ГЛАВА 10
Я приехала домой разбитая, словно то корыто, что так много крови попортило старику из полудетской-полувзрослой пушкинской сказки. Кофе и ванна – больше ни о чем я не могла думать.
Хватит на сегодня с меня убийств, изуродованных трупов, страдающих несчастных мужчин и моего сострадания к ним. Хватит! Сыта по горло.
Хочу в воду, где, как утверждает естественная история, впервые зародилась жизнь. Я верю в это на все сто процентов. Потому что в воде я всегда возрождаюсь к жизни сама, как бы ни была измучена и разбита. Вода – колыбель жизни. Теплая, ласковая вода, в которой можно расслабиться и повиснуть в состоянии какой-то удивительной невесомости и нереальности…
Я собиралась провести в ванне… ну никак не меньше часа. Поэтому, сколь ни была я уставшей, я нашла в себе силы сварить кофе. Затем я взяла в спальне купленную сегодня утром удивительную глиняную вазу и перенесла ее в ванную комнату, поставила на умывальник. На белом блестящем фаянсовом фоне умывальника она выглядела еще эффектнее, чем прежде.
Я бросила на сервировочный столик пачку сигарет, положила на него кожаный мешочек с моими магическими костями, телефон, в большой надежде, что звонить он не будет, и все же не в силах отказаться от него, забыть про него, не брать трубку. Туда же я поставила кофе и отвезла все это в ванную. Затем я незамедлительно плюхнулась в воду, поскольку мне даже раздеваться не надо было – разделась я, едва войдя в свою квартиру.
Поднявшееся от моего погружения волнение воды успокоилось, и я принялась разглядывать свое тело, невольно сравнивая его со стоящей перед моими глазами вазой. Едва взглянув на нее в таком свете, я тут же расстроилась. Она была изящней и стройнее меня. Я не могу представить женщину, которая имела бы более изящную и стройную фигуру, чем у меня. Но если бы эта ваза была женщиной, ее тело было бы прекрасней моего, хотя, честно говорю, не могу представить себе это реально.
Чувство какого-то странного проигрыша в соревновании с вазой расстроило меня, но не родило желания разбить, избавиться от нее, чтобы забыть о своем проигрыше. Просто оно не давало мне окончательно расслабиться, отдохнуть от сегодняшнего дня.
«Впрочем, ваза тут ни при чем, – сказала я самой себе. – Признайся уж честно: ты не знаешь, что делать дальше с поисками убийцы Ирэн Балацкой. И это тебя раздражает и расстраивает. Ты боишься здорово проколоться. Ну-ка ответь, зачем ты кости рядом с собой пристроила? Потому что не знаешь, что предпринять дальше. Ну что ж – гадай, гадай… Но учти – чем больше ты надеешься на помощь магии и прочих высших сил, тем меньше у тебя шансов довести расследование до конца…»
Я секунду подумала. Да, надо сказать, версии у меня нет пока ни одной. И предложений нет, кроме одного – искать и искать, пока не найду. Если у меня нет предложений, почему бы мне не попросить помощи?
«Да пошла ты! Будешь еще меня учить, как мне работать, сама научись сначала!» – грубо сказала я самой себе и решительно взялась за потертый кожаный мешочек с магическими костями.
Я, конечно, не надеялась получить от костей ясный ответ, что мне теперь стоит предпринять, а от каких шагов надо воздержаться. После недолгих раздумий я остановилась на вопросе: «Что мне следует предпринять, чтобы раскрыть тайну убийства Ирэн Балацкой?» Не вполне уверена, что это был правильно сформулированный вопрос, но ничего другого я не придумала.
Я высыпала кости на столик. Выпала комбинация чисел: 2+23+28. Довольно странный ответ, хотя и правильный по форме. Я припомнила, что это значит. Не очень понятно, не очень: «Дайте ему заговорить, и Вам все станет ясно». Кто имелся в виду, кому следовало дать заговорить – совершенно неясно.
Я не получила ответа на свой засевший занозой в мозгу вопрос, но как будто бы успокоилась. А что? Я сегодня и так сделала все, что могла. Долг свой профессиональный выполнила. На сегодня можно и успокоиться. Забыть об этом деле. Что я и постаралась сделать.
