Глава 10
Мы остановились за квартал от заведения, которое собирались атаковать.
Ребята в камуфляжках высыпали из «уазиков». Григорьев выпустил похитителей-самоучек на свет божий, дал им последние наставления:
— Ваша задача — явиться как обычно, ничем не вызывая подозрений. Припаркуетесь у двери, постучите. Предварительно напомните по телефону шефу, что у вас к нему срочное секретное дело. Пусть ждет, где мы обговорили. Остальное — наше дело. Проколетесь — пеняйте на себя. Соучастие в убийстве вам обеспечено, не говоря уж о том, что на вашей совести похищение.
— Нет, что вы, мы не проколемся, — уверил Григорьева Корявый.
За время общения с ними я успела заметить, что Корявый — лидер этой восхитительной парочки.
Я подошла к Григорьеву.
— Не волнуйтесь, Сан Саныч. Если они проколются — будут иметь дело со мной, они знают, что их ждет.
Надеюсь, гнилые души недостойных отпрысков затрепетали от моих слов. Все-таки нож для шинковки капусты очень запоминающийся предмет.
— Ну все, поехали, — сказал полковник, оглядевшись. Ребята в камуфляжках давно рассосались, затаившись у окон здания.
Корявый с другом сели в «Audi» и подъехали к зданию.
Там в окнах первого этажа горел свет и просматривалось помещение парикмахерской. Здесь окна были огромными. А вот с обратной стороны здания, где располагались теперь подсобные помещения, а ранее — администрация Дома быта, они были обычными, как в городских квартирах. Вот с той стороны и находилась «розовая комната», где четверо суток провела в плену ни в чем не повинная девочка. Сейчас мое сердце предательски колотилось. Я скрестила пальцы на удачу. Для меня главное — ее спасение. Все остальное — дело Григорьева, и мне до фени, как произойдет встреча полковника, разочарованного недостойным поведением своего подчиненного, с этим подчиненным. Плевать с Эйфелевой башни.
Мы обошли здание. Притаились у двери, прижавшись к стене. Из «Audi», остановившейся в двух шагах от двери, вывалилась сладкая парочка. Они постучали условным стуком, дверь бесшумно открылась, и группа захвата с быстротой молнии оказалась внутри. Не подозревала, что обыкновенная дверь может обладать такой высокой пропускной способностью. Я вошла последней, вслед за Григорьевым. Приглушенный свет в коридоре позволил мне рассмотреть, что открывшая дверь девица в вечернем платье с декольте, образно говоря, ниже пояса открыла было рот, чтобы издать визг, который бы затмил славу иерихонской трубы. Но знак внимания, оказанный одним из ребят Григорьева, не позволил ей этого сделать.
Дальше все произошло так обыденно и тихо, что даже не оставило ярких впечатлений. Андреева уже вели с поднятыми руками в «уазик». Глаза его были все так же холодны и непроницаемы. На губах застыла кривая усмешка. Я прошла через помещение бара, где уже хозяйничали ребята в камуфляжках, беря в оборот пестрое, пьяное общество. Григорьев вел светскую беседу с дамой преклонного возраста с тициановскими волосами, уложенными в замысловатую прическу, и одетой в изумрудного цвета платье с блестками. Мой острый ум детектива идентифицировал ее как Розу Иосифовну.
Помещение салона располагалось так, что с улицы его видно не было, то есть как бы в кольце. Вокруг него находились парикмахерская, подсобки, которые маскировали это помещение без окон, скрывая от любопытного взора с улицы.
Сам салон был разделен на несколько комнат: бар, отдельные кабины для «массажа» всех видов. Я прошла еще одну комнату, где коллеги собирали в кучу, подталкивая не слишком вежливо автоматами, голый обалдевший народ. Витал очень специфический запах, свидетельствующий о причинах обалдения народа.
Я, бодро перешагивая через полутрупы, шла к торцевой комнате, помеченной на плане Григорьева, спешила постичь тайну «розовой комнаты». Ее дверь была закрыта на ключ, и около нее тоже уже мельтешил коллега, успевший раздобыть ключи — не пугать же девчонку среди ночи.
