Глава 9

Дверь на мои требовательные звонки, как и обещала Валентина, никто не открыл. Но мне очень было нужно поговорить с Михаилом до ее прихода. А потому я, выйдя из подъезда, отогнала машину в глубь двора и подошла к окну Сластниковых, которое было слегка приоткрыто.

К счастью, оказалось, что я вполне могу до него дотянуться и ухватиться за карниз. Это облегчало задачу. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что дождь разогнал всех, кто мог бы принять меня за вора-форточника, я открыла окно пошире, подтянулась на руках и через мгновение приземлилась на полу кухни.

Тут по-прежнему было полно мух. К их жужжанию примешивался доносящийся из комнаты храп Михаила. На столе стояла початая чекушка дешевой водки и пустой стопарик.

Тихо ступая, я пошла по квартире. Сластников спал на клетчатой тахте, уткнувшись носом в ее спинку. Проследовав в другую комнатку, я остановилась возле облезлого платяного шкафа, потянула за маленькую железную ручку и открыла створку. На полках как попало лежало скомканное разноцветное белье. Не боясь нарушить порядок, я переворошила его и, не найдя ничего интересного, открыла другую дверцу.

В этом отделении, более аккуратном, висели на плечиках зимние вещи, какие-то платья и единственный мужской костюм, покрытый целлофановым пакетом. Проведя по нему рукой и отодвинув в сторону, я присела на корточки. В глубине шкафа, возле самой стенки, лежал яркий пакет. Я вынула его, раскрыла и увидела внутри серую ветровку, розовый халатик, симпатичную кожаную косметичку, черный купальник фирмы «Медуза» и парик «каре».

Осторожно взяв за уголок, чтоб не оставить отпечатков своих пальцев, вытащила косметичку из пакета и высыпала ее содержимое перед собой прямо на пол. Губная помада, тушь для ресниц, пудра — все было на первый взгляд новое. Но опустевшая косметичка показалась мне тяжелей, чем должна быть. Повернув ее на себя дном, я заметила маленькую складку с замком-»молнией». Потянув за «собачку», обнаружила потайной кармашек, в котором были два ключа, пристегнутых друг к другу обычной канцелярской скрепкой. Никак от дачи Лены.

Положив все на место, я подошла к старомодному трюмо. Выдвинув один из ящиков, стала изучать косметику, которой пользовалась хозяйка квартиры. Просто так, от нечего делать. Все здесь имело довольно плачевный вид: надтреснутая пудреница, выскобленные спичками помады цвета «карамель», огрызки карандашей для глаз, потрепанная коробочка ленинградской туши, смесь рассыпанных теней. Какая-то помойка, а не «уголок девушки». Внимание привлекла новая вещица — тюбик розовой перламутровой помады, которой пользовались пару раз, не более.

Затем я обследовала второй ящичек. Он оказался более «порядочным». И то скорее потому, что был почти пустым. Лишь мужской лосьон «Демон», коробочка из-под опасной бритвы да выдавленный до предела тюбик крема после бритья «Старт» были его содержимым.

Проследовав в ванную, являющую собой совмещенный санузел с полуобвалившейся кафельной плиткой, я визуально изучила предметы гигиены, расположенные на мутной стеклянной полочке под зеркалом. Баночка из-под майонеза, в которую были воткнуты помазок, лысеющий, как и голова его хозяина, и опасная бритва. На ее ручке никаких гравировок не было.

В коридоре возле двери стояла тумба для обуви, которую я тоже не преминула исследовать. Среди старых изношенных тапок, ботинок и босоножек, кои следовало бы немедленно снести на помойку, я нашла довольно приличные, почти новые мужские кроссовки. Вот они-то меня и заинтересовали: на одной подошве темнело бурое пятно, другая подошва была совершенно чистой.

Я вернулась в кухню, присела на краешек табуретки и закурила. Вообще-то я уже знала, зачем сюда пришла, но мне был нужен небольшой тайм-аут для окончательного подведения итогов. Искурив сигарету до самого фильтра и развеяв остатки сомнений, я решительно направилась будить Михаила.

Пришлось довольно долго трясти его за плечо, прежде чем он наконец повернулся в мою сторону и разомкнул набрякшие веки.

— Ты кто? — спросил Сластников хриплым басом и уставился на меня замутненным взором.

— Поговорить бы, — кивнула я в сторону кухни.

Совершенно ничему не удивляясь, Михаил сунул ноги в тапки со смятыми задниками и, слегка покачнувшись, встал. Он был довольно высок и тощ. Грязная футболка с надписью «Чикаго» висела на нем, как на заборе.