Ваза вновь завладела моим вниманием. В ней была какая-то тайна, присутствие которой я чувствовала, но не могла не только сформулировать ее, но даже понять, в чем она заключается. Было даже что-то раздражающее и вызывающее в ее присутствии, в ее прекрасной, правильной форме, созданной мастером, вложившим в нее эту тайну. С этим мастером я вела постоянно какой-то диалог. Диалог без слов, на одних только ощущениях.
Меня вывел из задумчивости сигнал телефона. Я с раздражением к нему прислушивалась. Неужели опять Киреев? Какого черта ему нужно от меня среди ночи? Что, успокоиться никак не может, возбудился слишком сильно? Ну я сейчас ему посоветую, как снять возбуждение…
– Алло! Славик, деточка, если это ты, то я тебе не завидую!
– А что, по ночам вам звонят исключительно Славики? А что делать мужчинам с другими именами? С ними вы разговариваете только днем?
Голос был мне не знаком, хотя и напоминал кого-то, кого – я не могла сообразить. Но это, конечно, был не Славка Киреев.
– Кто это?
– Если бы я сам знал, кто я, я бы не сделал и половины из огромного числа глупостей, из которых состоит моя жизнь…
– Не заставляйте меня нервничать и напрягаться. Загадок мне хватает и днем. Если вы не ошиблись номером, то представьтесь – кто вы.
– Не могу поверить, что вы сегодня ни разу обо мне не подумали. Или, по крайней мере, о моей вазе, которую я вам сегодня подарил…
Последнее слово он произнес с иронией, и мне показалось, что он имеет право говорить «о моей вазе», хотя стояла она передо мной и я теперь была ее хозяйкой. Я, конечно же, сразу поняла, кто это… Раздражение мое в тот же момент исчезло.
– Виктор! Так, кажется, вас зовут?.. Как вы узнали мой телефон?
– Вы думаете, так сложно узнать номер телефона известной всему Тарасову Ведьмы? Вы, кстати, оказались правы – мне почему-то гораздо приятнее называть вас Ведьмой, а не Таней, тем более – Ивановой.
– Знаете, вы тоже оказались правы, – призналась я, – я действительно только что думала о вас. И не впервые за сегодняшний день.
– И я о вас тоже думал. Но вовсе не потому, что вы выложили тысячу баксов за мою вазу. Вас, кстати, не смущает, что я говорю – «мою» вазу?
– Нет. Я признаю ваше право на это… Право автора, право художника.
– Это не право. Это – суть. Я знаю о своих творениях гораздо больше, чем кто-либо. И не важно – где, у кого стоит моя ваза, кто на нее смотрит, я всегда вижу больше и глубже. Мало того, я сам смотрю сейчас на вас глазами моей вазы…
– В самом деле? У нее есть глаза? Что-то я не заметила… Хотя, пожалуй, нечто вроде взгляда я ощущаю постоянно. Так вы, значит, сейчас на меня смотрите? И что же вы, интересно, видите?
– Я вижу то, чем очень хотел бы обладать. Потому что я ценю прекрасное. И понимаю его лучше, чем кто-либо другой…
Мне стало, честно говоря, как-то не по себе. Я как будто и впрямь почувствовала на себе его взгляд, разглядывающий мое тело. Я даже рефлекторно положила руку на грудь, как бы защищаясь от неожиданного прикосновения этих внимательных глаз.
– Вы хотите мне польстить, называя мое тело прекрасным? Могу заверить, что лесть способна только оттолкнуть мужчину от меня. Мне не нравится исходящий от нее запах вранья…
– Я и не собирался вам льстить. Я только хотел, чтобы вы поняли, что вряд ли случайной была наша встреча сегодня утром.
Его слова беспокоили меня все больше и больше. Даже какой-то холодок пробежал по спине. Ведь я и сама не считала нашу сегодняшнюю встречу случайной. Она была запланирована где-то там, свыше.