Когда мы вошли, она мирно спала на бархатном диване цвета бордо.
Вспышка яркого света лишь заставила ее поморщиться и перевернуться на другой бок.
В углу на стуле лежала ее барашковая шубка.
Я подошла к девочке, потрясла ее за плечо. Она открыла глаза, непонимающе уставилась на нас с коллегой, оставшимся стоять в проеме двери.
— Вставай, малышка. Кончились твои приключения. Сейчас я отвезу тебя домой. Одевайся.
Я постаралась провести Аню так, чтобы ее взору не представились безобразные тела, развалившиеся в преступном кайфе. Хотя, наверное, ребята уже позаботились о них.
Мы сели в машину. В боковое окно постучал полковник Григорьев. Я опустила стекло.
— Чего изволите?
— Таня, с утра вас ждем в отделении. Сами знаете правила: вы обязаны дать показания.
И хоть, по моему мнению, я уже никому ничем не была обязана, я устало кивнула и, подняв стекло, тронула автомобиль с места.
Мне оставалось передать Аню исстрадавшейся матери, а потом отбыть в самый милый сердцу уголок, где меня ждали горячий душ и ласковая «люля» — ох, как я по ней истосковалась!..
По дороге я расспросила девочку о житье-бытье в плену.
С ее головы действительно не упал ни один волос, что чрезвычайно меня обрадовало.
А дядя Руслан, по словам Ани, обещал скоро отпустить ее домой.
Тайна сложной мужской души осталась для меня за семью замками. Ведь, по сути дела, его поведение по отношению к девочке лишено было всякой логики. Но в данном случае — слава богу.
Я взглянула на часы. Было уже одиннадцать вечера. А жизненные силы во мне все еще теплились. Наверное, спасибо пиркофену.
И хоть то, что я прибегла к помощи милиции, несколько умаляло мою роль в освобождении пленницы, зато трупов не наворочено. Все цивилизованно.
Через пятнадцать минут мы уже звонили в пятьдесят пятую квартиру. Вера Ивановна открыла дверь. Трудно описать всю гамму чувств, разом отразившуюся на ее усталом лице. Слезы брызнули у нее из глаз.
— Аня! Доченька моя! Есть все-таки Бог на свете! Благодарю тебя, Господи!
Мне, конечно, немножко показалось обидным, что пока благодарили только Бога, совсем забыв о моем присутствии.
— Ну что ты плачешь, мамочка, ничего же не случилось. Все нормально.
Бедная девочка еще не знала, что причины у матери все же были.
— Ну все, Вера Ивановна. Моя миссия окончена. Я исчезаю. До свидания.
— Господи, Таня, как мне вас благодарить? Я вам по гроб жизни обязана. Вы хоть пройдите, разделите мою радость. Столько всего случилось, голова кругом идет.
В мои планы делить радость не входило. Тем более что она, эта радость, была со слезами на глазах. И в скором времени они должны будут пролиться реками. Се ля ви. Жизнь не сплошной праздник.
Я покачала головой.
— До свидания. И крепитесь, Вера Ивановна, вам, наверное, сегодня здорово досталось?
На глазах ее тут же вновь навернулись слезы. Она махнула рукой. Вышла за мной на площадку.
— Не знаю, как Ане сказать, — прошептала она.
— А вы сегодня и не говорите. Утро вечера мудренее. Завтра…
— Они вообще-то с отцом не очень ладили. Хотя какое это имеет значение. Отец ведь.
— Когда вы его хоронить собираетесь?
— Тридцатого. Приходите, Таня. Помянем душу его грешную.
Да уж, в чем, в чем, а в том, что душа его грешна, я не сомневалась ни капельки.
— Постараюсь.
Я сбежала вниз и отправилась домой, соблюдая все возможные меры предосторожности на скользкой дороге.
Открыв дверь, я с наслаждением огляделась. Вид родной обители убаюкивающе подействовал на меня. Мне так захотелось спать! Я прошла прямо во всей амуниции в зал и развалилась в кресле, закрыв глаза.
