Без четверти семь Кнотек проснулся на своем холостяцком ложе. «Можно полежать ещё четверть часика», — блаженно подумал он. И вдруг ему вспомнился вчерашний день. Ужасно! Он был на грани того, чтобы кинуться во Влтаву. Но прежде он написал бы управляющему банком письмо, и уж этому-то письму управляющий наверняка не обрадовался бы. Да, господин Полицкий до конца своих дней не обрёл бы покоя, так обидев человека… Вот здесь, за этим столиком, Кнотек до глубокой ночи сидел над листом бумаги, подавленный вопиющей несправедливостью, жертвой которой он стал в банке.

— Такого идиота, как вы, у нас ещё не бывало! — орал на него вчера управляющий. — Уж я позабочусь о том, чтобы вас перевели в другое место! Но что там будут делать с таким подарочком, одному богу известно! Вы, милейший, самый бестолковый сотрудник за последнюю тысячу лет…

И так далее.

И все это при сослуживцах, при барышнях! Кнотек стоял уничтоженный, весь красный, а Полицкий, накричав на него, бросил ему под ноги эту злосчастную балансовую ведомость. Кнотек был так ошеломлён, что даже не защищался. А ведь он мог бы сказать: «К вашему сведению, господин управляющий, эту ведомость составлял не я, а коллега Шембера. Идите кричите на Шемберу, а меня оставьте в покое. Я работаю в банке уже семнадцать лет и ещё не сделал ни одной серьёзной ошибки».

Но, прежде чем Кнотек успел заговорить, управляющий хлопнул дверью, и в бухгалтерии настала зловещая тишина. Коллега Шембера уткнулся в бумаги, пряча своё лицо, а Кнотек, как автомат, взял шляпу и вышел из бухгалтерии. «Я уже не вернусь сюда, — думал он подавленно. — Конец!» Весь остаток дня он бродил по улицам, забыл про обед и ужин, а к вечеру крадучись вернулся домой и сел писать последнее письмо. Кончена жизнь, но пусть господина управляющего до конца дней терзает совесть!

Кнотек задумчиво поглядел на столик, за которым он сидел вчера до поздней ночи. Что же он хотел написать? Сейчас ему, хоть убей, не удавалось вспомнить ни одной из тех исполненных достоинства и горечи фраз, которыми он хотел обременить совесть управляющего. Он помнил только, что ему было горько и обидно и он даже заплакал от жалости к самому себе, а потом, совсем ослабев от голода и уныния, завалился в постель и уснул как убитый.

«Надо бы сейчас написать это письмо», — подумал Кнотек, проснувшись поутру, но под одеялом было так тепло и уютно, что он сказал себе: «Полежу ещё минутку, потом напишу. Такое дело надо хорошенько обдумать».

Он натянул одеяло до самого подбородка. Так что же, собственно, написать? Ну, прежде всего, что ту ведомость составлял коллега Шембера. Нет, этого писать нельзя, ужаснулся Кнотек. Шембера, правда, страшный растяпа, но ведь у него трое детей и больная жена. Его только полтора месяца назад приняли в банк… сейчас бы он, конечно, вылетел с треском. «Ничего не поделаешь, Шембера, — скажет управляющий. — Такие сотрудники нам не нужны». «Написать разве, что эту ведомость составлял не я, вот и всё! — размышлял Кнотек. — Но управляющий выяснит, кто её делал, и Шемберу все равно выгонят. А я не хочу быть причиной этого, — сочувственно подумал Кнотек. — Нет, Шемберу лучше не впутывать. Напишу Полицкому так: вы были несправедливы ко мне, и моя смерть — на вашей совести!» Кнотек сел на кровати. «Надо бы почаще помогать этому Шембере, — думал он. — Что, если сказать ему: „Послушайте, коллега, вот как надо делать то и это. Я вам всегда охотно помогу“. Но ведь меня там уже не будет, вот в чём загвоздка! И „эта шляпа, Шембера, в два счёта останется без места. Вот нелепое положение! Собственно говоря, мне следовало бы там остаться…“ — размышлял Кнотек, поджав ноги. — И простить управляющему его грубость? Да, простить, почему бы и нет? Полицкий — вспыльчивый человек, но он не хотел мне зла. Вспылит, а через минуту сам не помнит, из-за чего. Строг, это верно, но порядок завёл настоящий, тут уж ничего не скажешь».

Кнотек с удивлением убеждается, что, собственно, в его душе вовсе нет жгучей обиды. Он даже ощущает некое отрадное умиротворение. «Прощу господина Полицкого, — шепчет он, — а Шембере покажу, как надо работать».

Четверть восьмого. Кнотек вскакивает с постели и бросается к умывальнику. Бриться уже нет времени, поскорее одеться и бежать! И он устремляется вниз по лестнице. Настроение у него светлое и бодрое, видимо, потому, что он простил ближним все обиды. Держа шляпу в руке, он спешит в кафе, и ему хочется петь от радости. Сейчас он выпьет утренний кофе, просмотрит газету и как ни в чём не бывало отправится в банк.