— Ну пошли, — грохотнул он, покидая комнату, наполненную запахом перегара, шаркающей походкой.

В кухне я опустилась на то же место, где только что сидела.

Хозяин дома, достав из буфета еще один стопарик, поставил его передо мной и, ни слова не говоря, разлил по рюмкам остатки водки.

— Спасибо, но я за рулем, — отказалась я, отодвинув от себя резко пахнущий напиток.

— Тем лучше, — только и сказал Михаил, заглотнул мою порцию и, довольно крякнув, сел напротив. Его затуманенный взгляд, не выражавший абсолютно ничего, блуждал по моему лицу.

— Я, собственно, хотела о Гале Луговичной поговорить, — без прелюдий начала я.

— О Гальке? А что, нашлась наконец? — без особого интереса спросил Валентинин муж и полез в карман брюк.

Выудив пачку «Астры», он не спеша закурил. Я молчала, пытаясь следить за его реакцией. Но реакции не было никакой.

Сделав несколько затяжек, Михаил отправил в рот вторую порцию водки, занюхал ее сигаретным дымом, что я, признаться, видела впервые, и только тогда в его красноватых глазах стал заметен интерес к жизни.

— Да ты кто, хрен меня раздери?! — гаркнул он и улыбнулся.

— Я частный детектив. Веду расследование по делу Галины и Рудольфа Луговичных. Тебе знакомы такие? — спросила я, обращаясь и понимая, что Михаил не знает о смерти Гали.

— Рудо-о-ольфа, — протянул он, недовольно скривившись. — Известен мне этот хмырь.

— А почему хмырь?

— А кто же еще? Ты его видела? Видела? — подался он вперед, подставив мне под нос свою вонючую «Астру».

— Видела, — отклонилась я назад, помахав перед собой рукой, чтоб разогнать дым.

— Общалась с ним хоть раз по-людски?

— Пожалуй.

— Ну а чего тогда спрашиваешь? — развел он длинными руками и уселся на место.

— Логично, — кивнула я. — А ты с ним общался?

— Было дело. Но разве это назовешь общением? — вяло отмахнулся Михаил.

— Может, поделишься? — продолжила я тему, удивляясь, почему он до сих пор не спросил, как я здесь оказалась.

— А че делиться-то? Какой интерес? Ну, был он как-то у нас. Валька, дура, его на мой день рождения пригласила. Галька-то ничего, девка простая, я не против, а этот… Все морду тут воротил. Подумаешь, батонный магнат! — со злостью произнес Сластников и вдавил окурок в пепельницу.

— Вы поссорились тогда?

— Да прям! Много чести. Просто я ему сказал все, что думаю о таких козлах, как он. Вот Рудик и вылетел отсюда пробкой.

— Так в чем же все-таки заключается его козлиность? — не скрывая улыбки, спросила я.

— Да он же… — Михаил осекся, подумал, подбирая слово, и наконец закончил фразу: — Бабник! Ладно бы где на воле гулял… А то ведь в приличной семье, у мужа под носом! — уже совсем взорвался он, стукнув кулаком по столу.

— То есть ты хочешь сказать, что Рудольф к твоей жене приставал у тебя на глазах?

— Он к ней или она к нему, какая разница? Пришел в дом, тебя тут угощают… — Михаил тоскливо посмотрел на опустевшую бутылку и предложил: — Может, я сбегаю? Выпить охота. А то засну сейчас. Мне для базара определенная смазка требуется. Я ведь с ночи. Да утром нормально с мужиками заквасили, — щелкнул он по выпирающему кадыку.

— А это долго? — с тревогой в голосе спросила я.

— Не, шесть секунд, — радостно заверил он и довольно живенько засеменил в прихожую.

Я осталась одна наедине со своими мыслями. Мог ли Сластников убить? Глупости. Не тот человек. Нет в нем корысти и алчности, как у его супруги. И разговор ведет просто, непринужденно. Одна цель в жизни — выпить да пожрать. Больше ему ничего, похоже, не надо. Я, конечно, понимаю Валентину. Как женщину. Но кто ж ее заставляет с таким жить… Хотя… квартира-то его… А это она хорошо придумала: и соперницу с дороги убрала, и мужа за решетку упечь решила, и Рудика, наверное, мечтала заполучить. Чего ж он ей наобещал такого? А ведь ничего не рассказал мне об их отношениях. Вот уж действительно козел! Только работы мне прибавил. Предупреждала же человека…

Мои мысли были прерваны возвращением хозяина квартиры. Он уложился буквально в пять минут.