— Как хорошо!
И, стащив сапоги, добавила:
— А теперь еще лучше!
Сегодня отдыхать и смотреть телевизор. Хотя к чертям собачьим телевизор! Не соскучится без меня.
Надо набраться сил и отнести шубу. Наконец усилием воли, присущим лишь настоящему детективу, я заставила себя переодеться.
— Таня, тебе, конечно, ужасно не хочется идти под душ, но поверь, голубушка, так будет лучше. А ужин можешь и не готовить. Побереги фигуру. — Такой монолог произнесла я у зеркала перед походом в душ.
Набравшись мужества, я совершила этот героический подвиг и, надо сказать, почувствовала себя несколько лучше. А точнее, настолько, чтобы раскинуть магические косточки. Я соскучилась по ним до невозможности. Прямо-таки руки чешутся.
— Последние двое суток вы, мои родные, как путеводная звезда для меня, — обратилась я к костям, вытряхивая их из мешочка. — Давайте вот сюда, на ваш любимый полированный столик. Только чур! Не врать, не прикалываться и не пугать усталую женщину. Я вам, конечно, не угрожаю. Просто предупреждаю.
Ой, пардон, милые. Я кое-что вспомнила. Наверно, это будет по-свински, если я не позвоню Косте: Артур ведь ждет от меня результатов. А я даже не удосужилась сообщить его отцу ни одной новости. Костя даже не знает ничего о смерти отца Ани. И звонить уже слишком поздно. Звонить или не звонить? Прямо как у Гамлета: быть или не быть…
Вот вам и достойный вопрос, косточки. Поработайте на меня сегодня еще раз.
Я перемешала кости и бросила на полированный столик. Выпала комбинация 34+9+18 — «Вспомните о том, что у вас есть старый, верный друг, способный поддержать вас и даже преподнести сюрприз».
Уже вспомнила, хотя на сюрприз, конечно, не рассчитываю. А вот звонить или нет? Решение принять вы мне не помогли. А так складно до сих пор у нас с вами все получалось.
Все, что Андрееву предрекли, то и вышло. И двое суток с вами как по компасу шла. Несолидно на такой простой вопрос не ответить.
И тут зазвонил телефон. Я вся внутренне напряглась. Нет, только не клиент! Но трубку все-таки сняла.
Звонил Костя, и упреки посыпались как из рога изобилия.
— Таня, ну что там у тебя? Как дела? Почему не звонишь? Ты хоть автоответчик проверяла?
— А на какой вопрос, Костя, мне отвечать сначала? На первый, второй или третий?
— На любой. Все животрепещущие.
— Тогда начну с последнего. Автоответчик не включала — философствовала. Дела более или менее. Девочку я нашла, но до этого погиб ее отец.
— Как погиб?
— Его жестоко убили.
— За что?
— Костя, это долго рассказывать. Давай лучше я расскажу тебе все при встрече. Главное в том, что задание, которое я получила от тебя, выполнено: Аня уже дома. Можешь сказать об этом сыну. Хорошо, что ты позвонил. Я только что вернулась и не решалась звонить сама — время позднее. Передавай привет Артуру. Новость до утра оставишь?
— Да ты что! Конечно, нет. Уж я позабочусь, чтобы он узнал сейчас же.
— Ну, тогда пока. Мне завтра рано вставать. В милицию ехать.
— А во сколько освободишься?
— Не знаю. Пока, Костя, я очень устала.
И положила трубку.
Все, спать! Теперь уж точно — все дела на сегодня завершены.
Я достала из холодильника минералки, налила себе стакан. Это более полезное питье, чем кофе.
Осушив стакан, против всех правил поставила его в зале на журнальном столике, выключила свет и легла спать.
Мне снилась комната, заваленная голыми телами. Я шагала через них. Некоторых брала за руки и проверяла пульс. Все как-то странно шевелилось, двигалось. Приблизившись к очередному телу, я нагнулась над ним. Из-под него вдруг выскочила змея и бросилась мне в лицо. Я отпрянула и, резко дернувшись, проснулась. Взглянула на часы: два часа ночи.
