ГЛАВА 17
До вечера я едва успела прийти в себя после посещения Виктора. Господи! Какая изломанная, мрачная душа! От него исходит какая-то гнетущая сила, пригибающая и давящая тебя, словно ты и впрямь – глина в его руках. И я чуть было не попала под этот гнет. Я чувствовала себя так, словно только что ускользнула от какой-то очень серьезной опасности.
А может быть, еще и не ускользнула, потому что мрачное беспокойство все еще владело мной. Я никак не могла понять его причину. Может быть, дело в вазе, которую он хотел назвать моим именем?
Близость разгадки охватила меня, я бесцельно бродила по комнатам, словно пыталась вспомнить какое-то слово, вертящееся на языке, но никак не выговаривающееся и поэтому вызывающее беспокойство и нервный зуд в душе.
Я незаметно для себя оказалась в спальне сидящей перед «Парижанкой» и внимательно ее разглядывающей. Ноги сами привели меня сюда.
Что он там говорил об этой вазе? Она его обманула? Он ждал от нее мрачной глубины, а она оказалась примитивной самкой?
Я смотрела на вазу, и, странное дело, у меня не возникало чувства опасности, которое охватило меня, когда он представлял своих жутких глиняных «женщин», обитавших в его мастерской.
«Лора»… «Немка»… «Серебряное горло»… «Парижанка» была не такая, как они. Она была спокойной, знающей себе цену женщиной. Странно. Я подумала о вазе как о человеке – «она была женщиной»…
Впрочем, что же тут странного – он сам называл их женщинами… Но мне почему-то стало страшно до ужаса, что новая ваза, которую он собирается назвать «Ведьмой», уже завтра будет стоять между жуткой «Лорой», чувственной «Немкой» и порочным «Серебряным горлом».
«Нет, – сказала я себе, – не будь я сама Ведьмой, если я допущу это! Пусть только попробует. Я разнесу всю его мастерскую к чертям собачьим!»
Эта мысль меня несколько успокоила. А раздавшийся тут же сигнал телефона окончательно отвлек от пугающих мрачных мыслей.
Звонил, конечно, Киреев.
Он лишь напомнил, что через час нам нужно быть в музее, и сообщил, что он заедет за мной на зеленом «пятисотом» «Мерседесе». И повесил трубку, не дав мне возможности поиронизировать по поводу смены его видавшего виды старенького «жигуленка» на новое средство передвижения. Интересно, где это он раздобыл «Мерседес»?
Все оставшееся время я украшала себя, как елку, всеми драгоценностями, какие только разыскала в своих шкатулках. В результате я выглядела, конечно, дико и безвкусно, но – «богато», тут уж никто возразить мне не смог бы. Куда уж «богаче»!
Славка, когда поднялся за мной и оглядел меня с ног до головы, только тяжело вздохнул, но промолчал. И на том спасибо…
…О том, как мы бездарно провели с ним эту дурацкую презентацию, мне просто вспоминать не хочется! Мы не заметили абсолютно ничего подозрительного.
На презентации не было ни одного неизвестного Славке человека. Я спрашивала его буквально о каждом, кто появлялся в зале с бриллиантовыми витринами, и о каждом он давал мне исчерпывающий ответ.
Мне со своими драгоценными елочными игрушками просто некого было ловить и провоцировать. Но чувствовала я себя – мерзко, дальше некуда. Я выглядела самой безвкусной женщиной из всех присутствующих в зале. На меня косились, обо мне шептались. Я ощущала себя полной идиоткой. Надо же так вляпаться. Меня расстраивало уже не столько то, что наша со Славкой затея провалилась и мои расчеты оказались неверными, сколько мой дурацкий вид.
Едва дождавшись окончания церемонии и разъезда ее участников, я посдирала с себя все побрякушки и мрачно буркнула Славке, чтобы он вез меня домой. По дороге я не сказала ему ни слова. Он пытался что-то болтать, чем-то отвлечь меня, но я его даже не слушала. Надо же мне было так по-женски глупо подставиться!
Когда я уже выходила из машины, Славка превзошел себя в своем сочувствии ко мне. Он взял меня за руку и, глядя мне в глаза, спросил:
– Хочешь, я останусь у тебя?
Я видела, что он говорил искренне, но это было искреннее сочувствие и ничего больше.
Я раздраженно выдернула руку из его теплой ладони и заявила:
– Спасибо, обойдусь без костылей.
Он, конечно, надулся, хлопнул дверью и уехал. Я, конечно, свинья, но что делать?