Зайдя на кухню, Михаил поставил на стол еще одну чекушку и полез в холодильник. Осмотрев его содержимое, вытащил блюдечко с заветренными ломтиками сыра и хвостик копченой колбасы, на котором моталась веревочка.

— Может, будешь? — кивнул он на бутылку.

— Нет, спасибо. В другой раз.

— Ну, как знаешь. А как ты тут оказалась-то? — спросил он, сосредоточившись на откупоривании бутылки.

Похоже, в походе за водкой мозги у него немного проветрились и потихоньку заработали.

— Через окно, — не стесняясь, ответила я.

— Ух ты! — криво ухмыльнулся Михаил, наполняя стопку. — Вообще-то да, когда я сплю, меня не добудишься. Хоть из царь-пушки стреляй. Ну, твое здоровье, — он залпом опрокинул рюмку себе в глотку, занюхав на этот раз хвостиком колбасы.

— Так что же Рудольф? Думаешь, было у них чего с твоей Валькой? — спросила я и закурила.

— Думаю, было, — грустно отозвался Михаил. — Но, думаю, давно. С год назад. Я ведь его тогда в коридоре прижал и сказал: если чего прознаю, убью к черту. Ну, он и испугался…

— Послушай, Миша, ты вот говоришь, что Галка хорошая баба. А было такое, чтоб ты ей советовал с мужем как следует разделаться?

— Как это? — непонимающе посмотрел он на меня.

— Да вот слышала я, что ты песни блатные уважаешь… Правда, что ли, у Кучина есть одна, про вазочку какую-то?

— Ну, есть.

— А ты Гале об этой песне ничего не говорил?

— Ты чего спрашиваешь-то, я не пойму? — продолжал он искренне недоумевать. — Че-то я ничего не понимаю.

Он снова достал «Астру» и закурил.

— А песня классная, — задумчиво пробасил Михаил, выпуская к потолку облачко желтоватого дыма. — Даже Вальке понравилась, хоть и не любит такие. Хочешь поставлю? Там все так жизненно, за душу прям берет.

— После, Миша. А скажи мне, пожалуйста, у тебя была бритва с гравировкой? От отца подарок.

— Почему была? Есть, — пожал он плечами. — Показать, что ль?

— Угу, — кивнула я.

Он на минуту удалился и вернулся с пустой коробочкой в руке. Сигарета, прилипшая к нижней губе, буквально коптила, и он щурил правый глаз.

— Не знаю, — снова пожал он плечами. — Была вот тут. В ящике всегда лежала. Я ей не пользовался. Как память берег. Батя-то помер у меня. Куда ж делась?

И такое у него при этом было несчастное и растерянное выражение лица, что в мою черствую сыщицкую душу снова закралось чувство жалости. А ведь не займись я этим делом, посадили бы либо Рудика, либо этого пьянчужку. Нет, хорошая все-таки у меня работа — не только мне деньги, но и людям пользу приносит.

— Там в тумбочке кроссовки новые… Они твои? — проигнорировала я его вопрос.

— Какие? — наморщил он лоб. — Ах, те! Мои. Только малы немного. Я их не ношу. А че?.. Че это ты мне все голову пудришь? Не пойму ничего. Че случилось-то?

— Да ты садись, Миша, — указала я на табуретку. — Разговор только начинается.

Он недовольно хмыкнул, положил коробочку на буфет, затушил сигарету, налил водки, выпил, отгрыз краешек колбасы и только тогда сел, глядя на меня осоловело и с тоской.

— Я правильно понимаю, что о смерти Галины Луговичной тебе ничего не известно?

— О смерти? — повторил он, вскинув брови.

— Да, ее тело нашли вчера. У нее было перерезано горло опасной бритвой.

— Да иди ты, — отмахнулся он, как бы не веря.

— Мало того, Миша, — твоей бритвой. Этой, — кивнула я на пустую коробочку.

— Чиво-о?! — вытаращился он.

Казалось, что хмель разом сошел с него. Даже взгляд прояснился, став более осмысленным. Лицо вытянулось и казалось теперь еще худее. Мог ли так хорошо играть роль этот закоренелый алкоголик, будучи убийцей и изображая невиновность? Вряд ли. И я продолжила, не дав ему как следует опомниться:

— А то… Ты теперь подозреваемый номер один в убийстве Галины. Только и всего. А теперь задам тебе вопрос, который обычно задают все следователи: где ты был с семи и до десяти утра в прошлое воскресенье?