Господи! Не хватало только влюбиться в гениального художника… Держись, Танечка! Он слишком чувствителен, слишком глубоко видит. Он способен узнать о тебе много лишнего из того, что мужчине знать вовсе незачем. Узнать и подчинить тебя своей воле…
Ты сегодня уже столкнулась с Любовью. А любовь всегда, рано или поздно, сталкивается со смертью. И все заканчивается одиночеством. Я и сейчас одинока. Разница только в том, что сегодняшнее мое одиночество мне нравится и приносит мне удовольствие, осознание своей независимости и самостоятельности. А одиночество, которым заканчивается Любовь, – оно способно убить человека…
– Виктор, почему вы мне позвонили? Почему именно сегодня? Именно сейчас?
– Это очень просто. В этом нет никакой загадки. Я работаю… Вернее, пытаюсь работать. Я делаю новую вазу. Но работа не клеится. Я уже четыре раза ломал то, что выходило из-под моих рук. Потому что мне никак не удается сказать то, что я хочу сказать. Мне не удается сделать эту вазу живой.
– Я думала, художники не пользуются этой расхожей терминологией ценителей-дилетантов: «живой», «словно живая». Ведь это только слова-штампы, рожденные художественной немотой поклонников, которые сами не способны к истинному творчеству.
– Вы меня не поняли. Это не аллегория. Каждая моя ваза – живет своей жизнью. Приглядитесь к моей «Парижанке», которая стоит сейчас перед вами…
Я опять вздрогнула. Он что, на самом деле видит, что у меня тут происходит?
– …Я открою вам ее тайну, над которой вы уже наверняка думали, не в силах в нее проникнуть. Она – живая. Разбив ее, вы совершите убийство…
Он замолчал. А я ощутила непреодолимую потребность еще и еще слушать его голос, завораживающий и подчиняющий себе мою волю…
– Виктор? – окликнула я его. – Куда вы пропали? Где вы?
– Я рядом с вами.
Я невольно оглянулась, готовая закричать от ужаса, если и впрямь увижу его у себя в ванной комнате. Но я была одна. Его голос, слава богу, по-прежнему исходил из телефонной трубки.
– Почему вы молчите? – спросила я. – В вашей вазе и впрямь есть какая-то тайна. И я ее обязательно разгадаю. Раскрывать тайны – это моя профессия, вы же знаете, кто я. Я об этом говорила вам сама.
– Тайна есть в каждой моей вазе. Но не думаю, чтобы вам это удалось. Это художника понять можно. Можно открыть его тайну и тайну его произведения. Я – не художник. Я – колдун. И не вздыхайте иронически…
В его голосе послышалась угроза, хотя я и не собиралась вздыхать, тем более иронически. Колдун. Ну так что ж? Я, в конце концов, и сама – Ведьма…
– …Я вселяю души в свои вазы, я даю им настоящие жизни. Это не аллегория… Знаете, мы сейчас с вами расстанемся. Мне, кажется, удалось найти то, что я перед звонком к вам безуспешно искал. Но прежде, чем вы дадите отбой, я проведу своей ладонью по вашему телу…
И замолчал.
«Какая глупость! – подумала я. – На такой дешевый трюк меня не поймаешь. Он надеется на автоматизм моего восприятия. Со мной этот номер не пройдет. Я такие наезды и сама умею устраи…»
Поставить точку я не успела. Мне на шею легла уверенная рука.
Я ничего не могла с собой сделать. Это было реальное ощущение, хотя я видела, что никакой руки нет, я знала, что это только игра моих ощущений, спровоцированная его словами. Но, повторяю, я ничего не могла с собой сделать. Я это чувствовала.
Рука скользила по моему телу – от горла до груди, слегка прижав сначала один сосок, потом другой, перешла на живот, сделав легкое круговое движение, опустилась вниз и остановилась на лобке.
Мне было страшно от реальности этого ощущения, но очень приятно. Когда рука замерла внизу моего живота, я выгнулась навстречу яркой вспышке обостренной чувственности, захлестнувшей меня волной. Хотелось и дальше повиноваться этой властной, уверенной руке, и я уже верила, что эта рука способна вкладывать подлинную жизнь в холодную, безжизненную глину.
Только неимоверным усилием воли я заставила себя нажать кнопку отбоя на телефоне, и появившийся в нем вместо звенящей тишины зуммер разрушил это колдовство. Я, можно сказать, поверила, что Виктор – колдун. Ведь то, что я только что испытывала, было явным наваждением, от которого я еле-еле избавилась…