Если бы я только знала, как я пожалею всего через полчаса о том, что отпустила его!
Но я этого, конечно, не знала, и в раздражении, не попадая ключом в замок, открыла наконец дверь.
Я была противна сама себе. Сдирая с себя свой вечерний туалет и разбрасывая его где попало, я прошла прямиком в ванную и встала под душ, подставив тело под хлесткие, упругие струи прохладной воды.
Усталость стекала с меня вместе с водой, а с усталостью уходило и раздражение. Ко мне возвращалось мое обычное состояние – уверенности и готовности к действию.
Я успокоилась.
Можно, в конце концов, просто посмеяться над своей глупостью и не устраивать из всего этого трагедий. Тем более у меня есть нераскрытие дело, где-то по городу бродит убийца-маньяк, выбирающий себе новую жертву.
И кто знает, может быть, именно сегодня новое имя пополнит список его жертв.
Следом за бизнесменшей Ларисой Латышевой, Оксаной с немецкой фамилией Нейбоур, изящной обворожительной Ирэн и певицей Кучиной появится новое имя…
Прохладный душ меня словно кипятком обжег.
Лариса Латышева, немецкая фамилия Нейбоур, недавно вернувшаяся из Франции Ирэн Балацкая, певица Кучина…
Имена выстраивались в чудовищную для меня закономерность.
«Лора»… «Немка»… «Парижанка»… «Серебряное горло»…
Черт возьми! Я знаю, кто будет следующей его кровавой жертвой!
«Ведьма»! Следующую вазу он собирался назвать моим именем. И завершить ее хотел сегодняшней ночью! И ночь уже началась!
Мне стало ужасно холодно под прохладным душем. Мурашки покрыли все тело.
«Он здесь! Он уже здесь!» – шептала я про себя, лихорадочно соображая, что же делать.
Я, конечно, надеялась на свое умение одерживать верх в драке над любым противником, но что-то подсказывало мне, что это мое умение вряд ли мне пригодится. Он наверняка знает обо мне очень много, в том числе и мои способности к невооруженному сопротивлению. И наверняка примет меры. Подстрахуется. Что же делать?
Оружия в квартире нет. Звать на помощь соседей – смешно.
Телефон! Позвонить Славке. Зачем я его отпустила, идиотка! Где же у меня телефон? Да в спальне же! Он у меня почти всегда там.
Что мне оставалось делать? Только надеяться на какой-нибудь случай. Например, что Виктор еще не появился в моей квартире и я успею предупредить Славку, чтобы вызвал группу захвата… Или – что Виктор невооружен или хотя бы вооружен только бритвой, что сохраняло у меня некоторые шансы одержать над ним верх. Или – что мне удастся выскользнуть из дома и просто удрать, вызвав милицию. Удрала бы с удовольствием, пусть даже и голышом.
Но шансов, как выяснилось тут же, у меня не было ни одного.
Едва я открыла дверь ванной, я увидела нацеленный на меня ствол пистолета. Он держал его в правой руке, в левой была зажата старинная опасная бритва.
– Выходи, выходи, Ведьма, – пригласил он добродушным тоном, но металлическим голосом. – Что ты в дверях застряла?
– Мне нужно одеться, – сказала я и сама услышала, что прозвучало неубедительно.
– Зачем? – возразил он. – Мне же все равно придется тебя раздевать. Так что не трудись понапрасну.
– Ну? – спросила я. – Что дальше?
– А куда ты торопишься? – ответил он вопросом. – Переселить свою душу в вазу? До утра времени много… Иди в спальню.
Мне ничего не оставалось делать, как повиноваться. Он держался настороже, не приближаясь ко мне и не сводя с меня дула пистолета.
В спальне он приказал мне лечь на кровать и лежать тихо, если только я не хочу умереть сейчас же, в ту же секунду. Поскольку последнее в мои планы никак не входило, мне опять-таки пришлось повиноваться ему, как бы я ни была против..
Я легла на спину, по его приказу забросила руки за голову, а ноги раздвинула как можно шире. Он, кстати, приказывая мне это сделать, был по-своему прав. В таком положении я была перед ним наиболее беспомощна. Если, конечно, он не додумается подойти ко мне слишком близко. На дистанцию удара.
– Ну вот, теперь мы сможем пообщаться спокойно, – заявил он, расположившись прямо напротив меня, напротив моих широко раздвинутых ног.