— Погоди-ка… Подожди, говорю… — он вытянул вперед ладони, словно пытался закрыть мне рот. — Ты что тут несешь? Почему моей бритвой? Кто? Каким образом?

— А кто мог взять у тебя бритву, если не ты сам? — ответила я вопросом на вопрос, отстранив его руки.

Они повисли безвольными плетьми, и он посмотрел на меня так, словно я была должна ему червонец, которого как раз не хватает на бутылку.

— Слушай, ты мне туфту не гони. Что за песни ты тут непонятные поешь? Про вазочку какую-то, про бритву, про кроссовки…

— Кстати, о последних. Ты пойди, Миша, достань их и посмотри на подошву правой кроссовки.

— Зачем?

— Пойди, пойди. А потом продолжим.

Он неохотно встал, смерив меня довольно презрительным взглядом. А вернулся, держа правую кроссовку вверх подошвой, с совсем другим выражением лица, ставшего сразу каким-то детским, наивным и испуганным.

— Это что? — хрипловатым голосом спросил Михаил.

— А ты не догадываешься?

— Кровь, что ли?

— Молодец. Соображаешь, — похвалила я. — Так что, Мишенька, выходит, что именно ты и убил Галину.

— К-как это? К-как я? — начав вдруг заикаться, проговорил он и выронил кроссовку. — Н-нет, я не убивал. Ты что? Я дома был. Я спал. Я вообще никуда не выходил.

— А может быть, ты был настолько пьян, что не помнишь? Провал в памяти, так сказать? — спросила я, криво улыбнувшись.

— Да ты спятила! — громогласно взорвался он. — Да я… да у меня… Никогда у меня никаких провалов не бывает. Говорю, спал я в то утро. У меня дежурство было.

— А у твоей жены?

— У Вальки? А у нее вообще выходной был.

— Расскажи поподробнее.

— А чего рассказывать-то? Я с работы вернулся. Датый немного, но не сильно. Валька обычно орет на меня за это, — отмахнулся он, — а тут вдруг из холодильника чекушку достает. Я аж обомлел. С чего, говорю, праздник такой? А она мне, грит, премию хорошую дали.

— А ты?

— А что я? Взял да выпил. И спать лег.

— А она?

— А она… не знаю. Не пила, по-моему.

— Да я не о том. Она уходила куда-нибудь, когда ты спать лег? — пояснила я, усмехнувшись.

— А я почем знаю? — вытаращился он. — Я ж говорю, спать лег. Ты ж сама видела, как я сплю. А к чему это ты все клонишь опять? Я те богом клянусь, что не убивал никого! — постучал он себя в костлявую грудь и наполнил стопочку.

— Миш, ты погоди пока пить, — остановила я его. — Тебе сейчас очень потребуются все твои мозги и светлый разум.

— Я понимаю, понимаю, — закивал он. — Только вот лучше я понимаю, когда… — и он снова щелкнул по кадыку. — Без этого я вообще ничего не соображаю. Так что ты не волнуйся.

Он выпил, на сей раз закусив заветренным сыром.

— Ты видел у жены новый сарафан? Синий такой, с белыми цветочками?

— Ну, видел. И что?

— А откуда он у нее?

— Купила, наверное, — скривил он губы.

— А парик видел?

— Какой еще парик?

Я встала и вышла из кухни. Он лишь пожал плечами, глядя мне вслед.

— Вот этот, — раскрыла я перед его носом яркий пакет, когда вернулась. — И вот эту ветровку и купальник видел хоть раз?

Он заглянул в пакет и, рассматривая вещи, покачал головой. Затем перевел взгляд на меня:

— Это чье? Валькино, что ли, барахло?

— Нет, Галькино. И не барахло это вовсе, а вещи, стоящие достаточно дорого, — и я в сердцах отшвырнула пакет на пол. — Это вещи убитой Галины Луговичной. Они у тебя дома. Теперь до тебя хоть что-то дошло? Или еще выпить требуется?

— Так что же это? Выходит… — и он замолчал, глядя на меня глазами, в которых мелькнула искорка догадки.

— Вот именно, Миша. Выходит, что кто-то из вас убил Луговичную. Ты или твоя жена. А поскольку убита она твоей бритвой и именно на твоей обуви кровь, то, значит, убийца ты, — закончила я свою речь и села.

— Но… но ты же понимаешь, что это не я, — залепетал он, — ты же понимаешь?

— Я-то понимаю, Миша, — устало отозвалась я, — только вот все факты против тебя играют.