— О-ля-ля, Таня! Что это нервишки так расшалились? Раньше такого со мной не было. Так хотела спать. А проснулась, не успев заснуть.
Я упрямо продолжала лежать, надеясь, что мой молодой, сильный организм справится с бессонницей сам, без медикаментов. Не важно, что бесконечная карусель последних событий несколько подточила силы.
— Нельзя быть такой впечатлительной. Ты не кисейная барышня, а супердетектив, и тебе все по плечу, Таня. Спокойной ночи, солнышко.
Аутотренинг помог. В следующий раз я проснулась в восемь утра и почувствовала себя гораздо лучше. Ночные кошмары отступили. За окном светило яркое солнце, и термометр показывал минус десять. Асфальт во дворе напоминал только что начищенное зеркало. Это меня не огорчило — пустяки. Душ, яичница и кофе добавили еще один плюс к настроению, а косметика довершила формирование положительных эмоций.
Все начинается с утра, Таня. А ты с утра — свободный человек, не обремененный никакими проблемами. Надеюсь, Костя сдачи с меня брать не будет. За перевыполнение плана в прежние времена премия полагалась. Тем более издержки производства в виде коньяков и услуг автосервиса. Мне даже захотелось надеть свое короткое черное платье, в котором я напоминаю гибкую кошку. Но, подумав, решила, что это будет неуместно. Джинсы для дачи свидетельских показаний подходят больше.
Так, готова, бодра и весела. Еще раз взглянула в окно на очаровательно блестевшую внизу корку льда. Наверное, стоит подумать: не поехать ли в отделение милиции общественным транспортом. Но эта мысль не вдохновила меня, она лишь тускло покрутилась в недрах серого вещества и растаяла как дым. Чему быть, того не миновать. Как сказали бы Ильф и Петров: «Победила молодость».
Я просто пообещала своему отражению в зеркале, что буду осторожна.
В отделение милиции приехала в начале десятого. Оказалось, что Григорьев занят, и мне пришлось некоторое время слоняться по коридору. Самое паршивое дело — ждать и догонять, и я начала уже опасаться, что мое радужное настроение может пострадать. Все как-то странно сновали туда-сюда, словно ожидалась какая-то высочайшая комиссия.
Я присела на скамейку, обитую серым дерматином, и, случайно взглянув на нее, обратила внимание, что даже в таком суровом заведении, как отделение милиции, юные народные умельцы выкроили-таки время и нашли в себе моральные силы расписать ее. Правда, надписи были несколько скромнее, чем в общественных туалетах. И мне стало до невозможности интересно впустить Кешу, который «был здесь», в приемную к губернатору, к примеру, и посмотреть: покинет ли его там вдохновение или же наоборот.
Кутерьма в коридоре продолжалась и начинала меня раздражать. Газеты под руками не было, книги тоже. Зато были кости. Я решила: брошу разок наудачу.
Перетасовала их, бросила просто так, без вопроса, без мыслей. А мысли были поглощены ожиданием. И вдруг выпала комбинация 22+28+3 — «Некое скорбное событие ожидает вас впереди».
Мне это ужасно не понравилось. Хватит! Надо же, мои милые, и совесть иметь. Девочка найдена, она жива и здорова, а вы все пророчите всякое… Я даже беседовать со своими косточками не стала. Быстро убрала их в сумку, и все.
Непорядочно с их стороны пугать меня, когда дело практически завершено и я вознамериваюсь расслабиться и настроиться на сказочную встречу Нового года. Хотя практическая сторона этого события для меня была еще туманна. Но об этом я очень скоро подумаю.
Наконец-то пришел Григорьев. Он увидел меня и поприветствовал:
— А, Таня, здравствуйте. Вы уж извините. У нас тут запарка.
Он вставил ключ в скважину и принялся с усиленной сосредоточенностью его вращать, сопровождая комментариями:
— А, черт, заело. Вот зараза.