– Прежде чем мы займемся извлечением твоей души из тела, – продолжил он леденяще-спокойным тоном, – я должен полностью тебя удовлетворить.
Наверное, в глазах моих выразилось удивление, поскольку он усмехнулся и сказал:
– Нет, нет, не надейся. Плоть твоя, насколько я помню, уже мною удовлетворена. А у меня ты желания не вызываешь. Остались неудовлетворенными твоя душа и твой разум. С чего начнем?
Я понимала, что теперь только разговоры могут оттянуть момент, когда он начнет меня резать. На что я надеялась? Ни на что. Мне не на что было надеяться. Я просто старалась продлить свою жизнь. Хотя бы ненадолго – на несколько минут.
– Начнем с разума, – предложила я, рассчитывая, что мой разум сумеет сформулировать достаточно много вопросов, требующих ответа.
– Итак, твои вопросы. Они достаточно примитивны, чтобы их можно было предположить. Отвечаю на первый. Он скорее риторический, поскольку ответ на него очевиден. Да! Это я! Я убил этих четырех женщин и забрал их души. Ты станешь пятой. Сколько мне нужно их всего? Этого я не знаю. Этого не знает никто.
Я решила его не перебивать, пока он будет говорить, а сама и так и этак прикидывала варианты возможной атаки. И ни один из них не казался мне удачным. Он всегда успеет выстрелить.
– Вопрос второй, – продолжал он. – Зачем мне это нужно? На этот вопрос полного ответа не существует. Могу только повторить тебе то, что ты, собственно, и сама знаешь. Я – художник. Причем гениальный художник. Я делаю вещи, которые начинают жить самостоятельной жизнью. Но в них нужно вложить душу. И я забираю душу у тех, кому она не нужна. У лживых, продажных женщин. Зачем им душа, когда они забывают о ней в постели? Я хорошо помню, что тебя интересовало в постели… Я забираю души у женщин, похожих на тебя. Я вкладываю их души в глину, и она становится живой. Пусть не прекрасной, но – живой, реальной, имеющей свою волю и свою страсть. Это не я забираю души. Это великое искусство. Великий монстр, калечащий жизни. Забирающий всего тебя и не дающий ничего взамен… Кроме всепоглощающей жажды творить прекрасные формы.
Почувствовав паузу, я поспешила задать вопрос. Мне и впрямь хотелось знать – какой смысл в том, что он собирался со мной сделать? И есть ли он вообще?
– Зачем ты уродуешь тело? Зачем делаешь эти ужасные разрезы?
– Я же объяснял тебе еще вчера, неужели ты не поняла… Я выпускаю душу из тела. Иначе как мне переселить ее в глину? Зеркало души – лицо. Обитель души – грудь. Родина души – чрево. Ты не знаешь таких простых вещей, а называешь себя детективом.
– Ты знал всех этих женщин, которых убил? Ты спал с ними?
– Нет. Ты первая, чью плоть я удовлетворил, первая из тех, кто знает, что умирает ради меня и моего искусства. Остальные умерли в неведении. Наверное, поэтому я и не убиваю тебя сразу, а рассказываю о себе. Чтобы в тебе не осталось противоречия между удовлетворенным телом и неудовлетворенным рассудком.
– Почему ты убил Ирэн?
– По той же причине, по которой убью сейчас тебя.
– Но почему же?
– Она продажная тварь!
– И я?
– Ты тоже продажная тварь.
Я не стала ему противоречить. Какой смысл раздражать сумасшедшего? Хотя порой мне казалось, что он вовсе не сумасшедший… А что я сама сошла с ума и попала в какой-то параноидальный бред.
Да и не было никакой возможности ему противоречить. В этом я убедилась тут же. У него на любые мои возражения был готов ответ.
– Ты называешь себя детективом! Ты – «известная всему Тарасову Ведьма»! Ты – просто бездарная продажная тварь! Я обманывал тебя по нескольку раз в день. Где же была твоя знаменитая интуиция? Я! Виктор! Победитель женщин! Держал в страхе весь этот вшивый Тарасов – всех этих банкиров с их огромными капиталами, всех коммерсантов, фирмачей, жрущих деньги и срущих деньгами. Я забрал женщину у самого богатого человека в Тарасове. Я раздавил его, как кусок глины…
Он внезапно замолчал и впился в меня своими темными, помутневшими глазами.