Но почему прохожие так глядят на него? Кнотек хватается за голову. «Что-нибудь не в порядке с моей шляпой? Но ведь она у меня в руке…» По улице едет такси. Шофёр оглядывается на Кнотека и сворачивает так круто, что едва не въезжает на тротуар. Кнотек качает головой укоризненно и отрицательно, мол, машина ему не нужна. Ему кажется, что люди останавливаются и глядят на него. Он торопливо проводит рукой по пуговицам — все ли они застегнуты? Не забыл ли он галстука? Нет, слава богу, все в порядке.

И Кнотек в отличном расположении духа входит кафе.

Мальчик-кельнер таращит на него глаза.

— Кофе и газету, — распоряжается Кнотек и степенно усаживается за свой постоянный столик. Кёльнер приносит посетителю кофе и в изумлении смотрит поверх его лысины. Из кухни высовывается несколько голов, и все оторопело глядят на Кнотека.

Кнотек обеспокоен.

— В чём дело?

Кёльнер смущенно кашлянул.

— У вас что-то на голове, сударь.

Кнотек снова ощупал голову. Ничего! Голова сухая и гладкая, как всегда.

— Что у меня на голове? — воскликнул он.

— Похоже на сияние, — неуверенно пробормотал кельнер. — Я всё гляжу и гляжу…

Кнотек нахмурился. Видно, высмеивают его плешь.

— Занимайтесь лучше своим делом, — отрезал он и принялся за кофе. Но для верности всё же незаметно оглянулся и увидел своё отражение в зеркале: солидная плешь и вокруг неё что-то вроде золотистого ореола… Кнотек поспешно встал и подошёл к зеркалу. Ореол двигался вместе с ним. Кнотек ухватился за него обеими руками, но ничего не нащупал — руки проходили сквозь светящийся круг, ореол был совершенно нематериальным и лишь едва ощутимо согревал пальцы.

— Отчего это у вас? — сочувственно поинтересовался кёльнер.

— Не знаю, — уныло ответил Кнотек и вдруг перепугался. А как же он пойдёт в банк? С этим нельзя! Что скажет управляющий? «Господин Кнотек, скажет он, эту штуку вы оставьте дома. В банке мы такого допустить не можем».

«Как же быть? — с ужасом думал Кнотек. — Снять ореол нельзя, под шляпу его не спрячешь. Добежать бы хоть до дому…» — Будьте добры, — торопливо попросил он, — найдётся тут у вас зонтик? Я бы прикрыл им это…

Если кто-нибудь в ясное солнечное утро бежит по улице, спрятавшись под зонтиком, то, без сомнения, обращает на себя внимание, но все же меньшее, чем человек, шествующий с нимбом вокруг головы. Кнотек без особых происшествий добрался домой, только на лестнице соседская служанка, столкнувшись с ним, взвизгнула и уронила сумку с продуктами: в тёмном подъезде нимб сиял особенно ярко.

Дома Кнотек заперся и подбежал к зеркалу. Да, голову окружал нимб размером чуть побольше оркестровых тарелок, сиявший примерно как сорокасвечовая лампочка. Погасить его было невозможно. Кнотек даже сунул голову под кран — тщетно. Впрочем, нимб не мешал ни ходьбе, ни движениям.

«Как же мне объяснить всё в банке? — в отчаянии думал Кнотек. — В таком виде я не могу туда идти!» Он побежал к привратнице и позвал её сквозь чуть приоткрытую дверь.

— Позвоните, пожалуйста, в банк, скажите, что я серьёзно болен и сегодня не буду.

К счастью, он никого не встретил на лестнице. Дома он снова заперся и попытался читать, но то и дело вставал и подходил к зеркалу. Золотистый нимб вокруг головы сиял спокойно и ярко.

После полудня Кнотек сильно проголодался. Но не идти же в ресторан в таком виде! Кнотеку уже не читалось, он сидел, не шевелясь и твердил про себя: «Конец! Я уже никогда не смогу бывать на людях. Лучше было вчера утопиться!» У дверей позвонили.

— Кто там? — крикнул Кнотек.

— Доктор Ваньясек. Меня прислали из банка. Сможете открыть?

Кнотек вздохнул с облегчением. Медицина, наверное поможет, ведь доктор Ваньясек такой опытный старый врач.

— Ну-с, на что мы жалуемся? — ещё в дверях бодро заговорил старый доктор. — Что болит?

— Взгляните-ка, господин доктор, — вздохнул Кнотек. — Видите, что со мной случилось?

— Что?

— Да вот, вокруг головы.

— О-го-го! — удивился доктор и попытался исследовать нимб. — С ума сойти! — бормотал он. — Откуда он у вас, голубчик?

— А что это такое? — робко осведомился Кнотек.

— Похоже на ореол, — сказал старый доктор таким серьёзным тоном, словно произносил слово «оспа». В жизни не видывал ничего подобного. Погодите, друг мой, я ещё взгляну на ваши пателларные рефлексы. Гм… зрачки реагируют нормально. А как насчёт ваших родителей, здоровые они были люди? Да? Не случались у них приступы религиозного экстаза или чего-нибудь такого! Нет? Ну, а у вас самого не бывало видений и прочего?.. Доктор Ваньясек торжественно поправил очки. — Видите ли, это из ряда вон выходящий случай. Пошлю-ка я вас в нервную клинику, пусть исследуют это явление научно. Нынче много пишут о всякой там электрической эманации мозга, чёрт знает, может, это она и есть. Чувствуете запах озона? Друг мой, вы станете прославленным научным казусом!