Я, прислонившись к косяку двери, терпеливо ждала. Наконец проблема проникновения внутрь помещения была решена.
Он вздохнул и плюхнулся в кресло, указав мне на стул.
— Присаживайтесь и держитесь за стул, Таня. У нас тут такие дела завертелись — у меня аж лысина вспотела.
— А что такое? — внутренне напряглась я. Интуиция подсказала, что сейчас придется выпасть в осадок.
— ЧП у нас, понимаешь ли.
— Какое ЧП?
— Задержанный повесился в камере предварительного заключения.
— Какой задержанный? Он вчера, по-моему, не один был и даже не двое их… — спросила я, заранее зная, что он скажет.
— Андреев.
— Как же вы так, господа профессионалы, лопухнулись? Ведь, насколько мне известно, у задержанных отнимают все, на чем можно повеситься.
— Отнимают. Но, оказывается, человек с фантазией всегда найдет выход. Вот он и нашел. Резинку от трусов вытащил и за решетку привязал. Как она только его выдержала, ума не приложу. Сумел, паршивец. Возмездия испугался. А у него целый букет преступлений. Он же сознался в убийствах.
Вот тебе, Таня, и скорбное событие. А казался таким уверенным в себе.
— Вы допрашивали его, Сан Саныч?
— Разумеется. Сразу. Еще тепленького, когда доставили сюда.
— А вы мне покажете протокол допроса?
— Давай, Таня, сначала все формальности оформим. Вы же согласны дать свидетельские показания, раз приехали?
— Да, я посчитала это делом чести. Еще вчера решила сделать это. Поскольку были причинены страдания людям, которые ни в чем не повинны и очень пришлись мне по душе.
Я с честью исполнила свой гражданский долг, чем еще раз оказала немалую услугу нашей доблестной милиции. И мы вернулись к разговору об Андрееве.
Григорьев открыл папку, еще не успевшую приобрести солидные размеры.
В связи с чрезвычайностью ситуации Григорьев, вероятно, самолично возглавлял следствие. Тем более что затрагивалась честь мундира.
— Знаете, Таня, почему я столь благосклонен к вам и даже разрешу посмотреть официальные документы?
— Догадываюсь, — скромно ответила я.
Но полковник, пропустив мимо ушей мою реплику, продолжал свой монолог:
— Просто вы оказали нам неоценимую помощь в этом расследовании. Если бы не вы…
— То еще и труп не был бы опознан. Верно?
— Почти, — улыбнулся Григорьев, немного задетый моей самоуверенностью.
— А как же вам без результатов экспертизы, без прямых улик удалось его раскрутить? Или методы недозволенные применили? — Я сразу вспомнила Корявого и Квадратного.
— Никаких таких методов. Он словно ждал этого вопроса. И не стал отпираться. У меня, Таня, сложилось впечатление, что с психикой у него далеко не все в порядке. Тут еще почитаешь показания его, так сказать, подчиненной в другой сфере деятельности.
— Интересно.
— Про психику его я уже знаю, ориентировочно, конечно. Я говорила с его классной руководительницей.
— Хорошо, что мать его не дожила до такого дня.
Я, дорогой читатель, не буду утомлять вас и занимать ваше драгоценное время подробным описанием протокола допроса Андреева Руслана Андреевича. Я представлю вашему вниманию лишь те факты, которые вам действительно будут интересны. Это просто искренняя исповедь ныне покойного Руслана Андреева.
«Да, я похитил девочку, убил ее отца и тех двух подонков тоже. Я знаю, что вина моя перед законом настолько велика, что пощады молить бесполезно.
Но если б я начал снова жизнь, не сначала, а с двадцати лет, я поступил бы так же, за исключением похищения. Это я сделал зря. Но я расскажу подробно, потому что считаю, что события, которые произошли много лет назад, дали мне право распорядиться их жизнями, потому что они распорядились моей. Не так бы все у меня сложилось. Совсем не так. Не приди я учиться в эту проклятую пятую школу. Мы переехали из Дальнего района в Трубный. Поселились в третьем квартале. Мама поменяла работу, и ездить ей было слишком далеко.
