлялись. Хорошо, что я не стала пить на даче ни грамма всяких дорогих заморских джинов и коньяков — одной рюмки могло хватить, чтобы одной секунды не хватило… Впрочем, от усталости после пережитого напряжения я совсем уж заговорилась. Отказавшись от еды, зато выпив еще стопку самогона и закусив соленым огурцом, я почувствовала страстное желание растянуться где-нибудь во всю длину. Словно прочитав мои мысли, тетя Катя жестом показала на широкую русскую печь, куда я и полезла с радостью.
Тетя Катя что-то замычала и сделала из пальцев рога — мол, там так просторно, что поместятся и двое. Ясно было, что именно на печке находилось самое теплое, можно сказать, горячее место в доме, и все еще стучащая зубами Люсьен вслед за мной тоже ринулась на печку.
Еще минута — и совершившая побег Татьяна Иванова и ее заложница Людмила Ежкова лежали вместе на теплой печи, тесно прижавшись друг к другу и молча радуясь тому, что жизнь продолжается. Как в страшной сказке. Или — как в жизни, что почти одно и то же.