Михаил опустил голову, обхватив ее своими длинными тонкими пальцами. В воздухе повисла долгая пауза. И мне показалось, что я слышу, как шевелятся его мозговые извилины.

— Значит, это Валька сделала? — тихо спросил он, взглянув на меня снизу вверх. Его лоб покрылся множеством морщин, и он как-то сразу постарел.

Я не ответила, дав ему еще немного времени на осмысление ситуации.

Михаил выпрямился, плеснул еще водки, но пить не стал. Лишь внимательно смотрел на рюмку, будто пытался из нее выудить горькую, как и ее содержимое, правду.

— Да-а, дела-а, — сокрушенно покачал он лысеющей головой. — Вот так приплыли…

— Пока еще на пути к пристани. Грести надо, Миша, — подбодрила я его.

— Куда дальше-то?

— Шкуру свою спасать. Или ты вместо нее садиться собираешься?

— А что ты предлагаешь? — без тени надежды в голосе спросил он. — Тебя, вообще, как зовут-то?

— Татьяна.

Он посмотрел на меня так, словно только сейчас заметил мое присутствие в своем доме. С интересом и некоторым уважением.

— И что же, Татьяна, ты имеешь ко мне какой-то совет?

— Думаю, да. Если ты, конечно, в состоянии выполнить все, что я тебе скажу, то, возможно, выкрутишься. А вообще-то, по чести говоря, положение у тебя критическое. Валентина все основательно продумала. Даже кроссовку твою с собой на место преступления взяла и водку тебе поставила, чего никогда не делала. Потому что прекрасно знала, что ты будешь беспробудно спать в это время, а потому никакого алиби у тебя не будет. Все она продумала. Кроме одного. Валя сказала мне, что сарафан, который сегодня на ней, она купила на базаре за двести рублей. А на самом деле это вещь Галины, которая была при ней в момент убийства. Вот здесь, вместе со всем остальным, — указала я на валявшийся под ногами пакет. — Твоя жена была уверена, что об этих вещах, кроме нее и самой Галины, никто не знает, потому и взяла себе. Вот на этом мы с тобой и попробуем сыграть. Она же в любой момент может сказать, что все это ты ей подарил. Соображаешь?

Михаил слушал меня, приоткрыв рот. Даже ничего не ответил. Не уверенная, понял ли он меня, я достала из сумочки магнитофон, перемотала запись и включила.

— Вот, послушай. До тебя все быстрее дойдет.

Он удивленно уставился на черный аппаратик величиной со спичечный коробок, вслушиваясь в слова жены. По мере приближения записи к концу Сластников все больше мрачнел, но так и не проронил ни слова. Его состояние можно было назвать близким к шоковому.

Когда я убрала магнитофон, он выпил-таки налитую водку и сухо произнес:

— Сука.

В его глазах стояли слезы.

— Не время плакать, Миша. Я думаю, Валентина скоро сюда нагрянет. У нее когда обед на работе?

— С двенадцати до часу, кажется, — моментально собравшись, ответил он.

— Так вот, — взглянула я на часы, которые показывали четверть двенадцатого, — мы должны быть во всеоружии.

И я рассказала ему весь свой план. Пока я говорила, его отечная физиономия выделывала различные гримасы. От испуганной и наивной до злой и решительной. И под конец он принял вид человека с холодным рассудком и с жаждой мести в мыслях.

— Сможешь? — спросила я, все же сомневаясь в его актерских способностях.

— Чего не сделаешь ради собственного спасения? — ухмыльнулся он.

— Тогда приступай.

Михаил сделал все, как я велела. И вовремя.

— Ложись, — тихо скомандовала я, увидев из окна, возле которого стояла на стреме, приближающуюся Валентину.

Она шла торопливой походкой, держа в руке ярко-алый зонт. Слабый ветерок играл складками синего сарафана.

Михаил кинулся в комнату и завалился на тахту. Я же встала за тяжелую портьеру, за которой, если верить его словам, меня совсем не было видно.

Щелкнул замок, хлопнула дверь. Я затаила дыхание, Михаил захрапел. Это у него вышло довольно естественно. Я даже испугалась, не заснул ли он по-настоящему.

Судя по шороху в коридоре, который был мне отчетливо слышен, Валентина открыла обувную тумбочку. Через пару минут вошла в комнату и остановилась.

— Миша, — позвала она. Он ответил лишь очередной порцией богатырского храпа.

Валентина проследовала в спальню. Скрипнула дверца открываемого шкафа. Снова шорох и недовольное сопение. Дверца со стуком захлопнулась, и, ворвавшись в зал, Сластникова истерически заорала:

— Михаил! Да проснись же ты, наконец!