— Пожалуйста, не надо — испугался Кнотек. — У нас в банке будут очень недовольны, если моё имя попадёт в газеты. Пожалуйста, господин доктор, помогите мне избавиться от этого.

Доктор Ваньясек задумался.

— Трудное дело, голубчик. Пропишу вам бром, но… право, не знаю. Видите ли, я, как медик, не верю в сверхъестественные феномены. Наверняка это явление нервное… Слушайте, господин Кнотек, а не совершили вы случайно какого-нибудь… м-м… святого поступка?

— Какого святого? — удивился Кнотек.

— Ну, что-нибудь необычное. Какое-нибудь праведное деяние?

— Не помню ничего такого, господин доктор, — растерялся Кнотек. — Разве что я целый день ничего не ел…

— Может быть, после приёма пищи это пройдет… — пробурчал доктор. — В банке я скажу, что у вас грипп… Слушайте, на вашем месте я бы попробовал кощунствовать.

— Кощунствовать?

— Да. Или вообще как-нибудь согрешить. Вреда от этого не будет, а попробовать стоит. Может быть, тогда это у вас само пройдёт. Ну, я загляну завтра.

Кнотек остался один и, стоя перед зеркалом, попытался кощунствовать. Но для этого ему, видимо, не хватало воображения — ореол вокруг его головы даже не дрогнул. Так и не придумав никакого порядочного кощунства, Кнотек показал себе язык и, удрученный, уселся за стол. Он был голоден и измучен, хоть плачь! «Положение мое совершенно безнадёжное, — мрачно размышлял он. — И всё оттого, что я простил эту сволочь Полицкого. А с какой стати? Ведь он просто зверь, а не человек, да ещё и карьерист, какого не сыщешь. Ну, конечно, на барышень он не орет… Интересно знать, господин Полицкий, почему вы так часто вызываете к себе для диктовки ту рыжую машинистку? Я ничего особенно не говорю, а все-таки старикашке, вроде вас, это не подобает. Шашни с секретаршами влетают в копеечку, господин Полицкий, эти барышни любят деньгу. А в результате директор банка или управляющий, как вы, например, начинает играть на бирже и банк несёт убытки. Вот как это бывает, господин Полицкий. Вы думаете, мы можем безучастно смотреть на всё? Нет, надо предостеречь правление, чтобы оно присматривало за управляющим. И за этой рыжей выдрой тоже. Спросите-ка у неё, откуда она берёт деньги на всякие там пудры, помады и шёлковые чулочки! Как можно носить такие чулочки на службу в банк! Разве я ношу шёлковые чулки? Такая девица только затем и поступила на службу, чтобы подцепить какого-нибудь директора. Потому-то она вечно мажется да пудрится, вместо того чтобы работать. Все они на один лад — возмущенно закончил Кнотек. — Будь я управляющим, я бы задал им жару… Да и Шембера тоже хорош, — продолжал размышлять он. — Попал к нам по протекции и не умеет сосчитать, сколько будет дважды два. Стану я тебе помогать, как бы не так! Этакий заморыш, а завёл семью. Я себе этого не могу позволить, разве хватило бы моего жалованья? Таких легкомысленных людей не следовало бы принимать на службу в банк. А почему жена у тебя хворает, господин Шембера, так ведь это всем известно. Ясно сделала аборт. А это уголовное дело, коллега. Что, если кто-нибудь донесёт? Нет, если ты ещё напорешь в работе, я тебя больше покрывать не стану. Пусть каждый сам заботится о себе. Банк не благотворительное учреждение. Ещё, чего доброго, мне скажут: „Господин Кнотек, а знаете ли вы свои обязанности? Они состоят в том, чтобы обращать внимание начальства на все упущения, а не покрывать их. Смотрите не повредите своему продвижению по службе, господин Кнотек. Занимайтесь своим делом и не глядите ни вправо, ни влево. Тот, кто хочет чего-то достичь в жизни, не должен поддаваться ложному сочувствию. Разве господин управляющий Полицкий или директор сочувствуют кому-нибудь, а? Вот так-то, господин Кнотек“.»

От голода и слабости Кнотека одолела зевота. Эх, если бы можно было выйти на улицу! Исполненный жалости к самому себе, Кнотек встал и пошёл взглянуть в зеркало. Там он увидел самую заурядную хмурую физиономию… и никакого нимба. Ни следа! Кнотек чуть не уткнулся носом в зеркало, но не узрел ничего, кроме редких волос и морщинок возле глаз. Вместо золотистого ореола вокруг его головы зеркало отражало лишь полутьму одинокой неуютной комнаты…

Кнотек вздохнул с безмерным облегчением. Ну, вот, значит, завтра можно опять идти на службу!