Вот тогда я и попал в этот шестой «Б». С самого первого дня моя жизнь стала невозможной. И постарались ее сделать такой те, кто впоследствии стали жертвами. У меня был слишком мягкий характер. Кроме того, я немного отстал в росте от своих сверстников.
Сначала было еще терпимо. Дальше хуже. Однажды, когда в районе школы прорвало канализацию, там выкопали котлован, чтобы заменить трубы. И, как всегда это у нас бывает, дело затянулось. Этот котлован, заполненный грязной жижей, некоторое время не занимал умы тех, кто собрался менять трубы.
Так вот Калинин, Ханин и Рожков после уроков поджидали меня, заталкивали в этот котлован и улюлюкали, дразнили. Когда я вылезал, они снова сталкивали. И так пока не надоест. Они называли эту игру «зайца чморить».
А однажды они говорят мне: «Пойдем в одно место, поговорим. Мы к тебе больше приставать не будем». Я поверил, конечно. Мне так хотелось верить. Мы ушли во время перемены в подвал девятиэтажки за школой… Что там было, говорить не могу даже теперь. Но они обещали, что на этом отвяжутся от меня, оставят в покое.
А назавтра все повторилось. Потом еще и еще. Это как паутина. Из этого уже не выбраться. Я каждый день шел в школу с мечтой убить их.
А потом меня свалила температура и стоматит. Вот тогда я и рассказал все маме.
И знаете, что вам скажу: я понял, что никто на свете не сможет постоять за меня, только я сам. Их даже на учет в милицию не поставили. А во мне поселилась мечта — отомстить. Отомстить жестоко, страшно. Я поклялся себе, что сотру их с лица земли.
Мать перевела меня в другую школу. Но во мне всегда оставалось ощущение, что я грязный, не такой, как все.
Может быть, со временем это прошло бы, если бы не армия. Вы же знаете: я в Афгане служил. Там за жизнь человеческую копейки не дашь. Столько ребят на глазах погибло. Хороших ребят, не таких, как эти сволочи.
У нас однажды в соседнем взводе часовой заснул, так «духи» штыком в ухо целый взвод уложили. Короче, убивать нас там научили. И относиться к смерти проще — тоже. Но и там у меня еще не полностью оформилось это решение.
А вот когда я вернулся домой и понял, что с женским полом у меня наметились большие проблемы, я совсем осатанел.
И когда я увидел на остановке электрички этого расфранченного подонка Рожкова, у которого, судя по его физиономии, складывалось все распрекрасно, решение было принято. Я догнал его и отозвал поговорить. Он сначала даже не узнал меня. И мне трудно передать, какое я испытал наслаждение, когда увидел животный ужас в его глазах. А я уже не мог остановиться.
А Ханина я поджидал уже специально за сараями во дворе его халупы.
Калинину повезло, что родители его увезли. Я долго его потом искал, запросы в паспортные столы в разные города посылал.
А полгода назад в Тарасове встретил. Перепроверил: он ли это. Узнал, что у него семья. И решил отомстить ему еще более страшной местью. Я решил, что нет страшней мести для родителя, чем видеть муки своего ребенка. Помню по своей матери.
Я сначала хотел убить ее. Потом решил, что над ней надругаются, как надо мной когда-то, а я все запишу на кассету и подброшу ее. Но не рассчитал силу своей жестокости. Эта девочка оказалась ангелом во плоти, не в пример своему папашке. Во мне как-то злость затухать стала. И я уже никак не мог решить, что с ней делать.
А тут папашку ее встретил у ворот стадиона — я мимо домой пешком иногда хожу. То ли он выследил меня, то ли судьба нас свела — не знаю. Но то, что он меня узнал сразу, — это точно. И так властно побеседовать пригласил, как в детстве. Он, вероятно, думал, что я все еще тот же безвольный слабак. Чем это кончилось, вы знаете.