— А? В чем дело? — послышался недовольный с хрипотцой голос.

— Где твои кроссовки? И где пакет с моими вещами?

— Какими вещами? — спросил он, довольно натурально изобразив недоумение.

— Ну, с такими… — немного замялась Валентина. — У меня там в шкафу пакет лежал. Где он?

— А-а-а, этот… — сонно протянул Михаил. — А откуда ты все это взяла?

— Какая тебе разница?! — буквально завизжала она. — Где пакет, я спрашиваю?

— Как какая разница? Могу я знать, откуда у тебя такие дорогие шмотки? Тебе их подарил любовник?

— Хватит молоть чушь! — прикрикнула она на него, но уже не так строго. — Я сама их купила.

— А почему спрятала?

— Потому… потому… Чтоб ты их не пропил!

— А разве я хоть раз пропивал что-то из дома? — с укоризной в голосе произнес Михаил.

— Все к тому и идет, — отрезала она. — Так где же вещи?

— А сколько все это стоит, Валек? Сколько стоит серая ветровочка с розовой полосой? И купальник фирмы «Медуза», и вот этот сарафанчик, который сейчас на тебе… Скажи, сколько? И зачем тебе понадобился черный парик? Я все же подозреваю, что у тебя есть любовник.

— Да нет у меня никого. Успокойся, — уже совсем ласково залепетала она. — Просто не хотела тебя расстраивать. Ты-то ведь весь поизносился, а я… А мне хочется нормально выглядеть. И парик этот мне очень идет. Все девчонки на работе так сказали.

— Угу, значит, ты на работе его купила? У кого? Я ведь проверю.

Михаил был просто неотразим. Действительно, чего не сделаешь ради собственного спасения!

— Господи, да у Ирки Волковой, можешь проверять сколько угодно.

— А если я позвоню ей?

— Звони, — буркнула Валентина. — Только ее сейчас на работе нет, а ее домашний телефон я не знаю.

— Так, уже увертки. Хочешь ее потом предупредить, чтоб врала мне?

— Ну, хватит уже. Верни мне вещи. И где твои кроссовки? Те, что уже сто лет там лежали?

— А зачем они тебе? — голос Михаила на этот раз дрогнул, и я поняла, что еще немного и он не выдержит. Ну, не страшно. Скоро мой выход.

— Хотела их продать, — не задумываясь выпалила Валентина. — Чего им без дела пылиться? А у меня на работе просили.

— Да? Ты серьезно? — уловила я угрожающие нотки в его интонации и поняла, что он встал. — А не для того ли…

— А не для того ли, чтоб поставить их на видное место к приезду милиции? — спросила я, выйдя из-за портьеры.

Сластникова резко обернулась и замерла. На вмиг побелевшем лице ярко выделились рыжие веснушки. Михаил стоял возле нее со стиснутыми кулаками, явно готовый намылить ей шею.

— Ну, что же вы замолчали, Валентина? — спокойно спросила я, подойдя ближе и втесавшись между супругами. Семейная сцена с побоями мною не была запланирована. — Давайте поговорим на серьезную тему.

Валентина в ужасе попятилась назад и, дойдя до подоконника, остановилась. Заметив это, я сурово произнесла:

— Да, пути к отступлению нет, моя милая. Пора принимать бой. Желаете ли вы выслушать от меня все то, о чем и сами прекрасно знаете, или предпочтете молча написать заявление на имя прокурора? А может, хотите сказать последнее слово в свою защиту? — язвительным тоном поинтересовалась я.

Конечно, глумление над человеком, попавшим в безвыходную ситуацию, — это плохо, но Валентина вызывала во мне столько отрицательных эмоций, что сдержаться я не могла.

— Тебе чего тут надо? — с придыханием, словно захлебываясь собственными словами, промямлила Сластникова.

— Что ж, перейдем на «ты», не станем демонстрировать уважение друг к другу, которого в действительности нет, — усмехнулась я. — Не будем играть в прятки. Так что давай, Валя, звони в милицию. Чистосердечное раскаяние смягчает и так далее.

— Да! Я сейчас позвоню в милицию! — резко взвизгнула она. — Позвоню и скажу, чтоб тебя отсюда немедленно убрали!

— О-о-о, — разочарованно протянула я. — А я-то думала, что все закончится мирно. Значит, ты не хочешь признавать свою вину?

— Какую еще вину!

— Ну ты и тварь, — пробасил Михаил и двинулся к ней. Но я остановила его.