– Хочешь узнать будущее? Хочешь узнать то, что будет после твоей смерти? – Он наклонился в мою сторону и понизил голос до свистящего шепота. – Следующей после тебя умрет жена губернатора. Я заберу ее душу и перелью ее в глину. Знаешь, как я назову вазу, которую из нее сделаю? «Дурочка». Она будет – «Прекрасная Дурочка». И ты уже не сможешь помешать этому. Ты уже ничего не сможешь. И никогда ничего не могла сделать против меня. Вы, женщины, слишком бездарны по сравнению со мной. Но ни одна не хочет этого признать. Обмануть вас всегда просто. Стоило мне сказать этой идиотке Ирэн, что у ее Родиона есть любовница, – и она примчалась ко мне сама, чтобы узнать от меня ее имя… Знаешь, что я ей сказал? Я сказал ей: «Я назову тебя Парижанкой…» И забрал ее душу.
Он посмотрел на вазу. Он смотрел на нее так, как смотрят на женщину – глаза в глаза. Мне показалось, он даже забыл про меня на какое-то время.
– Ирэн, – пробормотал он, – ты никогда не согласилась бы стать моей. Тебя купил этот вонючий денежный мешок. Он засыпал тебя деньгами, и ты утонула в его деньгах, как тонут в дерьме. Я хотел тебя давно, еще когда ты не продалась ему за тряпки и украшения, за сытую обеспеченную жизнь. Ты и тогда уже была продажной тварью. Ты всегда была ею. Я хотел тебя, но ты продавалась слишком дорого. Я продал тогда все, что у меня было, и пошел к тебе. Ты, конечно, не помнишь меня… Ты назвала мне цену и пошла со мной. Ты уже была моя, но я понял, что это только на час или чуть больше. На час ты мне была не нужна. Я хотел тебя навсегда, навечно. И отказался тогда от тебя, отпустил. Но с того момента я уже знал, что ты будешь моей. Моей навсегда…
Он вновь повернулся ко мне, и следующая его фраза была обращена уже в мой адрес.
– Ты, дрянь! Ты хотя бы поняла тогда, когда первый раз меня увидела, что я – твой новый хозяин? Ты поняла, почему я тогда подарил тебе Ирэн? Ты думала, что загнала меня в угол? Победила меня? Как только я понял, зачем ты пришла, я сразу решил, что ты тоже будешь моей. Что я поставлю тебя рядом с Ирэн и остальными на своем столе. Ты забрала у меня пленку, которой я гордился. Ты унизила меня. А меня нельзя унижать женщинам. Женщина по своей природе ниже меня… Душа ее примитивна и трепещет в моих руках, словно ее внутренности, в которые я погружаю свои руки, чтобы достать ее душу… твоя душа тоже примитивна, и сейчас я буду держать ее в своих руках.
Он поднялся и сделал шаг в мою сторону.
«Все! – подумала я, – Сейчас или уже никогда!»
Не знаю, кого – Виктора, потому что через два его шага я нанесла бы ему удар правой ногой по голове, предварительно выбив левой пистолет, или меня, потому что он мог выстрелить и раньше, не делая этих двух шагов, – спас телефонный сигнал вызова.
Он машинально, не думая, схватил трубку – видно, он был слишком возбужден, чтобы соображать.
– Да! – крикнул он в телефон. – Да! Да! Что вы молчите? Да! Свиньи! Жирные, грязные свиньи!
Он швырнул телефон в угол. Сделал один шаг ко мне. И поднял пистолет.
Я поняла, что это последнее, что я вижу.
– Стой! – крикнула я. – Ирэн не нужно на это смотреть. Унеси ее отсюда!
Его пистолет опустился. Он согласился со мной! Я не знаю, что меня подтолкнуло к тому, чтобы крикнуть эту фразу. Наверное, его рассказ. А может быть, слова, обращенные к самой вазе. Те, что он говорил последними…
Виктор снова смотрел уже на вазу. Я готова поклясться, что так мужчина смотрит на женщину, которую любит! Уверенно, агрессивно и в то же время – с внутренним трепетом перед ней. Я поняла, что Ирэн – уже мертвая – продолжала подчинять его себе.
Он сделал один шаг в ее сторону. И тут я его наконец ударила. Ногой. Что было силы. Я вложила в этот удар всю свою злость – на него, на жизнь, на мужчин. Я била его левой ногой в основание черепа. В затылок.
И попала как раз туда, куда хотела попасть. Что-то хрустнуло, и в моем мозгу вспыхнули искры от острой, пронизывающей меня боли. Я не слышала выстрела. Я потеряла сознание, так и не узнав толком – удалось мне его вырубить? Или все же он застрелил меня?