Это их вина, что моя жизнь вот так сложилась. Я и в школу милиции пошел, чтобы человека в себе уважать. А бизнес подпольный — это потом само пришло. В моей жизни не было семьи, ничего. Я случайно на этот гадюшник вышел. Через друга одного. Воспользовался услугами. А потом понял, что гораздо интереснее самому с этого деньги иметь, чем платить. И пошло-поехало. Не все в жизни получается так, как хочется».
Вот так, дорогой читатель, Андреев объяснил свои не укладывающиеся ни в какие рамки поступки. Я просматривала папку с… Даже и не знаю, как назвать то, что я в это время чувствовала. Григорьев, покуривая сигарету за сигаретой, наблюдал за мной, одновременно разговаривая по телефону, давая ЦУ забегавшим сотрудникам.
В папке был еще один документ, дополнявший портрет Андреева: протокол допроса некой Петровой, которую Григорьев назвал подчиненной капитана, а попросту шлюхи, торгующей собой в «Восторге».
Я изложу ее рассказ в нескольких словах:
«Вообще-то Руслан Андреевич нормальный мужик. В смысле того, что не жмот, не высокомерный. Он просто несчастный человек. Короче, он импотент. По-моему, это самое страшное горе для мужика. Я раз в неделю делала ему массаж. То есть не совсем массаж. Ну должен же мужчина хоть как-то получать удовлетворение. Я занималась с ним оральным сексом».
Переписывать протоколы допроса не имеет смысла, по-моему. Это дело органов.
— Н-да. Колоритная личность ваш бывший коллега. Его бы матери вовремя опомниться да к психиатру ребенка сводить. А она все на тормозах спустила.
— Это точно. Вот так, Танюша. Вы нам, конечно, неплохо подсобили. Мы с вашей помощью такой гадюшник растрясли: и наркотики, и сводничество — там полный набор. И хозяйка — премилая гадюка. Есть чем заняться.
— А мои подопечные как себя чувствуют? Что им светит?
— Это суд решит — кому что отмерит. А «друзья» твои канючат. А надо башкой сначала думать. Неправильно мы нашу молодежь воспитываем. У них сейчас в башке каша — деньги да секс на первом месте. Ни тебе идеалов светлых, ни патриотизма. Не знаю, куда катимся.
Он горестно вздохнул, глянул на часы. Я тоже. Было уже десять тридцать. Я поднялась и стала прощаться.
Григорьев протянул мне руку и крепко пожал мою.
— Спасибо, Таня. Вы замечательный детектив и просто шикарная женщина.
Я очень пожалела, что тут нет его коллег, при которых он с такой иронией назвал меня вчера утром «госпожой детективом». Обратить его внимание на меня как на женщину и как на детектива я сумела. И, по-моему, коньяк, который я вчера ему вручила, по праву принадлежит мне, если, конечно, содержимое бутылки еще не испарилось. Но вслух я этого не сказала. Ведь кроме того, что я талантлива, перспективна, я еще и скромна. Скромность, как я уже говорила, украшает женщину.
Поэтому я мило улыбнулась.
— До свидания, Сан Саныч. Мне жаль, что с Андреевым так вышло. Всего вам доброго.
— Вам тоже.
Я вышла из отделения со смешанным чувством. К моей гордости за свою, как всегда, блестяще выполненную работу примешивалось чувство горечи.
Было как-то жаль Андреева, жизнь которого прошла напрасно и была подчинена одной цели — мести. Жаль Веру Ивановну, искренне горевавшую по своему непутевому супругу. Жаль Елену Ивановну, так и не понявшую, что огромная доля вины за судьбу сына лежит на ней. И лишь Наталья Андреевна с ее онкологическим заболеванием двадцатитрехлетней давности сочувствия во мне почему-то не вызывала.
По дороге я решила сделать крюк и сообщить Елене Ивановне о том, что убийца найден и сам определил себе наказание. Она была рада моему визиту, благодарна за заботу. Новость о раскрытии убийства вызвала потоки слез.
Долго задерживаться у нее я не стала. Решила отключиться наконец от дела, которое все еще волновало мою душу и все еще будоражило клетки серого вещества.