— Ты присядь пока, Миша, мы сами разберемся. Все, что от тебя требовалось, ты сделал. Причем, надо заметить, отлично.

Он покорно опустился на тахту, переводя взгляд то на меня, то на стоявшую возле окна Валентину.

— Стало быть, этот сарафанчик и вещи, что находятся в пакете, куплены на базаре, а парик — на работе у Ирины Волковой? Так? — начала я тоном государственного чиновника.

Валентина явно почувствовала подвох. Кажется, она почувствовала его еще во время нашей беседы в моей машине, потому и явилась домой пораньше, чтобы на всякий случай избавиться от вещей Луговичной. Но мы с Михаилом опередили ее. Сластникова ничего не ответила, ожидая от меня продолжения и желая, видимо, сориентироваться в обстановке. Хорошо, продолжу.

— Я прекрасно понимаю тебя, Валя, как женщина женщину. Жаль было расставаться с такими дорогими шмотками. Но тут, как говорится, жадность фраера сгубила. Вещички-то принадлежали убитой тобой Галине, что я вполне могу доказать, предъявив их на опознание в магазин «Фламинго». И даже парик, который ты тоже оставила себе, имеет свой след: к коряге, которой ты оглушила свою лучшую подругу в лесопосадках, прицепился с него пучок волос. Их идентичность с париком, что находится сейчас в твоем доме, легко докажет экспертиза.

Ангельское личико Сластниковой стало покрываться красными пятнами, и она сделалась похожа на злобную кошку, готовящуюся к прыжку. Я это сразу почувствовала, а потому, когда она с воплем кинулась на меня, выставив вперед ногти, явно намереваясь попортить мне физиономию, быстро выставила ей навстречу свой правый кулак, на который и насадила ее нижнюю челюсть.

Валентина вновь очутилась возле окна, приземлившись на пятую точку. Я быстро достала из сумочки наручники и, пока та потряхивала головой, стараясь прийти в себя, пристегнула ее к трубе парового отопления.

— Ах ты, стерва! — выкрикнула она, искренне желая лягнуть меня ногой, но я ловко увернулась.

Медленным шагом я подошла к Михаилу и села рядом с ним. Он же находился в каком-то оцепенении.

— Ты, Миша, если хочешь, теперь можешь выпить. Все страшное уже позади, — дружески похлопала я его по коленке.

— Пожалуй, — выдохнул он, но остался на месте.

— А хочешь, я теперь расскажу тебе всю историю с начала до конца, — все так же игнорируя скулящую от беспомощности Сластникову, снова обратилась я к нему.

И хотя он ничего не ответил, все же начала рассказывать. Ну не могу я удержаться от мелкой пакости тем, кто ко мне относится неуважительно, кто кругом не прав, но считает себя умнее других.

— А дело было вот как. Жила-была на свете девочка Валя. И такая она была пригожая и хорошая, что, как ей самой казалось, достойна была гораздо большего, чем имела. Только доставалось все это «большее» почему-то не ей, а каким-то противным подружкам. И мужья-то у них не пьющие, и дом — полная чаша, и одеваются они шикарно. А она — бедная да разнесчастная совсем не по справедливости. И вот решила наша Валюша восстановить справедливость. Заполучила для начала себе в любовники мужа Галочки. Уже хорошо, насолила подружке. Только надо еще и другой насолить — Оленьке. И тогда Валечка купила такую же розовую помаду, как у Олечки, и тайком пачкала ею рубашки мужа Галочки. Для чего? Да для того, чтобы на ту свои грехи свалить, а заодно нашептать Галочке, что именно она — Олечка — и есть подлая разлучница.

— Замолчи! — выкрикнула Валентина, дергая наручники и пытаясь освободиться. — Заткнись немедленно! Миша! Да останови же ты ее! Помоги мне.

— О! Есть реакция. Значит, я все верно рассказываю, — снова похлопала я Михаила по коленке и продолжила: — А если что не так, Валя меня поправит. Ну так вот, этого нашей девочке все же показалось мало, и надумала она мужа Галочки — Рудика — к рукам прибрать. Но Рудик, будучи человеком интеллигентным и воспитанным, не мог ей в глаза сказать, что совсем не хочет на ней жениться, а потому, как я полагаю, сказал следующее: «Ты, Валюша, замужем, я женат. Мы с тобой вечными оковами связаны, и нет нам дороги, по которой мы бы могли вдвоем шагать». И поспешил с ней поскорее расстаться. Кстати, — изменила я интонацию, приняв серьезное выражение лица, — это как раз то, что может хоть как-то говорить в твою пользу, Валя. Рудик, конечно, свинтус и бабник. За то и поплатился. Но это все равно никак не оправдывает тебя в убийстве подруги.

Видимо, я и впрямь попала в точку, поскольку Валентина присмирела, а лишь тихонько лила слезы, вытирая их свободной от наручников рукой.

— И далее, — не унималась я, — девочка Валя, окрыленная такими словами, надумала извести со свету всех, кто мешал ее счастью. Услыхала она однажды интересную песенку и рассказала о том Галочке, которая на своего прекрасного мужа вечно жаловалась. Возможно, и кассету ей послушать дала. А потом и говорит: «Ты, Галочка, возьми, да и поступи так же, как в песне поется. А руку себе порежь вот в этом месте. Это я тебе как дипломированный врач советую. Ты-то институт бросила, тонкостей таких, наверное, не знаешь, а это все совсем не больно и не страшно. Зато муженек твой потом сто раз подумает, изменять тебе или нет. А я тебе во всем помогу. Поддержу тебя по-дружески». И насоветовала умная Валечка глупенькой Галочке еще много полезного. Как то: непременно купить себе новые вещи, чтоб ни одна душа про них не знала, снять дачу и скрываться там пару неделек, пока Рудика в милиции допрашивать будут. А потом вернуться домой и сказать, что в отпуске была, о котором от обиды никому сообщать не захотела. Подумала Галочка, подумала да и согласилась. А Валечке только того и надо было. Взяла она у своего нерадивого муженька именную бритву и кроссовку его и поехала Галочку на временное место жительства провожать. Когда по посадкам шли, она ее дубиной по головушке огрела, горло мужниной бритвой перерезала, кроссовку его в лужу крови окунула, прихватила с собой Галочкины вещички, не пропадать же добру, и домой возвернулась. Только вот просчиталась немного. Труп-то не сразу обнаружили, а потому не смогли точное время смерти определить, на которое, как она полагала, у Рудика алиби будет.

Остановив свой рассказ на этом месте, я обратилась к Валентине:

— А как ты его алиби просчитала? Знала, что ли, от Галины, что Мальвина Васильевна в девять утра уже дома будет? Или ты об этом вообще не заботилась, полагая, что в убийстве по-любому Михаила обвинят?

— С-с-сучка, — только и прошипела в ответ Сластникова.

— Ну, значит, просчитала и это, — сделала я вывод, усмехнувшись. — А когда все наперекосяк пошло, когда все твои алиби, которые ты для Рудика заготовила, не прошли и его из милиции никак отпускать не хотели, ты запаниковала. Но вот радость-то — я появилась, которая его, как ты подумала, обязательно вытащит. Вот я и вытащила. Тут и сказке конец.

— Да? А если я скажу, что вещички эти мне Мишка подарил? Тогда что? — с вызовом выкрикнула Валентина, хватаясь за соломинку, которая, если честно сказать, окажись в руках достойного адвоката, могла бы ее спасти.

— На это у меня свой козырь имеется, Валюша, — парировала я. — Миша, дай-ка сюда зарубежную вещицу.

Он немного привстал и вынул из кармана магнитофон, который до сих пор стоял на записи.

— А как тебе это, Валь? — Я взвесила его на ладони, затем немного перемотала назад ленту и включила на воспроизведение.

Услышав собственный голос и поняв, в чем дело, Валентина снова задергалась и запричитала:

— Гадина! Гадина! Я все равно скажу, что все на базаре купила! Скажу, что Мишка ее убил!

— Ну, ты… Сейчас ты у меня договоришься! — гаркнул Михаил, вскочив на ноги.

Я едва успела его остановить, схватив и дернув за футболку. Он мягко приземлился на место.

— Спокойствие, Миша, только спокойствие! Не надо себе причинять вред. А у меня, Валя, еще один козырь имеется. Как раз на случай, если ты хочешь заявить, что вещи на базаре купила, как тут записано, — постучала я ноготком по магнитофону. — Ключи. Ключи от дачи, которую сняла Галина. Они там в ее косметичке, в потайном кармашке, который ты не заметила. Их ты тоже на базаре купила?

Вот тут-то Сластникова и остолбенела. А потом, как сказали бы Ильф и Петров, прозвучал крик ее, бешеный, страстный и дикий. Крик простреленной навылет волчицы.

Мне даже жутковато сделалось.

— Пойдем, Миша, покурим, — предложила я. — Да и ментов пора вызывать. Клиент созрел.